Александр Алексеевич Богданов
Запутанное дело
Потребовали нас к начальству, – офицер австрийский и при нем переводчик. Тут увидел я, что не один в М-ве остался. Отошло у меня от сердца, – на миру-то и смерть красна…
Выдали нам австрияки бумажки, как бы разрешение на жительство, и стали наводить порядки.
У меня лошадь отобрали, корову, кур и прочее. Хранилось в амбаре четверика два овса да мешка три ржи, – взяли, выдали квитанцию. – «Потом, говорят, наше австрийское правительство расплатится»… Берите, думаю, ваша сила, а сам о Соне и детях тоскую, доехали ли они до города.
Поставили нас на положение пленных. Хорошо, что офицер особенный попался, не в пример прочим: обходительный и тихий. «Вам, говорит, никакого насилия не будет, на всякое же учиненное насилие можете приносить мне жалобу. Только требую точного соблюдения военной дисциплины. За малейшее нарушение ее буду строго карать по законам военного положения, включительно до смертной казни. Для ведения своих общественных дел выбирайте себе совет, а для охраны имущества разрешаю иметь пять человек милиции. Провиант вам будет выдаваться по карточке, сколько определят на каждого человека».
– У них везде так – карточки, – заметил солдат. – Только при этих карточках с голодухи подохнуть можно.
– Действительно, скудно!.. – подтвердил дьякон. – Три четверти фунта в день хлеба на человека. Ну, да в плену не о сытости печешься, а о том, чтобы живому остаться.
Выгнали всех, кто помоложе да поздоровей, на работу… Дороги да окопы да всякие сооружения, – горы цементу навезли… На дорогах караулов понаставили…
На третий или четвертый день приходит ко мне мужик Мартьян, был у нас такой старичок, бывший сельский староста.
– Как, мол, и ты, Мартьян, здесь остался?
– Остался!.. – отвечает, – Старший сын на заработки с лошадью уехал, не довелось нам выбраться… С нуждой до вас, отец дьякон, пришел…
– Что за нужда такая, рассказывай!..
– Меньшого сына снарядом вдарило, – помирает он… Напутствовать бы его по христианскому обычаю…
– Как же – говорю, – ведь я не священник, а только дьякон. И прав не имею… И благодати на мне такой нет!.. Чем же я могу тебе пособить?
– Окажите Божескую милость, отец дьякон… Помрет Павел без покаяния…
– Ничего, – говорю. – Ради мученической кончины Бог грехи простит… Да и какие у него грехи?..
– Убивается, тоскует парень… Есть, говорит, на мне один особенный грех, великий грех… И сказать его мне надо на духу… Истомилась душенька без покаяния…
– Пойми же ты, – убеждаю я его, – что не могу… На мне благодать неполная…
– Э-эх, отец дьякон!.. Все-таки вы духовное лицо… К кому же мне обратиться теперь?..
Говорит Мартьян, а сам плачет…
Так вот, долго убеждали мы друг друга. «Бог, говорю, меня осудит да и начальство, ежели узнает, накажет. Исповедовать еще туда-сюда… В апостольские времена и миряне друг друга исповедовали… А вот как я святых даров коснусь?..»
А Мартьян все на своем, стоит: «Развяжите парня, не томите душу…» Что тут будешь делать?.. Раздумался я… В соборных правилах я не силен, не знаю, как поступить. Однако решаю, что, ежели не было рукоположения во священнический сан, то не могу же я его присвоить и превысить сам себя перед Богом.
Одновременно и другие мысли приходят: «Ну, что же?.. Может быть, Бог и простит… Кабы я по корысти или из-за честолюбия сие сотворил… А то ведь я, так сказать, по человечеству… Кто аз есмь?.. Один из водителей церкви… И прав ли буду, если откажу в помощи пасомому…» И так жалко мне старика, а он стоит да слезами обливается. Тут я, – уж и не знаю, как это случилось, – говорю:
– Пожалуй, наведаюсь я к тебе!.. Там увижу, что делать…
Пошел я в погребицу, где мы с отцом Василием церковные облачения схоронили. Вынул епитрахиль и прочее. Держу все в руках, словно тягу земную поднял…
В конце концов решился-таки, завязал все в узелок и отправился к Мартьяну. Свершил все, что полагается, и отпустительную молитву прочел… Вернулся домой, рассказываю Вареньке. «Так, мол, и так… Грех я совершил, за священника требу исправить…» Выслушала она меня, оправдала: «Ничего, братец!.. Коли ради великой нужды, то Бог простит!..» Известное дело, – женщины больше от чувства рассуждают, а не от разума».
