Александр Голубев
«Если мир обрушится на нашу республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1922–1941 годах
Как вспоминает учившийся в 20-е годы на 2-месячных курсах групповодов в Коммунистическом университете им. Свердлова В. И. Васильев, слушатели курсов были допущены в библиотеку ЦК партии. Но при этом «в библиотеке отбирали входной билет, и давали читать иностранные [очевидно, эмигрантские, – авт.] газеты без права выписывать что-либо в свою тетрадь»[92].
Подобная практика вызывала недовольство не только среди интеллигенции, в том числе партийной, но и в массах. Так, на беспартийной конференции в августе 1925 г. в Иваново-Вознесенской губернии была подана записка, в которой помимо прочего спрашивалось: «Почему у нас в Республике нет свободной печати и почему в Губкоме можно читать заграничные эмигрантские газеты только членам Губкома и Укома, а рабочим нельзя – где же тут собака зарыта. Если у вас все чисто, то и нечего бояться, чтобы не давать»[93].
В 1926 г. информационный отдел ОГПУ направил письмо за подписью заместителя председателя ОГПУ Г. Г. Ягоды на имя секретаря ЦК Молотова, в котором приводились следующие данные. Только через НКВД в СССР выписывалось 1134 экземпляра эмигрантской прессы. Например, «Социалистический вестник» выписывали 240–300 ведомств и лиц[94]. К тому же большинство командированных за границу также покупали его (по сведениям ОГПУ – до 500 экз.) В письме утверждалось, что ряд «белоэмигрантских» изданий вообще существовал только благодаря их распространению в СССР по завышенным расценкам. Предлагалось издать секретный циркуляр с запрещением членам партии покупать эти издания, создать комиссию для установления порядка ознакомления с ними, а количество выписываемой в СССР эмигрантской прессы сократить до 35 экз.[95]
Вскоре, в январе 1927 г., подписка на эмигрантскую прессу была запрещена. До этого момента официально эмигрантскую прессу могли выписывать любые организации и лица. На практике, однако, когда информационный отдел ЦК ВКП(б) в связи с запрещением подписки запросил списки подписчиков, которые уже успели оформить ее в конце 1926 г., в ответах с мест подчеркивалось, что подписывались на эти издания лишь партийные комитеты, начиная с районных[96].
Вместо эмигрантских изданий в крупнейшие парткомы было решено рассылать специальные обзоры, подготовленные информационным отделом ЦК, причем количество парткомов, имеющих право на их получение, постоянно сокращалось. Так, заместитель заведующего информационным отделом ЦК в октябре 1929 г. в докладной записке на имя секретаря ЦК Л. М. Кагановича перечислял 36 парткомов и 4 другие организации (в том числе ОГПУ), которые просили присылать им обзоры эмигрантской прессы. Составитель записки, однако, рекомендовал рассылать обзор лишь в 16 парткомов и 3 организации; затем кто-то (возможно, сам Каганович, или один из его помощников) карандашом вычеркнул из списка 5 парткомов и 2 организации. Таким образом количество адресатов сократилось с 40 до 1[97] (на самом деле, как будет показано ниже, в 1927–1930 гг. рассылалось несколько сотен экземпляров таких обзоров).
В 1927 г. по поводу содержания пробных обзоров были получены любопытные отзывы важнейших должностных лиц и организаций. Если в отзыве ОГПУ, подписанном Г. Г. Ягодой, говорилось о желательности использования лишь статей, имеющих политическое значение, и предлагалось не включать в обзоры любые «сообщения сенсационного характера» как «совершенно не отвечающие действительности», то нарком финансов Н. П. Брюханов, напротив, полагал, что есть смысл публиковать наиболее характерные «хроникерские и хронические выдумки» о событиях в СССР, так как «в них подчас удачнее всего отражаются чаяния и вожделения белой эмиграции». Своеобразную точку в этой минидискуссии поставил заведующий отделом печати ЦК С. И. Гусев, решительно указавший: «Белогвардейское вранье не помещать»[98]. Нет необходимости пояснять, что в разряд «белогвардейского вранья» можно было при желании отнести любую информацию, противоречащую официальной.
