bannerbannerbanner
Воскресшая душа (сборник)

Александр Красницкий
Воскресшая душа (сборник)

Полная версия

XVI
Супружеское счастье

Нейгоф и Софья обвенчались втихомолку. В том доме, где жила невеста, о свадьбе даже и не подозревали, хотя посещения Нейгофа были замечены и вызвали немало толков.

Молодожены после венца сразу же отправились на Николаевский вокзал и умчались со скорым поездом в Москву, как это заранее было условлено.

В их отсутствие Настя должна была переменить квартиру, обставиться, устроиться так, чтобы «молодые» могли явиться в свое никому не известное новое гнездышко и зажить мирной, полной покоя жизнью.

И Софья, и Нейгоф не знали, не видели, не чувствовали, что за ними постоянно следит недреманное око Мефодия Кирилловича.

Они были еще в церкви, где шел обряд венчания, а Кобылкин уже угодничал перед лицом, выдающим брачные записи.

– Осведомиться нельзя ли? – раскланялся он. – Кто шаферами у брачащихся графа Нейгофа и девицы Шульц?

– А вам зачем?

– Очень нужно-с! Ах, если бы вы знали, как нужно!

Книга, куда только что была внесена брачная запись, оставалась раскрытой, и Кобылкин не спускал с не просохших еще строк своего упорного взгляда.

– Да вы-то родственник, что ли, будете? – последовал новый вопрос.

– Мм-да! – протянул Мефодий Кириллович. – Конечно, родственник, если считать родство по линии праотца Адама.

– Чужой, стало быть, и даже, как водится, брачащимся незнакомый! Тогда нельзя!

Книга была захлопнута.

– Жаль-с! Очень жаль, но делать нечего… Прощения прошу за беспокойство, – откланялся Кобылкин и вышел в садик ограды. Там он подошел к фонарю и, вытянув манжету, при свете его сделал на ней карандашом пометки. – Шаферов трое, трое, трое, – шептал он. – Дворянин Владимир Васильевич Марич, еще дворянин Станислав Федорович Куделинский и мещанин Антон Антонович Квель. Трое… Трое! Куделинского я знаю – старый знакомый!.. Настюшка – молодец девка, ничего не скрывает!.. Трое – Шульц четвертая… Трое, трое и одна, – промурлыкал он вполголоса. – Так… Я как будто на следу!

Он на улице дождался выхода новобрачных и наблюдал за ними и за их шаферами до того момента, когда они сели в московский скорый поезд.

Нейгоф был бесконечно счастлив, но к его счастью примешивалось чувство некоторого душевного беспокойства.

Софья заметила это.

– Что с тобой, Миша? – спросила она, когда они остались одни в купе.

– Ничего как будто, дорогая, кроме того, что я бесконечно счастлив.

– Нет, я вижу другое. Тебя что-то беспокоит.

– Устал, – попробовал отговориться Нейгоф.

– Не верю! Михаил, теперь я твоя жена… Между нами отныне не должно быть никаких тайн, секретов.

Граф не отвечал.

– Ну же, Михаил, не порти мне этого дня своей неискренностью! Говори прямо, откровенно, что с тобой? Или ты раскаиваешься, что женился на мне?

– Раскаиваюсь, – чуть слышно произнес граф.

– Несколько позднее раскаяние! – со смехом произнесла Софья. – Об этом вам, граф Михаил Андреевич, следовало подумать раньше… Но все-таки можно узнать причину вашего раскаяния?

– Соня, милая! – воскликнул Нейгоф. – Если бы ты только знала, что у меня на душе!..

– Что же именно?

– Ах, Соня, ад кромешный!

– Удивляюсь, что вы за человек! – пожала плечами Софья. – Вас нельзя понять… – то рай, – то ад… Не разберешь даже, который из них когда в вас пребывает.

– Ты жестока! – простонал Нейгоф.

– Кажется, скоро будут слезы? – перебила его графиня. – И это в первые часы после венца! Право, теперь и я начинаю раскаиваться, что вышла за вас… Итак, двое кающихся налицо… Недурно для начала!..

– Пойми меня, Соня! – взволнованно заговорил граф. – Ты чуткая, добрая, ты все сейчас поймешь…

– Но пока ничего не понимаю, а только вижу, что вы плачете! Пожалуйста, вот мой платок! Потом, у меня с собой валерьянка, спирт… Я как будто предвидела подобную сцену.

