Александр Бушков
Изобличитель. Кровь, золото, собака
Такое у него сложилось представление о сыщиках. Все попытки Ахиллеса его переубедить оказались бесполезны. Ссылки на Шерлока Холмса не помогли. Отец сказал как отрезал: во-первых, Шерлок Холмс – литературный персонаж, продукт писательского воображения. Во-вторых, в каждой избушке – свои погремушки. Где Россия, а где Англия. Нравы везде свои. Может, в Англии сыщики и числятся среди джентльменов, а вот в Российской империи такого что-то не наблюдается. И добавлял с победительной улыбочкой: он тоже прочитал пару книг о Шерлоке Холмсе. Не согласится ли Ахиллес, что Шерлок Холмс – любитель, на службе не состоящий, а вот сыщики государственной полиции изображены сэром Конан Дойлем как личности прямо-таки мелкие и ничтожные, особого уважения не заслуживающие. Ну а сыщиков-любителей наподобие Холмса в России как-то не водилось исстари. И у Ахиллеса не было логических аргументов, чтобы возразить толково.
Он пробовал сослаться на Ивана Дмитриевича Путилина. Родившийся в семье небогатого обер-офицера, закончив даже не гимназию, а уездное училище, не имея ни связей, ни протекции, карьеру он сделал в сыскном ремесле феерическую. В отставку вышел с поста начальника Санкт-Петербургской сыскной полиции, штатским генералом, получил немало орденов, в том числе две звезды, три перстня и портсигар, всё с императорскими вензелями, не раз удостоен высочайшего благоволения.
Отец и этот выпад отпарировал без особых раздумий. Путилин, сказал он, уникум, исключение из правил. Действительно, торговец пирожками Александр Данилыч Меншиков карьеру сделал еще более феерическую, нежели Путилин, – вот только все остальные торговцы пирожками так и остались в первобытном[8] состоянии.
Состоялся семейный совет, и решающим оказалось мнение дяди, полковника в отставке, обладателя немалого числа орденов и других отличий, участника турецкой кампании и среднеазиатских походов Кауфмана, Троцкого и Скобелева. Выслушав прежде все прочие мнения и подымив трубочкой, он заключил: коли уж Ахиллес к инженерному делу – да и другим требующим высшего образования профессиям – не испытывает ни малейшей тяги и склонности, следует его направить по военной линии. Офицер – персона уважаемая, к тому же можно рассчитывать на неплохую карьеру.
Вот эта мысль отцу крайне понравилась – и Ахиллес был отправлен в военное училище. И вот уже год с лишним ходил в золотых погонах. Однако сами по себе они радости и жизненных выгод принесли мало. Дядя, как со многими пожилыми людьми случается, судил обо всем по меркам своего времени, когда военные кампании шли прямо-таки чередой, и выдвинуться, заслужить чины и ордена мог молодой офицер без всяких связей, лишь бы не кланялся пулям и первым ходил в атаки – как с дядей и обстояло.
Увы, времена стояли другие. Как верно подметил Тимошин, на японскую кампанию они по молодости лет опоздали, а других определенно в ближайшее время не предвиделось. Так что впереди была реальная перспектива провести много лет в захолустных гарнизонах, в лучшем случае получив еще пару звездочек на погоны, и не более того… Тянуть лямку, как тянут ее простые солдаты – с той лишь разницей, что солдат, отслужив свой срок, становится вольной птицей, а они с Тимошиным такой роскоши лишены.
В отставку подать нетрудно, а что потом? Поехать в одну из столиц, явиться в сыскную полицию и заявить, что он хочет поступить в сыщики? В гимназии это казалось удачной идеей, а теперь, когда он несколько повзрослел, вызвало большие сомнения: возьмут ли? Вряд ли в сыщики зачисляют всех, изъявивших к тому желание, это было бы слишком просто, а жизнь наша простоты лишена.
Тогда? Жениться разве что на богатой наследнице и зажить словно кум королю? Во-первых, Ахиллесу такое казалось жуткой пошлостью, а во-вторых по его наблюдениям, отцы здешних богатых наследниц отнюдь не горят желанием выдавать дочерей за офицериков без состояния и карьерных перспектив. У всех еще на слуху печальный пример поручика Желихова, посватавшегося к дочери одного из здешних крупнейших торговцев шерстью, полета Зеленова, только в другой области. Пылкой любви там не наблюдалось, однако девушке поручик был отнюдь не противен. Вот только ее родители имели на сей счет свое мнение, и Желихов, попович без гроша в кармане, был в моральном плане прямо-таки с лестницы спущен… Одним словом, полный жизненный тупик. Тоска заедает, когда представишь, что на долгие годы будет одно и то же: занятия в роте, выпивка в офицерском собрании, провинциальные балы… Даже если его куда-то и переведут, то наверняка в такое же захолустье, если не хуже. Здесь как-никак губернский город – а можно угодить и в жуткую дыру, вроде столь живописно описанной литератором Куприным в его недавно вышедшем романе «Поединок». Словом, куда ни кинь – всюду клин…
В безрадостных раздумьях он и не заметил, как дошел до места своего расквартирования. Открыл калитку и вошел во двор солидного дома с мезонином, когда-то сложенного на века из необхватных бревен, возле которого скромненько приютился снятый им флигелек. С его деньгами Митрофан Лукич Пожаров давно мог бы возвести хоромы и кирпичные, но он упорно держался за дедовское домовладение и новшеств, как многие его собратья по ремеслу, не любил.
Здоровенный лохматый Трезор, гремя цепью, бдительно вылез из будки, но узнал Ахиллеса и, вильнув хвостом, вновь вернулся в свою резиденцию. А на лавочке у крыльца, такой же старой, из потемневших плах, восседал сам хозяин. Завидев Ахиллеса, он воззвал доброжелательно:
– Ахиллий Петрович, отслужили? Турецкую папиросу не желаете ли?
Именно так он весь этот год имечко квартиранта и произносил. Ахиллес давно притерпелся – тут не было, в отличие от Ванды, ни вышучивания, ни насмешки. Ну вот никак не удавалось Митрофану Лукичу, гимназий не кончавшему, правильно выговорить, и все тут. Благо хозяева относились к Ахиллесу со всем радушием, частенько звали обедать и ужинать, обижаясь в случае отказа, приглашали всякий раз, когда отмечали праздники. Он понимал, в чем тут дело: единственный сын Пожаровых давно вырос и довольно успешно занимался коммерцией в далеком Ташкенте, молодой человек в доме – ну, пусть во флигеле – им сына малую чуточку заменял. Лукерья Федоровна его откровенно опекала и даже дважды пыталась подыскать невесту из своего, купеческого сословия.
Словом, с хозяевами он жил душа в душу. А потому охотно присел на нагретую клонящимся к закату солнцем скамейку, и Митрофан Лукич протянул ему раскрытую деревянную коробочку:
– Вот, угощайтесь, Ахиллий Петрович, вчера получены…
Прикурив, Ахиллес присмотрелся к хозяину. Если применить дедуктивный метод, можно сделать интересные выводы…
– Как у вас дела в полку? – поинтересовался купец.
Небеден был Митрофан Лукич, ох небеден. В миллионщики не выбился, но его бакалейная лавка выглядела большим магазином не только по здешним меркам, да вдобавок купец имел долю в одном из первогильдейских товариществ, торговавших поташом на широкую ногу.
– Да все как обычно, в общем, – сказал Ахиллес, пуская дым колечками. – А вы, Митрофан Лукич, простите великодушно, крепко проигрались, я вижу? Пану Пшевскому или Арнаутову?
