Александр Галиев
Желтый Эскадроль
– Господин Ценин, – начал я медленно и с некоторым довольством, – добрый день.
Я встал у двери в характерной позе, наклонил торс и оценивающе посмотрел на него, обрадовавшись такому повороту событий. А я-то думал ловить тогда ученого после окончания конференции.
Ценин несколько опешил, будто не сразу узнал меня. Но потом его лицо прояснилось, и он невольно изобразил небольшую улыбку. Поначалу его лицо действительно было унылым, но он тут же сменил выражение на почти возвышенно-лирическое, даже на мгновение улыбнулся. Ценин закрыл глаза, потряс головой, сложил руки на груди и глубоко вздохнул. Меня эти глупые, очевидно, нервные приготовления только забавляли.
На лицо ученого спадали длинные вьющиеся темно-русые волосы. На лице росли редкие усы, к низу от которых висел тяжелый рот. Отстраненный серый взгляд, выходя сквозь линзы очков, терялся где-то недалеко, упираясь в невидимую стену. Черную рубашку закрывал, по всей видимости, никогда не снимаемый потрепанный халат, из-под него виднелись черные брюки, которым, как казалось, было уже лет двадцать.
– Искандар, – после небольшой паузы ученый повел бровью и добавил, видимо, для торжественности: – Романович. Добрый.
– Ха, что же вы не на конференции, друг мой? Вы же, право, должны были туда бежать сломя голову. Демонстрировать Эскадролю наши достижения. Вы не представляете, сколько я людей убью с вашим изобретением, – я громко рассмеялся и подошел к дивану, опершись об его спинку. Я сразу повеселел и забылся, как я делаю всегда в присутствии людей, от которых нельзя ожидать ничего отрицательного.
– Я-с… В общем, – он явно замялся и не знал, какую отговорку придумать, – считайте, что нет настроения. Хотя ваше заявление о будущих убийствах с помощью моего творения добавляет мне толику удовлетворения, – ученый сразу сжал губы, будто в предчувствии, что сказал что-то не так.
– И почему нет настроения?
– Настроение есть, но довольно гнетущее. Весьма часто такое происходит без причины или по причинам пустяковым. Это даже можно назвать унынием, если бы я не пытался вывести себя из этого состояния. Проблемы на работе накладываются на проблемы личные. Я надеялся выступить с докладом для людей разбирающихся, как, по крайней мере, думалось мне, но нашел атмосферу весьма для этого не подходящей. Угнетенность взяла свое, сломав во мне всякое желание действовать, как планировали действовать коллеги. Понаблюдать за горным пейзажем, отстранившись абсолютно от всего, уйдя в свои миры, я счел единственным возможным вариантом. Люблю горы… И этот туман, который красиво окутывает пейзаж, делая его менее различимым, но более красивым. Отчуждение – то, что мне нужно сейчас. Но ваши резкие шаги, Искандар, прервали мой долгожданный и сладкий отдых.
Ценина прорвало поэтично (органично ли?) высказаться, но закончил он так, что сам смутился и сейчас наверняка ощущал себя почти виноватым. Я пристально наблюдал за ним во время его слов, а вот он постоянно отводил взгляд. Когда он закончил, я усмехнулся.
– Нет настроения? Я тоже не хочу слушать эту толпу бормочущих смутьянов, – я резко сел на диван и закинул ногу на ногу. – В них, безусловно, громадный смысл, но смысла сидеть и слушать у меня нет, – я на минуту задумался и замолчал. – Сколько же мы не виделись? Вероятно, года четыре прошло с нашей последней мимолетной встречи.
Он облокотился о стену недалеко от дивана, устремив задумчивый взгляд куда-то вверх.
– Около того. Впрочем, я почти никого не видел за последние годы. Разве что подопытных да ассистентов. И то, один из новых ассистентов после неоднозначной фразы об императорской власти решил проблему с дефицитом подопытных, пополнив их ряды. Оказался очередной органический сбой. Впредь работаю только с давно знакомыми людьми.
– Что? Почему очередной? Их много? Вы, видно, шутите, господин Ценин, это невозможно. Неужели мы с господами аннигилировали столько народов, что вам на экскременты уже не хватает? – я встал и подошел к стеклянному шкафу у стены, что стоял в тени. Достал оттуда бутылку красного виатора, который большинством ученых не принимался за наркотик, а лишь имел его свойства, и протянул Ценину. – Будете?
– Естественно, – на его лице появилась капля иронии. Кажется, виатор был обычной газировкой, по крайней мере, в нем было много газов. Красный виатор обладал приторным и противным вкусом вишни. Зеленый был с лаймом и лимоном, оранжевый виатор – с апельсином, синий – с непонятным химическим вкусом, а секрет рецепта черного не раскрывался. Шутили даже, что черный виатор делают из переработанной нефти, однако он был самым вкусным.
Продолжив следить за моими действиями, Ценин проговорил оправдание:
– Хватает-с. Подопытных вполне хватает. Только их доставить надо, а опыты расписаны по часам. Не говоря уже о том, что не все пациенты сохраняются в полном здравии до начала процедур-с, – он кашлянул и нервно посмеялся.
– Знаете, уж простите, конечно, – извинение я высказал с выдавленной театральностью, – но слушать о научном даже в таком виде сейчас бы не хотелось. Мы еще успеем это обговорить.
– Ладно-с, ладно-с, герр воитель, давайте оставим естественные науки на потом, – Ценин косо поглядел на бордовую жидкость в бутылке, предвкушая первый глоток. – Мне бы сейчас чуть-чуть бурления в крови не помешало.
Я выпил стакан залпом и уставился в одну точку, как это обычно бывает. Мгновенно все мысли пропали, и в голове наступил преднамеренный вакуум. Я не реагировал ни на что и не двигался.
Он также сделал первый глоток, а потом, как гурман, долго распробовал напиток во рту. Не знаю, что он в нем нашел, зелье совершенно прозаичное. Смачно вздохнув, будто от облегчения, он сел рядом со мной.
– После нескольких затягов трубки стоять совсем не хочется. А затяги среди курителей этого прибора не приветствуются. Ладно… Как дела на фронтах? Затворник, – Ценин указал на себя большим пальцем, – как всегда ничего не знаю.
Видимо, он очень давно не говорил с теми, кому можно доверять, а потому сейчас я от него слышал очень много слов. Что, впрочем, было на руку.
– Фронт? На фронте плохо, но Администрация ничего не сообщает. Должны были слышать про Критический Слом? Ах, да, ваша изоляция. По крайне мере, вы должны помнить, что десять лет назад была разбита грозная Ликония, чей флот нас серьезно беспокоил. Но сейчас Ликонии нет, Балтийское море полностью свободно и подконтрольно нам. Ликонская нация, доставившая нам столько неприятностей, уничтожена, в том числе и от моей руки. Дальше Ликонии лежит невероятно сильное государство, как раз названное Критическим Сломом. Всем плевать, как оно на самом деле называется. Слом – потому что наша экспансия вот уже лет пять как остановилась и никуда не двигается. Новости с фронта замалчиваются, но приходят слухи, по которым нас уже неоднократно разбили, и что мы потеряли половину ликонских территорий.
Я хмыкнул и опустил голову. Ценин сидел так же хмуро, но не улыбался, как я.
– Да-с. Сколько ни смотрю на наши кампании, а все время удивляюсь. Удивляюсь даже не тому, насколько победоноснее, будто в какой-то книжке, наши армии всех остальных, а тому, что это у меня в голове заложено как само собой разумеющееся. А все же вопрос «почему?» прокладывается в мой склад информации для генетики, евгеники и философии с искусством, который остальные зовут мозгом. И тут… такое. Слом, другими словами, конечно, не скажешь, – он тряс в руках бутылку с виатором, пока говорил.
– Но не беспокойтесь, мой друг, вы как раз и имеете все шансы изменить ситуацию, – сказал я заманчиво.
– О чем вы, Искандар? – он выпрямился и почти с удивлением посмотрел на меня.
– Ваш замечательный фосфорный заряд. Вы же явный лидер, как известно, и хоть презентация вашего изобретения проходит без вас, сударь мой, но фосфор – это чистая ромейская доктрина. Вы создатель военного прогресса. До вас наверняка доходили слухи о машине и моей должности, – он слушал напряженно и сразу кивнул в этот момент, – с помощью нашего тандема, герр Ценин, Слом будет преодолен. Пройдет еще десять лет, а может, и меньше, и наша славная глядовская магнатерия приедет пиршествовать и на руины их городов. Вы не допили? Я, пожалуй, налью себе второй.
– Пиршествовать? – увидев, что я собираюсь наливать новый стакан, ученый решил побыстрее допить свой, попутно обдумывая то, что я сейчас сказал.
– Вы, видно, совсем ничего не знаете. После краха Ликонии не прошло и недели, как в их разрушенный крупный город-порт наехал весь эскадрольский высший свет и даже редко куда выходящие капиталисты Гедониса-Преференца. Они устраивали пиры и балы прямо на развалинах и дымящихся камнях, еще до того, как все население было угнано в резервации, а на крышах оставались целые куски золота. Некоторые крупные капиталисты погибли в охоте на недобитков, которые сопротивлялись. До разгрома этот город Ликонии выглядел великолепно, в лучших наших традициях, я бы сказал. Не знаю названия города, да и не надо. Въезд в него осуществлялся с высокого холма, тогда как сам город лежал несколько внизу, у залива, на выпирающем в море полуострове. И с высоты холма, когда ты въезжал, можно было ослепнуть, потому что в том городе все было покрыто золотом, к тому же на каждом шагу стояли золотые храмы.
– Красиво, наверно, было, но меня, простите, больше волнует практическая сторона дела, – опять хмурая ухмылка захватила его лицо. – Можете подробней рассказать про ромейскую доктрину? Все, что мне получилось вытрясти из людей, хоть чуть-чуть знакомых с этим понятием, так это какие-то поверхностные сведения. Похоже, не тот круг общения.
– Потому что органицисты политикой, в том числе военной, не интересуются. Это и есть естественность, друг мой. С доктриной же интересная ситуация… – я ухмыльнулся и задумался. – Она как бы официально не секретная, но есть сложившаяся традиция не рассказывать ее сути и предыстории. И даже не потому, что доктрина – это истина, отнюдь, суть ее вы прекрасно знаете, как и любой крестьянин в поле. А вот история ее возникновения… – я замедлил речь и действительно чего-то невольно ужаснулся, что со мной бывало крайне редко.
– Не поведаете?.. – Ценин заискивающе глянул на меня. – У меня в голове появляются мысли о каком-то важном событии.
– Скажите для начала то, что вы знаете о доктрине, – я принял выражение скептического ожидания, сложил руки на колене.
– Хм… – мой вопрос заставил его задуматься. Какое-то нечеткое, интуитивное понимание или представление об этом понятии у него должно было быть. – Абстрактно – все. Конкретно – ничего. Попробую назвать ее печкой, в которую загружают дрова знаний и прогресса, поджигают все огнем войны и медленно варят на этом всем напиток победы.
Он договорил и сделал последний глоток виатора.
– Этот напиток победы? – пошутил я.
– Ах, нет, что вы, – Ценин сумел этому посмеяться. – Без доктрины Эскадроль был бы не Эскадролем. Постоянное развитие взамен стагнации, предлагаемой утопистами. Вечная эволюция знаний и технологий.
– Ладно, быть может, вы и слишком заработались, но основные общественные сведения вам известны. Вечная эволюция знаний и технологий для войны и империализма. Для экспансии. Для кровавой жертвы мировым богам хаоса и смерти. Красиво, правда? А вот зачем, зачем же нам это, зачем это всему миру? Почему все страны без исключения исповедуют доктрину ромейских «гордых» царей, не вдаваясь с виду в суть? А? Поведайте мне, что вы думаете! Особенно если учитывать, что Ромеи давно нет, и она погибла от войны… Знаете ведь шутку, будто Ромеи не было, потому что никто не знает, где она располагалась? Что от нее осталось так мало культурных артефактов, книг, строений, вообще никакой информации? О, если вы попробуете найти истину, то за открывшейся дверью знаний вас будет ждать пустота.
– Хм… – он слушал меня с интересом, – я невольно помещаю все сказанное под призму биологии. И вот уже ваша фраза «Ромеи не существовало, потому что никто не знает, где она располагалась» заменяется на «Совокупности видов Н не существовало, так как нет сведений о месте ее жизнедеятельности». Но я уже привык к такому двойственному пониманию всего происходящего и неудобства не испытываю. Я думаю, что это эволюция. Эволюция, ароморфозы, совершенствование и улучшение форм жизни, их усложнение, все это служило одной цели – выживанию. Когда первая цель была достигнута, следовала вторая – доминирование. Как сейчас прогресс служит для войны, хотя… Война служит прогрессу не в меньшей степени. Не будь прогресса, войны все равно бы были, а не будь войн, то прогресс, вполне возможно, замедлился бы неимоверно-с…
– Право, ваше мнение обывательски-научно. Разумеется, мир не живет такими сложно-скучными схемами, просто никто не знает настоящих.
– Что вы подразумеваете под пустотой? Вы сказали, что меня будет ждать пустота. Что это? – спросил он аккуратно, но с сомнением, совсем не обидевшись на мои слова.
– Опасный вопрос, – шепотом произнес я. – Все же я упомянул лишнее.
– Ладно-с… Я все же синкретист. На любую социально-историческую проблему можно смотреть с точки зрения биологии – и это будет правильно. На любую проблему в биологии можно смотреть с точки зрения управления, философии, искусства, физики, да чего только хотите, и этот взгляд тоже будет верным. Ох, мне опять нужно сделать усилие, чтобы прогнать привычку отходить от темы. Хотя, как видите, мои глаза уже сверкнули той же искрой, что и ваши, когда вы говорили про Ромею, Искандар. Эта страна же существовала как любая другая, имеющая материальный аспект?
– Она была на нашей территории. Мы вернули ее очень давно. Но век Ромеи был недолгий, она, собственно, даже и его не прожила. Ей правили всего три царя. Начал все Реон Первый. Реон Ромейский. Знаковая фигура… Создатель нашей теории, которой неумело пользовался его сын, Реон Второй и будущий узурпатор, царь Ксенос Первый. Гордым был прозван только Ксенос. Реон Ромейский был вообще мирного нрава, а Реон Второй нрава даже тихого и смирного, но из-за последнего царя гордыми считают всех. А насчет мира до Ромеи есть некоторые подозрения. В Эскадроле свобода вот не провозглашается, но мы чувствуем себя таковыми, потому что нас ничто не притесняет. Но знаете ли вы, что такое свобода от разума? Свобода и «от», и «для»? Свобода – вплоть до непонимания объективности и падения нравов? Свобода даже от окружающей действительности. Среди тысячи мнений сложно найти истину, и в конце концов тебе все надоедает… Таким был мир до первого Реона. По основному принципу «Живи как хочешь и не мешай жить другим так же». Люди посходили с ума и натворили всякого, настолько, что тех людей и низвергнуть в пропасть было бы за благо. Так подумали и ромейские цари, хотя они были вполне мирными, как я уже сказал… – я замолчал, наливая третий стакан.
Ценин задумчиво и даже как-то мучительно молчал.
– Двести лет назад мы вернули территории, на которых была Ромея. Мы узнали, для чего нужна доктрина, и мы узнали причину ее возникновения. Мы уничтожили Ромею. Уничтожили все плоды ее культуры, всех ее жителей, все упоминания о ней и делаем все возможное, чтобы она была мифом. Никто не должен знать то, что знали ромейские цари. Они уничтожали информацию о старом мире при жизни своего государства. А мы уничтожили и их. Война должна быть, или на человечество спустится кое-что похуже смерти. Именно мы должны закончить эту войну, для чего и существует ваш прекрасный фосфор.
– Я, простите, не думаю, что с одним только фосфором можно захватывать целые государства, но я и не знаю, какую машину вы строите, – он радостно встал, но тут же смутился и снова сел. – А можно подробнее про время хаоса?
– Я думаю, об этом мы поговорим позже. А может быть, вообще не следует об этом говорить.
– Наше пространство, как я вижу, имеет большие тайны, – ученый сильно смутился. – А я думал, что Эскадроль – место воздушное. Я, конечно, не критикую, просто не могу понять, как на месте, можно сказать, ровном вдруг вырастают такие знаки вопроса.
– Ох, да что вы, что за сомнения? Эскадроль – это и есть свобода, самая радикальная и чистая, как пузырьки в виаторе. Свобода от веры, от государства, от совести, от общества, от образования. Желай что хочешь, хоть умри. Правда, умереть ты не можешь, ведь ты счастлив. Если отбрасывать не нужные никому тайны, война и аннигиляции – тоже свобода в какой-то мере. Да и одной свободой сыт не будешь, нужны еще и развлечения.
– Интересные, интересные слова, Искандар, – и снова добавил, уже совсем нелепо: – Романович.
Было видно, что Ценин быстро устал, скорее всего, в своей голове он уже начал думать о каких-нибудь биохимических законах. Поэтому нужно было действовать резко и в лоб.
– Если вы победите в конкурсе, что очевидно, кому вы отдадите право производства фосфора?
– А разве не Фонд будет заниматься распределением? Ой, нет, вспомнил! – он снова на секунду вышел из биологического транса. – Здесь же целая промышленная комиссия из людей, которые хотят купить меня, предлагая различные дивиденды. Это мне совершенно не нужно, Искандар, я просто хочу сделать доброе дело и вновь удалиться в свою лабораторию на еще год затворничества.
– У меня есть к вам наивыгоднейшее предложение, достопочтенный ученый, – я располагающе посмеялся и сел поближе. Ценин заинтересованно на меня уставился. – Вы заключите сделку на производство фосфора со мной. Мой друг Флор, о котором вы наверняка слышали, владеет громадными химическими фабриками, он, вне сомнений, сможет быстро и выгодно производить ваше творение. В должном количестве. К тому же я руковожу постройкой машины, которая создана именно под химическое оружие. И если вы таким изящным образом поможете нам в развитии практики ромейской доктрины, вас отблагодарят. Наверняка отблагодарит и сам Император, и народ Эскадроля с его Воинством, и лично я. Фабрики Флора будут поставлять вам все необходимые химические зелья и оборудование, а я постараюсь добиться для вас поставки будущих аннигилянтов в качестве подопытных. Что скажете?
Чем дольше я говорил, тем больше лицо Ценина прояснялось, и на него постепенно наваливалась искренняя радость, которую он все же активно не проявил.
– Это лучшее предложение, о котором я мог услышать! Если мой фосфор победит, то я обязательно приму ваши условия и подпишу контракт. Только об этом мы узнаем через неделю, конечно же. Уже боюсь вас разочаровать, – как и раньше, в конце бурно начатых слов он смутился.
Ценин, конечно же, выиграл. Мы подписали контракт. Лицензия фосфора была оформлена на меня, а производил его Флор. Ха, помню, как сильно разочаровалась вся комиссия от новости, что сделка сорвалась сразу у всех приглашенных промышленников. А они-то готовы были до переломов между собой биться за этот фосфор, предвкушали даже сам аукцион, как желание всей жизни! Дурачки, уехали разочарованными. А вот мой карман и карман Флора, напротив, начали с тех пор хорошо наполняться. Ценин был действительно рад сделке, я даже сам был счастлив увидеть такое радостное существо, как он. Хоть и довольно скромно радостное. Мы прожили вместе всю неделю, разве что наши апартаменты были довольно далеко друг от друга. Но это не мешало нам беседовать часами и уже вместе изучать замок. О старом времени и доктрине мы более не говорили, темы были другие, обоюдно приятные: я рассказывал ему про историю войн, о которых знал, а он повествовал о различных видах химического и биологического оружия, их свойствах и применениях.
С тех пор я его не видел.
Четвертая глава
23 мая 1821 года. 10 часов утра
Я прибыл в гляд. Никогда не любил долго ездить на поездах. Даже в первом классе с отдельным купе, другое дело – быстрый самолет. Но авиация действовала только в северо-западном районе и вокруг важнейших военных заводов: аэропорты были только там. Уже лет тридцать все говорили о необходимости развития инфраструктуры центра и даже дальнего востока перед сибирскими пустынями, но на разговорах все заканчивалось. Фронт убежал слишком далеко, и подвоз из богатого центра продовольствия и ресурсов замедлялся. И при этом никто не думал развивать центральные губернии, строить там аэропорты и увеличивать количество железных дорог. Весь Эскадроль сосредоточился за полторы тысячи верст от Централиса, сосредоточился на линии фронта. Центр сам собой занимался.
А что до меня – я прибыл в гляд.
Гедонис не обещал для меня разрешения всех вопросов, а был лишь источником раздражения на центральное командование и «всемогущее» глядовское отделение Фонда. Однако я до последнего был уверен, что приватный разговор с Генерал-Губернатором сдвинет этот вопрос с места. Он должен был оставить Централис мне.
Я вышел из поезда на многолюдный перрон. Но не я успел насладиться атмосферой чужого города, как ко мне пошли два офицера рядовой внешности.
– Добрый день, господин генерал! – они козырнули.
– Добрый, господа.
– Господин Генерал-Губернатор Ювелиров осведомлен о вашем прибытии и ваших намерениях его посетить.
– О, как лестно с его стороны приветствовать старых знакомых. Но не поверю, что вас прислали лишь поздороваться, – я медленно двинулся в сторону выхода. Офицеры пошли за мной.
– Генерал-Губернатор назначил время встречи, но не ранее, чем через три дня.
Мне понравилось. Я не удивился.
Офицеры сказали и о том, что никакими средствами встречу нельзя ускорить, потому что Ювелиров сейчас очень занят проблемами военных поставок на фронт и спит по три часа в день, не имея никакой возможности для внешних встреч. Видя по моему лицу, как я доволен таким поворотом событий, они даже начали взывать к «таким свойственным каждому эскадрольцу чувствам милитаризма», намекая на то, что моя спешка со встречей может повредить целому фронту. Мол, один генерал менее важен, чем успех всей войны. Они еще многое мне сказали, но я их не слушал, окончательно убедившись, что у Ювелирова с Фондом есть какая-то связь против меня. Я смог отвязаться от них и быстро затеряться в большой вокзальной толпе. Думаю, эти офицеры были даже рады тому, что я сбежал. Безусловно, они хотели от меня более органичной и мягкой реакции, неких примирительных слов, но и побег их не разочаровал.
Побродив немного по ближайшей местности, я убедился, что офицеры ушли. Я успел налюбоваться на прекрасный штамповочный ландшафт местности вокруг вокзала – чувство было такое, будто Централис я не покидал, на окраине гляда все было таким же, как и там. Черные монолитные военные здания, бежевые, светло-желтые здания гражданские, тоже с намеком на военщину, буйное разнообразие маленьких частных заведений. Было скучно. Я побывал во множестве городов Эскадроля. Любое яркое оригинальное пятно рано или поздно обрастало мелочным частным безвкусием или военными монолитами. Но единственным не просто ярким, но сверкающим пятном была главная глядовская улица.
Пробежавшись глазами по ближайшим вывескам, я быстро нашел гостиницу и вошел внутрь.
– Номер, пожалуйста, – сказал я сходу.
– Добрый день! Вы бронировали?
– Нет.
– А какой номер желаете?
– Любой. Какой не жалко.
– В таком случае выберите номерок наугад, – на стойку передо мной выложили несколько маленьких табличек. Я выбрал. Оказался номер 59.
Я отсыпал маленьких золотых монеток и поблагодарил. На стойке лежали газеты. Пока мне оформляли номер, я успел заметить важный заголовок на титульном листе: «Индустриальный крах!» Заголовок меня взволновал. Я взял свою табличку, чтобы не забыть номер, и скорее пошел заселяться. Вещей со мной не было никаких.
Я подошел к двери с номером 59 и толкнул ее – открыто. Зашел, скинул сапоги, мундир и прыгнул на кровать. Скорее, скорее узнать, что же в газете!
«Крупнейшая машиностроительная фабрика была разрушена в ходе подавления восстания сбоистов. Фабрика была оперативно передана Фонду для наискорейшего восстановления. Сбоисты из «Зеленого движения» были уничтожены. Военная машина, построенная на этой фабрике, называется хорошим средством возвращения территорий».
Маленькая статья. Никого не обвиняли, не было никаких точных данных. За звонким заголовком ничего не скрывалось. Значит, волноваться было не о чем.
Я бросил газету на пол и полежал несколько минут, глядя в потолок. Голова была пустой. Я не устал. Пора было отправляться на встречу, которая была назначена уже давно, но могла воплотиться только сейчас.
Через десять минут я зашел в модный милитаризированный культурно-художественный центр гляда «Элизиум». Он стоял неподалеку от вокзала. «Элизиум» был открыт самим Императором и назывался на старом языке вымершей расы. Император почему-то любил давать названия на мертвых языках, примерно по тому же принципу он назвал гляд. «Элизиум» снаружи напоминал груду серебряных блестящих камней, фигуру крайне непропорциональную и ломаную; все его стены были покрыты стеклом. Центр, несомненно, тоже отличался от типичного вида наших городов, но тем, что всех тошнило от одного взгляда на «Элизиум». Внутри меня встречал приличных размеров гостевой зал, который отличался чистейшим белым цветом и фонтаном лучей света, что рассекали стекла, которыми было облицовано здание.
Я подошел к стойке администратора, множество которых было расставлено в огромном зале, и обратился к стоящей там девушке в форме подпоручика:
– На каком этаже будет проходить презентация новых работ художника Емельяна Кудесникова? – произнес я и оценивающе осмотрел девушку. Наверняка многие бы сказали, что она красива, но я ничего примечательного в ней не увидел.
– На третьем этаже, господин генерал-майор! – девушка вытянулась, увидев мои погоны. Но улыбка на ее лице была типичной улыбкой для администраторов ее рода – слишком переигранная и раздражающая, механическая.
– Благодарю, – спокойно ответил я.
– Начало через сорок минут, вы прибыли как раз вовремя. Позвольте мне вам все показать!
– Прошу простить великодушно, я жду свою спутницу. Она скоро придет, вот нам двоим все и покажете, – я привычно улыбнулся одной стороной лица, наклонив голову. – Хотя нет, даже этого не стоит делать.
Девушку, видимо, эти слова расстроили, от нее не укрылась и моя усмешка.
– Позвольте хотя бы расс…
– О нет, я, пожалуй, пройдусь по залу. Тут так много картин и назидательных надписей. Ведь не зря вы их вешали?
– О, их не я вешала… Как вам угодно, – девушка сникла еще сильнее.
– Не волнуйтесь, мы вернемся именно к вашей стойке, – девушка вновь подняла голову, – но учтите: будете вести себя так мерзко, господин подпоручик, – предадите Эскадру. Солдату Воинства не подобает пресмыкаться ни перед кем. Но в вас есть и хорошее – ваша улыбка. Враг, которому вы вспорете живот, должен видеть перед смертью вашу красивую механическую улыбку. Ожидайте, – я махнул рукой и отправился бродить по залу, не узнав ответа подпоручика.
Я подошел к первому портрету от входа. Судя по надписи, это был Император Михаил Второй в мундире вице-адмирала. Он подбоченился рукой с адмиральским жезлом (всегда не любил эти палки) и тревожно смотрел куда-то вдаль, за грани портрета. Весь корпус его тела был вытянут в сторону его взгляда. Под ним было написано витиеватым подчерком часто встречаемое изречение из диалога с каким-то генералом, по совместительству, кажется, другом Императора. «Знаешь, доктрина ромейских царей – вещь основополагающая. Хватило одной мельчайшей мысли, не подкрепленной ничем, кроме жажды крови самой Ромеи, чтобы показать, что доктрина верна. Вот и жажда пришла к нам вместе с доктриной. Ко всем нам». До сих пор не ясно, зачем Император врал близкому другу об истинной цели доктрины. Но мы и не узнаем, Михаил Второй, как говорят, был слишком хитер. Впрочем, никому даже дела нет до того, как выглядел предок нынешнего Императора и про то, были ли вообще какие-то предки. Император есть сейчас, а остальное мелочи.
Далее был изображен Карканский. Генерал с чудовищным нравом, но удивительными боевыми талантами и познаниями в стратегии. Победы при Смольне и Вильне над Ликонией, а также при Луцке над Волынем, что немного западнее павших ромейских земель, возвели Карканского до небес, а он на этих небесах вырезал все население княжества Волынь за 18 месяцев. Расти было уже некуда, но он и не хотел, ибо был уже стар. По слухам, умер своей смертью лет пять назад, работая в Военной Администрации. Посидел спокойно за столом, и хорошо.
Картина отражала характер Карканского – темный фон с бурей и буро-черным небом. Генерал смотрел вдаль, хмуро сдвинув брови, его левая рука покоилась на карте, правая символично показывает кулак кому-то за гранью картины.
«От крови солдат пьянеет. Несется вперед с горящими глазами, весь раненный и вообще мертвый. Добежит до вражеской крепости, всех убьет, знамя водрузит и подумает: «Так ведь я умер на том холме. Точно! Мне же в сердце пуля влетела!» Посмотрит – из груди кровь хлещет. Крикнет: «Слава Эскадре!» да помрет».
Символично, конечно, но можно иронически вставить другую фразу Карканского: «Наши солдаты не заканчиваются».
Третьим был некий господин в строгом сером костюме. Он сидел на краю мягкого кресла. Высокий и тощий, с небольшой залысиной и впалыми глазами. Человек выглядел отчаянным и глядел с холста будто бы со слабой надеждой. Он глядел на меня так, будто только я один смогу выполнить его просьбу. Я никогда его раньше не видел, а потому он заинтересовал меня несколько больше. Его левая рука поддерживала голову, упираясь локтем в колено, а указательным пальцем правой руки изображенный просил тишины, прислонив его к губам. Рядом с портретом стояло очень много народа, благо он был подвешен довольно высоко и посетители «Элизиума» хорошо видели этого господина. Серая металлическая стена позади оттеняла сиренево-голубой тоскливый фон портрета, но рядом с ним было явно как-то неуютно. Я прошел сквозь толпу, плавно лавируя и толкая упорно стоящих, и оказался рядом с картиной.
«Реон Первый Ромейский», – прочитал я надпись.
Кажется, я не сразу сообразил, что стою недвижимо, вытаращив глаза, как и вся толпа. Страх! Ужас! Бездна! Ромейский царь! Я рассмеялся, сразу выводя из транса всех окружающих, которые неодобрительно на меня покосились. Но мой смех был нервным и больным, словно мне дали по зубам и я смеялся от боли. Я начал медленно отходить спиной от картины, мучительно глядя на тоскливое выражение Реона. Под ним не было цитаты, но она не была нужна: картина все лаконично высказывала. Хотя ромейских царей не каждый день увидишь. Но тут я на кого-то наткнулся. Этот кто-то остановил мое храброе отступление.
Я обернулся.