– Не надо, Соня, таких слов, умоляю, не надо!

– Но вы все-таки должны сказать, чем я вам не угодила?

– Не ты, дорогая, бесценная, вовсе не ты! Я сам себе не угодил… Войди в мое положение, погляди на меня со стороны. Ведь не мы вместе, а я при тебе… Понимаешь, что я хочу сказать: я при тебе-то же самое, что твоя Настя, кучер…

– Не понимаю, ничего не понимаю!

– Ну как же не понимаешь? Ты взяла меня. Вспомни, я живу на твой счет с того дня, как вышел из больницы. Все – твое! Ты тратишь на меня свои деньги, тратишь щедро… Даже тогда, на огороде, я этим несчастным людям дал твои деньги. А я… я по-прежнему – нищий и… и…

– Ах, вот ты про что! – воскликнула ласковым голосом Софья. – А я-то думала!.. Ах ты, дурашка милый!.. И это тебя могло взволновать? Да разве все, что есть у меня, не твое? А мне покойный Козодоев по завещанию оставил все свое состояние. Тебе это известно?

– Нет!

– Так вот теперь знай! Ты – мой, мой навеки… Мы крепко связаны и нашим грустным прошлым, и сегодняшним днем. Не смей беспокоить меня своими глупыми бреднями!

– Соня! – воскликнул граф. – Так вот ты какая добрая!

– Нет, ваше сиятельство, нет, злая я, страшная, свирепая! Вот я вас накажу сейчас, строго накажу, чтобы вы не смели обижать меня в будущем! – воскликнула Софья, и ее руки обвились вокруг шеи мужа, а на его лоб, щеки, губы посыпались горячие поцелуи.

Нейгоф чувствовал, что все купе кружится перед его глазами. Стук колес звучал где-то совсем далеко; восторг, невыразимое блаженство широкой волной вливались в его душу.

– Ну, довольно! – отпустила его Софья. – Что, милостивый государь? Видите, какая я злая?

Михаил Андреевич опустился перед ней на колени и с благоговением прильнул губами к ее руке.

– Ненаглядная, счастье мое, – задыхаясь от волнения, шептал Нейгоф.

– Что теперь: рай? ад? – засмеялась Софья.

– Рай! Восхитительный рай!

– Прекрасно, очень рада! А теперь, ваше сиятельство, нет ли еще вопросов, которые могли бы мне грозить повторением устроенной сцены? Лучше сразу разрешить все.

– Есть, Соня, – ответил граф. – Ты только не сердись… Ответь мне прямо, как это достойно твоего сердца.

– Без предисловий, я жду!

Голос Софьи теперь был резок и даже груб.

– Видишь ли, Соня… Ты не подумай, что у меня на уме что-нибудь дурное… Нет, нет! Но все-таки мне хотелось бы знать, кто эти молодые люди – Куделинский, Марич, шафера… в особенности Куделинский…

Софья опять рассмеялась, но на этот раз не так искренно.

– Это мне нравится! – воскликнула она. – Мой супруг уже ревнует!..

– Соня! – попробовал остановить ее Нейгоф.

– Да что тут! Ты спроси, сколько раз я видела этих господ? Марича я вижу всего второй раз в жизни, а Куделинского видела чаще… Это клиенты моего покойного благодетеля… Они бывали у него, так как же я могла не видеть их? Я никогда не говорила с ними иначе, чем с гостями. Если я пригласила их быть нашими шаферами, – то лишь потому, что никого более не знаю. А эти люди мне хоть по фамилиям известны… Третьего, Квеля, я совершенно не знаю… А ты… ты… ревнуешь меня, свою молодую, маленькую женушку, к первым встречным… Грех тебе!

И вдруг Софья заплакала.

– Милая, да я не хотел обидеть тебя! – воскликнул граф и заплакал сам, стоя на коленях и смотря на жену снизу вверх влюбленными глазами.

– Станция Любань! – раздался у дверей купе окрик кондуктора, сразу нарушивший идиллическое настроение супругов. – Поезд стоит двадцать минут!

– Мы выйдем, – встрепенулась Софья. – Право, ты обидел меня, Михаил.

– Дорогая, разве я хотел…

– Все равно!.. Я прощаю тебе, потому что ты не знаешь меня. Но в будущем воздержись. Мне… очень больны твои подозрения.

