Александр Маслов
The Гриша
Глава 4. Тысяча и один вопрос о природе морали
Проповедовать мораль легко, обосновать ее трудно.
© Артур Шопенгауэр
Вернувшись из воспоминаний о детстве и зайдя за порог дома, я отчетливо осознал одну мысль. В принципе, дело не в работе, не в руководстве, не в моем скудном заработке и натуре, полной ненависти к любому проявлению труда. Дело однозначно во мне. В моем отношении к миру, людям, принципам, позициям, взглядам, мыслям, мнениям и прочим отличительным чертам современного человека. Вечно терзающие душу вопросы морали и нравственности. Что такое хорошо? А что такое плохо? Что можно делать, а что категорически нельзя. Вот, к примеру, я прогулял сегодня работу, и что? Кому от этого станет хуже? Вам? Сомневаюсь. Мне? Возможно. А почему вообще что-либо должно произойти? Неужели в конце любого действия есть результат? И чем «хуже» действие, тем страшнее расплата? Я специально поставил слово «хуже» в кавычки, потому как хочу сконцентрировать ваше внимание на этом вопросе. Давайте попробуем разобраться, что такое хорошо и что такое плохо. Для этого нам понадобятся некие атрибуты, которые просто необходимы для теплой беседы, анализа воспитания и погружения в дебри сознания, а именно: водка, жареные пельмени и сигареты. В принципе, этого достаточно, но я решил, что было бы неплохо позвать Серегу с гитарой. Хм… Ну, конечно, неплохо.
– Алё, доброе утро. А Сергея я могу услышать?
– Опять ты? – Похоже, мне тут не рады. Я, честно, опешил, когда в трубке раздался гром и сверкнула молния негатива. Вот чуть телефон не выронил. – Сколько раз я тебе говорила, чтоб духу твоего здесь не было? Ты же взрослый человек, должен же понимать, что Сергей – больной человек, ему нельзя пить. Я с ним всю жизнь мучаюсь, а ты только его стращаешь. Я прошу тебя ради всего святого, перестань сюда звонить.
– Мам, ну что началось? Я тебя сто раз просил не разговаривать с моими друзьями. Что ты вечно лезешь? Гриш, привет!
– Привет, Серега, не парься, я уже давно привык.
– Привык он, ирод! Со свету меня сжить хочешь со своим Гришей. Алкоголики! – Заплакав, мама Сереги положила трубку.
– Слухай, Гринь, а чё вчера было? Я что-то после того, как мы в кабак пришли, ничего уже не помню. Помню только, как Надьку за жопу схватил, а там этот ее верзила что-то бухтеть начал. Потом как будто провал. Пустота, понимаешь?
Естественно, я понимал Серегу. Сколько лет мы знакомы. Я помню все его «провалы» и «пустота, понимаешь?». С Серегой мы росли в одном дворе и до девятого класса учились вместе, пока его мамой и директором нашей школы было не принято решение о переводе Сереги в какое-нибудь другое учебное заведение, потому как школа просто не выдержит такого хулигана и малолетнего преступника, как любила говорить директриса.
Серега пошел в училище на автослесаря. А что? Вполне себе приличная профессия, правда, не для Сереги. Он действительно был хулиганом и малолетним преступником. Примерно с того же девятого класса Серега наладил розничную торговлю по сбыту в нашем районе всякого запрещенного. Продажи росли в геометрической прогрессии. Мы в почете, Серега при бабках, пацаны на районе уважают, что может быть лучше? Конечно, для тринадцатилетнего подростка ничего, ну разве что девочки, но об этом мы поговорим отдельно. Так вот, как я уже говорил ранее, продажи росли в геометрической прогрессии, и этим просто не мог не заинтересоваться представитель власти из местного отделения охраны правопорядка. Боже, как же все эти истории банальны и одинаковы. Нет ничего нового. У любого противоправного ремесла, как правило, один и тот же исход – тюрьма. Серега хоть и был хулиганом, но в то же время он был и обычным человеком, которому не чужды инстинкт самосохранения и какое-никакое, но здравомыслие. Все началось с контрольной закупки и последующим бегством Сереги из дома. Будем считать, что на том все и закончилось, так как для нормальных пацанов признаваться в том, что если бы не мама, которая влезла в дикие долги, не вписалась бы, то срал бы Сереженька кровавыми какашками где-нибудь на севере. Ну, несмотря на все это, он был отличным парнем. Я всегда любил в нем два качества – открытость и умение слушать. Сколько раз мы напивались и перетирали бесконечное количество тем за жизнь. Просто не сосчитать. Но не было ни одного раза, чтобы я пожалел, что я его друг. Такого честного и преданного человека я не встречал. Простыми словами, Серега был реальным челом, дай Бог ему здоровья. Кстати о его здоровье. Однажды в драке Сереге воткнули нож и повредили то ли селезенку, то ли еще что-то… В общем-то, на его обыденной жизни это мало чем отразилось, но на жизни его мамы однозначно да. После выкупа Сереги и ранения мама, как бы сказать, слегка подвинулась на нем. Во всем пыталась его спасти и сохранить, хотя я считаю, что она всегда была такой, недаром же ее муж от нее свалил. А я, в свою очередь, просто переживал за него, потому как я уже говорил, он реально крутой чел, да и выпить не дурак. Но вернусь к Сереге и нашему с ним диалогу.
– Серега, ты вчера, как обычно, до последнего не сдавался, – пытался взбодрить я его хотя бы чем-то. – Он же здоровый. Чего ты все время его задираешь? Да и Надька-то шмара, каких свет не видывал. Ты понимаешь, что мы его даже втроем бы не уработали?
– Погоди, Гринь, я что, вчера на качка наехал?
– Наехал? Ты шутишь? Вчера была битва. А как же твой зуб? Ты что, в натуре ничего не помнишь?
– Блядь! – закричал Серега.
В этот момент, видимо, он подошел к зеркалу, улыбнулся и увидел. Конечно, он увидел, а точнее, не увидел половины переднего зуба. Качмэн ему вчера его вынес.
– Гриня, я, наверное, мстить буду. Так вообще ни в какие рамки не лезет.
– Будешь, будешь, только давай хватай инструмент и дуй ко мне. Есть разговор на миллион.
– Погоди, я только встал, да и мать дома, ты же понимаешь, она у меня нервная, ну, после ранения.
– Серег! Серега, я эту историю слышал столько раз, что уже могу ее выдавать за собственную. Давай быстрее, я дома. Матери наври чего-нибудь и приходи. Все. Конец связи.
Странно, что при всех своих выдающихся заслугах детства Серега был полным банкротом в личной жизни. И что самое гнусное – к своим почти тридцати годам жил вместе с мамой. Несмотря на все это, он имел побольше тех, кто каждый Божий день вкалывает как ломовая лошадь. Серегина мама, Зоя Николаевна, в свое время имела какое-то отношение к нескольким квартирам в центре города. Удачно реализовав недвижимость, она вовремя положила вырученные средства на депозит и с тех пор больше не работала. Серега, кстати, тоже. Вообще, история этого семейства довольно интересна, потому как Серегин отец ушел от них, когда ему еще не исполнился месяц. Участия в его жизни, а уж тем более в воспитании он не принимал никакого. Говорят, что тот еще был авантюрист и Казанова. Но так говорит только Зоя Николаевна, поэтому я всегда допускал мысль о том, что версия далеко не объективная. Несмотря на это, Серега вырос достаточно галантным кавалером. Или, как некоторые говорят, героем одного дня. Серега умел производить фурор на первом же свидании, он был не просто хорош, он был идеален. Манеры, подача, интонация – все было при нем. Один существенный недостаток в отношении между полами все-таки присутствовал. Серега просто понятия не имел, что такое семья. От этого дальше первого свидания и безумного количества случайных связей он так и не продвинулся. Тем не менее жизнь шла своим чередом. Как говорится, каждому свое. Хотя однажды Серега позвонил часа в два ночи и сообщил, что женится, но в тот же вечер он впервые попробовал горючую смесь каких-то стимуляторов и алкоголя, так что после того, как его отпустило и на вторые сутки он наконец-то уснул, Зоя Николаевна сказала, чтоб больше я у них дома не появлялся. Вот такая вот жесткая логика этой вполне зрелой женщины. Сережа где-то нахерачился, а ответ, как всегда, на ком-то, потому что «мой Сереженька хоть и живет с мамулей в тридцать лет, но являет собой образ благочестивого и радужного человека, он, если хотите знать, с детства был интеллигентным ребенком, не чета всяким дворовым вурдалакам», чей образ для нее я олицетворял всегда, а особенно в тот вечер. Свадьбы, как вы уже поняли, не было, как и моего духа у Сереги дома.
– Будьте добры, бутылку «Утренней росы» ноль-семь, пачку домашних пельменей, да, полкило, и три пачки легкого «Винстона». Да, и сок «Моя семья» два литра. Ну, не знаю, на ваш выбор. Сколько с меня? Ага, пожалуйста. Да перестаньте, что мне эти пятьдесят копеек.
Я отношусь к тем людям, которые имеют отвратительные манеры и, как у каждого пьяницы, широкую не по бюджету душу. Неужели я таким образом могу справиться с ужасным и постыдным образом бездельника и тунеядца? Как же так, всего за пятьдесят копеек? М-да-а-а… В понедельник с утра я покупаю водку, вместо того чтобы быть на работе. Что же скажут люди? А вдруг соседи заметят? Не-е-е, надо бы все приныкать!
– Скажите, там же осталось пятьдесят копеек? Дайте мне пакет полиэтиленовый. Ага, еще рубль. Да, пожалуйста.
Выйдя из магазина, я тут же закурил. Я каждый раз закуриваю в любой стрессовой ситуации. Для кого-то это покажется смешным, а для меня, например, каждый раз, когда я принимаю какие-никакие, но самостоятельные решения, они всегда сопровождаются стрессом.
Смешно сказать, лет до двадцати я напрягался везде.
В поликлинике, стоя в очереди в регистратуру, в институте, в новой компании, пока не выпью, а что уж там говорить про женщин, так вообще трезвым не подходил на километр. Ну да ладно, самое страшное позади, а впереди отличное времяпрепровождение в компании моего брата и соратника по борьбе Сергея Сергеевича Хлеборылова.
Мы сидели за столом уже без малого три часа, Серега уже практически перестал разговаривать, я же держался только усилием воли и желанием продолжения праздника. Все-таки не зря же я прогулял сегодня работу. На полу стояли две пустые бутылки из-под водки, несколько банок пива и каких-то алкогольных напитков. Было скурено несколько пачек сигарет. А вот что касается пельменей, то их была еще примерно половина пачки. Синий туман распространялся по всей квартире. В глазах стояла резь от дыма, в голове булькали пустые и грузные мысли.
– Серега? Ик… Серег? Ты вот мне скажи, зачем мы так нажрались? А? Не можешь ответить? А я тебе скажу. Потому что мы падшие люди, Серый. Понимаешь, мы паразиты с тобой. Ик… О чем вообще можно с нами разговаривать? О жизни? О телках? О «бабках»? Не о чем, Сереж. Вот я тебе так скажу. Помнишь, когда мы были совсем маленькими, мы залезли в товарняк и украли по велосипеду. Помнишь? Потом как нас поймали, вызвали родителей, мамины слезы: «Как же так, ребята. Вы что наделали, опозорили меня на всю ивановскую». А я в тот момент стоял, плакал, просил прощения, но не потому, что мне было стыдно за воровство, а потому, что каждый раз при виде маминых слез я чувствовал себя виновным в них, понимаешь? Потому что мне так с детства объяснили, что ответственность за мамино настроение или самочувствие лежит на мне. Я должен понимать, что так устроен мир и так живут все, понимаешь? Но почему, Серега? Почему я должен жить с этим грузом? Почему я всю жизнь иду с этими чувствами, с этими шаблонами и мерзкими лживыми стереотипами?
Неужели нету иного пути? Неужели я не достоин простой любви? Простой любви без условностей? Неужели меня можно любить только вопреки или за что-то? Почему меня нельзя любить просто так, потому что это я такой вот как есть и все тут? Вот в этом-то и кроется ответ, чувак. Все дело в том, что так принято! Кем и когда – не важно, главное – не выделяться, тебе же не больше всех надо? Нет? Вот и помалкивай. Я всю жизнь живу с этими чужими, привитыми мне извне законами и порядками. Я инвалид, Сереж, я реально калека. На духовном уровне, конечно, но я болен. Я ужасно болен, слышишь меня? Ничего ты не слышишь. Я буду тут сидеть и умирать, а ты не слышишь, потому что ты спишь, гад, ты давно уже спишь, мой беззубый друг. Ну что ж, а я, пожалуй, пельмешек наверну.
В тот день я порядком нажрался аж трижды и на работе не появлялся до среды. Не знаю, возможно, для кого-то подобное поведение кажется аморальным и безнравственным. Возможно, кто-то скажет, что я гребаный алкоголик, не имеющий ни цели, ни стержня, ни желаний. Возможно, он будет прав, но со своей колокольни других не судят, ведь так? Я сужу! И вы судите. Ну тогда о чем мы говорим, если даже сейчас мы никогда не сможем договориться только потому, что для меня снег оранжевый, и он всегда был для меня таким, а если вы не согласны? Так мне плевать, и вы никогда не сможете мне доказать обратного. Я долго думал над тем, что же может служить общепринятыми нормами, чтобы легло в основу мироздания и держало бы нас, людей, на крепких ногах. Что же это могло быть? Не знаю, возможно, я ошибаюсь, но более или менее внятный ответ я нашел в десяти заповедях. Ведь, может, так и есть, может, эти законы и есть базис цивилизованного общества? Не знаю, может и так. Главное, в тот момент, когда я выговаривал все Сереге, я понял, что мне стало легче.
Мне действительно стало легче. Водка тому виной или же мой испепеляющий воздух монолог, я не знаю. Я всегда любил в Сереге два качества – открытость и умение слушать. Спасибо тебе, Серега, за то, что выслушал.
В среду я пошел на работу и написал заявление.
Глава 5. Зачем вы, девушки, красивых любите?
Лучше всего любовь сохраняется на фотографиях…
© Автор неизвестен
Вопрос взаимоотношений с девушками я считаю интимным, но все же хочу приоткрыть завесу моей тайны. Свою первую любовь я помню как сейчас. Это была девочка с голубыми волосами. Шучу, конечно, я же не Буратино, в конце концов, хотя меня и называли пару раз деревянным, один раз на математике, другой на физкультуре. Так вот, я, пожалуй, расскажу, как я ее увидел. Говорят, что все люди без исключения помнят свою первую любовь. Я как раз тому подтверждение. Помню, помнил и, наверное, буду помнить всегда.
Мне было тогда девять лет. И пусть этот возраст не кажется смешным, потому как чувства-то там были посерьезней атомной бомбы. Просто эти чувства были первыми, поэтому так запали в душу. Я помню это очень отчетливо, но в тот момент я не знал, как справиться с этим мощным эндорфиновым потоком… или что еще у меня там в крови. Одно я усвоил твердо. Любовь – это локомотив, тащит нереально! Я смотрел на нее и больше всего на свете хотел прийти в себя. Если кто-то менял свое сознание за счет разных химических элементов, тот знает, что когда твое состояние резко меняется, не то чтобы становится плохо, просто становится необычно, и естественным, как мне кажется, желанием является как можно скорее все привести все в норму. Но только до того момента, пока не привыкнешь. Так получилось и здесь. Поначалу меня шатало, глаза слезились, настроение менялось от хорошего к плинтусному и обратно. Перед глазами плавали красные круги, дыхание было неровным. Более того, я никак не понимал, как мне обуздать эту силу и взять ситуацию под контроль.
Так продолжалось несколько дней. Потом эти чувства стали привычными, но появились другие. Те, которые причиняли мне боль. Это была гадюка-ревность, сопровождаемая: «А что же скажут парни?» Потому как дружить с девочками, да еще в младших классах, было не то что западло, было вообще за гранью нормального понимания. И с того времени, как во мне поселились доселе незнакомые мне чувства, я стал сам не свой. Появилась какая-то двойная жизнь. Я делал то, чего на самом деле не хотел. Обзывался, не здоровался, кривлялся. Каждый раз внутри что-то сжималось, когда кто-то смел выкидывать что-нибудь в ее адрес. В общем, не жизнь, а сплошная мука. Естественно, поделиться я ни с кем не мог. Как минимум потому, что я реально не знал, чем делиться, да и как. А во-вторых, я очень боялся этих новых и настолько сильных чувств, что не дай бог, кто запачкает их своими грязными ручищами. Это была моя вера, моя любовь и мои надежды. Так могло длиться до бесконечности, но, хвала небесам, однажды я получил маленький бумажный сверток, в котором среди бледных тетрадных клеток светло-зеленым маркером было написано: «Я тебя люблю». То, что со мной произошло в тот момент, можно сравнить разве что с термоядерным взрывом. Кровь бежала по венам со скоростью света, обжигая мои сосуды, сердце билось так, что дыхание не успевало за ним, и эти проклятые красные круги – точно такие, которые появляются на солнце, когда резко выходишь из темного подъезда. Что тут скажешь? Я, мать его, ослеп.
И вот я, уже видный парень, шел и слегка насвистывал по вечернему Ленинграду. В руках держал букет цветов, в кармане лежала пачка презервативов, в зубах дымилась сигарета. Я почему-то всегда поднимал воротник на своем замшевом пиджаке. Не знаю, может, понт какой, может, придурь, но мне всегда казалось, что так я выгляжу, как настоящий мачо. Белые ночи, легкий речной бриз, подъездная вонь… Собственно, вот и все прелести вечернего города.
– Она, наверное, издевается. – Смотря на часы, я нервно кусал губу. Специально дождусь только для того, чтобы в глаза ее лживые посмотреть. Терпеть не могу опозданий.
С одной стороны, может показаться, что я достаточно суров и принципиален, но это далеко не так, а точнее, совсем не так. Я настолько боялся, что она не придет, что мысли покинуть назначенное место отсутствовали напрочь. Я злился, но стоял и ждал. И лишь глаза мои бегали по сторонам в поисках знакомого и такого желанного силуэта. Я помню, как совсем маленьким так же стоял на холодной улице, смотрел куда-то в пустоту и медленно, но очень отчетливо произносил эти слова:
«Что ж, наверное, она права, ты ее больше достоин». Боже, сколько страданий вынес тогда этот маленький человек, сколько мук и боли ему пришлось пережить. Я до сих пор никак не возьму в толк, почему же тогда этот совсем еще ребенок не сказал никому даже словечка. Почему же не пришел, к примеру, к маме или папе и не выговорился им? На этот вопрос, пожалуй, нет ответа и сейчас, но то, что шрам остался на всю последующую жизнь, это факт. Так и спустя годы – стоишь, ждешь, а внутри тревога: «А вдруг кинет? Вдруг не придет?
Вдруг сейчас скажет, что я ей не нужен?» В этом месте любой психолог сказал бы, что тут налицо психотравма – перенесенная в детстве и плотно засевшая занозой где-то в районе груди, она путешествует с нашим героем по жизни. Конечно же это так. Но и что от этого? Я даже не пытаюсь ее вытащить. Мне кажется, она вросла в меня еще одним дополнительным ребром и теперь является частью моего скелета. Что там лечит время, я не знаю, скорее всего, понос и желтуху, но вот душевную боль изгнать, наверное, сможет только экзорцист.
– Гришенька, пончик мой, прости, родненький, ну ты же понимаешь, что я спешила как могла? – пролепетала своим тоненьким голосочком, назовем ее условно, Жоржетта. – Я безумно устала и очень, ну просто очень хочу есть. Ты же не злишься, правда?
Да пошла ты в жопу! Ты чего думаешь, я тебе мальчик на побегушках? Мне что, заняться нечем, как тебя овцу тут по полтора часа дожидаться? А? Да в рот мне ноги, чтоб я еще раз на тебя повелся? Ищи дурака, я тут так просто тебя дождаться хотел, чтоб в рожу твою наглую плюнуть. Что? Не бросать тебя? Ты вообще в своем уме, ты думаешь, я за такое динамо на руках тебя носить буду?
– Да, конечно, не злюсь. Что же я, не человек? Не понимаю, что ли. У всех бывает. Куда кушать-то пойдем? Может, итальянского чего-нибудь?
– Гриш, ты самый лучший!
– Я знаю. Только давай в следующий раз ты не будешь опаздывать, а то я бы приехал позже и не тратил бы свое время. Договорились?
– Ага, Гринь. А сколько ты зарабатываешь?
– Ты сейчас слышала, что я тебе сказал?
– Конечно. Я что, дура? Ты можешь приехать и позже, я тебя услышала.
В тот вечер все закончилось оральным сексом в туалете одного из кафетериев. Жоржетту я видел после всего однажды, она выходила из туалета с каким-то корейцем. Интересно, чем же заинтересовала ее его корейская морковка? Ай, ладно. Я все-таки хочу сказать, что внешне я никогда не показывал своего страха. Я как будто надевал пуленепробиваемый жилет, и любые стрелы с треском гнулись о мою оборону. Но все же где-то в глубине души нарывала тупой болью заноза из обид и предательств. Скорее, предательства. Тогда мне было девять лет, я стоял на морозе и плакал, искренне убежденный в том, что мои чувства растоптал самый дорогой и желанный человек на свете. Но, фак, она же мне ничего не обещала. Все эти воздушные замки построил не кто иной, как я сам. Этакий Данила-мастер с каменным цветком и кирпичной рожей. Признаться честно, мне глубоко наплевать на это открытие, потому как с врожденным эгоцентризмом это, как минимум, странно. Разве она не должна была догадаться о том, что я всей душой пылаю к ней? Как же так? Разве мир не крутится вокруг моей боли? Где же долгожданное сострадание, о небо? Нет? Я не царь? Ну что ж, на нет, как говорится, и суда нет, тем паче что история на этом не заканчивается, а скорее, как раз наоборот, только набирает разгон.
На Марсовом поле еще в стародавние времена гуляли самые настоящие слоны. Это было специально отведенное для них место. Вообще, история появления этих удивительных животных в России уходит далеко в царствование Иоанна Четвертого, или, как его принято называть, Ивана Грозного. Беднягу привели пешком из далекой Индии, для него была сшита специальная обувь, дабы зверушка не повредила ноги. Учитывая среднюю скорость передвижения взрослого слона и примерное расстояние от Бомбея по нашей необъятной, думаю, что караван шел ну очень-преочень долго. Самое интересное, что весь крестьянский люд, доселе не видавший не то что слона, а в целом нормальной жизни, выходил на улицы, кланялся, крестился при виде этого чуда-юда и приносил ему в дар нехитрую снедь – яблоки, ягоды, грибы, наверняка еще какие-нибудь овощи. Нетрудно представить изумление народа, когда впервые в своей жизни ты видишь такое умопомрачающее зрелище. Бабки повыбегали с иконами, дети повисли на заборах, мужики наверняка сквозь туманный, маслянистый взгляд подумывали, а не прибить бы его от греха, но, явно осознавая превосходство животного, не сдвигались с места.
Сам же князь всея Руси, увидев слона, приказал изрубить его в колбасу только лишь за то, что слон не поклонился ему при встрече. Разве он не должен понимать, кто перед ним? Разве непонятно, кто есть кто?
Царь я или не царь? Конечно, слон не понял, кто перед ним был, наверное, потому, что он слон, а может, потому, что пришел пешком хрен знает откуда, не знаю, на этом история первого слона в России и закончилась. Что же касается нашего современного, молодого и красивого Григория, то он смял пустую пачку из-под сигарет, швырнул ее в урну и скрылся за Летним садом. В тот вечер он решил больше никому на глаза не попадаться.