Александр Прозоров
Молот Одина
© Прозоров А., 2016
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
* * *
Пролог
Тесовая дверь распахнулась, и в просторную горницу, деревянный потолок которой подпирался в центре толстым резным столбом, а бревенчатые стены закрывала темно-бордовая кошма, вбежала пожилая женщина в изрядно потертом сарафане из тонкой сыромятной кожи, с серебряными кольцами на висках и в легкой шапочке с наушами, из-под которой падала на спину толстая, но уже почти седая коса.
– Богиня, Репка-свечница утопилась!
Сидящая на высоком кресле Макошь, молодая кареглазая и круглолицая женщина, чью голову венчал усыпанный жемчугом кокошник, а крупное тело плотно облегала мягкая бирюзовая замша, лишь на плечах замененная шелковистым мехом песца да прикрытая россыпью золотых пластин на груди, резко поднялась, взмахнула рукой:
– Ступайте! – и стремительно скрылась в дверце возле трона.
Мелкие седовласые старушки вострухи – духи-защитницы дома – мигом попроваливались сквозь плотно сбитые доски пола. Остальные оставшиеся в комнате женщины неуверенно переглянулись.
– Чего там, Ласточка? – спросила одна.
– Потом! – отмахнулась тревожная вестница и нырнула вслед за повелительницей.
Макошь миновала одну светелку, другую, повернула и оказалась в комнатенке, единственным украшением которой было огромное – в рост человека – овальное зеркало из черного, как ночь, обсидиана. Богиня на миг замерла, чуть приопустив веки, потом вдруг резко наклонилась вперед, погрузив обе руки и голову в полированный камень, тут же откинулась назад – и выдернула из черноты девушку в мокром платье.
Ее добыча распласталась на полу, натужно кашляя. А Макошь невозмутимо сняла кокошник, внимательно осмотрела его, что-то сдула, пригладила волосы, стряхнула с ладони несколько капель:
– Хорошо… Почти не намокла. – Она вернула украшение обратно, с некоторой брезгливостью глянула на распластанную жертву, кивнула: – Сказывай, Ласта…
Имя Ласточка, данное когда-то маленькой девочке, а ныне пожилой вестнице, и вправду уже давно не подходило. Посему служанка никакой обиды на снисходительное прозвище не выказала, торопливо заговорила:
– В людской мы были, богиня… Ну, поручения нам раздавать стали… К свадьбе готовиться то есть. Репа же, смотрю, руки к губам вскинула, и глаза намокли. И зараз: шасть к дверям! И слышно – побегла. Мне сие странным показалось, я из людской вышла да на башню привратную поднялась, к караульным. Оттуда, знамо, весь двор виден. Глянь, а она не к себе в мастерскую, а за стену выскочила и к реке. И с мостков, с коих белье полощем, в воду кинулась! Коли в одежде-то, так, знамо, не купаться? Там, правда, мелко, по пояс. Она дальше к стремнине пошла, на глубину. Я же к тебе…
– Ты молодец, Ласта, я тобой довольна, – величаво кивнула Макошь. – Коли спросит кто, отвечай, что я тебя сюда не впускала и о судьбе служанки сгинувшей ты ничего не ведаешь.
– Воля твоя, богиня, – склонилась в низком поклоне женщина, вышла из комнаты, притворила за собой дверь.
А правительница поджала губы, снова опустив взгляд на лежащую перед ней мокрую девушку.
– Значит, при известии о свадьбе моего сына ты решила утопиться? – задумчиво произнесла она. – Интересно, как ты выражаешь радость за своего господина!
Богиня толкнула тяжело дышащую жертву ногой в плечо, опрокидывая на спину, погладила ладонью себя по волосам, вытянула из-за спины косу, сняла вплетенную в ее кончик жемчужную нить, повесила ее на средний палец раскрытой правой ладони, провела над телом. Возле низа живота нить крутанулась.
– Какая невероятная преданность, Репа! – покачала головой Макошь. – Посвятить моему сыну всю себя без остатка. И как давно вы с ним совокупляетесь?
– Прости меня, великая богиня… – прошептала девушка.
Правительница провела над ней ладонью еще раз, покачала головой:
– Нет, распутница, простым прощением ты уже не обойдешься. Вставай!
Служанка поднялась. Замерла, понурив голову. Выглядела она довольно жалко: сарафан обвис, по всему телу налипла ряска, на ногах повисли водоросли, в волосах запутались какие-то букашки. Ни дать ни взять – утопленница, вылезшая в лунную ночь погреться о живую плоть. Богиня протянула руку в ее сторону, резко сжала пальцы. Девушка охнула, застонала. Ее ступни оторвались от пола, и теперь несчастная растерянно перебирала руками и ногами в поисках опоры. Макошь взмахнула рукой, отправляя ее в зеркало, и тут же нырнула следом сама.
По ту сторону вулканического стекла обнаружилась каменистая прогалина, окруженная многовековыми соснами. Деревья стояли редко, и между стволами, в какую сторону ни посмотри, можно было различить только воду. Они находились на острове.
– Ты хочешь заточить меня здесь, богиня? – зябко поежилась девушка.
– Вижу, ты набралась храбрости, моя маленькая Репка, – скривилась правительница. – Смеешь задавать вопросы своей госпоже?
– Если я все равно умру, чего теперь бояться?
– Ты не умрешь, – покачала головой богиня богатства. – И не вздумай броситься со скалы! Я упрежу Мару, что не желаю твоей смерти, и она не примет твою душу. Ты все равно останешься жива, но в искалеченном теле.
– Это моя кара, богиня? Вечная жизнь?
– Хватит стенать, Репка, – поморщилась Макошь. – Ты станешь смотрительницей в моей священной роще. Вернее, в моем священном лесу. На моем священном острове. Это озеро Нево, любимое штормами, самая его середина. Здешние острова – это просто скалы, с воды на них не забраться. Но пригляд все же надобен. Мало ли что? Не хочу ощутить, как погибают мои олени.
– Но как здесь можно жить? – неуверенно переспросила служанка.
– Зенка считает, что неплохо, – одними губами улыбнулась женщина. – Вон она идет!
На тропе показалась фигурка в меховом плаще с капюшоном. По мере приближения стали различимы черты лица маленькой морщинистой старушки, которую можно было бы принять за воструху или травницу – да только духи домов и леса никогда не стареют, а духи полей никогда не мерзнут.
– Рада видеть тебя, сестра! – без особого преклонения поздоровалась с богиней старушка и сложила ладони на животе. – Что-то одета ты невместно, не по нонешней погоде.
– Я ненадолго, сестренка. – Макошь толкнула девушку вперед: – Вот, прими, к делу приставь. Здесь она себе всяко лишнего не позволит.
– Великие небеса, да ты же вся мокрая! – всплеснула руками Зенка. – Беги в избу, девка, а то простудишься! Вон, вниз по тропе, там увидишь. Одежку свою там сразу сбрось да в одеяло завернись и на печь забирайся. Поутру топила, еще горячая.
Два раза повторять не пришлось – порядком озябшая Репа припустила в указанном направлении.
– Я хочу, чтобы она была в тепле, в сытости и родила здорового мальчика, – тихо распорядилась гостья. – Однако спуску ей не давай. Пусть не догадывается, какую ценность для меня представляет.
– Она зачала от бога? – сразу сообразила смотрительница рощи.
– В нашем роду с каждым поколением рождается все меньше и меньше детей, – вздохнула правительница. – Ребенок, появившийся у братьев или сестер, вызывает уже не отраду, а зависть и беспокойство. Тем более – мальчик. Не хочу, чтобы о малыше этой сомлевшей пред господином дурочки узнали другие семьи. Мало ли что? Здесь же она будет в безопасности.
– Дети смертных чаще всего рождаются без дара могущества, сестра. Посмотри на меня. Я есть простая смертная. Хотя у нас с тобой общий отец.
– Я не жду от глупышки многого, Зенка, – пожала плечами богиня. – Но ведь случаются и потомки, превосходящие отцов! Узнаем, когда родится.
Макошь обняла старушку, повернулась ко вмурованному прямо в скалу высокому обсидиановому зеркалу и шагнула в его черноту.
В зеркальной светелке правительницу уже ждали. Суетливая воструха, ростом немногим выше пояса хозяйки, наряженная в расшитое костяными шариками платье, несколько раз торопливо поклонилась:
– Ладья по Сухоне поднимается, богиня, с крестом алым на парусе и песьей головой на носу. Вестимо, гости с Двины.
«Интересно, отчего вострухи всегда старые и морщинистые, но дряхлыми никогда не бывают? – подумалось Макоши. – Они словно сразу рождаются древними в темных углах и подклетях новых домов, со временем становясь лишь крепче. Неужели молодеют? И обретают юность лишь тогда, когда избы начинают ветшать?»
– Вот-вот до причалов доберутся, богиня, – тревожно зашевелила губами воструха. – Велишь встретить?
– Крест и песья голова? С Двины? – переспросила Макошь. – Не иначе Стрибог с Немизой явились. Братик не любит ходить через зеркала, вольный воздух для него милее дома. Проверь, готовы ли их светелки? Пойду обниму родичей на причале.
И женщина решительно толкнула створку дверей…
Дворец великой богини, хозяйки Вологды и Славянского волока, повелительницы богатств и доходов, сильно отличался от домов обычных славян. Если простые смертные жили целыми поселками в одном или нескольких длинных бревенчатых домах, вовсе без окон и с одним очагом на всех, с земляным полом, застеленным лапником и шкурами, – то хоромы Макоши возвышались на каменной подклети и поднимались аж в три жилья – одно поверх другого. Слюдяные окна были окружены резными наличниками, крышу в два слоя покрывал толстый тес, черный от пропитавшего древесину дегтя; ступени, резные столбы и поручни высокого крыльца отливали желтым блеском от нескольких слоев олифы, закрывавшая стены чешуя остроконечной дранки была крашена в разные цвета и придавала дворцу радостный вид.
Обычные смертные топили дома по-черному, костром в очаге – дворец же обогревался горячим воздухом, идущим по коробам от подклети с большой печью; обычные смертные прятали хлеб, ячмень, овес в тайных глиняных ямах – а у богини все это хранилось в высоких амбарах. Смертные сберегали репу, свеклу, морковь в буртах – на дворе Макоши для всего этого имелся погреб; обычные славяне солили мясо в бочках, вялили и лишь на зиму морозили в корзинах – у богини же был выкопан ледник, сохраняющий продукты свежими в любую жару.
Все сие богатство хранила от опасностей высокая, в четыре человеческих роста, крепостная стена с четырьмя смотровыми башнями, окружающая дворец и все его амбары, мастерские и склады.
Многочисленная дворня богини жила побогаче простых смертных. Составленная из крепких рубленых клетей крепость имела достаточно комнат, чтобы каждая семья могла занять свою светелку. В Вологде только юные слуги да старые девы и одинокие бобыли жили в общей на всех людской, завидуя любящим парам, давшим друг другу клятву верности. Надежная стража, крепкие стены и близость могучих богов даровали безопасность, а обширные погреба и амбары позволяли не знать голода. Посему больше всего на свете обитатели Вологды боялись прогневать Макошь и быть изгнанными в обычную, бедную и голодную жизнь – и их преданность и услужливость правительнице воистину не знали границ.
– Хорошего дня тебе, богиня! Радости и мудрости, богиня! Здравия тебе и счастия, великая Макошь! – Дворня, бросая все дела, издалека кланялась своей повелительнице. – Долгие лета!
Хозяйка Вологды – статная и широкобедрая, высокая, белокожая, с толстой русой косой, осыпанная жемчугом и золотыми пластинками, с окрашенными в золото длинными ногтями, – уверенным шагом прошла через двор, миновала распахнутые ворота, спустилась к реке, ступила на причал, набранный из полутеса. И поспела как раз к тому моменту, когда к причальным быкам подвалила огромная – никак не меньше полусотни шагов в длину и двух десятков в ширину – расписная крутобокая ладья. Еще до того, как проворные корабельщики успели сбросить сходни, в воздухе мелькнула неясная тень, в лицо правительницы ударил ветер, и перед Макошью возникла совсем еще юная пара.
Все богини славян пребывали в состоянии вечной молодости, а боги – мужской зрелости. И только Стрибог выбрал для себя безусую юность, представая перед людьми в облике розовощекого кудрявого паренька. Супруга повелителя ветров была ему под стать – тоже курчавая и светловолосая, голубоглазая Немиза выглядела лет на шестнадцать, не более. И кто бы мог подумать, что за минувшие полтора столетия она успела родить мужу аж троих сыновей?
«Трое сыновей и ни единого внука…» – мысленно уточнила Макошь, широко улыбнулась и раскинула руки:
– Рада видеть тебя, брат мой!
– И я соскучился по тебе, сестренка, – обнял богиню юноша. – Надеюсь, мы тебя не очень стесним?
– Ну что вы, какое стеснение… – тихо засмеялась Макошь, отпуская Стрибога и обнимая его жену. – Гостям я всегда рада, да токмо родичи завсегда лишь на самое торжество через зеркало являются, а ночевать через него же домой сбегают. Так что комнаты токмо вам да Трояну надобны. Он тоже с зеркалом не в ладах.
– Да, забавно. – Стрибог издал короткий смешок. – Повелитель времени и пространства никак не научится оное пространство одолевать. И где он ныне?
– В святилище. Возносит молитву сам себе, – ответила богиня и отступила. – Чем удивляешь в сей раз? Сказывай сам, все равно ведь не догадаюсь!
В отличие от прочих сварожичей Стрибог любил путешествия в дальние неведомые края и возвращался неизменно в странных одеждах из неизвестных материалов. Вот и сейчас он был в длинной, очень тонкой и белой рубахе, из-под которой выглядывали заправленные в сапоги штаны, а Немиза – в платье, собранном из тонких алых нитей.
– Рубаха из египетского льна, штаны из кашмирской шерсти, платье же из крапивных нитей, – с удовольствием поведал вечный странник. – В жаркую погоду сии тканые наряды куда приятнее наших кожаных…
Однако поболтать вдосталь хозяйке с гостями не удалось. К причалу подбежала великовозрастная Ласточка, сообщила:
– Шум в светелке зеркальной, богиня!
– Прости, брат, нужно встречать гостей, – виновато развела руками правительница и направила палец на служанку: – Проведи гостей в их покои, Ласта, и останься при них, выполняя все пожелания. Дозволяю тебе повелевать от моего имени, коли в сем возникнет нужда для твоей службы.
– Благодарствую за доверие, богиня, – склонила голову женщина.
Макошь не ответила, торопясь обратно в крепость. Быстро поднявшись по крыльцу, она пробежала через нарядные горницы – и в комнате с троном застала сразу нескольких гостей: тощего огненно-рыжего Хорса с густой и курчавой русой бородкой и низкорослого рыжебородого крепыша Перуна, бреющего голову наголо, могучего Даждбога в выбеленной куртке и штанах, превышающего всех вокруг на голову, а рядом – круглолицего смешливого Коляду, лохматого и седобородого. Жены гостей – пышнотелая Додола и стройная большеглазая Жива, смуглая бледногубая и тонконосая Среча, угрюмая Карна уже успели затеять о чем-то горячий спор, сути которого хозяйка уловить не успела.
– Прошу простить, что с запозданием… – начала было Макошь, но дверь возле трона распахнулась, в комнату ввалился Похвист, белокожий и совершенно седой, с белой бородой, одетый в плотно облегающую грудь кожаную кирасу и толстые штаны из серого войлока.
– Нешто с поля брани? – удивился Перун.
– Насилу волков от Бярмы отогнали, – вздохнул сын Стрибога.
– А чего меня не позвали? – возмутился рыжебородый.
– Кабы знать, что кинутся, всех бы собрал…
И опять распахнулась дверь, впуская остроносого мужчину с черными глазами и ярко-пунцовыми большими губами, чернобородого и черноволосого. Следом скользнула женщина в длинном черном сарафане, очень похожая на спутника, но все черты ее лица были куда тоньше и острее. Тонкие пунцовые губы, узкий подбородок, точеный нос, собранные в косу смолистые кудри. Карачун и Мара, бог зла и богиня смерти.
– Мои поздравления, великая Макошь, – склонил голову Карачун. – Свадьба сына – это важный день для любой матери. А почему я не вижу твоего супруга, премудрого Волоса?
– Он на наволоке, за городом, – ответила хозяйка. – Готовит пир для смертных и развлекает скифских послов. Они, как вы знаете, теплым домам предпочитают походные шатры.
– Тогда и нам туда надобно, – решил Карачун. – Хозяину компанию составить да со стола чего-нибудь сжевать, пока не началось. Пока еще до пира дойдет!
Остальные боги согласно закивали и потянулись к парадным дверям. Макошь собралась было их проводить – но дверь возле трона снова распахнулась. Гости продолжали прибывать. Световид и Триглава, Ситиврат и Дива, Крышень, Зимун, Ярило…
– Мама, где она?! – вбежал через парадные двери выхрастый парень лет семнадцати, кареглазый, веснушчатый, тощий и длинный, еще не успевший нарастить настоящего мужского тела.
– Ты о ком? – с тревогой посмотрела на проход за троном правительница.
– Она жива, я знаю! – Паренек раскрыл кулак, и богиня увидела камушек янтаря с коричневой каплей в серединке. Камушек оборачивали несколько витков тонкой мохнатой нити. – Видишь, он без трещин!
– Амулет любви, – поморщилась Макошь. – Какая досада… Придется найти и отобрать.
– Верни ее, мама!
Женщина опять опасливо глянула на ведущую к зеркалу дверь, схватила сына за руку, увела в соседнюю светелку, толкнула к окну:
– Нешто ты обезумел, Орей?! Ты забыл, что есть бог и сын богов? Половина твоей силы не в крови, сын! Могущество богов набирается из молитв, кои стекаются, как малые ручейки, в наши руки, дабы стать могучим потоком, каковым мы направляем дожди и судьбы, из какового черпаем силу и бессмертие! Ты же бесчестишь смертную девку, как перепивший меда бортник! Кто после этого станет приносить тебе требы? Кто станет тебе молиться?
– Я не бесчестил ее, мама! Мы любим друг друга!
– Еще того хуже! – всплеснула руками женщина. – Ты же бог, Орей! Ты понимаешь это? Ты бог!!! Смертные должны смотреть на тебя, как на великое, непостижимое, недоступное существо! Если ты кувыркаешься с их дочерьми и подругами, если пьешь с ними за одним столом, споришь или советуешься с ними, они начинают принимать тебя за равного. И это все, это смерть! Хуже того, это ничтожество! Смертные перестанут отличать тебя от обычных деревенских знахарей. А уж про молитвы можешь и вовсе забыть. Ты не имеешь права нисходить до смертных, Орей! Тебе надлежит касаться только равных!
– О нашей любви никто не знает и не узнает никогда, – упрямо набычился парень. – Просто верни ее. Я хочу, чтобы она была рядом.
– Рядом с тобой будет Ящера, дочь праматери скифов Табити, ты забыл? Через час твоя свадьба!
– Я знаю, мама, этот союз очень важен для тебя, для всей нашей земли. – Парень сглотнул, и на лице его выступили капельки пота. – И я не отказываюсь от него, хотя Ящера, сказывают, ужасно уродлива. Но я хочу, чтобы Репа была рядом!
– Еще не успев жениться, ты уже замыслил измену, Орей? – гневно повысила голос Макошь. – И думать о сем забудь! Ты хочешь прогневать Табити, разозлить скифов, пустить прахом все мои старания?! Все, забудь про свою Репку раз и навсегда! Больше ты ее не увидишь! Никогда в жизни! Пора становиться взрослым! Ящера не уродлива, она богиня во втором поколении, и все свое семя ты обязан отдать ей! Пусть ваши дети унаследуют всю вашу силу, и твою, и ее!
– Верни мою любимую, мама, или свадьбы не будет, – тихо и мрачно ответил паренек.
– Забыл, с кем разговариваешь?! – Богиня влепила сыну звонкую пощечину. – Родительской воле перечишь?! С отцом и матерью спорить посмел?! Закрой свой рот, убирайся и одевайся в праздничные одежды! Сегодня в полдень ты породнишь нас со скифами, скрепив союз великих богов! Такова воля батюшки твоего, могучего Волоса, и моя!
– Верни мне Репу, мама, – тихо, но упрямо ответил Орей. – Ты еще успеешь.
Только после этого он развернулся и ушел, громко топая по скрытым коврами доскам пола.
– Что за дети ныне растут? – недовольно покачала головой Макошь. – Одно баловство на уме. Ни о будущем не думают, ни о делах насущных, ни о долге своем пред родом и домом. Пока не рявкнешь хорошенько, ничего делать не хотят!
Она вернулась в тронную палату, поклонилась поджидающим там низкорослому чернобородому толстячку, голубоглазому крылатому псу и стройному мужчине с длинной тонкой бородкой, заплетенной в косицу:
– Рада видеть вас, гости дорогие! И тебя, Чур справедливый, и тебя, Семаргл крылатый, и тебя, Усень добродушный! Прошу всех к наволоку у Сухоны пройти. Там торжество главное ныне случится. – Правительница хлопнула в ладони, кивнула появившейся рядом вострухе: – Передавай мои извинения всем, кто явится позднее, добрая помощница. Похоже, на главное торжество они опоздали.
Богиня поджала губы, раздумывая над чем-то, кивнула и вышла вслед за развернувшей пестрые широкие крылья собакой.
Обширный наволок, раскинувшийся чуть выше по течению, между стенами Вологды и поднимающейся в полуверсте дубравой, каждую весну затапливался половодьем. Когда по колено, а когда и на полную сажень, скрывая человека с головой. Посему здесь никто никогда не строился, и гуляний никаких на вечно сыром лугу не случалось. Разве токмо русалки, каковым именно вода и требовалась. Скот сюда тоже не выгоняли, дабы грязь копытами не месил, а зеленую траву несколько раз за лето просто скашивали, сметывая в стога для долгой зимы.
Однако здесь, у самого берега, росло несколько высоких и густых ракитовых кустов – прочные и гибкие ветви которых издавна символизировали крепость брачных уз. Когда зашла речь о свадьбе, Волос сразу вспомнил о сем ровном, просторном и чистом месте, никогда не знавшем навоза. Лучшего места для торжества трудно и придумать! А что до сырости – так после двух недель сплошного зноя, вызванного богами, наволок успел не просто просохнуть, но и затвердеть.
И вот теперь луговина была заставлена шатрами, перетянута пологами, перечерчена столами, а один из кустов – перевязан цветными лентами, украшен костяными амулетами, а вокруг него лежали цветастые скифские ковры. И над всем этим витали едкие запахи жареного мяса, ароматы пива и меда, сладость фруктов, кисловатый дух моченых яблок и квашеной капусты.
Мужчины оказались верны себе – нашли общий язык возле бочонка со стоячим медом, зачерпывая из него хмельной напиток и пуская ковши по кругу, не делая разницы между богами и скифскими послами.
Впрочем, степняки и без того мало отличались от властителей лесистого севера: тот же рост, та же белая кожа и большие глаза, те же богатые одеяния и такие же украшения из приклепанных золотых бляшек и нашитых костяных шариков. Разве только подбородки у скифов были бритые да ножи на поясах висели не железные, а бронзовые.
Женщины разбились на несколько кружков, болтая и подъедая с деревянных блюд спелую вишню и привезенную степняками сладкую, как мед, желтую сочную курагу.
Отсутствовал на торжестве только главный его герой – младший сын Волоса и Макоши Орей.
Богиня медленно пошла между столами, обдумывая возможные способы привести сына в чувство, но тут среди гостей пронесся шепоток, хозяйка оглянулась и облегченно перевела дух: ее сын в сопровождении двух столь же молодых, как он сам, слуг вышел из ворот. Замшевая куртка жениха была украшена скупо, но изящно: тремя линиями золотых клепок поперек груди. Пояс светился янтарными накладками, на штанах висели кисточки из соболиной шерсти, на синих сапогах вышиты руны с защитными заклинаниями.
«А он красив!» – с гордостью подумала Макошь и повернула голову к мужчинам.
Впрочем, муж и без нее понял, что настала пора начинать торжество, сказал что-то скифам. Послы бросили ковш в почти уже опустевший бочонок, ушли в центральный шатер. Волос же направился к украшенному ракитовому кусту. Здесь супруги встретились, взялись за руки.
Степные послы торжественно вышли из шатра – старший из них нес в сложенных ладонях небольшой огонек. Опустившись на колени перед заготовленной кучей хвороста, скиф зажег от спрятанной в руках лампады нижние ветви, и пламя с громким хрустом стало разбегаться во все стороны, быстро обращаясь в ревущий огненный столб, дохнувший жаром далеко в стороны.
Орей наконец-то добрел до родителей.
– Молодец, сынок, – похвалил его Волос, взял за плечи и поставил перед собой.
– Где она, мама? – через плечо оглянулся на Макошь паренек.
– Жаждешь испытать силу моего гнева?! – скрипнула зубами богиня. – Молчи и делай, что положено!
– Я хочу ее видеть!
– Заткни свой рот, щенок! – сжала кулак правительница. – Токмо попробуй ослушаться! Изведу!
– Вы о чем? – удивился Волос, но ни жена, ни сын ему не ответили.
Между тем пламя костра внезапно обрело формы человеческого тела, мелко задрожало и выпустило из себя женщину в длинном платье с очень широкой юбкой. Правильные черты чуть продолговатого лица, зеленые глаза, высокий золотой кокошник с самоцветами на прямых волосах соломенного цвета… Все бы ничего – вот только из-под просторной юбки то и дело выглядывали глазастые головы крупных гадюк, что несли на себе тело праматери всех скифов.
С собою, обнимая, Табити вывела из огня невысокую девушку лет пятнадцати. Несчастная приволакивала кривые ноги, загнутые ступнями внутрь, лицо ее покрывало множество темных пятнышек, подозрительно смахивающих на чешуйки. Похоже, что слухи о «красоте» Ящеры, дочери богини Табити, истину ничуть не преувеличивали. Но как бы то ни было – она являлась богиней, мало уступающей матери в своей силе.
Скифы, все как один, опустились на колено и склонили головы.
– Мир и богатство дому сему! – произнесла праматерь воинственных степняков. – Пусть будут покойны его ночи и обильны чресла его обитателей!
– Мира и мудрости тебе, великая богиня Табити! – ответствовали ей Волос и Макошь. – Благодарим тебя за добрые слова и щедрые пожелания, да воплотятся они в жизни нашей. Какой добрый случай привел тебя к нашему порогу?
– Хожу с сокровищем великим, добрые хозяева. Ищу ему приюта, прочной крыши и горячего очага, ибо мне богатства сего уже не удержать, самой не приумножить.
– Есть у нас и сторож добрый, великая богиня, и крыша крепкая, и очаг горячий, – ответил скотий бог. – Да токмо разве сокровище не в амбаре прячут, не в сундуках хранят, не в погребах укрывают?
– Истинное сокровище не в темноте страж мудрый держит, а всего себя ему посвящает, губами своими греет, лаской ладоней тешит, дыханием нежит и за то радость великую имеет и прибыток таковой, что златом и стадами измерить не получится.
– Найдется у нас страж зело старательный для сокровища такого, – пообещала гостье Макошь. – Глаз ни на миг не отведет, из объятий ни на миг не потеряет. Днем налюбуется, ночью согреет. Отдай свое богатство нашему сторожу, он его приумножит!
– Посулы сии заманчивы, да есть ли в них правда? Покажите нам стража сего! Может, сокровище и согласится…
– Стражу сему Орей имя. – Волос положил ладонь на плечо сына и чуть подтолкнул его вперед. – Он готов ценность великую холить и беречь.
– Экий славный воин сторож Орей, – улыбнулась одними губами змееногая Табити. – Пойдешь ли ты в его сокровищницу, драгоценная моя Ящера?
– Пойду, матушка, – проковыляла на два шага ближе к пареньку невеста.
– А ты, сын мой Орей, примешь ли столь великий дар от гостьи нашей, великой Табити? – спросил Волос.
Паренек снова глянул на Макошь, одними губами спросил:
– Где она?
Богиня богатства в ответ сделала большие глаза, стиснула зубы и кивнула на гостей.
Орей оскалился, повернулся к женщинам и решительно мотнул головой:
– Нет, отец, не приму! Пусть обратно свое чудовище забирает!
