Александр Сергеевич Харламов
Перед грозой
13
Тайная полиция приспособила под содержание задержанных бывшую городскую тюрьму. Им ничего не пришлось перестраивать, лишь сменились сидельцы в ней, а опустевшие камеры выглядели уныло. Быстро Шпигель и Бааде поднялись на второй этаж, где за металлической решеткой в кромешной темноте, сжавшись в углу комочком, спала худенькая темноволосая женщина.
От яркого света, вспыхнувшего в коридоре, она проснулась и посмотрела на коменданта заспанными глазами. Колени ее были сбиты, лицо поцарапано, а под правым глазам наливался багровый отек.
– Вы ее били?– уточнил Бааде у Шпигеля, который топтался рядом.
– Нет, герр комендант. Травмы получены при задержании. Царапалась, как разъяренная кошка! Пришлось несколько раз угостить ее прикладом.
– Отоприте!– кивнул комендант на решетку.
Щелкнул замок, и клетка со скрипом распахнулась. На Эрлиха смотрели огромные испуганные зеленые глаза, которые свели в этом проклятом городе, видимо, не один десяток мужчин. Приталенное платье простого покроя кое-где было залатано, но, в общем и целом, выглядело прилично. Женщина не создавала впечатление партизанки, скачущей по лесам с автоматом наперевес. Милое и доброе создание, которому действительно лучшего всего походило обучение детей в школе. Но весь этот образ был на руку Бааде, которому не надо было сотворить еще одного героя, павшего в борьбе с фашизмом. Ему просто необходимо было запугать население города, чтобы партизаны в нем почувствовали себя чужими, чтобы боялись каждого прохожего, каждого помощника, чтобы помощи им было неоткуда ждать.
– Доброй ночи, фрау!– вежливо проговорил комендант. Ища глазами, где можно было присесть. Не нашел и остался стоять, переминаясь с ноги на ногу. Женщина молчала затравленно и зло, глядя на него снизу вверх.
– Меня зовут Эрлих Бааде – я комендант вашего городка,– в ответ тишина. Он уже начал сомневаться в том, что девушка не глухая. Он вопросительно посмотрел на Шпигель, недоуменно пожавшего плечами.
– Она с самого задержания такая…
– Я пришел сказать, что завтра вы умрете за пособничество партизанам! – молчание. Только во взгляде появилась обреченность. Татьяна до последнего момента надеялась, что эта какая-то ошибка, ее выпустят, когда разберутся. Теперь, видимо, не судьба.
– Что же вы молчите?– удивился Эрлих, попытавшись взять Сатину за руку, но та отдернула брезгливо ладонь, спрятав ее за спину. Сейчас она напоминала затравленного дикого зверька, которого после воли запрятали в клетку.
– Вам все равно? Пусть так…– согласился комендант.– Но у вас есть шанс остаться в живых! Я знаю, что вы не имеете никакого отношения к этим партизанам. Вы просто обычная учительница.
В глазах женщины появилась надежда. Именно этого блеска, этого знака Бааде и ждал. Значит есть шанс! Есть!
– Если вы мне достоверно и честно расскажите, что вы знаете об этих партизанах, то немедленно, слышите, немедленно вас выпустят и довезут до дома. Вы снова вернетесь к своим учебникам и тетрадям, первоклашкам и их обучению.
– Я ничего не знаю…– проговорила тихо Сатина, еле шевеля разбитыми губами.
– Ой, ли! – засомневался Эрлих.– Вы молодая красивая женщина, неужели никто и никогда при вас не упоминал о создании такой организации в городе? Родители ваших учеников, ваши поклонники…
– У меня нет поклонников…
– Значит родители.
– Никто не упоминал! Мне нечем вам помочь!– спокойно произнесла Татьяна, внутренне она уже приготовилась к смерти. Наступило какое-то внутреннее отупение. Организм включил защиту против стресса, и вместо града слез, Сатина ничего не испытала. В душе, на сердце была пустота и смирение.