Такой вот любопытный нюанс: в отличие от большинства собратьев-купцов, Митрофан Лукич почти что не пил. Главной его страстью был бильярд в городском собрании, где давно уже сложилась троица лучших игроков: Митрофан Лукич, пан Пшевский, состоявший в немаленькой должности у Зеленова, и адвокат Арнаутов. Эта троица и сражалась с переменным успехом – но победителя пока что не находилось, все оставались на одном уровне. Ни малейшей бестактности Ахиллес не допустил: купец охотно рассказывал как о победах, так и поражениях, поскольку последние случались все же реже, чем выигрыши. Вот и сейчас он охотно ответил, потеребив роскошную, истинно купеческую бородищу:
– Пану, чтоб его черти взяли. Отвернулась от меня сегодня планида, а вот ему улыбалась во весь рот. Хорошо все же играет полячишка, даром что граф, может статься, и самозваный. А может, и нет. У них там граф на графе, самые что ни на есть настоящие – вот только в карманах у большинства ветер свистит, так что служить приходится… И ведь никак его нечестной игрой не попрекнешь, что обидно! В карты, сами знаете, всегда можно передернуть, кости иные умельцы как-то так свинцом заливают, что они ложатся исключительно к их выгоде, а вот в бильярде, хоть ты лоб себе разбей, ни за что не смошенничаешь. Самая что ни на есть честная игра, всё от своей собственной руки да глаза зависит. Продулся, а как же, срезал меня пан на карамболях в конце концов. Сижу вот, домой идти не тянет. Снова начнет Лукерья свет Федоровна неудовольствие подпускать. Она и так-то… Однажды сказала: лучше б ты, Митроша, пил да в карты дулся. От этого, конечно, говорит, жене тоже одно беспокойство и тягость, но карты с водкою – это как-то более для нашего сословия привычно, чем шары палкой гонять. Я ей говорю: матушка, так ведь игра благородная, еще при Екатерине Великой ею очень даже высокие господа забавлялись. Вот то-то, говорит она, что высокие господа. А ты, говорит, держался бы привычного, не лез в господские благородные забавы. Что они понимают, бабы… А вы, Ахиллий Петрович, так к бильярду и не пристрастились? Бывали у нас пару раз, да что-то давненько вас не видать…
– Да вот не пристрастился как-то, – сказал Ахиллес.
– Зря, зря. Увлекательнейшая, я вам скажу, игра, все от тебя самого зависит… – Он вдруг замолчал, уставился на Ахиллеса чуточку ошарашенно. – Погодите, погодите… Это откуда ж вам стало известно, что я нынче продулся вдрызг? Расскажи вам кто, вы б точно знали, кому я проигрался, пану Пшевскому или Арнаутову. А вы знаете, что я продулся, но не знаете кому. Что-то тут не складывается, воля ваша…
Купец, сам того не ведая, владел дедуктивным методом. Что ж, подобно многим и многим его коллегам по сословию, образованием он был не отягощен вовсе, но ум имел острый, иначе не сколотил бы капитальца…
– Ваша правда, Митрофан Лукич, – сказал Ахиллес, поневоле улыбаясь. – Ни с кем я о вашей неудаче не говорил. Дошел исключительно собственным разумением. Не в том даже дело, что вид у вас подавленный. Рукав сюртука, хоть вы его и чистили, сразу видно, все еще в мелу – значит, играли на бильярде. И в азарте, намеливая кий, рукав перепачкали изрядно. И вместо вашего роскошного золотого портсигара, я вижу, простая деревянная коробочка, а это опять-таки о чем-то говорит…
– Вот оно что, – шумно вздохнул Митрофан Лукич. – Умственно расчислили, значит… Простое дело, коли тебе объяснят, в чем тут фокус. А я уж, грешным делом, подумал всякое. Вы уж не обижайтесь, Ахиллий Петрович, но давно уж говорят, что у вас в Сибири колдун на колдуне сидит и колдуном погоняет. Вот я и подумал: а вдруг вы тоже… того…
– Вздор, Митрофан Лукич, – рассмеялся Ахиллес. – Я, как коренной сибиряк, не стал бы к колдунам несерьезно относиться и утверждать, что их нет вовсе. Люди, вполне заслуживающие доверия, разное рассказывают… Только вот сидят они по глухим углам, ни одного в жизни не видел, хоть и хотелось порой…
– Да я понимаю. Это значит, умственный расчет, как в тех книжках про сыщиков, что Митька у вас читать берет? Я его от нечего делать как-то расспрашивал, про что книжки, он мне и рассказал… Дюди… дяди… словом, какой-то там дядин метод.
– Есть такой, – сказал Ахиллес. – Дедуктивный. Особый вид, как вы выражаетесь, умственного расчета. И научиться ему можно, как бухгалтерии.
– Дивны дела твои, Господи, чего только люди не придумают… Это что же, вы вот так на человека глянете – и все про него узнаете? Как на ладони человек будет?
– Ну, не так все просто, – сказал Ахиллес, улыбаясь. – Нужно еще, чтобы было к чему присмотреться. А если присмотреться не к чему, то и умозаключений не сделать… Понимаете?
– Ну, это нам понятно. Это, стало быть, вроде того, как у охотников: охотник опытный след углядит там, где невежды вроде нас с вами ничего и не усмотрят. А коли следочка нет, то и охотник ничего не определит. Правду говорит этот ваш дядин метод. Игра у нас всегда идет без кредита, на наличные. Ну, я в азарте, бумажник опустошивши, портсигар-то буфетчику и заложил. Он, бестия продувная, с нами, игроками, давно привык к такому. И дает мало – распрекрасно знает, что бильярдист в азарте, отыграться рвется и малым доволен будет. Ну, это не беда, портсигар-то я нынче же вечером назад выкуплю. То досадно, что проиграл. Ничего, мы с паном еще сквитаемся, не впервой. Помню…
Легонько скрипнула дверь, и на крылечке появился Митька, племянник Пожаровых, гимназист пятого класса. Его отец, родной брат Митрофана Лукича, в отличие от старшего, был далеко не так благоразумен и удачлив: дела в лавке вел спустя рукава, пил без меры, частенько устраивал дома скандалы и поколачивал домашних. Митрофан Лукич, когда-то пытавшийся младшего брата вразумить, давно махнул на него рукой, осознав бесплодность всех увещеваний – и Митька много времени проводил у дяди с тетей, охотно его привечавших. Давно уже сложилось так, что он брал у Ахиллеса читать книги, в основном о Шерлоке Холмсе, к которому питал то же пристрастие, что и Ахиллес.
Митька сбежал с крыльца. Гимназические уставы кое в чем не уступают строгостью военным – так что на нем, как предписывалось, была одежда «летней формы» – парусиновые штаны и такая же рубаха установленного фасона, а дома лежала фуражка с гербом учебного заведения. Именно в таком виде гимназисты обязаны были появляться на улице в каникулярное время – рискуя в противном случае заработать крупные неприятности.
– Дядя Митрофан, – сказал он, подойдя к скамейке. – Тетя Лукерья вас очень просила не рассиживаться далее, а в дом идти, так и сказала… Просила незамедлительно.
– Грехи наши тяжкие… – проворчал купец, вставая. – Ну вот, Ахиллий Петрович, начинается смятение… Хозяюшка моя вашим дядиным методом не обладает, однако ж, как и вы, отсутствие портсигара заметила и выводы сделала. Грядут попреки… Ничего, отобьемся, не впервой нам такое…
Он, переваливаясь по-медвежьи, ушел в дом. Гимназист с любопытством уставился на лежащий рядом с Ахиллесом сверток. Ахиллес улыбнулся, отвечая на немой вопрос:
– Не просто книга, Митя, а чертова дюжина новых рассказов о Шерлоке Холмсе. Вернулся он, представь себе…
– Ух ты! – На лице мальчишки радость мешалась с несказанным удивлением. – Как же ему далось? Он же в водопаде утонул. Может, это опять присочинил кто-то?
– Не похоже, – серьезно сказал Ахиллес. – Издательство солидное, то самое, что и прежде не одну книгу о Холмсе напечатало. Не стали бы они связываться с нашими доморощенными сочинителями. Так что и писатель настоящий, и Холмс…
– Да как же?
– А вот этого я и сам пока не знаю, – сказал Ахиллес. – Но как-то же должен был спастись… А впрочем, Шерлок Холмс на многое способен. Не смотри так страдальчески, Митя. Как только прочитаю, тут же дам и тебе. А прочитаю я быстро, оказалось вдруг, что свободного времени у меня в избытке…
Он кивнул малолетнему собрату по обожанию Шерлока Холмса, забрал пакет, встал и пошел к себе во флигель.
В крохотной прихожей, едва он вошел, Артамошка проворно вскочил и замер по стойке «смирно», вытянув руки по швам. Воинские уставы вовсе не требовали от денщика вытягиваться дома во фрунт при появлении своего офицера, однако Артамошка, наверняка в жизни не раскрывший Воинский устав Петра Великого, держался в точности согласно одной из его статей, гласившей, что подчиненный перед начальством должен иметь вид лихой и придурковатый. Неглуп и хитер был персонаж, до того, как угодить под воинскую повинность, служивший приказчиком у купца в губернском Орле. Хорошо еще, что при этом не вороват и исполнителен – очень не хотелось ему в строй, так что из кожи вон лез, чтобы до окончания срока службы отсидеться в денщиках. В принципе, Ахиллес им был доволен.
