Александр Грин
Сладкий яд города

Полная версия

– Верно, он говорил вам о деде?

– Нет.

– Ваш дед был аристократ, то есть барин и чудак. Он разгневался на людей, стал охотником и вырастил такого же, как вы, дикаря – Эноха, а Энох вырастил вас. Вот вам секрет тоски. Кровь зовет вас обратно в город. Ступайте-ка, пошляйтесь среди людей, право, хорошо будет. Должны же вы, наконец, посмотреть женщин, которые носят ваших бобров и лисиц.

Тарт молчал. Прежний, сказочный, блестящий туман – вихрь, звучащий невнятными голосами, поплыл в его голове, было ему и чудно и страшно.

– Так вы думаете – не от желудка? – несмело произнес он, подняв голову.

– Хорошо. Я пойду, схожу в город. А что такое город – по-настоящему?

– Город? – сказал Дрибб. – Но говорить вам о том, что толковать слепому о радуге. Во всяком случае, вы не раскаетесь. Кто там? – и он встал, потому что в дверь постучали.

III

Вошедший подмигнул Дриббу, швырнув на стол двух роскошных бобров, и хлопнул по плечу Тарта. Это и был Энох, маленький худощавый старик с непередаваемо свежим выражением глаз, в которых суровость, свойственная трудной профессии охотника, уживалась с оттенком детского, наивного любопытства; подобные глаза обыкновенно бывают у старых солдат-служак, которым за походами и парадами некогда было думать о чем-либо другом. Энох, увидев сына, обрадовался и поцеловал его в лоб.

– Здравствуй, старик, – сказал Тарт. – Где был?

– Потом расскажу. Ну, а ты как?

– Энох, сколько вы хотите за мех? – сказал Дрибб. – Торгуйтесь, да не очень, молодому человеку нужны деньги, он едет пожить в город.

– В город? – Энох медленно, точно воруя ее сам у себя, снял шапку и, перестав улыбаться, устремил на сына взгляд, полный тяжелого беспокойства. – Сынишка! Тарт!

– Ну, что? – неохотно отозвался юноша. Он знал, что старик уже качает головой, и избегал смотреть на него.

Голова Эноха пришла в движение, ритмически, как метроном, падала она от одного плеча к другому и обратно. Это продолжалось минуты две. Наконец старик погрозил пальцем и крикнул:

– Не будь олухом, Тарт!

– Я им и не был, – возразил юноша, – но что здесь особенного?

– Ах, Дрибб! – сказал Энох, в волнении опускаясь из кровать. – Это моя вина. Нужно было раньше предупредить его. Я виноват.

– Пустяки, – возразил Дрибб, с серьезной жадностью в глазах глядя на пушистых бобров.

– Тарт – и вы, Дрибб… нет, Дрибб, не вам: у вас свой взгляд на вещи. Тарт, послушай о том, что такое город. Я расскажу тебе, и если ты после этого все же будешь упорствовать в своем безумстве – я не стану возражать более. Но я уверен в противном.

Неясные огоньки блеснули в глазах Тарта.

– Я слушаю, старик, – спокойно сказал он.

– Дрибб, дайте водки!

– Большой стакан или маленький?

– Самый большой, и чтобы стекло потоньше, у вас такой есть.

Скупщик достал из сундука бутылку и налил Эноху. Тарт нетерпеливо смотрел на отца, ожидая, когда он приступит к рассказу о городе, который уже мучил и терзал его любопытство.

Дрибб закурил трубку и скрестил на груди руки: он слишком хорошо знал, что такое город. Но и ему было интересно послушать, за что, почему и как Энох ненавидел все, кроме пустыни.

– Мальчик, – сказал Энох, поглаживая бороду, – когда умирал мой отец, он подозвал меня к себе и сказал: «Мой сын, поклянись, что никогда твоя нога не будет в проклятом городе, вообще ни в каком городе. Город хуже ада, запомни это. А также знай, что в городе живут ужасные люди, которые сделают тебя несчастным навек, как сделали они когда-то меня». Он умер, а я и наш друг Канабелль зарыли труп под Солнечной скалой. Мы, я и Канабелль, жили тогда на берегу Антоннилы. Жгучее желание разгорелось во мне. Слова отца запали в душу, но не с той стороны, куда следует, а со стороны самого коварного, дьявольского любопытства. Что бы ни делал я – принимался ловить рыбу, ставить капканы или следить белок – неотступно стоял передо мной прекрасным, как рай, видением город, и плыли над ним золотые и розовые облака, а по вечерам искусно выспрашивал я Канабелля, как живут в городе, он же, не подозревая ничего, рисовал передо мной такие картины, что огонь шумел в жилах. Видел я, что много там есть всего. Ну… через месяца полтора плыл я на пароходе в город; не зная, какие мне предстоят испытания, я был весел и пьян ожиданием неизвестного. Со мной, как всегда, были моя винтовка и пистолеты. Наконец, на третий день путешествия, я слез вечером в Сан-Риоле.