Александр Цыпкин
Полное собрание беспринцЫпных историй
Одинокая эротика
В спортзале на беговую дорожку пришла принцесса с выпуклой фигурой и в футболке на голое тело. Красивая. Без вариантов. Побежала. Бедный мужик на соседней дорожке так усердно кивал в такт, что потерял равновесие и навернулся с диким грохотом.
Девушка продолжала бежать, так как была в наушниках. Да и, судя по тюнингу, звук падающих мужчин был привычным аккомпанементом в ее жизни. Я еще раз поблагодарил Всевышнего за богатый жизненный опыт и решение свалить на велосипед до аналогичного исхода. Из моей «ВИП-ложи» взлетающие соски были не видны, поэтому я со спокойной душой (и телом) проехал свои километры. Надо отметить, что остальные любители истового забега тоже сошли с дистанции достаточно быстро. В итоге спасательница Малибу осталась одна. Она тут же переместилась на тренажеры и села качать внутреннюю поверхность бедра.
Покалеченный бегун плюнул, рванул от груди максимальный вес и дезертировал. Потом я узнал у ее тренерши, в чем проблема. Оказалось, девушка замужем. Секса нет уже полгода. Точнее, есть, но раз в месяц. Плачет, что муж ее не хочет. Стала бояться, что такого же мнения и остальные мужчины. Вот так.
Лень
Моя знакомая получила имейл от своего разового любовника: «Ты – лучший секс этого года». Мало того, что олух по невнимательности список получателей из восьми адресов открыл, так в нем еще и мужчина какой-то обнаружился. Распустили, конечно, мужчин.
Пленных не брать
По дороге в Милан встретил в аэропорту подругу – скромную, начитанную Кафкой, далекую, как мне казалось, от гламурных ценностей:
– Ты чего в Милан?
– Шопинг.
– Значит, без багажа?
– Нее, у меня чемодан.
– А в нем что???
Краснея и запинаясь, будто списала на экзамене:
– А в нем… еще один.
Я за нее порадовался. Не безнадежна.
Племяш – наш, или Куда приводят звонки
Это притча о связях и их роли в жизни отдельного российского человека. И о женщине, разумеется.
Рассказано моим другом лично, с его слов записано верно.
Итак, у меня есть младший товарищ, с которым я иногда делюсь неимоверным жизненным опытом. По натуре мой друг аферист, причем очень талантливый, но приличные еврейские родители приделали к его голове радиатор и регулярно заливают туда тосол. В результате охлаждения мозгов аферы у парня получаются не очень опасные, а в свободное от обувания доверчивых граждан время он даже сделал неплохую для двадцати четырех лет карьеру в медийной отрасли.
Зовут героя Яша Кац, и фамилия вытатуирована на его физиономии как принадлежность к КГБ на лике сами знаете, кого.
Выше я отметил, что у Яши есть родители. Папа математик и мама красавица. Глаз не оторвать. Также от Марии Яковлевны не оторвать и разнообразных мужчин, стремящихся постонать одним с ней воздухом или хотя бы подышать им.
Недавно среди страждущих неожиданно обнаружился генерал. Настоящий. Настолько, что лампасы и погоны проступали сквозь ткань изысканных костюмов. Вобщем, генерал с возможностями и со вкусом. Звали старого чекиста подобающе – Петр Сергеевич Березин.
Он сразу пошел на штурм Марии Яковлевны, но его облили кипящей смолой на подступах к крепости. Оценив потери, он предложил искреннюю дружбу.
Яшина мама сообщила, что дружить им не о чем, но если он настаивает, может дружить с сыном и быть ему полезным.
Госпожа Кац поступила как еврейская мама, генерал Березин – как русский офицер. Он мгновенно взял Яшу под крыло, причем не из надежды на доступ к телу, а потому что дама попросила.
Раз в два месяца генерал приглашал юное дарование на беседу, спрашивал, все ли хорошо, и учил уму-разуму. Накануне очередного рандеву юному аферисту засветило увольнение на почве личной неприязни, возникшей между ним и одним из «топов». Работал Яша в Москве и «поуехать» не собирался. Об этой ситуации он доложил своему покровителю на встрече, проходившей на этот раз в лобби петербургского отеля NN.
Петр Сергеевич задумался. В этот момент случилось чудо. По отелю катилась сфера в дорогом темном костюме, при двух телефонах, в сопровождении пары кубов в дешевых темных костюмах, при наушниках и оружии.