Замигали фонари станционной платформы. Задребезжали свистки. Поезд стал. Михаил Андреевич и Софья вышли из вагона, и тут же Нейгофу бросилась в глаза красивая, самоуверенная физиономия Куделинского, разговаривавшего с начальником станции.

Станислав Федорович увидел их.

– Верный дружка все-таки проконвоировал молодого князя и княгиню! – воскликнул он, бросаясь с объятиями к Нейгофу. – Хорошо доехали?

– Вы как здесь? – удивился граф.

– С этим же поездом… вскочил в вагон после третьего звонка… Двойная плата и прочие пустяки. Зато убежден, что все благополучно… Софья Карловна, ручку!

Нейгоф невольно устремил взгляд на Софью. На ее лице было недовольное, даже брезгливое выражение.

– Михаил, вернемся в вагон, – произнесла она, беря под руку мужа.

– Но ты хотела прогуляться?

– Нет, холодно! Прошу тебя. Мое почтенье, месье Куделинский!

Она первая вошла в вагон. Граф, холодно простившись со Станиславом Федоровичем, последовал за ней.

Куделинский остался на платформе.

– Ай да Сонька! – проговорил он вполголоса. – Ну и молодец! Какое самообладание! Посмотрим, что это она мне в руку сунула?

Он разжал ладонь. Там был клочок бумаги.

«Больше не показывайся. Опасно. Теленок брыкается. Справлюсь одна!» – было написано на нем.

XVII
Игра с огнем

Поезд уже скрылся в ночной мгле, а Куделинский все еще стоял на платформе и смотрел ему вслед.

«Да, – думал он, – игра заканчивается… выигрыш почти в наших руках… в наших, в наших… Но почему не в одних моих?»

Неожиданное прикосновение к плечу заставило его вздрогнуть.

– Не вы ли господин Куделинский, Станислав Федорович, будете? – раздался позади него мужской голос.

Станислав обернулся и увидел станционного телеграфиста.

– Да, я Куделинский, – объявил он.

– Из Петербурга? – последовал новый вопрос.

– Да? Вам – телеграмма… вслед отправлена. Пожалуйте в контору.

Телеграфист и Куделинский прошли в вокзал.

В телеграфной конторе Станиславу Федоровичу была передана телеграмма. Взглянув на нее, он побледнел.

– Не хотите ли воды? – любезно предложил начальник телеграфа, заметив перемену в лице адресата.

– Нет, благодарю вас, – приходя в себя, ответил Куделинский. – Скажите, когда проходит курьерский?

 

– В Москву?

– Да.

– В двенадцать ночи.

– А ближайший поезд в Петербург?

– Чудовский, в четыре утра с минутами…

– Благодарю вас. Кажется, здесь я могу на воздух выйти? – указал Станислав Федорович на дверь, противоположную той, через которую он вошел в контору.

– Можно и здесь, хотя это, так сказать, служебный ход… Но все равно… Павел, отвори господину!

Куделинский очутился на морозном воздухе.

– Проклятый, проклятый! – гневно шептал он, шагая по платформе. – Ведь так все может погибнуть… Он следит не за нами, а за этим кисляем, но может наткнуться и на нас. Тогда все пропало! Э, да ничего! Смелее, Станислав, игра стоит того, чтобы из-за нее сжечь еще одну свечу… Смелей! Но как лучше действовать? Этот Кобылкин – продувная бестия…

Куделинский задумался.

Не он один в скором поезде провожал чету новобрачных. Когда поезд тронулся, на площадку заднего вагона с противоположной стороны вскочил Кобылкин.

– Куда? – кинулся к нему тормозной кондуктор. – Нельзя так!

– Те-те-те! Как же это, милый человек, нельзя? – возразил Мефодий Кириллович. – Если я здесь, стало быть, можно!

– По правилам не полагается… Непорядок-с! – заговорил тормозной. – К старшему пожалуйте!

– Зачем, друг сердечный?

– Представить вас необходимо… Не сталкивать же!

– Зачем сталкивать? Я законный пассажир, не «заяц» какой-нибудь… Удостоверение на проезд до Любани от начальника станции имею.

– Так зачем же прыгать-то?

– А так нужно было. Ведь при этом вагоне есть служебное отделение?

– Есть.

– Так проведи ты меня в него так, чтобы ни одна живая душа запаха моего не почувствовала… Можно?

– Отчего нельзя? – смягчился тормозной, почувствовав в своей руке серебряную монету. – Можно. Вот только как старший да контроль…

– Все на себя принимаю. Ничего тебе за это не будет, разве похвалят.

Вторая монетка быстро рассеяла все страхи кондуктора.

– Ин, будь по-вашему, – согласился он, – пойдемте; служебное у самых дверей. Пройдите – никто не увидит.

Вскоре тормозной убедился, что так озадачивший его своим появлением пассажир – птица не из мелких. Контрольный чиновник и старший поездной кондуктор, после разговора с ним, относились к нему почтительно. Контролер любезно улыбался и пожимал старику руку, старший говорил с ним, по-военному прикладывая пальцы к тулье своей фуражки.

В Любани Кобылкин сошел с поезда.

«Те-те-те! – воскликнул он про себя, наблюдая из дальнего угла перрона за встречей Нейгофа и Софьи с Куделинским. – Что за актеры! Какое самообладание!.. На такую мастерскую игру не только графа можно словить… Чужие, совсем чужие, а на самом деле…»

Однако Кобылкин все-таки был озадачен.

«Зачем эти проводы понадобились? – размышлял он. – Что не без цели они – это ясно, но зачем, зачем?»

Как ни работала мысль старика в этом направлении, ни к какому выводу он не приходил.

«Поживем – увидим, – решил он, – не здесь, так в поезде, когда “зверек”-то мой в Питер возвращаться будет… Как-нибудь заговорю и всего прощупаю… Он-то меня не знает, значит, и таиться не будет…»

Размышляя так, Мефодий Кириллович обошел вокзал и со стороны московских поездов пробрался через комнаты первого класса в буфетный зал. Там он уселся в дальнем углу, откуда было видно все, что делалось в зале. Прошло немного времени, входная дверь с московской стороны распахнулась, и в зал вошел Куделинский.

«Посмотрим, – насторожился Кобылкин, которому в это время слуга подал чай. – Ишь ведь, к буфету идет… вина ему подали – пьет-то как! Будто на совести ни единого пятнышка нет… Теперь куда?»

Станислав Федорович с равнодушным видом прошелся по залу, а потом направился прямо к столу, за которым сидел Кобылкин.

– Вы позволите? – приподнимая шапку, произнес он и указал на место напротив Кобылкина.

– Пожалуйста, пожалуйста! – растерялся тот, ошеломленный таким поворотом событий.

Куделинский сел.

– Откройте, – показал он слуге на одну из стоявших на столе бутылок с вином. – Положительно ничего не может быть тоскливее, – обратился он вдруг к Кобылкину, – этого ожидания поездов!

– А вы далеко изволите ехать?

– Н-да, порядочно… Много еще впереди вот таких буфетов; страх берет просто! – засмеялся Куделинский.

– Действительно, эти буфеты, доложу я вам, дадут себя знать… А вы здешний изволите быть? – вдруг спросил Кобылкин.

– Нет! Разве здесь можно жить?

– Отчего же-с! Местоположение чудесное… простота… воздух…

– Может быть, может быть, а только не для нас, столичных жителей, все эти деревенские прелести.

– Так вы из Петербурга?

– Да, а разве это вас удивило?

– Нет-с, чему же удивляться?.. К слову я. Простите за любопытство, ведь вы, кажется, от скорого отстали?

– Да, – спокойно подтвердил Куделинский.

– То-то я вас как будто приметил, когда вы из вагона выходили. Изволили провожать кого?

– Да и нет. Тут новобрачные в свадебное путешествие отправились, я у них шафером был… И представьте себе такой случай! Они, молодые, на скором, а на курьерском отправляются почти вслед за ними двое моих приятелей. Разница всего два с половиной часа, но они ни за что не хотели ехать на скором, а мы условились отправиться все трое вместе…

– И вы выбрали золотую середину? – улыбаясь, перебил его Кобылкин.

– Вот именно! – воскликнул Куделинский. – Я проводил молодых и остался здесь поджидать добрых друзей.

– Значит, вы не в Петербург?

– Ни-ни! На курьерский – и в благословенные края нашего юга.

Пока он говорил, в голове Мефодия Кирилловича вдруг созрел рискованный план.

– А позвольте спросить, – вдруг серьезно произнес он, – ведь вы будете Куделинский Станислав Федорович?

Как ни велико было самообладание Куделинского, он вздрогнул и побледнел.

– Да, это мое имя… – пробормотал он. – А вы откуда его знаете?