– Жаль…Очень жаль,– покачала головой Бааде. Может, где-то далеко внутри, ему было и жаль эту учительницу, но долг обязывал поступать его именно так, как он и собирался.– Я все же надеялся, что вы будет настолько благоразумны, что решите мне помочь. Жаль…– повторил он, поворачиваясь к замершему возле входа в камеру Шпигелю.– Клаус, к обеду на центральной площади города должна быть подготовлена виселица для этой коммунистки!
– Есть, герр комендант!– вытянулся в струнку начальник тайной полиции.
– За ее транспортировку к месту казни отвечаете лично вы своей головой. Это понятно?
– Да, господин, Бааде!
– Вот и отлично!– обрадовался Эрлих.– Поверьте, моя дорогая, мне очень вас жаль, но долг…Долг превыше всего!
Вскоре комендант города покинул тюрьму. Шпигель подкинул его до комендатуры, сам ,отправившись, готовиться к завтрашней показательной казни. На пороге его встретил встревоженный Герхард.
– Я уже начала беспокоиться, герр комендант.
– Движение по железной дороге восстановили?– быстро спросил Эрлих, умываясь из поданного кувшина с прохладной водой. Одной рукой это делать было несподручно. Кряхтя и морщившись, ему это удалось.
– Так точно! Только что доложили. Первый эшелон итальянцев прибыл под разгрузку.
– Отлично! А что этот макаронник Бруно Виери? Звонил?
– Оборвал всю телефонную связь. Требовал вас…
– А ты?
– Я сказал, что вы еще не освободились.
– Замечательно, Герхард,– похвалил своего адъютанта Бааде,– так же скажешь ему и в следующий раз. Завтра нам предстоит очень тяжелый день, нам понадобится много сил, а последние часы сна я не хочу тратить, слушая вопли этого придурковатого итальянца,– произнес комендант, устраиваясь поудобнее на твердом диване, стараясь лечь так, чтобы не задеть случайно раненую руку. Герхард заботливо укрыл его одеялом.
– Во сколько вас разбудить?– спросил он, когда комендант города прикрыл глаза и засопел простуженным носом.
– Где-то в девять, Герхард. В десять я уже должен быть молодцом!– произнес Эрлих и провалился в липкое забытье.
14
Серые предрассветные сумерки закрылись в окошко избы Подерягиных, заглянув внутрь. Прокукарекал в сарае петух, играя побудку. Акулина заворочалась на печи, намериваясь просыпаться, чтобы справиться по хозяйству. Ганс и Вилли, обнявшись, спали на твердой лавке, негромко похрапывая. Дед Федор осторожно, чтобы никого не разбудить встал со своего места, пробираясь к выходу.
– Вы куда, бать?– спросонья спросила невестка, протирая глаза.
– До ветру…– буркнул старик, хватая крючковатый костыль.– Спи еще!
После душной горницы на улице было довольно прохладно. Федор Алексеевич поежился от побежавших по крепкой спине мурашек. Накинул вчерашний костюм, заляпанный грязью, а потому брошенный в сенцах. Попробовал застегнуться, но нескольких пуговиц на нем так и не обнаружил. Видать, вчера во время их бегства с партизанами где-то за ветку зацепился. Махнул рукой с сожалением на него, запахнув обе полы поплотнее.
Собака Жучка возле будки лениво приоткрыла один глаз, наблюдая за хозяином. Когда поняла, что ничего съестного он ей не несет, и вовсе, гремя цепью, забралась в будку.
– Говоров!– позвал тихо дед Федор командира партизанского отряда, приоткрывая дверь сарая.– Тарас Павлович!– окликнул он бывшего нквдэшника.
В сене завозились. Стог зашуршал, и из-под него стали выползать ребятишки. Заспанные, измазанные, как и он, засохшей грязью.