Он присмотрелся. Ну, разумеется, в правой руке у Артамошки была тоненькая книжечка наподобие брошюрки, в яркой, аляповатой обложке. Усмехнувшись, Ахиллес сказал:
– Вольно. Дай-ка сей источник знаний…
Артамошка подал ему книжку. Ну, конечно же… Денщик Ахиллеса тоже был почитателем Шерлока Холмса, но на свой лад. Читал не подлинного сэраКонан Дойля, а эти вот лубочные подделки, какие бедные студенты сочиняют десяток за трешницу. В овале – силуэт человека с кривой трубочкой во рту. «Похождения Шерлока Холмса. Кровавая месть». И обложка соответствующая – на ней изображен усатый тип с невероятно злодейской физиономией, заносящий длинный кинжал.
– Артамошка ты, Артамошка, – беззлобно сказал Ахиллес. – Я ж тебе давал настоящего Шерлока Холмса. И еще давал бы – читаешь ты аккуратно, страницы не мусолишь, книжку не треплешь… Что ж ты этим увлекся? Это ведь такая же подделка, как фальшивое вино, что в казачьих областях фабрикуют…
– Да понимаете ли, ваше благородие… Что-то мне ваша книжка, хоть и настоящая, на душу не легла. Он там все умствует и умствует, скука подступает. Зато здесь… Дозвольте?
Ахиллес вернул ему книжку. Сноровисто найдя нужную страницу, Артамошка прочитал вслух с дурной мелодраматичностью провинциального актера третьеразрядного театрика:
– «Когда Кровавый Билль, размахивая длинным сверкающим кинжалом, ринулся на великого сыщика из-за портьеры, словно разъяренный тигр, Шерлок Холмс ни на миг не потерял присутствие духа. В мгновение ока он выхватил свой испытанный револьвер «Бульдог» и метким выстрелом поразил злодея, выронившего кинжал». Вот это, ваше благородие, за душу хватает, с чувством написано…
– Кто бы спорил, – усмехнулся Ахиллес. – Будь я сам бедным студентом в ожидании трешницы, я бы, может статься, тоже душу вкладывал бы… Ладно. На вкус и цвет товарища нет, читай себе дальше. За ужином в собрание сходишь в обычное время…
Он прошел в свою комнату, повесил фуражку на крючок, снял ремень, одернул летнюю рубаху[9] и устроился в единственном кресле, старом, но прочном и удобном. Разорвал указательным пальцем тугую ленточку бандероли, развернул бумагу. Нетерпеливо раскрыл книгу.
«Пустой дом». «Весной 1894 года весь Лондон был крайне взволнован, а высший свет даже потрясен убийством юного графа Рональда Адэра, совершенным при самых необычайных и загадочных обстоятельствах…»
Он читал, не видя и не слыша ничего вокруг, и потому не сразу обратил внимание на деликатное покашливание в кулак – это Артамошка стоял в дверях, пытаясь привлечь его внимание.
– Ну, что там еще? – спросил Ахиллес без особого раздражения – он как раз успел дочитать до конца первый рассказ и знал теперь, как вышло, что Шерлок Холмс спасся в безвыходной, казалось бы, ситуации, погубив при этом злодея-профессора.
– Там к вам хозяйский племянник, ваше благородие…
– Ну, давай его сюда, – распорядился Ахиллес.
Митька с порога впился заинтересованным взглядом в книгу в руках Ахиллеса, не без труда отвел взгляд и сказал с видом посла, прибывшего к иностранному монарху для вручения верительных грамот:
– Ахиллес Петрович, дядя Митрофан очень просил, если вы не заняты делами, зайти к нему прямо сейчас. У него к вам какое-то серьезное дело. Так и сказал: «Крайняя у меня в нем нужда».
Ахиллес встал. Разгадку спасения Холмса он уже знал, и теперь было любопытно, что же это за серьезное дело у хозяина может к нему быть. Никакие деловые отношения их не связывали и связывать не могли – очень уж разными были их занятия, ничуть меж собой не соприкасавшиеся.
Он и подумать не мог, выходя из флигеля, что с этой минуты его жизнь и судьба совершили решительный поворот.
Три надежных приказчика
Купец расположился за столом в маленькой гостиной уже по-домашнему – без перепачканного мелом сюртука, в шелковой русской рубахе с крученым пояском с кистями. Супруги его Ахиллес так и не увидел – видимо, печально сидела в задних комнатах после обычной в таких случаях перепалки.
А на столе красовалась узкая высокая бутылка шустовского коньяка, две рюмки и тарелочки-блюдца с разнообразными закусками. Ахиллес чуть удивленно поднял брови: не было у его квартирного хозяина обычая усаживаться с гостем за бутылочку, когда до ужина было еще далеко…
Митрофан Лукич уже старательно расчесал волосы на прямой пробор и смазал репейным маслом, привел в порядок раскосмаченную бороду, но вид у него был понурый, даже печальный.
– Вот уж обязали, Ахиллий Петрович! – воскликнул он с неподдельной радостью. – Я уж думал, не придете, не уважите старика, что вам до моей лавки и торговых купеческих дел…
– Сколько вас знаю, Митрофан Лукич, изволите прибедняться, – усмехнулся Ахиллес, усаживаясь после приглашающего жеста хозяина. – Ну, какая же у вас лавка? Даже по столичным меркам – весьма даже большой магазин…
– И, батенька… – махнул рукой купец. – Мы люди старомодные, за старину держимся, как при отцах и дедах. «Лавка» – слово привычное, уж и неизвестно, с каких времен пошло. А магазин – словечко новомодное, совсем недавно в употребление вошло, а до того, сами знаете, означало «воинский склад». Так что мы уж по-прадедовски. Так что мы уж по старинке… – Он ловко наполнил рюмки. – Ну что ж, во благовремении?
И одним духом осушил свою. Ахиллес последовал его примеру, успев подумать, что на сегодня с чтением покончено – хлебосольство купца он знал и не сомневался, что выйдет из-за стола не раньше, чем бутылка опустеет. Коньяк, впрочем, был хорош, последний раз он выпивал в офицерском собрании четыре дня назад, впереди предстоял месяц безделья, так что можно было и оскоромиться…
– Вот такие вот дела, грехи наши тяжкие, – со вздохом произнес купец, глядя куда-то в окружающее пространство. – Ахиллий Петрович, так уж дела сложились, что я к вам за помощью обращаюсь. Никто, кроме вас, пожалуй что, и не поможет. Не согласитесь ли? На вас вся надежда. Живем мы с вами душа в душу, ни от вас беспокойства нет, ни вам от меня никаких ущемлений, верно?
– Верно, – кивнул Ахиллес.
Ему и в самом деле повезло с хозяевами. Даже плату за наем флигеля купец брал вдвое меньше, чем кто-нибудь другой на его месте, так что, если хозяин и в самом деле угодил в неприятности…
Он добавил:
– Вот только не пойму, Митрофан Лукич, чем смогу быть вам полезен. Уж не секундант ли на дуэли вам понадобился?
– Боже упаси! – даже замахал на него купец руками. – Богомерзкое, уж простите, занятие: сойдутся два нормальных человека и давай по обоюдному согласию друг в друга палить или саблями пыряться… И если бы одни офицеры или другие благородные господа – им как-то и положено. Так нет, месяц назад стрелялись двое нашего сословия: молодой Чикин – не изволите знать? – и Ванюшка Луферов, немногим его старше. Все как у благородных – поехали за город, пистолеты взяли, секундантов… Хорошо еще, стреляют оба плохо. Чикину руку чуть поцарапало, а сам он и вовсе промахнулся. А все из-за барышни, да-с… Нет, не купеческая эта забава, хоть зарежьте. Этак чего доброго, на них глядя, и приказчики дуэлить начнут… – Он вновь наполнил рюмки. – Вот о приказчиках у нас с вами разговор и пойдет. Понимаете, Ахиллий Петрович, с некоторых пор начались у меня в лавке кражи из кассы. Дурные кражи притом. Позвольте, я вам обскажу, как с кражами в лавках дело обстоит? Вы человек несведущий…
– Сделайте одолжение, – сказал Ахиллес (все равно вечер с книгой любимого писателя, уже ясно, бесповоротно пропал).
– Надобно вам знать, купеческие приказчики завсегда крали. Началось это испокон веков и продолжаться будет до скончания веку. Ну, вот прямо-таки обычай такой – не может приказчик не подворовывать. – Он фыркнул с некоторым смущением. – По совести признаюсь, я и сам в молодости, служа в приказчиках, того-с… Не всегда и удерживался. Не мы это завели, не на нас и кончится… Вот только есть два способа хозяйскую денежку себе в карман смахивать – умный и дурной. Умный приказчик так дело поставит, что берет помаленьку: скажем, пятачок с рубля, но постоянно. И денежка небольшая, и хозяин далеко не сразу заметит, а если так вот смахивать в карман понемножку, пятаки в «катеньки»[10] складываются. И знаете что? Толковый купец, даже если и заметит такие вот шалости, глядит на них сквозь пальцы. Если приказчик толковый и тороватый, можно и притвориться, что ничего знать не знаешь. Во-первых, хозяину от него будет гораздо больше пользы, что от этих уплывающих пятачков, а во-вторых, выгони его да возьми нового – еще неизвестно, как этот себе карман набивать станет. Глядишь, и убытку от него обнаружится не в пример больше. Так вот, Ахиллий Петрович, у меня с некоторых пор завелся воришка именно что дурной. Они, все трое, и раньше, точно знаю, моими пятачками мимо своего кармана не промахивались, да я терпел – все трое люди тороватые, жаловаться не на что. Пусть их, думаю, молодость свою вспоминая небезгрешную… Ну вот. А с некоторых пор пошла дурь. В позапрошлом месяце сорока рублей недосчитался, в прошлом уже шестидесяти, и что в этом будет – и думать боюсь. Уж если нацелился так хапать, не перестанет, это как с горьким пьяницей, что от бутылки оторваться не способен…
– И не удается выяснить, кто именно? – не без интереса спросил Ахиллес.
– Вот то-то и оно! Все трое у меня не первый год служат, подозрений вроде и класть не на кого. К кассе доступ имеют все трое. Кого-то одного за двумя другими следить не поставишь – а если он вор и есть? Положеньице… Вы ж их видели, всех троих, вы ко мне в лавку не раз заходили.
– Признаться, я на них особенного внимания не обращал, – сказал Ахиллес. – Приказчики и приказчики. Запомнилось, что все проворные, оборотистые, ремесло знают…
– Вот то-то, – с горечью сказал купец. – А один, получается, особенно оборотистый, стервец… И ничего тут не поделать, не могу же я сам в лавке круглый день сидеть надзирателем, у меня других дел невпроворот, один поташ сколько времени отнимает… Словом, пиковое у меня положение. Такой уж если начал, так не остановится…
– А в полицию обратиться не пробовали?
– Думал я над этим, – грустно признался купец. – Да что толку? Обычная полиция ничем не поможет, а сыскное… Нету на него никакой надежды, между нами-то говоря. Начальник, Иван Евлампиевич, человек, скажу вам, хороший, однако ж хороший человек – это еще не ремесло. Хорош он, когда на бильярде с ним играешь или бутылочку-другую раздавишь. А что до дела… Вы с ним не знакомы?
– Видел мельком.
– Так вот, хороший человек Иван Евлампиевич, но мыслями он давненько уж вне службы. Неполный год ему остался до отставки с пенсией… а человек, сами, может быть, знаете, при таком обороте начинает работать спустя рукава, чуть ли даже не из-под палки. Такова уж натура человеческая. Положа руку на сердце, вы у себя в полку с таким не сталкивались?
– Сталкивался, – вздохнул Ахиллес, припомнив подполковника Коншина.
– Вот видите. Везде, по-моему, одинаково. Это наш брат, купец, от дел не отойдет, пока ноги таскает и мысли не путаются. А человек на государевом жалованье склонен иначе мыслить. Вот и Иван Евлампиевич, точно вам говорю, мыслями уже не на службе, а в раздумьях о благоустройстве именьица, на теткино наследство недавно купленного. У него там прудик, только и разговоров, как станет гусей и прочую водоплавающую птицу выращивать с большим прибытком. Книжки разные выписывает почище вашего, только вы – романы про сыщиков, а он – насчет разведения птиц. Ну, каков поп, таков и приход, уж между нами говоря. Подчиненные у него – байбак на байбаке, прости Господи. Ни единого молодого, с соображением и ловкостью. Мелкую шпану ловить только и способны, да и то оттого, что с давних пор в подозрительных трактирах и прочих заведениях «слухачей» своих держат. Можно сказать, состарились вместе, хе-хе. Мелкое-то они враз через этих хитрованцев раскроют, а уж что посерьезнее… Заглянет к нам кто посерьезнее наших доморощенных мазуриков – и пиши пропало. Серебро купчихи Кусатовой год найти не могут, она и к городничему ходила, и денежную награду предлагала – без толку. Четыреста рублей золотом у зеленовского артельщика попятили – тоже не нашли, как Зеленов ни ругался. А кража со взломом денежного ящика в Кредитном обществе? Всякий раз ходили наши сыскные с видом умным и глубокомысленным, кучу народу допросили, объявили даже, что на след напали, – да все пшик. След в каталажку не упрячешь… А уж мне-то они и вовсе ничем помочь не смогут. – Он наполнил рюмку, глянул на Ахиллеса как-то загадочно, заговорил осторожно, словно боялся, что его могут в любой момент оборвать. – Вот я о вас и подумал. После той шутки, когда вы враз определили, где я был, и вывели, что я проигрался… Может, поможете по дружбе?
– Как это? – искренне удивился Ахиллес. – Я ведь не сыщик?
– Сыщик-то не сыщик, зато как точно про меня вы расчислили – одним умственным усилием и этим… дядюшкиным методом. Сами же мне сказали давеча, что этакому умственному усилию научиться можно. Вот и Митька, все ваши книжки перечитавши, иногда как отчебучит что-нибудь этакое… Колдун, да и только. Выходит, от таких книг и польза бывает? Ахиллий Петрович, помогите! Ведь присосался ко мне этот лиходей, как пиявица, и что-то плохо мне верится, что перестанет… А самое-то печальное – что всем троим верить перестаешь, смотришь на каждого и думаешь: уж не ты ли? Вот как в таких условиях дело вести? В прошлом году у меня бухгалтер – тот, что книги насчет поташа вел, – начал было в свою пользу счета и расходы подчищать. Только там проще было: заподозрил я неладное, позвал другого кассира, столь же ловкого, он в три дня все махинации – за ушко да на солнышко, а тут у меня руки опускаются… Помогли бы, Ахиллий Петрович? По гроб жизни благодарен был бы.
Предложение было настолько неожиданным, что Ахиллес не сразу нашелся, что ответить. После недолгого раздумья сказал:
– Никак не получится, Митрофан Лукич. Нельзя же вот так просто, сидя у себя во флигеле и трубочку покуривая, «умственно исчислить» виновного. Никак нельзя. Нужно все видеть своими глазами – и тех, кого подозреваешь, и место, и поговорить с людьми. Я же офицер. Что люди скажут, если я начну слоняться по городу, заходить не в самые пристойные заведения, где офицеру и бывать неуместно, высматривать и выспрашивать, а то и следить за кем-то… С вами я все определил, потому что видел вас своими глазами… И люди будут удивляться, и начальство, когда узнает, взгреет так, что мало не покажется.
– Оно так… – пробормотал купец. – Оно, конечно… В самом деле, как вам, офицеру при мундире, за такое дело браться? Все равно что я начну выслеживать тех мазуриков, что на ярмарке часы и кошельки таскают… Спятил, скажут, Лукич на старости лет… А у вас еще и мундир императорской армии… Никак невместно… – Он долго сидел над своей пустой рюмкой, печально в нее уставясь, потом поднял голову, и его лицо форменным образом просияло. – Ахиллий Петрович! А что, ежели вам помощников взять? Они и будут высматривать да выспрашивать, а вы будете слушать, что принесли, да умственным образом рассчитывать? Митька рассказывал, что в романах ваших этот Чирок Хомс так и действует.