– Я-то? – засмеялся собеседник. – Я многое знаю.

– Но кто же вы такой? Я предполагал, что разговариваю с одним из здешних жителей.

– Нет… изволили ошибиться. Я не из Любани… Я – Кобылкин, Мефодий Кириллович Кобылкин; может быть, слыхали?

XVIII
Навстречу гибели

Назвав свое имя, Мефодий Кириллович уставился на собеседника, ожидая, какое впечатление произведет оно на него.

– Да, слыхал!.. – беспечно ответил Станислав. – Еще бы не слыхать, если только вы – тот, чью фамилию и имя назвали. Кобылкин – всероссийская знаменитость, русский Лекок, гроза всех темных сил… Приветствую вас… очень рад познакомиться!

– Благодарю. А Козодоева, Евгения Николаевича, вы не знали?

– Козодоева? Евгения Николаевича? Как же! Даже был его клиентом!

– А не знаете, кто его убил?

– Откуда же мне знать? – просто ответил Куделинский. – Слышал я, что у него был какой-то подозрительный субъект в вечер перед его смертью. По всей вероятности, он и… и виновник злодеяния.

– Ну, нет! Убийц-то было трое… и еще одна женщина.

– Вот как? Чего же тогда дремлют власти? Скажите, известны имена убийц?

– Известны.

– Не секрет, кто они?

– Ну, это, положим, интереса не представляет.

– Нет, как же… я надеюсь, что по возвращении найду в газетах подробный рассказ о поимке этих злодеев… Но как мне ни жалко, а я должен прервать наш разговор, – поезд! Позвольте откланяться, господин Кобылкин!

Станислав Федорович вежливо поклонился и пошел к билетной кассе, помещающейся в том же буфетном зале.

– Ой, ой, ой, – шептал ему вслед Кобылкин, – я перестаю что-либо понимать… Разве можно так играть с огнем? Непостижимо! Ведь всякому актерству есть мера…

Он проследил, как Куделинский взял билет и вошел в вагон.

Когда поезд ушел по направлению к Москве, Кобылкин руками развел и почти вслух произнес:

– Ничего, хоть убей, ничего не понимаю. Сбит, со всякого панталыку сбит! Ах, старая кляча! Шел как будто верным путем, и вдруг тупик… стена выросла! Однако нет ли в этой стене лазеечки? А ну-ка, старина, попробуем поискать! – Он подошел к билетной кассе. – Куда брал билет последний пассажир на курьерский? – спросил он у подсчитывавшего деньги кассира.

– Этот молодой-то, красивый такой?.. Куда? Сейчас этот вопрос решим. У нас для курьерских пассажиры редки… вот запись проданных билетов. Куда? В Москву белокаменную, – и кассир простер свою любезность до того, что даже сообщил номер взятого Куделинским билета.

Кобылкин поспешил записать его.

– А вы интересуетесь этим пассажиром? – продолжал болтать кассир.

– Должник он моему хозяину, – соврал Кобылкин, – так от исполнительного листика удирает.

– Ага! Вот оно что! А какой с виду обстоятельный! – То-то был я на телеграфе, когда ему телеграмму вслед из Петербурга подали…

– Какую телеграмму? – воскликнул почуявший что-то Мефодий Кириллович. – Из Петербурга?

– Какую – не знаю, – ответил словоохотливый кассир, – а только как получил он ее, в лице переменился: побледнел и на воздух запросился.

– Так, так, на воздух… А вы, почтеннейший, чайку со мной не разделите? – вдруг свернул в сторону Кобылкин.

– Уж и не знаю как.

– Беленького? – подмигнул Мефодий Кириллович.

– Приду! – решил кассир.

Минут через пять он уже сидел за занятым Кобылкиным столом. Перед ними стоял объемистый графинчик, слуга расставлял пирожки, бутерброды и прочую снедь.

– Так вы, милостивый государь, интересуетесь содержанием телеграммы, посланной вслед этому пассажиру? – спросил кассир.

– Уж так интересуюсь! – признался Кобылкин. – Может, московский адресок там.

– Узнать, конечно, никак нельзя: строжайшая тайна, – ответил уже захмелевший кассир, – но если вам так желательно, можно…

– Нельзя ли, драгоценнейший? Прямо обяжете!

– А вот попробуем! Павлуша, – обратился он к слуге, – подь-ка, милый, в контору… вызови оттуда к нам Слесарева Якова с телеграфа. Скажи, на пару минут… да так шепни, чтобы начальник не заметил.

– На чаек будет! – поддержал своего собеседника Кобылкин. – Постарайся, сердечный!

Павел ушел и вскоре вернулся с молодым, чернявым, нагловатого вида телеграфистом.

– Это вы меня? – спросил он у кассира.

– Я, я! Присаживайся, Яша, выпей рюмочку, дело есть…

– Не откажите… будем наперед знакомы, – протянул ему руку Мефодий Кириллович, придерживая что-то большим пальцем в согнутой ладони.

Это «что-то» произвело на телеграфиста магическое действие.

– Рад служить, – пробормотал он, пряча после пожатия руку в карман, – готов служить…

Кассир наклонился к его уху, прошептал несколько слов и уже громко спросил:

– Можно?

– Отчего нельзя! Это которая вслед шла? На память помню…

– Ну, ну… Дыши, Яша!

Телеграфист нерешительно посмотрел на Кобылкина.

– Уж и не знаю как… – проговорил он. – Оно, положим, по секрету можно…

– Не откажите! – опять протянул руку с пригнутым к ладони пальцем Кобылкин.

– Была не была! – решился Слесарев. – Только, чур, меня не выдавать, если что выйдет… В телеграмме вот что было, слово в слово помню: «Грозит немедленное взыскание, кредитор тем же поездом за вами. Сбей его, поезжай дальше Москву. Мы едем курьерским, уговорим его прекратить иск». Вот вам, господин, и телеграмма. А вы, стало быть, этот кредитор и будете? – полюбопытствовал кассир. – то-то гляжу я на вас, физиономия совсем купеческая.

– Так, так, так, – несколько раз проговорил Мефодий Кириллович, – вы, любезнейший, про кредитора спрашиваете?

– Именно, господин.

– Так я – не кредитор, – лицо Кобылкина вдруг расплылось в умиленную улыбку, – не кредитор я… Кредитор в этом деле другой… грозный, всемогущий.

– Кто же такой господин-то этот? – осведомился кассир.

– Разно его зовут, други мои, разно! Кто Правдой его величает, кто Правосудием, а кто поученее – Фемидой… Ни одного пустяшного векселька оный кредитор без оплаты не оставляет, хотя всегда терпеливо ждет, не придет ли должник сам и не возместит ли добровольно своего долга. Только редко бывает это… Я же, сирый и убогий, – отставной лакей этого кредитора…

– Так! – согласился, очевидно, ничего не поняв из речи Мефодия Кирилловича, кассир. – Это вы про коммерческий суд изволите? Преполезное учреждение, если взыскать по векселю надо!

– Справедливо, любезнейший, справедливо, про коммерческий суд я… Куда же вы? – спросил Кобылкин, видя, что кассир и телеграфист поднялись.

– Нельзя-с, – ответил первый, – новгородский поезд из Питера подходит, звонки были. Теперь посыпятся один за другим, как горох, из столицы до четвертого часа… Прощенья просим!

Кобылкин не особенно уговаривал их остаться. Теперь он весь был охвачен думами и соображениями.

 

«Да как же это мне сразу в глаза не бросилось? – размышлял он, забиваясь в свой угол. – Из курьерского никто к моему “зверьку” не вышел… Где же его товарищи? А смело, тонко, молодец! – восхищался Кобылкин Куделинским. – Но судьба за меня! Не узнай я этой телеграммы – врасплох застали бы… Ведь понимаю я, что значит это «мы его уговорим прекратить иск». Не много нужно, чтобы догадаться… Но только и я-то – волк старого леса… Не скоро меня “уговоришь”… Пусть попробуют, пусть… Чья возьмет – если доживем, увидим! А если не удастся дожить? Если сумеют “уговорить”? Э, пусть попробуют!..»

– Кто на Петербург? – раздался зычный голос вокзального сторожа. – Бери билеты! Чудовской подходит!

– Ага, – чуть не вслух произнес Мефодий Кириллович, – вот оно… близится… гибель-то!.. Ну-ка, кто кого!

Громыхая колесами, шипя и тяжело вздыхая исполинской грудью локомотива, к платформе подошел поезд.

Мефодий Кириллович был бледен, но улыбка не сходила с его губ.

– Кто кого? – шептал он, выходя к вагонам. – А что, если не я?.. Да все равно! Нужно идти – иду!

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru