bannerbannerbanner
Ловцы душ

Александр Мазин
Ловцы душ

Полная версия

– Сын его? – Малец удивился. – И это он – природного сына? К Госпоже? Не пожалел?

– Князья – они такие. Запомни, малой. Если сын для них, что мясо для волка, то мы с тобой кто? Всё. Зови дружинных. Скажи: кончено. Теперь нам только плату получить и – домой.

Малец кивнул, сделал шаг… Но не выдержал, обернулся и всё же спросил:

– Дедко, а ты бы мог? На самом деле, а не притворно?

– Душу перенести? – Дедко покрутил головой туда-сюда, хрустнул шеей: – Мог бы, да. Но зачем? Иди уже, рассвет скоро.

И Малец отправился за воями.

Но подумал при этом вот что: не только у князей такая повадка волчья. Ведь его, Мальца, отец родной тоже, считай, Морене отдал. И даже не за жизнь, а за жалкую горстку серебряков, на которые даже пару овец не купишь.

Вот она, порода людская. Скорей бы уж ведуном стать и от рода людского отойти. Навеки.

Глава девятая

Малец сравнялся ростом с Дедкой, когда встретил четырнадцатую осень. Вытянулся за лето. Нескладный, длиннорукий, тощий, хоть лопал, считай, за двоих.

Рост ростом, а старый ведун по-прежнему кликал его малым и держал за несмышленыша.

Малец не спорил. Ростом они сравнялись, но не ведовством и не силой.

Малец Дедку даже полюбил. Страха в его жизни не стало меньше, но как-то пообвыклось. Да и сам страх стал другой. Голову не дурил, сил не отнимал, а напротив, делал мысль быстрее, а кровь – горячее.

Дедко жил господином. Никому не кланялся, кроме княжьего наместника, но даже ему даров не носил, а если помогал, то за плату. Ни богов Дедко не боялся, ни кормителей божьих. А когда пришедшие за помощью поминали Рода, Перуна или еще кого, только фыркал.

– Дурачье, – говорил он потом ученику. – Деревяшке губы кровью намазали и чают: деревяшка их убережет.

Малец знал, что Дедко сам – окормляет. Морену. Но не так, как иные божьи жрецы. Знал, что у Дедки с Мореной ряд. И даже догадывался, какой, ведь рядиться с Хозяйкой Нави об одном только можно.

Однако как Дедко ей служит, не ведал. Радовался только, что мимо него это проходит. Пока. Он ведь тоже – ее, пусть за Кромку и не ходил ни разу.

А тех, кто за Кромку ходит, Дедко тоже не боялся. Это они его боялись. Называли Дедку Волчьим Пастырем и в его угодья не совались.

А Малец уже знал: не только волками и иными зверьми Дедко помыкает. Вся нелюдь да нежить – под ним.

Два года назад Малец, еще совсем глупый, обнахалившись, завел смердьи сказки про навей да полуденниц, коими стращали друг друга братья и сестренки в отцовом доме. Да еще поважничал: «заклятьями тайными» поделился.

Думал, коли брехня, посмеется Дедко, да и всё.

Дедко, однако ж, не посмеялся.

Послушал внимательно, даже еще и сам порасспросил. Обрадованный Малец выложил тут же и про леших, и про русалок, и про духов всяческих, все, что помнил, до кучи накидал.

Дедко дослушал, бровью не поведя, а потом взял Мальца за руку и повел в чащобу. Да прямо к лешему в нору.

Привел, посвистел по-особому – леший и вылез.

У Мальца душа в пятки ушла, как увидел. Огромный, мехом, словно медведь, оброс. Да и с медведя ростом. Зенки круглые, красные, так и горят в темноте. Колдун рядом с ним – крошка. А уж о Мальце и говорить нечего. А вонь от страхолюдины!..

– Га! Ты! – ухнуло чудовище. (Малец так и подпрыгнул: ишь ты, по-людски разговаривает.) – Кушать? – и лапищу к Мальцу.

– Цыть! – цыкнул Дедко. – Я те дам! Мой!

– Га-а-а… – разочарованно проворчало чудище.

Но лапа убралась.

– Присядь, – велел Дедко, – пущай он на тебя поглядит.

И страшила послушно опустился на корточки, а Малец в очередной раз преисполнился гордости за своего хозяина. Одно дело – зверьми повелевать, а другое – нелюдью.

– Потрогай его, – приказал Дедко. – Да не бойся, давай, за шерсть подергай, ну! Во, вишь, теплый, живой!

Шерсть у лешего оказалась не грубая, как у медведя, а помягче. Наподобие лисьей.

Страшила терпел, пыхтел только.

– Кушать! – напомнил он.

Дедко порылся в сумке, достал завернутую в лист медовую лепешку. Страшила сцапал – какой быстрый, однако, – и сожрал. Морда стала довольная. Дедко же в нору заглянул, принюхался…

– Опять собак таскал! – сказал строго.

– Кушать! – отозвался лешак.

– Я тя! – Дедко замахнулся, страшила, оскалясь, отпрыгнул назад. На корточках он был аккурат в один рост с Дедкой.

– Помнишь, из Мшанки мужики вчерась приходили? – повернувшись к Мальцу, спросил ведун. – На энтого жалились. Просили: изведи нечисть.

Страшила еще более втянул башку в плечи.

– Гляди! – строго сказал ему Дедко. – Не балуй! – И ученику: – Пойдем, Малец.

– Ну, – спросил ведун, когда отошли подале, – страшный?

– Угу!

– Дурень! Энтого одни дураки боятся. А нам…

Малец насторожил слух. Но Дедко боле ничего не сказал. Все же по особому его молчанию Малец догадался: есть такие, кого и ведуну нужно бояться. Вот это жалко! Не выйдет, значит, всех сильней стать.

* * *

Бурый вздохнул: да уж. Есть кого ведуну бояться. Ох есть. И каждому срок отмерен.

Но – не ему. Если только он, Бурый, решится. И не идти ему по той дорожке, по которой Дедко ушел. И Дедкин Дедко, о котором Бурый только один раз и слышал. Когда однажды Дедко взял Мальца за левую руку, положил на стол да рядом свою пристроил. Тоже левую, но без двух пальцев. Такие же култышки. Только две, а не одна.

– Мой-то Дедко построжей был, – сказал тогда ведун. – А может, и не строжей. После сам решишь. Через три лета.

– Почему через три? – спросил тогда еще Малец, а не Бурый.

– Срок мой такой. Как уйду к своим, так и уяснишь: добрый я был иль злой.

– Как это уйдешь? – озадачился Малец. – Куда?

– Помру.

– Ты? – Малец удивился и испугался. – Рази ведуны мрут?

– Все мрут, – отозвался Дедко. – Но иные просто мрут, а иные уходят. Знамо куда.

– А куда? – с жадным интересом спросил Малец.

Дедко покачал головой.

– Ты ж ведун! – крикнул Малец. – Ты ж все знаешь!

– Знаю, – согласился Дедко. – Но я ж еще не помер.

– А я… А я… Никогда не помру! Вот! – запальчиво заявил Малец.

Дедко поглядел на него внимательно… и промолчал.

Потому что – ведал.

Глава десятая

В начале месяца травня, когда снег повсюду уже сошел, кроме вовсе лишенных света овражков, когда заструился под нежной березовой корой сладкий сок, Дедко повел Мальца в дальнюю сторону. Пешком повел, седла не признавал.

У Мальца в ту пору нога была целехонька, но поспевал за ведуном еле-еле, хоть и умел по лесу ходить получше иного охотника.

Дедко пер, будто лось по весне. Напрямик, без тропок, по липкой, влажно чавкающей прошлогодней листве, по пружинистой хвое, шел, тьмы и света не разбирая, молча. Только что разок показал ученику мелькнувшую в разрыве крон синюю прибывающую луну:

– Притомишься – у ней силу бери.

Спали мало, в середине дня. И даже во сне перед глазами Мальца маячила белая спина Дедкина полушубка. Днем, ночью…

На третьи сутки Малец окончательно из сил выбился, ноги путались, цеплялись за всё подряд. Малец падал, вставал и снова падал, вымок весь, себя не чуял. На луну уж и глядеть перестал: без толку. В последний раз упал, решил: не встану. Уйдет Дедко, пускай.

Дедко вернулся, отыскал в темноте… да и огрел клюкой поперек спины. Враз силы у Мальца прибавилось.

Теперь ведун шел позади, а Малец трусил первым. Дедко то и дело его направлял. Словом, а чаще клюкой. Приговаривал:

– Меня земля сама носит. И тебя понесет. Сколь надо, столь и пройдешь. Ныне легко, ныне земля проснулась и всей грудью дышит. Чуешь как?

На седьмой день Малец уразумел, что есть «земля дышит». И сам с ней задышал. Тогда стало легко. Малец обрадовался и едва не побежал.

– Молодец, – похвалил Дедко.

И опять пошел первым.

Пришли на одиннадцатый день. Деревья вдруг отшагнули назад, и Малец увидал большую поляну. А на поляне – огороженную тыном избу. Тоже большую. Луна, полно округлившаяся, висела в небе, и в сизом свете ее отрок разглядел: на заостренных кольях тына надеты черепа. Звериные и человечьи.

Малец враз перетрусил, но Дедко уверенно подступил к воротам и забарабанил клюкой.

В ответ раздался свирепый лай и еще более свирепое рычание.

Не собачье – кого-то покрупней собаки.

Дедко заколотил еще неистовей.

Поначалу по ту сторону никто, кроме бесновавшегося зверья, не отзывался. Однако время спустя бедлам затих и голос, не понять, мужской или женский, проскрипел:

– Кого лихо несет?

– Открывай, колченогая! – взревел Дедко, и псы за воротами вновь зашлись от ярости.

– Нишкнить! – прикрикнул на них тот же скрипучий голос.

Застонал отодвигаемый засов. Ворота, однако ж, остались неподвижны. Отворилась махонькая калиточка. Дедко пихнул Мальца вперед, тот с разбегу влетел в калиточку, запнулся и упал бы, кабы не сгребли его две мощные мохнатые лапы. Вонючий хищный дух жаром обдал лицо. Малец увидал над собой раззявленную пасть и заорал от ужаса.

– Брось, Топтун! Брось его! – раздался окрик, и медведь с очень большой неохотой отпустил отрока.

– Затворяй, любезная моя! – веселым голосом гаркнул за спиной Дедко.

Малец во все глаза глядел на распатланную старуху, шуганувшую мишку.

А старуха, подбоченясь, глядела на Дедку.

– Раскомандовался! – вороной каркнула она. – За чем пожаловал, старый?

– От те и здрасьте! – закричал Дедко еще погромче и веселее. – Мы с дороги, устали, а ты!.. Ни воды помыться, ни еды поесть. Пшел, мохномордый! – Дедко замахнулся клюкой на медведя. Зверь так и шарахнулся. Не клюки испугался, ясное дело, а ведуна. Этакую зверюгу не то что клюкой, оглоблей огреешь – не заметит. Здоровущий. Такого в лесу встретить – лихое лихо.

– Помыться вам… – проворчала старуха.

 

Иль не старуха? Малец никак не мог взять в толк, сколько ей лет. При луне-то много не разглядишь…

– Помыться… Сама он сколь не мылась, а иные, знаш, вон и вовсе не моются – и ничё!

– Сёдни помоешься! – заявил Дедко. – Вишь, кого я привел? – Дедко подтолкнул Мальца наперед. – Видный отрок!

– Не больно-то виден! – буркнула хозяйка. – Только визжать здоров. Мало не оглохла!

– В дом веди, старая! – повелительно сказал Дедко. – Хорош лясы точить!

– Да уж как прикажете, гости нежданные! – Старуха фыркнула и, поворотясь, пошла к крыльцу. Заметно прихрамывала. Колченогая.

Дом был старый-престарый. И большой. В сенях на полке горела толстая свеча. Хозяйка взяла ее на ходу и похромала вверх по лестнице. Малец углядел: стены да перильца сплошь покрыты затейливой резьбой и черным-черны. Закопчены, что ли?

– Холодно у меня! – недовольно сообщила старуха.

– Ничё! – бодро отозвался Дедко. – Отрок протопит, коли дрова есть.

– Дрова есть, да печь холодна!

– Ничё! Он у меня мастак!

Малец слушал эти речи и чуял: за обычными словами что-то упрятано. Словно бы и слова эти заранее сговорены, кому что сказать…

Что-то мягкое прижалось к ноге. Малец аж подпрыгнул от неожиданности. И застыдился, углядев кота. Кот, черный, жирный, пушистый, тоже шарахнулся от Мальцева прыжка и фыркнул недовольно.

Старуха тем временем отворила новую дверь, впустила Дедку с учеником в просторную комнату, поставила свечу.

– Ну, мастак, счас печь топить будешь! – обратилась к отроку. – А там и в баньку. То я сама. Мое дело!

– Твое ж! – поддакнул Дедко.

Тут отрок разглядел хозяйку получше. Разглядел, да не много увидел. Власы, то ли седые, то ли пыльные, – как мех линючий. Платье – ворох тряпья. Не скажешь даже, худа или телиста. Лицо в саже да земле, только и видно, что нос горбатый, ломаный да глаза черные.

В сказках смердьих такими ведьмы виделись. Но Малец помнил ведьму. Она была не такой. Страшной, но по-другому. Однако Малец нутром чуял: эта – похуже ведьмы. Пострашнее.

– Мышеед, – сказала карга коту, – удружи, милай, сведи мастака к дровам. Да покажи, что где. – И уже Мальцу: – Иди, он те все покажет. – И ловко сощелкнула нагар длинным ногтем.

Малец покосился на Дедку. Тот кивнул:

– Слушай ее, она – хозяйка.

Черный кот призывно мяукнул с лестницы.

– На-ка. – Хозяйка вынула вторую свечу, запалила и всунула в руку Мальцу. – Ить ноги переломаешь, будешь как я шкандыбать.

И захихикала.

Свечка оказалась теплой на ощупь, словно ее грели в ладони.

Кот с мурчанием поскакал по ступеням. Внизу остановился, подождал. Малец шел по пустому темному дому, вдыхал пыльный, тяжелый дух его и гадал, чей он? Кто строил? Для чего? И ведь крепко строил!

А умный кот и впрямь привел к печи. Да какой печи! В широкий ее зев Малец мог войти, едва наклонясь. И поленница рядом. Малец скинул полушубок, взял топор. Ах, какой топор! Шершавое топорище так и приросло к ладони. Только вот легок.

Поставил Малец на колоду чурбан. Для начала поменьше, примериться. Топорище длинное, непривычное. Махнул – и чурбан пополам. Будто не топорик в руке, а тяжеленный колун. Да еще в колоду врубился на три пальца.

И пошло. Топор летал, как и не железный, почти не утруждая руку, а уж рубил!..

Ясное дело, не простое орудие. Жалко, у Дедки такого нету. Стянуть бы!

Наконец решил Малец, что дров довольно. На растопку хватит, а уж как такая пещь разойдется – в нее хоть цельные бревна пихай.

Печь оказалась огромна. У наместника в тереме и то поменьше.

Разгоралось туго, хоть Малец и сделал все как надо. Перед тем как за огнем сбегать, ладони к ней прикладывал, слова правильные говорил, добра просил, как положено.

Долго не просыпалась печь. Должно, давно не топили. Малец вдосталь дыма наглотался, пока раздул. Наконец печь уступила, зашлась, загудела басом, по-великаньи. Дрова вспыхнули ярко, озарив весь огромный залище. Дым горький враз вверх утянуло. Теперь можно и оглядеться.

А глянуть было на что.

Поперек зала – три длинных стола. У столов – сиденья. Да не лавки, а высокие кресла с гнутыми спинками. Малец таких и не видал никогда. На пробу Малец уселся в одно из кресел – не впору оказалось. Ноги до пола еле доставали.

Хозяйкин кот недовольно мяукнул. Не понравилось, что отрок в кресло уселся. Малец погладил резные потертые поручни. В углублениях – остатки лака. Дуб однако. Старый-престарый.

Вдруг почудилось Мальцу: полон зал. Сидит за длинными столами прорва мужей. Все – оружные. Пьют, кричат, песни орут…

Кот снова мяукнул недовольно, царапнул по штанине. Малец очнулся. По черным стенам гуляли черные тени. Пламя в печи пылало и ревело, вытягиваясь к дыре дымохода. Малец встал да принялся одно за другим вбрасывать в печь поленца. Сбоку бросал – к самой печи от жара уже и не подойти.

– Верно старый сказал: мастак! – раздался рядом скрипучий хозяйкин голос.

Припадая на ногу, она обошла отрока, приблизилась едва ль не к самому зеву. Малец оторопело глядел на хозяйку: та даже лица от жара не прикрыла, только щурилась. Черный котяра сиганул ей на плечо и тоже уставился в середку огненного вихря. Так они и стояли, кидая на дальнюю стену скрюченную, на них не похожую тень.

Потянуло паленым волосом. Кот задом, неловко, не по-кошачьи, соскочил на пол, отбежал от огня. А хозяйка всё стояла. Неумытое лицо ее само походило на головешку. Красное от близкого пламени, будто тлеющее изнутри.

Неторопливо, будто бы нехотя, ведьма отодвинулась от очага, повернулась:

– Исть хочешь?

Малец кивнул. Дедко в пути кормил не по обычаю скупо.

– Пошли.

Шибко, хоть и хромая, хозяйка засеменила прочь из зала, воздух в котором уже заметно прогрелся. Малец метнул напоследок несколько полешек в печь и побежал за ней.

В комнате сидел Дедко и дул из деревянной кружки приправленный мед. Медовый дух плавал в воздухе. Малец сглотнул. Дедко покосился на ученика, подмигнул. Видать, затеял что-то. Мальцу, однако, Дедковы затеи известны. Страх холодком прополз по спине. А может, и не страх вовсе, а просто захолонула вспотевшая от работы и печного жара спина: полушубок-то внизу остался.

Хозяйка сняла с полки такую же, как у Дедки, кружку, заглянула в нее, вытрясла мусор, еще раз заглянула, хмыкнула и налила черпаком из бочонка.

– Пей, малый, чтоб сердце не упало! – напутствовала она, вручая кружку отроку.

Мед был пряный, сладкий. После первых же глотков голова приятно закружилась.

– Не налегай, – посоветовал Дедко.

– Цыть! – перебила его хозяйка. – Не встревай! Мое дело! А ты, мастак, пей сколько хочешь!

Ведун, к удивлению Мальца, не осерчал на окрик, а молча припал к кружке.

– Пей, малый! – Хозяйка потрепала отрока по голове, одарила улыбкой. Зубы у ней оказались вовсе не старушечьи – ровные, белые, как молоко. Так и взблеснули. – Пей веселей! – и заковыляла прочь.

– Чой-то она хромает? – поинтересовался Малец.

– Чой-то ты разговорился! – шикнул Дедко. – Сказано: пей да помалкивай!

Хозяйка вернулась не скоро. Дедко успел осушить две кружки да принялся за третью. Отрок налить себе не решался, так сидел, блаженствуя от внутреннего тепла. Голод от меда притупился, потянуло в сон.

Неровный хромой топоток вывел его из дремоты.

– Пойдем, мастак! – Хозяйка дернула его за рукав. – И ты, старый, пойдем! Пособишь.

– Эт не мое дело! – отмахнулся Дедко, тоже порядком разомлевший.

– Твое иль не твое, а одной мне не управиться! – сварливо заявила хозяйка. – Разок пособишь – и гуляй.

Дедко, недовольно ворча, поднялся, скинул полушубок, потащился следом.

Банька, не в пример всему дому, оказалась невелика – поперек шагов двадцать. Но хороша. Даже пол не земляной, а из досок просмоленных.

– Сюда сядь! – приказала хозяйка Дедке, поставив сальную свечку на полку повыше. – А ты, мастак, скидай одежку, счас я вернусь.

В баньке тоже была печь, но маленькая, с каменьями для пару и здоровенным, вделанным прямо в печь котлом под крышкой. Малец проворно разделся – в баньке жарко. Дедко на него не глядел, делал вид: что будет, его не касаемо. Малец прошелся по мокрому деревянному полу, заглянул в кадушку, потрогал холодную водицу. У двери на стене висели дубовые венички.

Воротилась хозяйка, принесла два ушата. Вместо прежней одежды на ней теперь был кожаный длинный передник на голое тело. Порченая нога – в деревянных лубках, здоровая – голая. Руки у хозяйки оказались по-мужски мускулисты. Капли пота прочертили полоски на грязном лице.

Подковыляв к котлу, хозяйка голой рукой, бесстрашно, скинула горячую крышку. Вверх прянул пар.

Подхромав к Мальцу, оглядела его пристально, как ощупала.

Отрок незнамо от чего смутился.

– От и добро, мастак, – скрипучим голосом выцедила хозяйка. – В саму пору тебя привели. – И Дедке: – Давай, старый, пособляй. Не забыл, как надо?

– Што забывать-то… – проворчал ведьмак, поднимаясь и берясь за один из ушатов.

– Ты стань тут, – велела хозяйка Мальцу. – Да стой смирно!

Черпаком она вмиг накидала во второй ушат. От воды в нем густо поднимался пар. Малец про всякий случай отодвинулся, не ошпариться бы ненароком.

– Смирно стой, сказано! – крикнула хозяйка.

И вдруг с невероятной быстротой подхватила ушат и опрокинула кипяток прямо на голову Мальца.

И прежде чем отрок успел сообразить, что произошло, прежде чем он успел даже вскрикнуть, с другой стороны на него обрушился поток ледяной воды.

Малец застыл ни жив ни мертв. Даже язык у него отнялся.

– От молодец добрый, – похвалила хозяйка. – Ну, старый, иди теперь, боле не надобен!

Малец опасливо ощупывался. Потрогал лицо: больно, но ничего. Кожа не сошла, пузыри не вздулись.

Теплая вода струилась по смоленому полу, с ворчанием уходила в круглую дыру.

– Ай не боись! – закричала хозяйка. – Цел-целехо-нек!

Она ухватила Мальца за щеки, приблизила лицо в грязных потеках. Глаза у ней стали шалые.

– Вон в прежние времена, – страшным шепотом прошипела она, – таких, как ты, само в котел сажали.

– И что? – с дрожью в голосе спросил отрок.

– А по-всякому! – Хозяйка захихикала. – Кто сварился, а кто, вот как я, – три века живет не тужит!

– Три века! – ахнул Малец. – Врешь!

– От за такие слова надо б тебя точно в котел! Да сваривши – и съесть! Ам! – Она клацнула крепкими зубами. – Да уж больно грязен – варить. Сперва отмыть! – и захохотала.

– А сама-то… – пробормотал Малец.

– Ах ты цуцик! – оскалилась хозяйка. – Думаешь, я мясца человечьего не едала? Да получше твоего! – Она больно дернула Мальца за причинное место. – Еще рот откроешь, скажу старому, что сбежал, а сама тебя в дубову клетку посажу, откормлю, да и съем!

Малец от ее грозного голоса еще сильней задрожал да попятился.

– Ну-ко, сядь! – Хозяйка толкнула его на лавку. Подкинула полешко в печь, достала длинные ножницы.

Малец шарахнулся, но хозяйка сцапала его за власы:

– Сидеть, малый!

Забормотала невнятно, отхватила прядь да бросила в огонь. Вторую – прямо на пол и притоптала ногой. Третью – снова в огонь.

Так, приплясывая да приговаривая непонятные слова, она быстро щелкала ножницами, пока не обстригла порядком отросшую шевелюру Мальца. А после за ногти принялась. Покончив и с этим, разложила отрока на лавке, окатила водой, на этот раз просто горячей, и принялась охаживать в два веничка. В последнюю очередь вымыла остриженную голову, окатила холодной водой да, завернув в льняное полотнище, выставила из баньки вон.

Сидя в темноте на лавке за дверью, Малец слушал, как хозяйка стучит и фыркает под плеск воды. Хлесткие удары сменялись бормотанием и топотом. Или повизгиванием вовсе уж звериным.

Прискучив ждать, Малец вслепую пошарил вокруг, нашел кувшин с теплым травяным чаем и выхлебал весь, пока ведьма куролесила в баньке.

Распахнулась дверь, и в облаке пара и розового света явилась замотанная в лен хозяйка. Сразу сунулась к кувшину и, обнаружив, что пуст, недовольно заворчала. Однако ж нашелся еще один кувшин, а под столом – корзинка, полная всякой снеди.

Но разглядеть еду Малец не успел. Хозяйка цыкнула, и свеча, дотоле горевшая в баньке, погасла. Отрок забеспокоился, привстал, но хозяйка нажала ему на плечо:

– Сиди! Я тя вижу, а тебе меня – без надобности! – и запихнула ему в рот кус теплого мясного пирога. Тут только Малец понял, до чего голоден. А пирог-то вкусный до невозможности. За пирогом последовала другая еда, да под питье хмельное сладкое. Отрок ел, и ел, и ел, пока живот не раздулся.

Накормив его, хозяйка взялась есть сама. Ела шумно, чавкая и хлюпая. Малец слушал, слушал да и задремал от тепла и сытости…

И свалился с лавки, больно ударясь плечом.

 

– Ты что? – раздалось в темноте, пока отрок спросонья соображал, где он и что. – Чего балуешь?

– Упал вот, – пробормотал Малец, потирая ушибленное место.

Пошарил в темноте, отыскивая простыню, но ткань выдернулась у него из пальцев.

– Обойдешься, – заявила хозяйка. – Теперь не застынешь.

В рот ему ткнулся край посудины. Да не кувшина глиняного – гладкий край, твердый. Малец нечаянно стукнул о него зубами, и чаша зазвенела. А питье оказалось горькое, с неведомым тухловатым запахом. Отрок попробовал отпихнуть чашу, но цепкая рука охватила его плечи, мягкий горячий зверек прижался к шее. Малец оттолкнул его рукой, задел за сосок и сообразил: не зверек это, а ведьмина грудь.

– Пей! – фыркнула ему в ухо хозяйка.

Густая жидкость из посудины с гладким краем потекла по подбородку. Малец глотал, а мягкая молочная грудь ерзала у него на плече, затуляла ухо. Отроку вспомнились ровные и блестящие хозяйкины зубы.

Посудина опустела, и хозяйка отпустила Мальца, отошла. А тот вдруг обнаружил, что тьма вокруг уже и не тьма, а сумрак зеленовато-синий, в котором видятся очертания предметов и фигура ведьмы, испускающая зеленое, как у светляка, свечение. Малец поднял руку, и его рука тоже оказалась зеленой, самосветящейся.

Хозяйка, монотонно бормоча, раскачивалась на одной ноге. Зеленый свет трепетал вкруг нее, наподобие тонкой ткани. Вдруг она подпрыгнула, как укушенная, выхватила невесть откуда бубен, замахала рукой, точно крылом, затряслась. Власы ее вспушились облаком, частый стук пальцев по твердой коже смешался со звяком бубенцов.

– Ой-ба! Ой-да-ба! Гу-у-у! – подвывала хозяйка. – Шемсь, шемсь, хар-хар, у-у-у!

Припадая на хворую ногу, она вертелась и взвизгивала, а зеленый свет мерцал, как крылышки мотылька.

– Кавала, ойба-да, шемсь, шемсь, гу-у-у! И-и-и-и!..

Босые пятки неровно и часто шлепали по полу. Медно рассыпался бубен.

Малец впал в оцепенение. Только глядел, как разгорается в комнате синий навий свет. В нем померкло зеленое свечение тел, зато стала видна сама хозяйка – мертвеннокожая приземистая женщина со вставшими дыбом волосьями, с раззявленным ртом, подпрыгивающая по-птичьи, трясущая телесами. Голос ее выкрикивал неведомые слова, пальцы колотили в маленький черный бубен. Вихрем моталась она по комнате, словно не было лубков на ее ноге, моталась, сотрясалась, ляскала зубами. Малец еле головой успевал вертеть.

А она разыгралась не на шутку. Пихнула Мальца в спину так, что тот слетел с лавки на пол, на карачки. Разбуянившаяся хозяйка перемахнула чрез него, захохотала, вспрыгнула прям на спину Мальца, больно ударив пятами, соскочила, подхватила на ноги, завертела вкруг себя.

А он и вовсе перестал соображать, только кряхтел да охал. Комната вертелась каруселью, хозяйка вопила, бубен тарахтел, свет неведомый горел все ярче…

Хозяйка притиснула Мальца к стене, схватила за подбородок, вздернула его голову вверх, схватила зубами за горло и сжала так, что дыхание остановилось.

Малец затрепыхался, хозяйка разжала зубы, отпустила… и вдруг цапнула, резнула клыками, как собака, прокусив кожу до крови. Малец пискнул, но, прижатый к стене, и ворохнуться не мог. Хозяйка фыркнула, провела языком, широко, от ключицы Мальца до уха, слизнув кровь. И опять подхватила, закружила, заражая своим неистовством. Малец и сам не заметил, как тоже начал покрикивать да попрыгивать в такт рывкам и уханью бубна.

Хозяйка взвизгнула, бросила отрока, прыгнула на лавку, оттуда – на стол, топча остатки снеди, а со стола, растопырив ноги, махнула прямо на плечи Мальца, сжав пятами его бока, а руками – голову. Малец от ее тяжести едва не грянулся на пол, но устоял как-то. А хозяйка заголосила уже обычными словами:

 
Ах конек ты мой конек!
Ладный коник-быстроног!
Острые копытца!
Ты лети как птица!
 

И от ее песни Малец тяжелым прискоком пошел вокруг стола, а хозяйка пинала его, елозила у него на шее, подпрыгивала и распевала.

– На волю, на волю, на вольный воздух! – завопила она, и ошалевший отрок кинулся к двери. Они выбежали в сени, причем всадница едва не расшибла голову о притолоку, из сеней – во двор. Во дворе белый огонь померк, осталось лишь зеленое свечение тел. Разгоряченные подошвы Мальца охладила сырая земля. Медведя во дворе не было, только собаки. Лохматые, ростом с годовалое теля псы с лаем запрыгали вокруг них. Хозяйка вопила и лупила Мальца пятками, и он, тоже войдя в раж, носился кругами, вприпрыжку, оскальзываясь на мокрой земле.

Хозяйка вдруг сиганула вниз. Малец от толчка кубарем покатился по земле, а когда опомнился, то увидел, что ведьма, стоя на четвереньках, совокупляется с кобелем, а второй вертится тут же и тоже норовит пристроиться. Земля под Мальцом раскачивалась, а черепа на частоколе, обернувшись, глядели сверху и смеялись.

Хозяйка вскочила, отпихнула кобеля, подбежала к Мальцу, мокрая, грязная, опять взобралась на плечи, пинками подняла и погнала обратно в дом. Да еще вверх по лестнице. Наверху соскочила, и Малец в изнеможении повалился на пол. Последнее, что услышал, – невнятное скрипучее пение и позвякивание бубна.

Пришел в себя он тоже под скрипучее бормотание. Малец лежал на чем-то мягком, а хозяйка сидела на корточках около. Голая, но тело больше не светилось. Зато горела сальная свечка.

Не переставая бормотать, она запихнула Мальцу в рот кусочек соленого кровоточащего мяса и тут же, приподняв ему голову, влила горького травяного настоя. Малец наконец-то разглядел ее лицо. Нет, не старуха, но и не сказать, что молода. Не красивая и не уродливая. Непонятно какая, но не похожая ни на одну из виденных Мальцом женщин.

От питья Малец опять «поплыл», зато ноги перестали болеть. Хозяйка между тем встала над ним на четвереньки и тихонько заскулила. Мальцу казалось: она раскачивается вместе с полом и комнатой, и только черные затененные глазницы – неподвижны.

Хозяйка на четвереньках же начала пятиться. Отвисшие груди проволоклись по животу и ногам Мальца. Поскуливая и повизгивая, ведьма принялась вылизывать ему пах. Сердце отрока ударило, дважды подпрыгнуло и остановилось. Он перестал понимать: жив или умер. Чувствовал только жаркий мокрый язык да то, как распирает изнутри.

Сердце не билось, но грудь и плечи будто раздались. Малец хотел спросить: что с ним? Но в горле заклокотало рычание. Невиданная мощь толкнула вверх. Малец вскочил… и тут же повалился на карачки. Стоять на ногах стало трудно. Тут Малец глянул на свои руки и ужаснулся. Толстые, как корни старого дерева. Жесткий бурый волос, густой, как мех, ладони – с медвежью лапу. Четырехпалые, с желтыми кривыми когтями. Но все же ладони, а не звериные лапы.

Впереди маячило-белело бабье тело. Оно как-то уменьшилось, умалилось…

Ноги толкнулись сами и бросили вперед. Когти рванули шкуру на полу. Хозяйка обернулась, глянула снизу, из-под руки, и прижалась к полу. Лицо испуганное.

В горле опять родилось рычание, хозяйка поспешно задрала зад, и чужое мохнатое могучее тело рванулось вперед, упало на нее сверху. Окостеневший уд воткнулся с маху, как рогатина. Хозяйка заверещала. И завыла, когда бушующее внутри мохнатого тела пламя скрутилось до копейного жала и выплеснулось красным огнем в самое нутро.

И враз сгинул могучий зверь. Мощь покинула Мальца, он соскользнул с бабьей спины и вытянулся на замаранной шкуре.

Хозяйка тоже легла рядом, повернула к себе его голову, поцеловала мокрыми, солеными от крови губами.

– Бурый, – прошептала она. – Ты – Бурый!

Малец враз ощутил: так и есть. Могутное имя. Страшное. Его.

– Быть те Бурым отныне! – Хозяйка прижималась к нему, ластилась. – Не забудь меня, грозный. Не забудь, кто тебя нарек!

– Нет, – хрипло сказал Малец. Нет, не Малец. Бурый. – Не забуду, тебя, навия. Коли не забоишься.

Кромешница вскрикнула радостно, захохотала, набросилась, затормошила, разожгла и соединилась с ним уже в человечьем облике. Вышло совсем не так, как прежде. Но хорошо.

Однако ж навия баловала его, кормила, поила, плясала для него, уже не хромая, и нога без лубков.

Бурый подивился, куда делась ее колченогость:

– Где ж хромота твоя?

– Нету, избавитель! – Кромешница захихикала, завертелась, а потом зажгла еще целых три свечи. Чтобы увидел Бурый, как помолодела она, и порадовался.

И он порадовался, не зная еще, что взяла навия его юность. Себе взяла. Вытянулась ею вся из-за Кромки, явилась в людской явий мир.

Но после, узнавши, не обиделся. Потому что к тому времени брал то же у других. Научился.

Утром ведьма вывела его к Дедке.

Меньшим показался ему и ведун. Много меньшим, чем ране.

А Дедко ухмыльнулся широко.

– Ну? – спросил.

– Бурый! – сказала ведьма. – Бурый он! Чуешь, старый?

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22 
Рейтинг@Mail.ru