Петр Сергеевич просиял и рявкнул на все лобби:
– Моня! Стой, старая сволочь!
Сфера остановилась и дала полный назад.
– Петюня!
Выдающийся нос уткнулся в солнечное сплетение генерала Березина. Кубы отошли на два метра.
– Ну что, все спекулируем?
– Так ловить некому.
– Знакомься, мой племянник Яша. Яша, это мой старый товарищ Моисей Ефимович.
– Хаймович, Петя, Хаймович.
Моисей Хаймович внимательно посмотрел на Яшу, поднял брови и, не оставляя генералу места для маневра, произнес:
– Петюня, ты кому голову морочишь? Лицо его видел? Он такой же тебе племянник, как Арафат мне дядя.
Генерал надел суровость, вздохнул и отрезал:
– Он мне КАК племянник, и нужно парню помочь с работой в Москве. Задача ясна?
Нос Моисея Хаймовича вырос, а глаза уменьшились и вспотели. Теперь задумался он.
– Племянник, ты не против железной дороги?
– Он не против, – ответил Петр Сергеевич.
– Начнешь проводником, а там посмотрим, – эта шутка показалась новому Яшиному покровителю удачной, и он долго смеялся, набирая номер.
– Алло, Николай Кузьмич, есть минута? Такое дело, у меня тут племянник работу решил сменить. У тебя есть что-нибудь общественно возмездное? Я к тебе обращаюсь не часто и прошу к моей просьбе отнестись с максимальным вниманием.
Яша услышал до предела услужливый голос из трубки и понял, что Николай Кузьмич очень уважал Моисея Хаймовича.
– Племянник – близкий мне человек, талантливейший экономист, так что считайте, что вам всем повезло.
Далее еврейский лоббист, не отрывая трубки от уха, громко спросил у «близкого ему» Яши:
– Как твоя фамилия?
– Кац.
– Фамилия его Кац, так что вашему Когану будет достойная компания, – закончил беседу Моисей Хаймович и обратился к Яше: – Значит, так, родственник, завтра дуй в Москву. Приедешь к Николаю Кузьмичу, он тебе все устроит. Номер запиши.
– Моня, куда ты пацана пристроил, дядя хренов? И с чего ты взял, что он экономист? – железным тоном спросил Березин.
– Любой Кац – экономист. Место отличное. Контора при РЖД. Кузьмич там директор. Мало шума, много денег. Всё, как мы любим.
– Что значит «много денег»? Ты мне парня не порти! – Генерал поднял пудовый кулак и так потряс им перед паспортом друга, что чуть Улисс Нардан скелетон не свалился.
– Да все честно: зарплата, премия. Я же сказал – отличное место, только для своих. Все, Петюня, я побежал.
Обалдевший от скорости происходящих событий всеобщий племянник примчал в Москву, нашел замаскированное под тюрьму здание «отличного места для своих», сделал шаг в будущее, но уперся в проходную. Для проникновения в здание требовался паспорт, сдача норм ГТО, флюорография и справка из психдиспансера. Яша справился.
Коридоры, заключенные, вольноотпущенные, коридоры, приемная.
Секретарша, бравшая Зимний, недоверчиво посмотрела на Яшу и без приветствий клацнула:
– Кац?
– Да.
– Ждите.
Яше не давала покоя мысль: «Если у Моисея Хаймовича такие „свои“, интересно – какие „чужие“?» Секретарша подняла трубку, перенастроила голос и излилась медом:
– Николай Кузьмич, к вам Кац, – и тут же другой голос изнутри одушевленного шлагбаума прошипел: – Заходите.
Николай Кузьмич родился непосредственно в своем кабинете, сразу шестидесятилетним чиновником и будет жить вечно, пока Смерть не найдет способ продраться через проходную. А она не найдет.
В меру богатую комнату украшали три портрета. Два ожидаемых и один – Николая Первого. Также на стене висели икона и календарь от самарского управления ФСБ. Российское духовное оливье начала XXI века.
Угрюмый Николай Кузьмич встал из-за массивного стола и крепко тряхнул Яшину руку.
– Хороший у тебя дядя, заботливый.
– Николай Кузьмич, он просто решил мне помочь. Я не совсем его племянник, – врать Яша умел блистательно, но сейчас не видел в этом необходимости.
Судя по выражению лица, Николай Кузьмич не знал, радоваться этому известию или нет.
– М-да. Чем занимаешься?
– Рекламой, спонсорством, могу подробнее объяснить.
Железнодорожник скривился, как от зубной боли, и глотнул из стакана, сидящего в медном подстаканнике.
– Э-эх, – задумался Николай Кузьмич. Размышляя, он завел разговор о футболе, погоде, буднях отрасли, об Украине, наконец, но к вопросу трудоустройства переходить не спешил. Что делать с Яшей, он не знал, равно как и сам герой. Тюрьма аферисту не нравилась отчаянно. Горячий камень задержался в руках Николая Кузьмича и начал жечь ладошки. Железнодорожник поступил по железнодорожному – перевел стрелку.
Сняв трубку, он спросил у церберши:
– Сергей Евгеньевич у себя? Соедини… Сергей Евгеньевич…
Николай Кузьмич закрыл ладошкой телефон и шепотом спросил:
– У тебя отец жив?
– Да, – со страхом ответил Яша.
– Сергей Евгеньевич, ко мне тут достойный человек сына прислал. Посмотрите, пожалуйста. Давайте найдем ему применение. Спасибо.
– Иди к моему первому заму, он человек молодой, современный. Поговори, дальше думать будем.
– Извините, а можно вопрос?
Отступившая зубная боль вернулась на лицо Николая Кузьмича.
– Давай.
– А почему именно Николая Первого портрет?
– При нем первую железную дорогу в России построили.
Сергей Евгеньевич удивил Яшу. Сорокалетний франт в ботинках, говорящих о владельце все. Подтянутый, не по-зимнему загорелый, сидящий за пустым столом, на котором основное место занимал огромный маковский монитор. Фотографии жены с детьми вместо портретов высочайших особ, и селфи с БГ вместо иконы. Юный аферист был достаточно опытен, чтобы понять, кто перед ним. Смотрящий от руководства и куратор финансового блока.
– Присаживайтесь, рассказывайте, – холодно, но доброжелательно начал беседу поклонник «Аквариума».
Яша удивился обращению на «вы», посмотрел финансисту в прозрачные глаза и быстро поведал всю историю.
Сергей Евгеньевич задумывать не стал. Он был прямолинеен, неподвластен магии дядюшек и честен:
– У вас, как я понимаю, теперь много новых родственников, а у нас теперь одна общая задача. Как вам здесь НЕ работать, чтобы никто при этом не обиделся. Кстати, почему вы хотите уйти с нынешней работы? – дежурным тоном поинтересовался финансист.
– Конфликт с руководством.
– А подробнее?
– Я придумал одну схему, и моему начальнику не понравилось, что я лезу не в свое дело. Ну, я и не сдержался.
– Бывает. А чем зарабатывать собираетесь, пока ищете новое место?
– Доработаю одно приложение для игры на бирже.
– Что за приложение? – Сергей Евгеньевич оживился и не стал нажимать кнопку delete на судьбе племянника всея Руси.
Яша начал рассказывать.
Взгляд финансиста вцепился в цифры и графики, которые рисовал юный аферист. Жизнь стала клокотать в яростных глазах человека, для которого деньги были предметом искусства. Все-таки у каждого – свой наркотик. Он заставляет жить и убивает, если доза слишком велика.
– Да ты талант! И что за идиот у тебя начальник?!
Переход на «ты» вновь удивил афериста.
– Как его зовут?
– Костров Дмитрий Владимирович.
– Вы, по-моему, к банку NN имеете отношение?
– Есть общие акционеры.
– С начальником твоим я разберусь, работай спокойно, и давай на следующей неделе поговорим. Людям мозги нужны, а не родственники, но генералу своему проставься. Семья превыше всего, сам понимаешь.
Вечером Яше позвонил Петр Сергеевич Березин:
– Яшка, я связался с начальником NN-банка, которому ваша контора принадлежит. Шефу твоему все доходчиво объяснят. Людям свои нужны в окружении, а не просто умники, хрен знает, откуда. Так что подожди соглашаться, если этот железнодорожник предложит что-нибудь.
Вскоре удивленный и встревоженный генеральный директор Яшиной компании провел кадровые перестановки, долго благодарил перспективного работника за прекрасные результаты и высказал надежду на длительное сотрудничество. А еще через пару недель Яша начал получать новогодние подарки и поздравления от коллег, ранее не знавших даже, как его зовут. Самый дорогой Эподарок он получил от Дмитрия Владимировича Кострова, отправленного поднимать региональную сеть.
Петр Сергеевич и Сергей Евгеньевич были горды собой и своими жизненными принципами.
Ну, а Яшина мама, узнав обо всем, усмехнулась, отметив, что масштаб «эффекта бабочки» зависит от того, чьи крылья взмахнули.
Женщины…
Рука
2005. Совершенно случайно оказываюсь в Австрии.
В то время я занимался обелением бесконечно черного имиджа казино. Команда у нас была веселая, чудили как могли. Итак, мы чудим. Купили остров в Тихом океане и разыграли его в рулетку. Предложили гостям ресторана устрицы unlimited, и Николай Валуев съел 62 штуки, обрушив все наши расчеты. Наконец, решили производить свое вино.
Я уболтал какого-то австрийского винодела обсудить этот прожект, и меня вместе с управляющим рестораном отправили в альпийскую страну для знакомства с ассортиментом.
Как сомелье я был профессионален в одном: мог уверенно отличить белое от красного. В остальном – полный провал. Но так как товарища завербовал я, меня «прицепили» к поездке.
От Вены мы ехали еще час на машине и прибыли в совершеннейшую дыру где-то в горах. Деревня, виноградники, и все. Местный секрет в том, что ягодам дают замерзнуть, чтобы получился восхитительный айсвайн, – сладкое, полнокровное вино, сбивающее с ног после двух бокалов.
Все дегустируют – я тупо напиваюсь. Они выплевывают, поболтав во рту – я, разумеется, нет. И через два часа становлюсь похожим на снег. Красивый, но на земле.
Утро. Осматриваем окрестности. Главное отличие России от Европы – именно деревня. У них она почему-то не сильно отличается от столицы. И дело не в столице, а в деревне.
Винодел приглашает нас в какой-то дом. Встречают всей семьей – русских не каждый день увидишь, и даже не каждое десятилетие.
Последней выходит очень пожилая дама.
Знаете, уже после тридцати по женщине можно сказать, станет она бабкой или пожилой дамой.
Именно по этому признаку мудрые старшие товарищи рекомендовали выбирать жен.
Так вот, представляют мне эту австриячку в летах.
Подошла, поздоровалась. Взяла за руку. У нее была мягко-шершавая бабушкина ладонь. Долго держала и смотрела в лицо. Вроде бы ничего особенного, только в ее глазах словно пирог остывает. Помните, как в детстве: прибежишь домой с мороза, руки ледяные – в снежки переиграл, а на кухне суета – гостей вечером ждут. Все, включая кота, готовят.
И вот из духовки достали пирог. Отрезать кусок не разрешают, но можно положить ладони на закрывающее его полотенце, греться и вдыхать запах теста. Не знаю, получилось ли у меня описать ее взгляд, но я старался.
Посмотрела она на меня и говорит:
– Теплый… вы русские теплые… И ушла.
Потом наш винодел рассказал мне ее историю.
Думаю, это правда:
Во время войны в деревню зашли советские войска. Несколько дней стояли. Она встретила нашего паренька. Герой, в орденах, мальчишка, правда, совсем. Один раз даже ночевать остался. Говорят, не было у них ничего, – оба скромные, деревенские. Целовались только. Утром провожать пошла, а его машина наша армейская насмерть сбила у нее на глазах. Судьба…
Я был вторым русским, которого она держала за руку.
Ничего в этой жизни из сердца не выкинуть. Разве что заморозить на какое-то время. И слава Богу.
@atsypkin Twitter. Лучшее из худшего
Умиляет, когда мужчина, пытаясь вернуть ушедшую от него женщину, начинает дарить неистовые букеты. Это, как если бы жена в ответ на предложение развестись перемыла бы всю посуду и постирала рубашки.
Очень трогательно смотреть на парочки в кафе. Целуются, но кладут телефоны экраном вниз, а уходя в туалет, забирают их с собой.
Деньги пахнут. А московские вокзалы – уникальное место, где в переходах мясо, идущее в столичную мясорубку, встречается с фаршем, выплюнутым Москвой через несколько лет. И те, и другие опускают глаза.
Как показывает история, если страна раскалывается надвое, те, кто пытаются удержаться посередине, закономерно падают в пропасть первыми.
Обязательно настанет утро, когда ты закроешь глаза на срок годности йогурта, одиноко стоящего в холодильнике.
Влюбленность: человек ушел, месяц ты лезешь на стену, потом отпускает. Любовь: первый месяц тебя вроде отпускает, а потом лезешь на потолок.
Равно удивляют и те, кто хочет исключить похоть из списка грехов, и те, кто не склонны к ней, и только поэтому считают себя святыми.
Приглашаю папу на свой день рождения:
«Ресторан такой-то, бронь на мою фамилию».
«Вообще-то на мою».
Из личных показаний
Миллионы гениев в мензурке
Мой первый рассказ
Я мнителен. Любой прыщ считаю началом мучительного, но скорого конца. По этой же причине наличие презерватива было для меня единственным условием добрачных отношений.
Но однажды, на втором курсе, вышла осечка. Наутро, протрезвев и осознав все риски произошедшего, я помчался в поликлинику. Доктор сообщил мне о каком-то инкубационном периоде и отправил восвояси.
Следующие несколько дней прошли в тумане, выискивании симптомов, составлении завещания и клятвах всем известным богам принять обет безбрачия в случае выздоровления. В назначенный день, трясясь, как советский трамвай, я сдал все анализы и впал в кому, не дожидаясь результатов. Через сутки врач огорошил меня новостью:
– Здоров!
Стоит ли говорить, что я ему не поверил и потребовал пересмотреть свои лживые показания или порекомендовать мне альтернативные анализы.
Осознав, что один из нас должен умереть, доктор отправил меня сдавать спермограмму. Он сообщил, что, помимо нескольких миллионов копий такого же труса, как я, в ней теоретически могут обитать интересующие меня микроорганизмы.
– Поднимись в лабораторию, там тебе все объяснят.
Слово «лаборатория» меня насторожило. В ней периодически доблестно трудилась МОЯ БАБУШКА. Встречать ее в данных обстоятельствах мне, по понятным причинам, не хотелось, но я рассчитывал на мое обычное везение.
Пролетев два этажа, я открыл дверь в нужный кабинет и увидел знакомый профиль. Бабушка. Я зашел, обмяк и торжественно замолчал. Произнести слово «сперма» при бабушке сил не было.
– Ну, что, довеселился? – поинтересовалась Т. Р., протягивая мне нечто среднее между наперстком и маленьким пластиковым стаканчиком. Глаз от микроскопа она не отрывала. Это меня спасло от позорного обморока. (Думаю, врач-венеролог сообщил ей о моем визите по телефону, а как потом выяснилось, все другие мои анализы смотрела тоже она.)
– Сдашь и сразу неси мне. Инструкция на двери в наше отделение, – отрезала бабушка.
Вышел я сквозь дверь, как Гарри Поттер.
Посмотрев на мензурку, я наконец осознал, что от меня требуется, но все-таки решил ознакомиться с инструкцией. На двери крупными буквами были даны ответы на все мои вопросы:
«Получить в кабинете 143 пластиковый стаканчик.
Пройти в кабинет 146.
Путем массажа получить эякулят (это слово я прочел трижды, нервно размышляя, то ли это, о чем я думаю).
Сдать эякулят в кабинет 143 в течение 5 минут. (Кхе кхе… а что будет, если опоздаю???)
Массаж меня заинтересовал, хотя я, конечно, понимал, что массажистка в данной процедуре не предусмотрена. Развернувшись в поисках кабинета 146, я впервые понял, что это такое – желание провалиться сквозь землю.
Локейшн был следующий: огромный холл, в который выходила дверь бабушкиного отделения с той самой инструкцией, далее – приемная стоматологического отделения и в конце холла – кабинет номер 146. В общем, все сидящие здесь видели, как я читал инструкцию, и понимали, куда и зачем сейчас пойду. Все сидящие – это две женщины, парализованные первобытным страхом перед бормашиной, которым явно не было дела до моего массажа, и две медсестры, стоявшие в регистратуре стоматологии. Этим как раз не было дела ни до чего, кроме моего массажа.
Они смотрели на меня в упор с нескрываемым ехидством. Маскировать стаканчик и изображать праздношатающегося было поздно – от моего лица можно было прикуривать.
Понимая, что при таких свидетелях холл преодолеть я не сумею, и, тем более, не смогу выйти из кабинета 146 в здравом рассудке, я решил ретироваться под крыло старшего поколения. Бабушка вопросительно подняла брови. Собрав силы в голосовые связки, я изрек:
– А нельзя ли заняться таким непристойным делом дома? В окружении друзей и при помощи, так сказать, сочувствующих?
– Нет, нельзя – остынет. Иди сдавай, мне уходить надо.
После этой фразы я завис. Слово «остынет» в устах бабушки ассоциировалось у меня только с супом, овсяной кашей или, в крайнем случае, с ингаляцией.
Я застрял в коридоре, так как выйти обратно в холл, навстречу фуриям с горящими смешливыми глазами, не представлялось возможным. Был вариант минут через пять вернуться к бабушке со словами «не смог», но, во-первых, оставался страх смертельной болезни, а, во-вторых, так низко пасть не позволяло тщеславие.
Собравшись с силами, я бодро открыл дверь и пошел на амбразуру. Первый же взгляд на регистратуру убедил меня в том, что «все бабы суки». Их там было уже четыре, и все как одна мерзко хихикали, а стоило мне целиком вылезти на свет, восемь глаз начали меня буравить. Думаю, уже вся клиника знала о моем сольном выступлении. Положение отчаянное. Отбросив стеснительность, я подошел к медсестрам и громко спросил, не хочет ли кто-нибудь из них мне помочь. Измученные болью и ужасом пациентки тоже повернулись (скажу честно, эти дамы при всем желании не смогли бы мне помочь). Настало время краснеть медсестрам. Одна сразу испарилась, трое оставшихся занялись заполнением историй болезни. Торжественно заявив, что «я так и думал», я направился в кабинет 146.
Его я запомнил на всю жизнь.
Внешне он не отличался от других кабинетов советской поликлиники. Я не ожидал бархатной обивки на двери, но возлагал большие надежды на внутреннее убранство помещения. Как-никак, там должен происходить хоть и неполноценный, но акт любви. Воображение рисовало телевизор с недоступной мне тогда порнографией, журналы Playboy на цепи или хотя бы каталог женской одежды, некоторые разделы которого были детально изучены мной еще в школе.
Естественно, предполагались душ и ложе. Реальность превзошла все ожидания – в храме любви не было ничего. Вообще. Стены, окрашенные в противозачаточный темно-зеленый, и всё. Нет, вру, имелся офисный стул, и он, сволочь, стоял плохо, что было весьма символично. Похолодевшими руками я стал нащупывать задвижку, ибо в данной ситуации еще и кричать «занято» было бы вовсе сюрреалистично. На мое счастье, задвижка имелась. Решив проанализировать ситуацию, я сел на стул и чуть не навернулся.
Передо мной сразу встало несколько проблем. Жалкий виновник этого торжества из комы не выходил и признаков жизни не подавал.
Слишком долго сидеть в этом карцере я не мог – бабушке, как вы помните, нужно было уходить!
За дверью находились пристыженные медсестры, и мое долгое пребывание в кабинете 146 вызвало бы у них нездоровые подозрения.
Комната одна, а желающих «помассажироваться» много. Не хотелось услышать стук в дверь и пожелание «быстрее…» – вы сами понимаете.
Не буду посвящать вас в детали следующих 10 минут, скажу лишь, что мое воображение никогда не работало так усердно. Силой мысли я перенес себя из этой тюрьмы в волшебную страну и пребывал бы там счастливо, если бы не пластиковый стакан, узкое горлышко которого требовало точного баллистического расчета.
Усталый, но гордый я вышел из кабинета 146 и, окинув пунцовых дантисток взглядом победителя, строевым шагом отправился к бабушке. Медсестры уткнулись в бумаги.
В кабинет 143 я зашел, конечно, не таким смелым…
Пока бабушка запихивала «эякулят» под микроскоп, я озвучил петицию, посвященную неприспособленности кабинета 146 для указанных целей. Ответ был прост и совершенен:
– В следующий раз пойдешь на улицу. Там все приспособлено.
Бабушка посмотрела в окуляр, подвигала стекляшку, еще раз посмотрела и порадовала:
– Ничего нет.
– Что? Вообще ничего? – насторожился я.
– Что должно быть, то есть. Больше ничего. Здоров. Хочешь посмотреть?
Посмотреть хотелось. Даже очень. Я накрыл глазом черную трубу микроскопа и еще раз поверил в Бога.
Внизу бешено суетились сотни капелек, в каждой из которых невообразимым образом умещался человек и вся информация о его пороках и чертах характера, талантах и заболеваниях, родинках и длине ресниц.
В пластиковом стаканчике их было несколько миллионов. Я даже дышать перестал.
Бабушка прекратила эту рефлексию и одним движением руки уничтожила крупный европейский город, сплошь населенный гениями. Стало грустно. Мне дали побыть Богом, а я тут в кабинете 146…