Над наволоком повисла гнетущая тишина.
– Мама? – жалобно выдохнула юная девушка, обернувшись к родительнице.
– А-а-а-а!!! – утробно взревела Табити, вытянула руку, и глаза ее сверкнули. Послышался треск, появился сухой запах, словно от близко выбитого половика. Взметнулся вверх подол, выпуская змей, богиня подхватила дочку и стремительно скользнула обратно во все еще пляшущее пламя костра.
Далеко не сразу собравшиеся поняли, что именно произошло, пока кто-то не выкрикнул:
– Она убила Орея!
Несостоявшийся жених, стоявший между родителями и костром, больше не был ни богом, ни человеком. Он обратился в единый монолит из серого, с красными прожилками, гранита.
– Бей скифов! – Над наволоком моментально сгустились тучи, ударили порывы ветра, закружились упругие вихри, разбрасывая столы, пологи и угощение. Сварожичи выхватили ножи. Скифы, сбившись спина к спине, обнажили свои.
– Остановитесь все! – громогласно потребовала Макошь. – Я не допущу убийства гостей в моем доме!
– Но наш сын?! – возмутился Волос.
– Наш сын взбунтовался против родительской воли и понес наказание, – ответила богиня. – Теперь надобно исправлять то, что он натворил…
Правительница сжала и разжала кулаки, глубоко вдохнула и сделала пару шагов в сторону все еще готовых к схватке послов:
– Передайте богине Табити, скифы, что я не стану искать мести за смерть моего сына. Передайте ей мое сожаление.
– Твой сын жив, Макошь, – ответил один из степняков. – Великая праматерь способна вернуть камню жизнь так же легко, как легко обращает жизнь в камень. Но забыть столь вероломное оскорбление Табити не сможет. Готовьтесь к большой войне, дети великого Сварога.
– Мы надеемся на ее мудрость и не начнем первыми, – ответила Макошь и хлопнула в ладоши: – Проводите послов к Шексне и дайте им хорошие лодки! Пусть плывут по Итилю до своего дома.
Затем повернулась к каменному истукану, посмотрела в его холодные неподвижные глаза и вздохнула:
– Прошу всех в пиршественную палату, братья мои и племянники, сестры родные и двоюродные. Пировать нам ноне не с чего, но побеседовать надобно.
Просторное помещение, в котором правители Вологды устраивали пиры и торжества, находилось на самом верху дворца, на третьем жилье. Роскошные девятистолпные хоромы – девять стоящих в три ряда резных столбов поддерживали толстые, двухохватные дубовые балки, на которые, в свою очередь, опиралась кровля. Тут без труда могло пировать не менее трех сотен гостей, и потому полсотни богов разместились без особого труда, устроившись за уставленными яствами столами. Но к угощению никто не притронулся – настроение не позволяло.
На правах хозяев во главе стола сели седовласый, широкоплечий Волос с курчавой русой бородой, ниспадающей на украшенную золотыми пластинами куртку, и Макошь, скинувшая прямо на пол кокошник и в знак траура оставшаяся простоволосой.
– Говорить я стану, родичи, не о сыне своем заблудшем, а о беде, что пришла на наши земли из-за его неповиновения, – сглотнув, негромко начала свою речь богиня богатства. – Все вы знаете, что появился у народа лесного вождь новый, именем Любый. И под рукою сего вождя лешаки никчемные силу внезапную обрели, на все порубежье наше нагло напирая. Битв и славы они не ищут, посевы лишь травят да стада режут. Правнуки наши, смертные славяне, из-за того бросают селения свои и святилища и уходят в места спокойные. Иные же и вовсе с Любым уговариваются и требы духам лесным приносить начинают, а наши камни священные топят, святилища чужим идолам посвящают, церкви сварожские жгут. Из-за напасти сей за два года минувших мы не одну сотню храмов своих потеряли, из земель по берегам Печоры изгнаны вовсе, ныне верховья Камы теряем, к Двине лесовики подбираются, Бъярму обкладывают, у Каргополя появляются. Еще немного, и Заволочье все отберут, токмо Итиль да Онегу нам оставив. Да и то – надолго ли?