– Здорово ночевали, ребятня!– поздоровался Подерягин, осматриваясь по сторонам. Никого чуть свет не вынесло ли на улицу. Никто не сможет ли подглядеть за тем, как будут уходить партизаны.
– Доброе утро!– Настена быстро переплела свою короткую косу, спрятав ее под серый берет. Рядом Вениамин и Пашка вместе с Говоровым приводили себя в порядок.
– Подремать хоть удалось?– спросил их Федор, помогая им отряхнуться.
– Всю ночь гудело, тарахтело в стороне железки. Немцы восстановили линию, наверное,– то ли спросил, то ли решил Говоров.
– Ничего, первый блин он завсегда комом.
– Нас искали?
– Не особо,– отмахнулся Подерягин,– но уходить вам надо немедленно. Ко мне бургомистр подселил двух фрицов. Оба пока пьяные в дупель, но как проснуться…
– Я понял!– торопливо произнес бывший начальник НКВД.– Проводите?
– А то как же…
Дед Федор захромал к калитке, выпуская ребят на улицу, затянутую предрассветным туманом. Собаки по улице, почуяв чужих громко залаяли.
– С Богом!– поторопил их Подерягин.
– Спасибо, Федор Алексеевич!– Говоров протянул ему руку, прощаясь.
Возникла неловкая пауза. По глазам Подерягин видел, что бывший начальник НКВД делает это полнее искренне, но что-то внутреннее, обиженное ему не давало так сразу все простить и сделать шаг навстречу. Он помялся и, глядя куда-то в сторону, пожал сухую крепкую ладонь майора.
– Через Лучку дорогу знаете?– на всякий случай уточнил строгим голосом дед Федор.
– Разберемся!– рассмеялся Говоров, прекрасно понимая, что возможно сейчас в душе Подерягина, которого все и всегда считали врагом советской власти, произошел значительный перелом, о котором сам старик и не догадывается.– Спасибо еще раз…– кивнул ему на прощание Тарас Павлович, бросившись догонять своих ребят, которые скрылись уже вдали, перейдя широкую луговину.
– Вот тебе и ядрена шишка!– ухмыльнулся дед Федька, ступая к дому, думая о том, что скажи ему кто-то года три-четыре назад, что ему придется укрывать у себя в сарае майора НКВД, а потом и радоваться этому в душе, то он с удовольствием набил бы этому рассказчику морду.
– Ну и кто это был?– на пороге избы в домашней юбке стояла Акулина, уперев руки в бока, позади нее выглядывала хитрая рожица внучки Шурочки.
– Друзья…– буркнул дед Федька, проходя в дом.
– Таких друзей…– догнали его в спину слова невестки.
– Тсс!– обернулся он, расслышав громкий топот сапогом по горнице.– Наши квартиранты, мать их за ногу, проснулись.
На пороге сеней, сладко потягиваясь, стоял немец в одной нательной белой рубахи. Он улыбался широким ртом с толстыми губами, позади него топтался второй, весь в веснушках. На вид им обоим можно было дать лет двадцать пять, если не меньше. Оба не создавали впечатления нацистов, а скорее напоминали обыкновенных работяг с завода, только разговаривающих с жутким акцентом.
– Ком! Ком!– позвал рыжий деда Федьку. Указал пальцем на ведро, а потом сделал вид, словно умывается.
– Кажется, он просит помочь…– проговорила Акулина, у которой сердце ушло в пятки от мысли, что было бы, если эти двое проснулись бы чуть раньше и увидели дедовых гостей.
– Стой! Я сам…– буркнул дед, у которого при виде квартирующих в его избе фашистов снова испортилось настроение. Он полил свежей колодезной водой на руки немцу сначала одному, потом второму. Акулина к тому времени приготовила на стол. Похлебав жидкую кашу, солдаты раскланялись и ушли по своим делам, наверное, к бургомистру, который стал у них тут единственным начальником. Федор вместе с Колькой управился с хозяйством, накормил курей, которых осталось всего десять штук несушек. Поправил покосившийся плетень, забив стоянок на угол забора, ведущего к соседям, и через пару часов решил, что пришло время перекура. Присел на завалинку, скрутив ароматную козью ножку, набитую собственным самосадом, которым Подерягин втайне гордился. Рядом с ним устроились внуки: Колька, мастеривший Шурочке свистульку из камышины, и сама девочка с тряпичной куклой, прошлой зимой сшитой матерью на ее день рождения из своей старой юбки.
– Деда…– протянула задумчиво Шурочка, причесывая маленькими пальчиками волосы куколки, сплетенные из суровых ниток.
– Да, Санечка!– понемногу потеплело. Солнце поднялось повыше, прогревая холодную после ночи землю.
– А папка скоро вернется с войны?
– Нескоро, внученька, нескоро…
– А почему он письма нам не пишет? Мамка, я слышала, ночью плакала, да причитала, что может, сгинул ее родименький Петюшка…– девочка с точностью повторила интонации матери, услышанное вчера, но из уст ребенка это было смешно слышать.
– Брешет, дура!– заругался дед Федька, нахмурившись.– Брешет, окаянная! Жив Петро! Жив! Я сердцем родительским чую, что жив! А маменька ваша, что сеть дура! Мы ж сейчас в оккупации, кто ж ей письма с фронта доставлять будет. Ваш папка в Красной армии служит. Только говорить об этом…– Подерягин кивнул в сторону сельской площади, где в доме бургомистра скрылись их постояльцы,– нашим квартирантам не след…Понятно?
– Понятно!– протянула Шурка чуть более радостно.
– Кажись машина какая-то едет, дед!– Колька встал с завалинки, отложив недоделанную свистульку. Посмотрел на дорогу, где в облаке пыли, трясся немецкий грузовичок.
– Военные?– спросил Федор, насторожившись.
– Нет,– ответил парень,– платки белые видать из кузова.
Громко тарахтя всеми своими сочленениями, грузовик затормозил подле их плетня. Из кабины выпрыгнул Василь Полухин все в том же черном костюме с белой повязкой на плече. Грозно нахмурил брови и шагнул во двор. Из-за невысокого забора Подерягин успел рассмотреть, что в кузове сидят их односельчане. Бабка Степанида, Окулова, тетка Марфа и даже Митюша, широко по-своему дурацкому обычаю разевает рот, чтобы выразить всю радость от поездки на такой технике.
– Что-то зачастил ты к кумовьям, Василь,– вместе приветствия спросил дед Федька, туша бычок о мягкую землю,– помнится, при Петре ты не сильно нас посещал…
– Про Петра не вспоминай, дед!– зло бросил Полухин.– А раньше и повода особого не было…
– А теперь появился?– хитро прищурившись, уточнил Подерягин.– Неужели расстреливать народ везешь, а за мной для полного счета заехал?
– Было б за что, уже бы расстрелял!– нервно огрызнулся Полухин, поправляя винтовку на плече.
– Вон оно как…
– Собирайся! В город поедем!
– А на кой мне в город, мил человек? Продукты у меня пока есть, да и менять их уже не на что. Пенсию-то ваши не платят…А так хоть бы в марках….
– Там концерт комендант для таких, как ты устраивает! На центральной площади!
– Это каких же?– деду Федору играть на нервах у бургомистра. Видеть то, как он нервничает, доставляло ему настоящее удовольствие.
– А вот каких!– на открытой ладони Василя, вытянутой вперед, лежала маленькая металлическая пуговица, та самая которой дед Федька утром не досчитался после акции с партизанами и торопливого бегства с места преступления.
– Хорошая пуговица!– похвалил Подерягин, мгновенно овладев собой и даже не подав виду, что его что-то смутило.– Мне б таких с пяток! А то обтрепался сильно…Не будет, а , Василь?
– Добром не поедешь – силой увезу! Вместе с кумой!– зло бросил Полухин, сжав кулаки.
– Девку не трожь!– разозлился старик, вскочив с завалинки.– У нее пострелята мал мала меньше…– кивнул он в сторону затихших Шурочки и Кольки.– Куда ей в город? Да и постояльцев ты нам подселил, их накормить, обстирать надо? Надо…Куда ей ехать?
– Собирайся!– настойчиво проговорил бургомистр.
– Акуля!– покричал дед Федор в дом. Невестка, видимо, стояла возле дверей, слушала весь разговор, потому как выбежала почти мгновенно.
– Да, батя?
– Кум твой, вот экскурсию в город предлагает, на центральную площадь. Поеду, уважу человека! За детьми гляди!– уже сурово добавил он, потрепав Кольку по отросшим темно русым волосам.
– Бать…
– Гляди, я сказал!– отрезал Федор, поворачиваясь к Полухину.– ну вези, коль пообещал…
Василь, брезгливо поморщившись, выбросил маленькую пуговичку, которую все еще мял в руках. Распахнул старую калитку, пропуская старика с палкой вперед.
– Где наш автомобиль?– весело проговорил дед Федор, хотя глаза его оставались серьезными, выдавая интенсивную работу мысли. Что придумал комендант? Какие его будут ответные действия? Ведь оставить все так, как есть, показать свою слабость и бессилие…Нет, Бааде впечатление слабого человека не производил.
Внутренне готовясь к очередной пакости, Федор, закинув в кузов костыль, полез туда сам, с трудом управляясь с высокими бортами.
– Давай, Митька, помогай, старому человеку…
– Деда!– на дороге показались Шурочка с Колькой. Девчонка плакала, прижимая тряпичную куклу к груди. Митюша, радостно гигикнув, помахал им в ответ, приняв все на свой счет.
– Вот, ядрена шишка!– виновато потупился дед Федька, обращаясь к женщинам, сидящим в кузове.– Провожают, как на войну!
Почему-то в этот момент он почувствовал себя неудобно. Хотя в душе ему было приятно, но признать это при всех , для Подерягина означало бы слабость. Ему казалось, что тогда все бы смеялись над ним.
– Поехали!– буркнул недовольно Полухин, усаживаясь рядом с водителем.
Откуда же ты взял пуговицу? Подумал про себя дед Федор, мирно покачиваясь в такт ухабам. И успел ли кому-то об этом рассказать? Если успел, тогда конец. Из поездки в город он больше не вернется, а вот если Петькин кум промолчал, тогда это в корне меняет дело. Тогда остается выяснить чего же он хочет взамен своего молчания.
Зная Полухина с детства, он даже боялся представить, что творится у того в голове.
15
Потрепанный военными действиями «опелек»-полуторка домчал их до города где-то за полчаса. Все это время они провели в полном молчании. Все озадаченно и напряженно думали о том, что их ждет впереди. Какую пакость на этот раз придумал хитроумный комендант города?
Дед Федька с разговорами в душу никому не лез. Тем более самому было о чем подумать. Аккуратно примостился в углу кузова, наблюдая за тем, как пыль клубится в след их автомобиля. Митюша рядом пытался что-то рассказывать, радостно тыкать пальцами в пролетающие мимо пейзажи, но потом, не заметив со стороны Федора особой инициативы и контакта, замолчал, уткнувшись в одну точку.
Что хотел сказать Полухин, отдавая пуговицу? Насколько сильно он информирован и для чего ему это все? Подерягин терялся в догадках, чувствуя, что отныне ходит по краю лезвия ножа, о которое точно порежется, если соскользнет вниз.
Очнулся он от своих мыслей только тогда, когда за бортом уже проплывали городские пейзажи. Проскочили вокзал, заполненный итальянцами, крикливыми и шумливыми в своей энергичности, словно табор цыган прибыл на станцию. Свернули в центр по бывшей коммунистической улице. Поднялись по старому деревянному мосту, тщательно охраняемому специально выделенным постом тайной полиции. Через пару кварталов съехали направо, где на площади, выстеленной брусчаткой, уже толпился народ.
Хлопнула дверь «Опеля» и из него выскочил Василь Подерягин, не забывший про свою винтовку, которая последнее время стала его не разлучной подругой. Еще бы…Мстительно подумал Подерягин. Если бы я был виновен в стольких смертях односельчан, то тоже ходил бы и по нужде с оружием.
– Выходим! Не разбегаемся…– коротко приказал он, отправившись к старшему офицеру в черной эсесовской форме, стоявшему в оцеплении. Они о чем-то поговорили. Офицер указал Василю место.
– Пройдемте!– позвал он деревенских, уже спустившихся вниз и сгрудившихся возле машины.– В связи с последними событиями комендант выделил нам места в портере. Им пришлось немного потолкаться. Прежде чем они добрались до самого помоста. И только тут Федор наконец рассмотрел то, ради чего их всех здесь и собрали. Это была несомненно акция устрашения! На деревянном, наспех сложенном помосте, была построена высокая виселица с настоящей табуреткой, веревкой и всеми положенными атрибутами. Помост пока был пуст, за исключением крепкого мужчины средних лет в форме тайно полиции, который суетливо делал последние приготовления. Видно, на него была возложена участь палача. Конечно же Эрлих Бааде вряд ли стал бы марать собственные чистые ручки о советских проходимцев.
Подерягин огляделся по сторонам. Его вплотную окружали люди разных возрастов и национальностей. Одни о чем-то шептались встревожено, другие стояли молча, но всех их объединяло одно, насквозь противное деду Федору, чувство жадного любопытства, которое легко можно было прочесть по их глазам, которые боязливо шарили по помосту в поисках жертвы. Каждый из них был уверен, что если они приглашены на это мероприятие в качестве гостя, то точно не примерят плотную удавку, висящую на перекладине, а значит можно и полюбоваться смертью другого и оттого еще более ярче оценить собственную жизнь.
– Прошу внимания!– на помост вскарабкался Бааде с прострелянной рукой. Его поддерживал и помогал молодой парень в полевой серой немецкой форме. Наверное, адъютант…Решил дядя Федора, чувствуя, как в толпе нарастает напряжение, повисшее в воздухе тяжелым удушливым облаком. Тишина наступила такая, что было слышно, как звякают металлические части немецких автоматов об их железные пуговицы при легком движении.
– Спасибо!– поблагодарил комендант, расхаживая возле приготовленной виселицы. – Все в курсе, что случилось в течении прошедших суток в нашем Городе и районе?– ответом ему была напряженная тишина.– Знаете…Но для тех кто не знает, тому расскажу. Для начала утром один молодчик отчего-то решил меня застрелить прямо возле дверей комендатуры. Слава Господу нашему, что в самый ответственный момент у него кончились патроны, и результатом его стрельбы так и осталось лишь мое прострелянное плечо! Несмотря на все уговоры моих помощников…– он кивнул в сторону круглолицего мужчины, топчущегося у помоста.– Я решил стерпеть и не проводить карательных операций. Но знаете, какое дело…– Бааде на секунду сделал вид, что задумался, а потом с улыбкой продолжил,– оказалось, что в этом городе моя жалость и мое снисхождение никому не нужно! В эту ночь был подорван путь, по которому следовал эшелон с нашими доблестными итальянскими союзниками. Опять по счастливой случайности никто не пострадал. И тут меня прорвало…– покачал головой Эрлих.– Я обращаюсь сейчас к вам, товарищи партизаны, я больше, чем уверен, что те, кто участвовал в этих акциях сейчас находятся здесь, либо тут на площади те, кто с ними сотрудничает. Я был готов вам простить личное покушение на меня, свою раненую руку, но подрыв эшелона я простить не могу, как комендант, как офицер Германского Рейха, которому фюрер доверил слепить из ваших скотских натур что-то похожее на человеческое…А потому мы вас будем учить! – он весело рассмеялся. – Нет ничего лучше, чем наглядный пример. А я просто уверен, что кто-то из вас наблюдает за этим все действом. Итак…Товарищи партизаны города спешу сообщить вам, что за каждую акцию вы будете расплачиваться согласно введенных мною сегодня тарифов. За раненого немецкого солдата и офицера – одна смерть невинного мирного жителя. За что-то более серьезное – десять жизней. Если честно, то я бы на вашем месте сто раз подумал, прежде чем устраивать какие-то провокации. Но я справедлив…О, Боги, пусть меня погубит моя доброта, но я считаю справедливым не начинать сразу с радикальных мер! Тем более если вы не знали о моих правилах! За эшелон, конечно, лучше бы десяток повесить стариков, женщин , детей…Но я обойдусь одной!– он театрально хлопнул в ладоши. И дед Федор, которого уже тошнило от омерзения, рассмотрел, как на помост вталкивают худенькую женщину средних лет. Ее платье было кое-где порвано, лицо избито, волосы растрепаны, но она была вполне узнаваема. Стоящая рядом полная женщина в белом платке, изумленно воскликнула:
– Да это ж, Танюша Сатина – учительница школьная!
– Она моего Ваську до пятого класса довела!
– А мой не доучился… Война ведь!
– Да она и дома преподавала!– подхватил кто-то из толпы. Народ на площади загудел, как растревоженный улей.
– Видите!– улыбнулся Бааде, подойдя к учительнице на помосте.– Вы сразу оценили мои правила игры…
Его крепкие пальцы в черных кожаных перчатках ухватили подбородок Сатиной свободной рукой и покрутили из стороны в сторону, словно рассматривая ушибы и ссадины, полученные при аресте. С большим сожалением на лице комендант отвернулся от нее, возвратившись к публике, затихшей в ожидании финала, но это был явно не конец истории. Подумал Федор, увидев полу сумасшедший блеск в глазах коменданта.
– Жизнь этой молодой красавицы, умницы и, наверное, комсомолки на вашей совести, товарищи партизаны. Помогите даме, Клаус!– махнул рукой, жадно осматривая толпу. Шпигель торопливо подтолкнул Сатину в веревке. Руки девушки были связаны за спиной, потому и удавку накинул ей на шею он сам.
– А кто же у нас исполнит волю мою, а?– Бааде увидел в толпе Полухина, стоявшего недалеко от Подерягина, который прятался, как мог, уверенный, что в этом страшном спектакле и ему уготована роль.– Кто тут у нас? Бургомистр Полухин! Прошу на сцену…
Василь весь какой-то съежившийся, сгорбленный с низко опущенными плечами поплелся на помост, поминутно спотыкаясь на ровной брусчатке. Народ настороженно смотрел на его движение, провожая где-то заинтересованными, где-то полными ненависти взглядами.
– Это наш передовик! Лучший бургомистр, я бы сказал! Именно в его вотчине была попытка подрыва эшелона, потому ему и досталась честь нанести смертельный удар.
В какой-то момент Федору стало жалко Петькиного кума. Он выглядел затравленным, жалким и испуганным, прекрасно понимающим, что сейчас придется убить невинного человека, убить, чтобы спасти свою жизнь. В глазах Василя стояли слезы. Он боялся поднять голову, чтобы не напороться на осуждающие взгляды горожан. Бааде его ломал, ломал при всех раз и навсегда, отрезая ему все пути к отступлению.
– Василий…Прошу к станку!– комендант указал на короткий рычаг, вмонтированный в помост. Сатина не рыдала и не плакала. Наоборот была спокойна и умиротворенна. Глядя прямо перед собой, она что-то шептала очень тихо, практически про себя.
– Василий!– повысил голос Эрлих, видя, что Полухин не двигается.
– Полухин!– