Александр Николаевич Лекомцев
Кикимора – надёжная жена
– Ты что там одурел, старый бес?! Не можешь отшвартоваться, как надо?
– Сейчас причалим и заново отдадим концы!
– У тебя, вообще, Большаков концы с концами не сходятся! – кричали с «Голубя». – Ты не премию получишь, а понижение в должности!
– У нас тут котёнок! – пояснил Большаков через рупор, пришвартовываясь к причалу на малом ходу. – Мы своих в беде не бросаем!
Собственно, ему уже кричали все и не только диспетчер по рации, но даже с берега.
– Да отвяжитесь вы, – тихо прошептал Большаков. – Достали. Развелось начальников!
Он с большим удовольствием и даже с замиранием сердца погладил ладонью мягкую шерсть Пушистого. А хорошо ведь, что всё получилось, именно, так, а не иначе. Но разве можно такое пушистое чудо давить? Никак нельзя.
Городской человек
Аркадий Крапивин решил на субботу-воскресенье махануть из города на отдых в таёжный посёлок Сосновый, сходить на зимнюю рыбалку. Погода ведь почти летняя. Февраль… с потеплением. Почему бы ни слетать, куда следует и желается? Но администрация из управления механизации, да и друзья, и товарищи по работе Стрижов и Маньков прекрасно понимали, что дело тут заключается в корне не в рыбной ловле, а в женщине.
Все ведь знали, что молодой инженер Аркадий Антонович Крапивин летает на самолёте «на рыбалку» каждую субботу, а потом в рабочее время ходит печальный, озабоченный, переживает в себе какую-то трагедию, смешанную, вместе с тем, и радостью. Ведь её тоже от любопытного глаза не утаишь.
– Пусть он на этот раз только на работу не выйдет, – говорил в кулуарах начальник Сергей Серафимович Попов, человек пенсионного возраста, довольно с недобрым отношением к молодым специалистам, – слесарем переведу! И будет, как миленький, в моторах копаться. «Движки» тоже ведь кому-то в порядок приводить надо.
– Крапивин и так в них копается, – возразил главный инженер Иван Иванович Кахнов. – Стоящий специалист. Выгонишь его – на бобах останешься.
– Я уж, как-нибудь, Ваня, сам решу, кого мне казнить, а кого и миловать, – предупредительно заметил Попов. – А выгонять его не собираюсь. Просто забочусь о трудовой дисциплине… в перспективе.
Но Аркадию везло, на работу он являлся вовремя, как штык. Поэтому Крапивин и на сей раз ухмылялся, ровно относился к предостережениям своего шефа, переданным ему через пятое лицо.
Потом он сел спокойно в самолёт и через час уже был в Сергеевке. А там сел на автобус и покатил по февральскому снежку к знакомому домику. Он не сомневался, что Лидия сейчас нетерпеливо смотрит в окно. Проглядела все глаза. Ждёт его всегда и с нетерпением.
«Если бы я однажды в выходные дни не появился в её доме, наверное, для Лиды это было бы большой неприятностью, очень расстроилась бы, – с грустью думал Аркадий. – Но ничего. Квартиру сделаю в городе, тогда и поженимся. Это уж обязательно».
С такими мыслями, мягкими, нежными, Крапивин поднимался на знакомое крыльцо, латанное-перелатанное им уже не один раз. Привычно открыл входную дверь, обитую войлоком и чёрным дерматином. Вошёл. Бросил у порога сумку и, не раздеваясь, поспешил из кухни в комнату.
На письменном столе его ждала записка: «Милый Аркаша! Я знаю, что ты прилетел. Я в соседнем селе Октябрьском, райпотребсоюз (районный потребительский союз) отправил меня в командировку, на ревизию. Закончу все дела и буду к вечеру. Разогрей борщ. Отдохни. Жди меня. Леночка у Агафьевых. За ней не ходи. Когда приеду домой, заберу её сама. Целую и всегда люблю. Твоя Лида».
Сначала он обиделся на всё это. Потом прикинул, что командировка, вполне, естественная штука, и совсем скоро он увидит свою Валентину.
«Ясное дело, – размышлял Крапивин, впиваясь зубами в шмат колбасы, – она инструктор в потребительском обществе, и приходится ей по торговым делам мотаться туда и сюда». Аркадий, в который раз, подумал, что не очень сладко здесь им обоим живётся и Лиде и, особенно, её дочери Леночке. Мать постоянно мотается по командировкам, а дочь то в детском саду круглосуточно, то у соседей обитает.
Чего только Крапивин ни предпринимал, чтобы завоевать авторитет у ребёнка. Подарки Лене постоянно самые разные привозил и сейчас не с пустыми руками явился. В чемодане у него большая «говорящая» кукла. Часто он перед Леной на четвереньках ползал, изображая собаку; бабочек с ней летом ловил… Всё тщетно. Он полюбил эту пятилетнюю девочку всей душой, а вот она его совсем признавать не хочет.
– А мой папа умеет дым из ушей пускать, – с гордостью сообщала Лена, – когда курит. Вот! Ещё у него дым в виде колечек по комнате летает.
– Зато я, вообще, не курю, – немного обижался Крапивин,– и умею…
Так вот часто он ловил себя на мысли, что ничего сверхъестественного он делать не умеет. Не умеет кричать по-петушиному, пить из горлышка бутылки водку, играть на губной гармошке…
– И чего это он от нас ушёл? – удивлялась Леночка. – Телевизор у нас есть, и я у него есть, и мама. А он… ушёл. Совсем ничего мне не ясно.
– Понимаешь, девочка, – стараясь не волноваться, Крапивин неторопливо объяснял. – Твои мама и папа надоели друг другу, устали друг от друга. Поэтому решили разойтись, расстаться. Такое случается и довольно часто.
– Подумаешь! – по-взрослому выразила девочка свои мысли, – сколько людей расходятся – и тут же снова сходятся.
– Не всё так просто. Расти быстрей, Лена! Расти… Когда станешь повзрослее, тогда я тебе обо всём расскажу.
– Хорошо, Крапивин. Вырасту – расскажешь, понял! Чтобы без обмана.
Все эти беседы шли в Лидино отсутствие. Как только она входила в дверь с улицы, Лена начинала говорить совершенно на другие темы: например, о том, как Димка в их детском садике поймал лягушку, а Витька бросил в Димку камень.
Целая цепь коротких воспоминаний промелькнула в мозгу Крапивина, когда он решал, идти или не идти к Агафьевым за Леночкой. Честно говоря, он сейчас бы ослушался Лидию и пошёл бы за ребёнком, ведь соскучился по нему за неделю. Но, почему-то, стеснялся старика Агафьева, добродушного, в общем-то, человека. Как бы дружелюбно этот дед ни беседовал с Аркадием Антоновичем, всё же, взгляд его выражал одно: «Побаловаться к Лидке приезжаешь? Пожалел бы её, пёс».
«Не побаловаться, Пётр Кузьмич, – взглядом отвечал ему Аркадий и мысленно добавил. – Сам ты – пёс». Благодаря такой телепатии, они оба старались, как можно реже встречаться. Поэтому Крапивин, всё-таки, чаще всего, в случае необходимости с сухонькой и маленькой старушкой Варварой Абрамовной. У неё по отношению к нему никаких задних и крамольных мыслей не наблюдалось, ни в чём старушка его в таком… страшном не подозревала.
С минуту Аркадий походил из угла в угол и решил, покуда суть да дело, сбегать на рыбалку, «помахать» немного. Подлёдный лов он любил , и в его распоряжении имелось не менее пяти часов. Валенки в кладовке даже искать не стал. «Обойдусь и в ботинках. Если начну мёрзнуть, то быстро назад прибегу».
Нашёл коротенькие полуметровые, удочки, которые любители подлёдного лова рыбы называют «махалками». Прихватил и старую пешню, можно сказать, трофейную, доставшуюся Аркадию от бывшего Лидиного мужа Степана, отменного плотника и большого любителя поскандалить в большой компании. Крапивин сунул в карман полушубка несколько коробков со спичками. Хотя и не курил, но спички всегда могут понадобиться. Может быть, надо будет и костёр развести. Хотя, вряд ли.
Идти по глубокому снегу было нелегко. На спуске с берега к реке, по пояс с снег провалился, и уже через полчаса почувствовал, что в его широких и огромных ботинках хлюпает вода. Надо было, всё-таки, надень на ноги унты или валенки. Ведь всё это у него есть. Почему он поступил опрометчиво? Куда торопился?
Вскоре Крапивин добрался до своего самого «ловучего», удачливого места, продолбил пару лунок. Очистил ото льда металлическим сачком их ото льда. Опустил в воду две снасти, начал слегка пошевеливать «махалками», чтобы рыба обратила внимание на движение блёсен. Ни одной поклёвки, но одного… подхода. А ноги быстро начали деревенеть от холода.
«Сбегаю вон за ту сопку, – решил он. – Там должна быть ещё одна небольшая речка. Хотя никогда не ходил туда, но чувствую, что она там должна быть». Торопила его и метель, которая начала давать знать о себе, текла под ногами, по льду белыми струйками, лезла за пазуху, под воротник. Да он уже подумывал о том, что надо бы возвращаться назад.
За сопкой не оказалось никакой речки, и за следующей возвышенностью – тоже. В буквальном смысле слова он, пробежав ещё несколько километров, окончательно решил вернуться в посёлок. Но понял, что заблудился, попав в круг сопок. Сквозь пелену ничего не было видно. Крапивин уже не чувствовал пальцев на ногах, они перестали ныть от холода. Это его насторожило. Неужели отморозил?
Аркадий добрался до ближайшего участка тайги, неравномерно раскинувшей свои владения по склонам сопки. Здесь было гораздо теплее, но зимняя стужа, всё-таки, давала о себе знать. Он торопливо начал обламывать ветки маленьких сосенок, делая на снегу мягкий, добротный настил из густой хвои.
Развести ему пришлось два больших костра: один у ног, другой в изголовье. Аркадий засунул ноги прямо в костёр, на ботинках начала лопаться кожа. Пальцы ног постепенно начали отходить, только два из них не чувствовали боли. «Вот и сходил на рыбалку, – с грустью подумал Аркадий. – Надо же так, в трёх соснах заблудиться. Ведь никогда со мной такого не происходило».
Боясь заснуть, он, то и дело, вставал на ноги, приводил в порядок костры, прыгал, кувыркался… И вдруг увидел в шагах двадцати от себя собаку. «Тузик! Шарик! Рекс! – Подзывал её к себе Крапивин. Но она только отошла чуть подальше от костров, не лая, не рыча. Странная собака. И что она здесь делает?
– На, бери! – Крапивин бросил в её сторону кусок колбасы. – Не бойся!
«Значит, где-то люди поблизости, – рассуждал он. – Не всё потеряно».
В надежде, что его кто-нибудь, услышит, Крапивин стал кричать, звать на помощь. Никого. Только метель и то, она не здесь, а там, за лесом. Но тут его осенило. Сама собой пришла из неоткуда страшная догадка, что это, рядом с ним, не собака, а волк. Аркадий приподнялся, поставил перед собой пешню, воткнул в снег. На случай вынужденной самообороны. Хотя и понимал, что обороняться уже не сможет. Да и «собака», оголодавшая, худая, не находила в себе сил для схватки. Но, может быть, и раздумывала.
«Надо идти, – решил он, – надо, обязательно. Пусть темно, пусть метель и я не знаю куда идти, но надо встать на ноги. Иначе – конец!».
…Он уже не шёл, а полз, теряя сознание. Крапивин давно уже потерял рюкзак и пешню. Силы покидали Аркадия. Но его уже давно искали, понимая, что в такую метель может случиться самое неприятное и… непредвиденное. Нашли не сразу, время было упущено…
Когда его обнаружили люди, поднятые ночью по тревоге, он уже не мог даже ползти. Или ему просто так казалось. Аркадий с благодарностью посмотрел на них, и всё поплыло перед его глазами. Очнулся он только в больнице. Пришёл в себя и вспомнил всё, что с ним произошло. Сейчас Крапивин переживал, что, наверное, опоздал на работу.
– Слава богу, – сказал совсем молодой врач, пришёл в себя. Значит, дело пойдёт на лад. То, что ты очнулся, Аркадий Антонович, хорошая новость.
– Сегодня понедельник? – спросил у него Крапивин. – Понедельник или нет?
– Да, понедельник, – немного удивился врач. – Но откуда ты знаешь?
– Я же на работу опоздал, – в сердцах прошептал больной. – Серьёзные неприятности.
– А-а, нуда! – заметил врач. – Сегодня понедельник. Только тогда, когда ты к нам попал, была зима, февраль, а сейчас весна, март. Ведь ты тогда пробыл в тайге двое суток… Потом, здесь, в больнице долго обитал. Да ещё долго у нас тебе придётся гостить.
– Ничего себе! Вот это сходил на рыбалку.
– Ноги мы тебе спасли, с трудом, но сохранили, – виновато пояснил хирург. – А пальцы на ногах почти все пришлось… того, ампутировать. Скажи спасибо своему крепкому организму. Ты, всё же, человек городской, у нас с местными порой и хуже бывает… Вот такие пироги с котятами.
– Надо было мне валенки или унты надеть. Не подумал.
– Все мы задним умом сильны. Потом, знаешь, – не давая ему опомниться, продолжал молодой врач, – я лично бы тебе не советовал никуда отсюда не ехать. Ведь она тебя любит… по-настоящему. Поверь, такая любовь редко случается.
– Я знаю. Но…
– Какие тут могут быть «но». Твоя Лидия всё это время и дневала, и ночевала в приёмном покое, с тобой рядом сидела, когда ей разрешали.
– А что я буду тут делать?
– Как что? Ты же инженер-механик высокого класса. Наша районная «Сельхозтехника» ждёт тебя, не дождётся, когда ты на работу выйдешь. Тебя в производственно-дорожный участок сватают… Говорю, что знаю. Правда, звонили тебе неоднократно из города тоже, с твоего места работы. Тоже ждут, но думай сам.
– Значит, моим пальцам на ногах крышка? – с грустью в голосе переспросил врача Крапивин. – Впрочем, я же знаю об этом. Я предполагал. Ну, и сходил на рыбалку…
Аркадий погрузился в свои нелёгкие думы, провожая взглядом фигуру хирурга, который решил больше не утомлять больного лишними беседами.
Действительно, Аркадию Антоновичу ни с кем сейчас не хотелось говорить. А вот со своей Лидой он бы сейчас с большим удовольствием встретился. Только с ней… Больше ни с кем.
– Две-три минуты, не больше, – услышал из-за двери знакомый голос врача Семён. – И то ведь иду вам на уступку. Пришёл в себя, но пока ещё слаб.
В больничную палату вошла счастливая, улыбающаяся Лидия.
После сезона
Олег Плыжов никогда бы не поверил, если бы ему сказали, что он станет охотником-промысловиком. Думал, что отслужит в рядах Советской Армии и осядет на одном из заводов Хабаровского края, будет токарем. Надо ж кому-то детали вытачивать. Его, как раз, в юности к этому в профессиональном техническом училище готовили.
А он, на тебе, женился. И пошла несуразная и тревожная жизнь на квартире у тёщи, которая только и умела воспитывать и поучать.
– Мила, вполне, за инженера могла замуж выйти, – частенько говорила она, – и с квартирой сразу же, и так далее. А ты – Киря необразованный, пока ещё дождёшься… да ещё с зарплатой, как у ёжика.
«Блатная старуха, – гневно думал Олег. – Слова-то, какие обидные находит».
– Вот так обе на тебя и насядут, и дышать не сможешь полной грудью, – рисовал дальнейшую судьбу Плыжова его бывший школьный товарищ Зиновий Евский. – А через считанные месяцы короед появится, ребёнок, то есть, там уж берегись.
– А что делать? – пожимал плечами Олег. – Жить-то надо как-то. Квартиру бы нам отдельную, так бы и зажили по-человечески… Без постороннего вмешательства.
– Зажили-зажили, – передразнил его Евский и с форсом бросил недокуренную сигарету на асфальт, подмигнул. – А выход есть. На промысел в тайгу пойдёшь, а?
Подумав немного, Плыжов кивнул головой. На этом и порешили. А через неделю они оба шли от незнакомой станции небольшого районного центра к местному госпромхозу (государственное промысловое хозяйство). До посёлка по тайге расстояние было приличным – не менее шестнадцати километров, а по дороге – ещё больше. Так уж сложилось исторически, что районный центр, в силу самых и разных причин, оказался в стороне от станции.
Но время идёт не так уж и медленно, как кажется. Охотничий сезон Олега закончился. Он торопился к семье, к маленькой дочери, которая родилась через два места после его отбытия в тайгу на промысел зверя. Сообщил ему об этом в своё время старик Николай. Специально за этим и ехал к Олегу угрюмый, нелюдимый старик.
Час-другой посидел в зимовье, чаю испил, шкурки соболиные разглядел, сдержанно покритиковал выделку, выкурил две-три трубки табака-самосада. И когда уже встал на лыжи, протянул без лишних слов Олегу телеграмму. Это, видимо, называлось здесь таёжным этикетом.
Вскоре после ухода старика Николая вернулись с глухариной охоты его напарники Евский и Пётр Бетюгов. На восторги Олега его товарищ Евский среагировал весьма определённо, устало сказав, что теперь плакала свобода его друга, девочки и прочая джентльменская жизнь.
На это глухо отозвался Пётр, назвав Зиновия ярко-выраженной дрянью и круглым дураком. Евский, как говорится, в бутылку не полез, ибо откровенно побаивался бородатого Бетюгова, который всей своей интуицией улавливал в Евском личность непорядочную, душонку подлую. Пытался это доказать, но его мало кто слушал.
Порой и старик Николай качал головой, немым видом Битюгову говоря: как бы там ни было, не мужское дело полагаться на одно чутьё и на этом строить определённую картину. Впрочем, он и сам недолюбливал Евского, изо всех сил стараясь не показывать, не демонстрировать своей антипатии.
Но вот сейчас охотничий сезон Плыжова закончился, и он должен был возвращаться домой. Мысли путались у него в голове и, казалось, даже мешали радоваться жизни, подобно мелкому кустарнику под ногами. Но теперь Олег был сказочно богат по его представлениям: в кармане у него лежали деньги, в общем-то, неплохие, честно заработанные на зимней охоте. Он получил их наличными, чуть раньше. Просто привезли их ему прямо в факторию и вручили. Плыжов попросил так сделать, чтобы времени не терять…
Оружие, боезапас и амуницию сдал. Расписался в документах – и всё. Теперь в управление госпромхоза и заходить не надо, трудовая книжка тоже на руках. Всё оперативно и… справедливо.
Сейчас Плыжов радовался весеннему майскому свету, порхающим птахам в ветвях и даже редким змеям, торопливо переползающим заросшую травой тропинку. Был доволен и той самоотверженностью, с какой Евский вызвался проводить до станции бывшего школьного товарища. Зиновий оставался ещё и на лето, и гнать его охотники в три шеи не стали. В общем, парень – примерно… ничего и ясно, что заработать хочет.
А когда он сказал, что проводит Олега до станции, охотники единогласно пришли к выводу, что это по-товарищески и посоветовали ему прихватить с собой карабин на случай критический. Мало ли что. Вполне, есть вероятность столкнуться с медведем, у которого могут в отношении людей проявиться недобрые намерения. Медведей в этих местах немало, почти, как зайцев. Провожатый Плыжова, как бы, нехотя прихватил с собой пятизарядный карабин «СК», небрежно водрузив его на плечо.
Всю дорогу Евский молчал, частенько отставал, иногда внезапно забегал вперёд, как будто, на что-то решаясь. Когда они прошли почти половину пути, то ли шутя, то ли серьёзно попутчик Олега полюбопытствовал, двигая редкими серыми бровями:
– А что ты собираешься делать со своими деньгами?
При этом он нервно облизывал свои синие губы. Они у него, были до смешного тонкими. Почти что, как ниточки.
– Ты же знаешь, – вопрос товарища удивил Плыжова, – это начало кооперативной квартиры, да и моей нормальной семейной жизни вообще.
Олег весело смотрел в глаза своему попутчику, машинально изучая черты его лица. Короткий вздёрнутый нос, плоские щёки и несоразмерный со всем этим мощный подбородок, состоящий, словно из двух собранных половин.
– А я вот получу деньги, – доверительно сообщил Евский, – оптом закуплю побольше пушнины у пропивашек, икры кетовой тоже прихвачу. Потом рвану в Прибалтику или в Казахстан, и оттуда с яблоками или ещё с чем-нибудь для охотников вернусь… Прокручу деньги. Они сейчас играют решающую роль. Навар никогда не помешает.
Вот эту исповедь долгую и не очень приятную слушал Олег, повернувшись к сопровождающему почти спиной, стараясь глубоко не вникать в эту дурацкую философию.
Он наклонился к роднику, набирая во флягу свежей холодной воды и говорил будущему «бизнесмену», что он – чудак. Даже немного посмеивался над провожатым, ведь то, что ты заработал, то твоё, а спекуляция навеки останется… мерзостью, во что бы её ни рядили. Он повернулся к товарищу, чтобы сказать: «Вот это водица!».
Но раздался выстрел. Фляга дёрнулась в руках Олега и начала проливать воду на траву из двух отверстий от пули, пробившей её навылет.
– Ты что, Зиновий?! – закричал Олег. – С ума сошёл? Ты же мог меня убить!
Он ведь и не подозревал о задуманном коварстве своего бывшего школьного товарища.
– Ничего, – отозвался голос провожатого. – Мне деньги твои нужны позарез. А выход только один – убить тебя и спрятать. Всё травой зарастёт…
– Мне умереть не так страшно, – тихо произнёс Плыжов. – За тебя обидно. Ведь ты мим другом притворялся, а сволочью оказался.
– Но ты тоже пойми, Олег. Должен же я как-то жить…
Опущенный ствол карабина «СК» опять приподнялся, как бы, маленьким кружком-глазом глядя на лоб Олега. В обойме у Евского осталось ещё четыре патрона, и промахнулся он только потому, что Плыжов в момент выстрела приподнялся с корточек с наполненной водой флягой. Поэтому пуля, предназначенная для широкого открытого лба Олега, пробила фляжку и рикошетом ушла в сторону.
Плыжов знал, что хотя Евский не очень меткий стрелок, но теперь уже точно оборвёт пулей жизнь Олега. Просто невозможно промахнуться. Но и сейчас Плыжов ничего ещё толком не понимал, даже не успел, по сути, испугаться. Он только удивлённо рассматривал равнодушную рожу своего будущего убийцы.
Раздался выстрел. Момент – и почему-то правая рука Евского безвольно опустилась вниз и выронила карабин. Хватаясь за левой рукой за правое предплечье, он заорал, корчась от боли.
Огромное двуногое существо, обросшее густой бородой, оказалось в один момент между Плыжовым и Евским и схватилось руками за ствол упавшего на землю карабина. Это был Битюгов. Вращая красными, налившимися кровью глазами, он с размаху ударил Евского прикладом карабина по спине, так, что в ладонях остался только ствол.
– Я же тебя предупреждал, – с дрожью в голосе пробормотал Петька, – что это гад! Надеялся тебя убить, а твои деньги переложить в свой карман – и всё шито-крыто. На что надеялся, чёрт его знает!
Они с некоторым отвращением перевязали предплечье раненого. Для этого разорвали майку Олега, ибо Петька ввиду холостяцкой жизни таковую никогда не носил, считая её не обязательной роскошью в тяжёлых промысловых условиях.
Получивший ещё и крепкий удар по спине, Евский, наконец-то, очнулся. Не сразу, но всё вспомнил и понял. Начал просить о пощаде, плакал, вспоминал, якобы, о нелёгком детстве и всякое такое.
– Расстреливать мы тебя, поддонка, не будем, уймись! Хотя стоило бы, – сказал Бетюгов. – Бить тоже не станем, чтобы следствие милицейское в заблуждение не вводить. А уж упекут тебя там… на полную катушку.
– А что Пётр тебя прикладом приласкал, извини, – саркастически и гневно произнёс Плыжов. – Я сейчас и стволом по твоим костям пройдусь. Как же ты мог, Зиновий?
От страха Евский приподнялся, хватаясь левой рукой за поясницу. Бетюгов поспешил предотвратить нежелательные события, сдерживая естественные желания Олега.
– Всё будет по-старому, Олег, по-светлому, – успокоил его Пётр, – тайга обид и подлостей не прощает. Только не думай плохо о нас, о людях. Они здесь не причём. А гады на земле, к сожалению, есть. Правда, в России их не так и много. Но придёт время – раздавим всех.
Не так уж и легко было идти с раненым негодяем в сторону станции. Большое расстояние. Но им повезло. Через пару километров на таёжном профиле им встретился «уазик» охотничьего инспектора Дмитрия Щеглова. Через полчаса они уже были в районном отделении милиции. Конечно, Плыжова и Бетюгова в дальнейшем ожидали неприятные разбирательства. Но, в целом, сезон, у Олега закончился не так уж плохо. Кое-что заработал.
Мужской разговор
Яростно накладывал кирпичи друг на друга Виктор Курапатов. Они даже иногда выскальзывали из рук, некоторые даже разбивались порой, не слушались. Он торопился.
– Не ершись, Виктор! Как ни как, у меня у меня пятый разряд каменщика, – сказал ему старший товарищ по бригаде Тимофей Ларкин. – А ты… мастерок, как ложку с супом держишь.
– Ты, себе трудись, не отвлекайся! – ответил ему Курапатов. – Поменьше разговаривай.
– Я тебе, Витёк, всё это без зла говорю. Опыт и мастерство к людям со временем приходит, и тебе они заявятся в один прекрасный день.
Виктор, плотно сжав губы, работал и бормотал:
– Мы ещё посмотрим, кто – кого! Посмотрим, поглядим!
– Один товарищ тоже вызывал меня на социалистическое соревнование, – работая споро, быстро и качественно, рассказывал Ларкин. – Давай, говорит, кто – кого. Поглядели…
Тимофей стряхнул иней с шапки. Развязал узелок тесёмки и, зачем-то, сосредоточенно повертел её перед собой. Продолжил свой рассказ:
– Поглядели. Так он, опозоренный, уехал со стройки. Рассчитался. Правда, не надо было этого делать. Зависть человеческая – плохой пример. Вот так-то, Витёк.
– Хвалится своими успехами – тоже не здорово.
– Не спорю. Иногда меня заносит, но для пользы дела для желающих стать настоящими каменщиками. Стимулирую…
Не было у Курапатова на Тимофея никакой обиды, ни зла.
Скорей всего в четырёх стенах молодой неуёмной души Виктора гнездились отчаяние, сетование на самого себя. «Он, видишь ли, может, а я, понимаешь, не могу».
– Всё, – выплюнул бригадир сигарету изо рта, очищая мастерком от лишнего цемента последним им уложенный кирпич, – конец работе!
– Это почему? – с досадой потёр пальцами вспотевший лоб Виктор. – Почему конец?
– Потому, что конец, товарищ малец! – съязвил Тимофей. – Рабочий день завершился.
– Хорошо работнули, – заметил бригадир, поглядывая на кирпичную кладку Виктора. – Рекорд дня, как всегда, за Тимофеем Ларкиным.
Виктора слова эти ударили, как палка вдоль спины. Ему казалось, что все вокруг сговорились, что все знали об их негласном соревновании. Вот почему бригадир и сказал «как всегда».
Виктор Курапатов шёл к зданию общежития впереди всех, голова немного кружилась, ноги казались каменными, и совсем не пахло предстоящей субботой. Услышал, что кто-то догоняет его. Оглянулся – Тимофей.
«Сейчас подковырки начнутся, – подумал Виктор. – Ларкин иногда любит над людьми подтрунить».
– Эй, стахановец! Да притормози ты! – сказал Тимофей. – Я же не железный, чтобы за тобой гоняться.
– Ну, чего тебе?
– Ты мне ящик пива проспорил.
– Какого ещё пива? – удивился Виктор. – Ничего того не знаю.
– Почему спрашиваешь «какого»? Да любого! Можно «Жигулёвское», но лучше «Таёжное». Сгодится, на крайний случай, «Рижское» или «Московское». Но «Бархатное» не пью. Не нравится.
– Мне не жалко. Но мы же с тобой не спорили ни на какое пиво и ни на что.
– Значит, в работе от меня отстаёшь, на соревнование собираешься официально вызывать, а лучшего каменщика стройки обижаешь. В принципе, пошутил я, а ты не понял. Я тебя и сам пивом угощу.
– Я тебе лучше коробку самых лучших конфет принесу. У тебя зубы случайно не больные?
Тимофей опешил. Встал, как вкопанный. Хлопая густыми, почти белыми ресницами, он смотрел на Виктора, ничего не понимая. Чего это Виктор бесится?
Потом Ларкин зачерпнул рукой горсть снега, слепил его в комок и начал рассеянно тереть им губы.
– Да пошёл ты! – вырвалось у Тимофея. – Я к тебе, как к человеку, а ты… Пацан ты, вот кто. Шуток не понимаешь. Причём здесь пиво?
Виктор тоскливо посмотрел вслед удаляющейся фигуре лучшего каменщика участка, да и, вообще, стройки. Закурил. Постоял немного в раздумье и направился к себе, в общежитие. Но так и не дошёл, до его входа. Сошёл с утоптанной снежной тропы и побрёл в сторону дома, где жил Ларкин.
Конечно, Тимофей его теперь на порог своего жилья на порог не пустит, скажет: «Обидел ты меня, такого человека». Вообще, никогда не поймёшь, когда он шутит, а когда говорит серьёзно. А так… компанейский парень, интересный. У него море друзей и девчонки к нему неровно дышат. Выставит он Витьку ласково за дверь и ещё вслед крикнет:
«Покажи мне такого человека, который не уважает старших, и завра же не выйду от отчаяния на работу!». Виктор возразит: «Я же уважаю». Что на это скажет Тимофей, интересно? Впрочем, ясно что, он с издёвкой поинтересуется: «А ты уверен, что ты человек?».
«Нет! Я, всё равно, к нему пойду, – решил Курапатов. – Что там мудрить? Поговорить надо, обсудить их дальнейшее соперничество в труде».
Тимофей обитал в трёхэтажном благоустроенном доме, в однокомнатной квартире. Здесь, в тайге, да и во всём строящемся леспромхозе – это пока была великая роскошь. Но всё и у всех здесь со временем будет. Многое предстоит ещё построить. А молодёжь, в основном, приехала сюда по комсомольским путёвкам, как и он, Виктор Прохорович Курапатов. Но жил он неплохо, как и многие, в большом каменном трёхэтажном общежитии. Правда, немало молодых строителей пока что обитали в деревянных бараках, без всяких удобств.
Но ведь посёлок строится, значит, всё и у всех будет. Ему тоже квартиру выделят, когда он на Лике Новайко женится.0бязательно так всё и будет, дети у них появятся, как минимум, двое.
Он постоял несколько минут на лестничной клетке, потопал от волнения ногами, стряхивая с валенок снег, позвонил в дверь.
– Нельзя, нельзя! – закричал Тимофей, высунув голову наружу. – Подождите!
– Как нельзя и почему? – удивился Виктор. – Что такое?
– А, это ты! – успокоился хозяин дома. – Проходи! Сейчас кофейку заварим. Я, понимаешь, думал, что подруга моя. В одних трусах, понимаешь, не резон встречать гостей, и ноги у меня кривые.
Курапатов, сняв валенки, прошёл в комнату.
Вспотев и даже немного захмелев от густого чёрного кофе, Тимофей доверительно сообщил:
– Знаешь, Витёк, а мы с тобой соперники не только там, на стройке, но, получается, что и в жизни.
– Это как? – перемалывая зубами конфету-ириску, заулыбался Витька. – Как это… в жизни?
– Лика Новайко, что с нами на кладке работает, частый гость моей… пещеры.
– Врёшь! – закашлялся Витька. – Не говори о ней так!
– Хорошая она, порядочная, успокойся, – вздохнул Тимофей, – и люблю я её. Наверное, больше, чем ты. Правда, мне проще, ведь я особо виду не подаю.
Витьку от такой новости оглушило.
Говорить он ничего не мог, только слушал, а скорее, смотрел, как его собеседник жестикулирует руками. Разве Лика не гордая? Да, если бы она сказала ему, Витьке… Ох, что тут говорить.
– Хочешь, после этого случая я ей выскажу начистоту? – клятвенно пообещал Тимофей. – Всё выскажу…
– После чего? – не понял Витька. – Что выскажешь?
– Ты что, уснул, что ли, – обиделся и почти возмутился Ларкин. – Почему меня не слушаешь?
Он долго копался в тумбочке, расшвыривая по полу журналы и газеты, наконец, достал из самого дальнего угла небольшую стопку бумаг.
– Зачитывать вслух или на слово поверишь, – закатив к потолку глаза, спросил Тимофей. – Тут вот все твои записки, стихи, которые ты ей посылал по почте.
– Почему они здесь?
– Она мне все небылицы в дом несёт, чтобы, говорит, ценил и любил, хоть немного. Но твои записки я сберёг, – Ларкин от волнения учащённо дышал, а вот всех остальных… парней и мужиков- нет. Правда, от них посланий было поменьше…