Практически полный комплект «Сводок белоэмигрантской прессы» за 1927–1930 г. сохранился в бывшем партийном архиве Свердловской области (г. Екатеринбург). Всего за этот период было выпущено 102 «сводки» (впрочем, многие номера оказывались сдвоенными). Они представляли собой тетрадку из 16–24 листов большого формата. На второй странице всех сводок печаталось «Постановление ЦК о порядке хранения и пользования сводками белоэмигрантской печати». Оно дословно гласило: «1. Хранить «сводку» должны лично товарищи, которым посылается сводка или их доверенные лица (обязательно члены ВКП); сводку надлежит хранить в несгораемых шкафах. 2. Рассылаемые экземпляры сводки хранению не подлежат, а по истечению 3 месяцев подлежат сожжению по особому акту[99]. 3. Отдельные товарищи (члены ЦК, ЦКК, руководители центральных учреждений и т. п.), получающие сводку могут за своей ответственностью знакомить с ее содержанием самый узкий круг товарищей – членов ВКП(б), коим это, по роду их работы, действительно необходимо. 4. Секретари ГК, ОК, Крайкомов, Обл[ластных] бюро ЦК и Нац[иональных] ЦК могут знакомить со сводкой только членов парткомов, членов соответствующих КК, редакторов газет и руководителей проп[агандистских] групп ЦК»[100].
В 1927 были разосланы 42 еженедельные сводки (об их общем количестве говорит то, что экземпляр, поступавший в 1927 г. в Уральский обком, имел номер 417, а в 1928 – 322), в 1928 – 28 сводок, в 1929 г. 29 и, наконец, в 1930 г. – 3 сводки.
Главной темой сводок была ситуация в СССР и положение внутри самой эмиграции по материалам таких авторитетных газет, как «Возрождение», «Дни», «Последние новости», «Руль», «Социалистический вестник» и др.[101] Например, в сводке № 3–4 от 2 марта 1929 г. были воспроизведены, помимо прочего (по всей видимости, полностью), такие статьи, как «Настроения в России», «Комсомольские настроения», «Как понимают фашизм в России» из «Последних новостей» и передовую статью «Хлебные карточки» из «Возрождения»[102]. Важно отметить, что все номера газет, из которых были взяты статьи, вышли с 9 по 14 февраля; другими словами, весь цикл занимал не более двух недель.
Однако в марте 1930 г. издание сводок белоэмигрантской прессы было прекращено. Вместо них уже 12 марта вышел первый «Бюллетень заграничной печати». Подчеркивалось, что «для ознакомления руководящих кадров партии с освещением в заграничной печати положения СССР Секретариат ЦК ВКП(б) счел целесообразным издание Секретным отделом «Бюллетеня заграничной печати». В бюллетене будет даваться обзор буржуазной, социал-демократической и белогвардейской (в т. ч. троцкистской) печати»[103].
На первый взгляд, подобное изменение представлялось вполне логичным. Партийные работники, не владеющие за редким исключением иностранными языками, могли теперь знакомиться хотя бы с некоторыми материалами западной прессы. Однако на практике подобное изменение привело не к росту объективных представлений о внешнем мире и о самом СССР, а, скорее, к их сокращению. Действительно, количество изданий русского зарубежья было ограничено, и сводки позволяли довольно подробно представить их содержание; к тому же, общее настроение всех без исключения эмигрантских газет было в лучшем случае критическим по отношению к Советской власти. Зато безбрежный океан зарубежной прессы позволял найти любые статьи с любым «направлением» (не случайно сразу же в перечне использованных изданий появились коммунистические, а также никому не известные провинциальные газеты, где можно было найти публикации буквально на любой вкус, в том числе и об успехах социалистического строительства в СССР). Другими словами, бюллетени заграничной печати были на порядок более субъективными, чем сводки эмигрантской прессы.
В первом выпуске бюллетеня были представлены разделы «Общее положение СССР» (выдержки из статей «Таймс», «Роте Фане» и др.), «Положение в деревне» («Таймс», «Манчестер Гардиан», «Тан» и др.), «О советах» («Социалистический вестник», «Дни»), «Кампания против преследований религии» («Манчестер Гардиан», «Каррент Хистори», «Дэйли Геральд» и др.), «Внешнее положение СССР», «О Красной армии», «Разное». Подобные разделы (обычно, впрочем, их насчитывалось меньше) были и в последующих выпусках, но уже в пятом выпуске появились разделы «О положении в Индии» и о состоянии английской независимой рабочей партии.
В Свердловском архиве сохранились и засекреченные инструкции по выдаче «Бюллетеней заграничной печати» и списки получавших их лиц за 1933 г. Это секретарь горкома, заведующие отделами горкома (иногда их заместители), председатель горсовета – всего каждый номер читали 4–5 человек из многотысячной городской партийной организации. Бюллетени выдавались строго под расписку, в одной из инструкций, определявших порядок их выдачи, они красноречиво именовались «конспиративными материалами»[104].
Постепенно подобные секретные обзоры и сводки «для служебного пользования» стали получать все большее распространение, однако их содержание все меньше отличалось от материалов, публикуемых официальной советской прессой. Так, в закрытых (они готовились ежедневно в количестве всего 24 экз.) информационных сводках Всесоюзного общества культурной связи с заграницей (ВОКС), в частности, за май – июнь 1935 г., основное место занимали краткие пересказы сообщений западной печати о различных проявлениях «кризиса капитализма» и нарастании революционных настроений, а также об успехах советской культуры. Лишь изредка встречались нейтральные сообщения о новостях культурной жизни на Западе. Никаких материалов, существенно дополнявших сообщения советской прессы или критически оценивавших советскую действительность, в данных сводках не было[105].
Позднее к таким обзорам (их, помимо ВОКСа, готовил ТАСС и некоторые другие организации) добавились и переводы избранных книг для узкого круга. Так, 29 мая 1936 г. члены Политбюро опросом решили: «Принять предложение т. Радека об издании книги Веббов «Советский коммунизм – новая цивилизация» в количестве 2000–3000 экз. для распространения по списку»[106] (позднее и английские издания книги Веббов оказались в спецхране). Издавалась в СССР «для служебного пользования» в 1936 г. и «Майн Кампф»[107].
Сохранились пометы И. В. Сталина на экземпляре этой книги из его личной библиотеки; некоторые из них были опубликованы Д. А. Волкогоновым. «Я тоже видел это же издание книги «Майн кампф» – но в фонде Михаила Ивановича Калинина, с собственноручными пометами «всесоюзного старосты» – пишет Б. С. Илизаров, и отмечает, что «читал Калинин с интересом, это очевидно, но в то же время, предполагаю, боялся, что потом его пометы прочитает кто-то, кому не следовало бы их видеть, и он с экспрессией отмечает прочитанное репликами: «Фу, какая глупость!» или «Мелкий лавочник!», – явно рассчитанными на стороннего читателя»[108].
Проблема, однако, заключалась в том, что даже среди «узкого круга» допущенных к подобной литературе многие не очень-то ею интересовались. Так, Н. С. Хрущев, будучи членом Политбюро и руководителем крупнейшей, притом пограничной союзной республики – Украины, наряду с другими «избранными», получил «Майн Кампф», однако «не мог ее читать, потому что меня буквально выворачивало; не мог спокойно смотреть на такие бредни, мне стало противно, не хватало терпения, и я ее бросил, недочитавши»[109]. И в этом Хрущев был не одинок. Как вспоминал генерал армии М. А. Гареев, ему приходилось встречаться с ответственными сотрудниками, работавшими перед войной в НКИД и Генштабе, которые признавались, что никогда полностью не читали и не принимали всерьез рассуждений фюрера в этой книге[110].
В результате в личных записях заведующего отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б) Г. М. Маленкова по итогам заседания Оргбюро ЦК в декабре 1936 г. появилась такая фраза: «Не знаем, что говорит о нас враг, не читают [так в документе, – авт.] иностранных газет…»[111]
* * *
Советская интеллектуальная элита находилась, с точки зрения доступа к информации, в несколько лучшем положении, чем остальные социальные группы, включая и политическую элиту. Играло роль знание языков, позволявшее читать иностранную прессу и слушать радио (а также, что немаловажно, нацеленность на получение подобной информации, реальный интерес к происходящему за пределами СССР, умение анализировать и т. д.)
Так, в дневниках К. И. Чуковского за 1921–1923 гг. неоднократно встречаются упоминания: «…Сегодня все утро читал Нью-Йоркскую “Nation” и Лондонское “Nation & Athenaeum”. Читал с упоением… вдруг после огромного перерыва прочитал “Times” – и весь мир нахлынул на меня… Перелистал я новые номера “London Mercury” – каждая статья интересна… Сегодня прочитал книжку “London Mercury”, с упоением…» и пр.[112] И академик В. И. Вернадский в своих дневниках постоянно отмечал и комментировал материалы западной прессы.
Писатель Вс. Вишневский, возглавлявший Оборонную комиссию Союза советских писателей, постоянно слушал сообщения английского, германского, французского радио. «Получая каждый день кучу иностранных газет (а владею английским, немецким и французским, начал изучать испанский и итальянский), ясно вижу, как обостряется международная обстановка», – записывал в своем дневнике «красный профессор» А. Г. Соловьев, работавший в 30-х гг. в Институте мирового хозяйства и мировой политики[113].
В течение какого-то времени для узкого круга сохранялись некоторые независимые каналы получения информации. Известный декрет 1922 г. «Об улучшении быта ученых» предусматривал свободный выезд научных работников за границу и получение оттуда литературы[114]. Однако постепенно наличие даже столь незначительного (в масштабах страны) исключения из правил стало вызывать раздражение политического руководства. Так, в докладной записке Г. Г. Ягоды и начальника Секретно-оперативного управления ОГПУ Г. Е. Евдокимова от 9 января 1930 г. сообщалось, что «наиболее удобным способом сношения с заграницей, широко пользуемым академиками, была переправка корреспонденции и документов через академическое Бюро международного книгообмена». При этом авторы записки особо подчеркивали, что через это же Бюро академики нелегально получали эмигрантскую литературу[115].
В 1929 г. в библиотеке Академии наук была введена цензура иностранных журналов. В ходе работы т. н. «комиссии Фигатнера» заведующий иностранным отделом БАН С. К. Пилкин объяснял: «Мы получаем некоторое количество заграничных журналов, в которых часто появляются статьи антисоветского содержания, к нам обращаются представители ГПУ с просьбой указать, какие меры мы принимаем, чтобы эти антисоветские статьи не проникали дальше, и вот нам пришлось завести просмотр такого рода журналов, чтобы явно выраженное антисоветское направление не проникало дальше»[116].
С конца 20-х гг. сокращаются бюджетные средства, выделяемые научным учреждениям на закупку иностранной периодики и научной литературы. Возникали и иные, чисто административные ограничения.
Уже в мае 1935 г., специально созданный для содействия проведению в СССР Международного физиологического конгресса правительственный комитет вынужден был «просить Главлит дать распоряжение о беспрепятственном пропуске через границу научной литературы иностранных делегатов конгресса»[117].
Конечно, общая картина была не столь однозначной. Так, профессор З. Г. Френкель, который в 1933–1936 гг. был председателем ученого совета в ленинградском Институте коммунального хозяйства, позднее с гордостью вспоминал, что «существенным достижением было обеспечение библиотеки Института всей советской и новейшей зарубежной специальной литературой. В те годы (1933–1938) удавалось получать основные английские, американские, французские и немецкие периодические издания. Каждый день я начинал просмотром свежих журналов и изданий, отмечая в них то, что могло иметь прямое или косвенное отношение к работе ИКХ»[118]. Таким образом, в условиях постоянной борьбы политических и прагматических тенденций, столь характерной для советской действительности, первостепенное значение могла, как в данном случае, получать личная инициатива, активность заинтересованных лиц.
Немало сложностей возникало при получении иностранной литературы отдельными, пусть даже и выдающимися, учеными. В дневниках академика Вернадского постоянно встречаются записи о перебоях с доставкой иностранной прессы. Так, в феврале 1932 г. он писал: «Письма на почту о неприсылке “Weekly Times”[119]. Явно перехватывают и м. б. даже организованно. 3 естественно-исторических журнала приходят аккуратно – а этот – нет. Есть или любители читатели, или – за деньги. Легко свалить на цензуру: она явно не причем, по крайней мере, заверяют и я думаю не лгут: они не чувствуют и не понимают всего ужаса и позора своей работы, чисты сознанием». Но уже через несколько дней, потеряв терпение, Вернадский приходит к противоположному выводу: «Не получаю “Weekly Times”: думаю, что помимо главной есть и 2-я цензура, и она действует самостоятельно»[120]. Позднее, в декабре 1934 г., он отмечал, что не доходит «New York Times»[121], и вообще – «доходили естественнонаучные журналы и теряются общие журналы и газеты»[122].
Трудно сказать, что имел в виду академик, говоря о «2-й цензуре» и существовало ли нечто подобное в действительности; тут еще много неясного. Конечно, общественно-политическая пресса, в отличие от чисто научных изданий, не могла не привлекать особого внимания соответствующих инстанций[123]. Но вполне вероятно и другое: кто-то из работников почты интересовался происходящим в мире не меньше Вернадского.
Постепенно усложнилась ситуация и с получением научных изданий. «Одним из самых основных недостатков научной работы в нашем Союзе, требующим немедленного, коренного и резкого перелома, является ограниченность нашего знакомства с мировым научным движением» – писал В. И. Вернадский председателю СНК В. М. Молотову в феврале 1936 г. Он подчеркнул, что с 1935 г. «наша цензура обратила свое внимание на научную литературу… Это выражается, в частности, в том, что с лета 1935 года систематически вырезаются статьи… Целый ряд статей и знаний становятся недоступными нашим ученым»[124]. Еще более резко академик высказался в августе 1936 г.: «Цензура вообще стала бессмысленно придирчивой, небывало глупой и бесцеремонной». Обращения Вернадского к главе правительства возымели, впрочем, действие: начальник Главлита С. Б. Ингулов получил выговор за «превышение власти», и на некоторое время ситуация применительно лично к Вернадскому изменилась к лучшему[125].
В сентябре 1938 г. вышел не подлежащий оглашению приказ Уполномоченного СНК СССР по охране военных тайн в печати и начальника Главлита СССР, содержащий «Список учреждений и организаций, имеющих право получения запрещенной в СССР иностранной литературы».
Все учреждения и организации, там упомянутые, были разделены на 3 категории. В первую категорию входили 52 организации, имеющие право на получение без просмотра всей иностранной литературы, в т. ч. секретариат СНК, ЦК ВКП(б), Верховный Совет СССР, редакции «Правды» и «Известий», НКИД, Иностранный отдел ГУГБ НКВД, иностранные посольства (!), ТАСС, Институт марксизма-ленинизма, а также видные деятели иностранных компартий.
Вторую категорию составили 30 организаций и лиц, имеющих право получать всю литературу, кроме белоэмигрантской, троцкистской и фашистской, в т. ч. ВЦСПС, библиотеки им. В. И. Ленина, им. М. Е. Салтыкова-Щедрина и Академии наук, действительные члены Академии наук СССР.
Наконец, третья категория, означавшая право на получение, прежде всего, научно-технической и специальной литературы, включала в себя свыше 100 адресатов, в т. ч. Институт мировой литературы им. А. М. Горького, Наркомпрос, Союз безбожников, редакции центральных газет, республиканские Академии наук, крупные заводы и т. д.[126]
Что касается основной массы советской интеллигенции, она вынуждена была довольствоваться чтением советских газет. Это, впрочем, не исключало возможности достаточно глубокого анализа международной ситуации. Так, в воззвании, подброшенном во время съезда советов в Славяно-Сербском районе Донецкой губернии и составленном, вероятно, кем-то из представителей сельской интеллигенции говорилось: «Германия, несмотря на то, что она побежденная, все же промышленность в ней дает 90–95 % довоенной производительности и это все покупается населением, значит производительность есть, есть и покупательская способность, страна любая при таких условиях может процветать»[127].
Примеры критического анализа советской прессы, позволяющего делать выводы, далекие от желаемых для самих авторов публикаций, содержатся в опубликованных дневниках тех лет[128].
Конечно, извлекать таким образом достоверную информацию удавалось далеко не всегда; так, долго живший на Западе и имевший возможность читать иностранную прессу, В. И. Вернадский тем не менее признавал, например, что итоги президентских выборов в Германии в 1932 г. оказались для него неожиданными: «Победа Гинденбурга – Гитлера и status quo коммунистов в Германии – при условии кризиса – серьезный признак, который здесь учитывается. Я не ожидал – влияние здешних “газет”?»[129] Характерны кавычки, в которые академик поставил слово «газеты», несомненно, имея в виду специфику советской прессы.
Не только представители интеллигенции критически оценивали материалы советской печати. Так, в марте 1926 г. в письме на имя И. В. Сталина крестьянин Н. Жариков подчеркивает, что «большинство изданий нашей периодической литературы страдает бессодержательностью, вялостью и заведенной монотонностью». Причину подобного явления он видит в том, «что государство пользуется монопольно печатью»[130]. А некий комсомолец Кропотов, работник текстильной фабрики им. Ленина в Свердловске, в марте 1928 г., выступая на собрании, заявил: «В наших газетах пишут, что за границей капиталисты удлиняют рабочий день, снижают зарплату, а разве у нас лучше… Зачем нас обманывают и еще тычут пальцем на капиталистов Германии, Англии и др.»[131]
Передачи иностранного радио были доступны только тем, кто знал иностранные языки; кроме того, многие просто опасались слушать эти передачи. Как вспоминала научный работник Л. А. Исаакян, «появилось радио “Филипс” – был такой приемник в доме, где я жила. И я там, совершенно обезумев, слушала по ночам и музыку, и французов, и австро-венгров, и кого хотите. Этого нельзя было делать в 30-е годы, поэтому хозяйка говорила: «Тихо, тихо, тихо, чтоб тут не было слышно, и чтоб соседи не знали, что ты слушаешь это радио»[132].
В воспоминаниях музыканта Ю. Б. Елагина, который в 1930-е годы работал в театре им. Вахтангова, упоминается и такое исключение из правил: «Нашей совсем уже из ряда вон выходящей привилегией было то, что раз в неделю на кинофабрике “Мосфильм” специально для нас, вахтанговцев, демонстрировались ленты заграничной кинохроники… Мы смотрели американские и немецкие хроникальные фильмы. Мы видели скачки в Париже, журналистов на приеме у президента Рузвельта, гитлеровские ночные шествия с факелами, теннисные состязания на Кубок Дэвиса, Муссолини, говорящего речь с балкона дворца в Риме и заседание английского парламента»[133]. Конечно, для основной массы советских зрителей заграничная кинохроника была доступна лишь в отдельных фрагментах, соответствующим образом подобранных, смонтированных и прокомментированных[134].
В декабре 1927 г. в беседе с членом Коллегии НКИД, впоследствии заместителем наркома иностранных дел Б. С. Стомоняковым, финский посол в СССР, выражая озабоченность слабым знакомством советского народа с Финляндией, высказал мысль о целесообразности издания для распространения в СССР книг на русском языке о географии, истории, культуре Финляндии, которые «будут служить целям объективной информации, а не пропаганды». Стомоняков «сослался на свою неосведомленность и на то, что, насколько мне известно, еще не было случая распространения у нас книг о других странах, изданных этими странами»[135]. Как бы предвосхищая предложения финского коллеги, глава чехословацкой миссии в Москве Й. Гирса отмечал в 1926 г., что «сама мысль о каком-либо распространении иностранной периодики в СССР… становится при существующих советских цензурных и административных порядках попросту беспредметной»[136]
Не случайно, когда в июне 1941 г., буквально накануне Великой Отечественной войны, в ходе проверки букинистических магазинов было обнаружено некоторое количество иностранных изданий, не прошедших цензуру, последовал категоричный вывод: «Проникновение большого количества (28 томов за квартал) иностранной литературы фашистского и антисоветского содержания в букинистические магазины говорит о том, что работники некоторых посольств нашли хорошую лазейку в лице букинистических магазинов для пропаганды своих идей»[137].
Что касается советской официальной информации о внешнем мире, можно с уверенностью говорить, что уже в 1920-е годы пропаганда была ориентирована на создание «правильной» картины мира. Задача эта облегчалась тем, что еще в первые годы Советской власти возникла партийно-государственная монополия на средства массовой информации. Все же в советской печати содержался довольно значительный объем объективной информации о положении в мире (тем более, что в те годы оно было далеко не радужным: последствия мировой войны, экономические трудности, реальное, а не выдуманное нарастание революционных настроений в ряде стран, в том числе колониальных – все это находило отражение в советской печати и при этом в основном соответствовало действительности). Кроме того, в этот период позитивные, лишенные идеологической окраски знания об окружающем мире рассматривались как важная часть общего образования и культуры, и в этом качестве – как средство успешного строительства социализма.
Впрочем, обсуждение внешнеполитической информации, даже и с «правильных» позиций, приветствовалось далеко не всегда. Так, в мае 1927 г. по всей стране был разослан секретный циркуляр отдела печати ЦК ВКП(б), в котором подчеркивалось, что апрельский пленум ЦК признал недопустимым открытие дискуссии по китайской революции[138]. Однако в ряде крупнейших провинциальных газет появились статьи представителей оппозиции и ответы редакции, выражающие точку зрения партии, что фактически означает дискуссию. Вывод заведующего отделом С. И. Гусева был безапелляционен: «не допускать дискуссий»[139].
В конце 1920-х годов система международной информации стала быстро идеологизироваться. Место прежних, часто складывавшихся стихийно и лишенных идеологической окраски стереотипов занимали идеологемы, «возвышающие собственные идеологические и политические ценности и культивировавшие чувство враждебности к “чужим” идеологическим и политическим ценностям»[140].
Практика отбора информации подвергалась резкой критике за «безыдейность», недостаточное включение материала в определенную идеологическую схему, внимание, уделяемое интересным, выигрышным с точки зрения журналистики, но непринципиальным с политической точки зрения деталям. «Было признано: такое положение больше терпеть нельзя. Нужно политизировать информацию. Поставить ее на службу самым насущным вопросам эпохи», – вспоминал один из первых советских журналистов-международников Н. Г. Пальгунов, впоследствии заведующий отделом печати МИД и генеральный директор ТАСС. По его мнению, «последней каплей», переполнившей чашу терпения политического руководства, явилось освещение советской прессой процесса подготовки и подписания «пакта Бриана – Келлога» в 1928 г. Пресса, подчеркивал Пальгунов, слишком много внимания уделяла различным несущественным деталям (способным, однако, заинтересовать читателя), и игнорировала многие политические аспекты события[141].
Примером того, как цензура оценивала международную информацию, появлявшуюся в газетах, могут служить обзоры прессы, сохранившиеся в архивах. Так, в «Кратком обзоре окружных газет Уральской области», составленном по отдельным номерам газет за июль и декабрь 1928 г., приводились следующие примеры «аполитичных» заголовков (речь шла о положении в Китае) – «Мукденцы без боя покинули Пекин», «Чжан Цю Лин опасно ранен в голову». Как подчеркивал цензор, «совершенно очевидно, что подобные заголовки ничего не дают задаче нашей политической информации. Они политически бездушны»[142]. В закрытом обзоре газеты «Вечерняя Москва» (март 1932 г.) в вину журналистам ставилось то, что они не прокомментировали надлежащим образом информацию об отставании Москвы от Берлина и Нью-Йорка по числу подстанций «Скорой помощи». По мнению составителя обзора, комментарий должен был ответить на вопрос, какое количество подстанций «Скорой помощи» находится в пролетарских кварталах Нью-Йорка[143]. В «Бюллетене Главлита СССР» за октябрь 1936 г. в «Сводке важнейших изъятий, задержаний и конфискаций» шла речь о конфискации тиража районной газеты «За колхоз» (Островский район Ленинградской области). Причиной послужило сообщение об увеличении срока службы в немецкой армии, опубликованное под рубрикой «В защиту мира»[144].
Весной 1932 г. внимание цензора привлекла статья с «политически верным» заголовком «Цепные псы капитализма» в многотиражной газете Учебного комбината связи. В статье цитировались такие высказывания лидеров западной социал-демократии: «Советский рай – это деградирующая голодная страна, которой не могут понять только немецкие коммунисты. Русский рабочий живет хуже, чем немецкий, и это не скроешь коммунистическими баснями… Он не имеет ни хозяйственных, ни политических прав, он не может открыто выражать свое мнение, он живет угнетенный и придавленный и ходит одетый в лохмотьях». Неясно, о чем свидетельствует данный пассаж – о простодушной наивности журналиста, или все же о сознательной попытке хотя бы в такой форме высказаться о ситуации в стране (второе, впрочем, представляется менее вероятным). В любом случае, статья была снята из номера[145].
На состоявшемся в июне 1930 г. XVI съезде ВКП(б) речь шла о дальнейшем возрастании угрозы военного нападения на СССР и необходимости в связи с этим всесторонней, в том числе идеологической, подготовки к войне. Оценки и решения съезда послужили толчком к дальнейшему усилению внимания к системе внешнеполитической информации и ужесточению контроля над ней.
В резолюциях состоявшегося в июле 1930 г. 2 Всеармейского агитационно-пропагандистского совещания подчеркивалось, что слабое отражение международных вопросов является серьезнейшим недостатком содержания политических занятий. «Значительно шире и глубже должны быть поставлены вопросы международного положения, экономического кризиса капитализма, мирового революционного движения, ибо этого требует необходимость усиления интернационального воспитания бойцов в РККА»[146].
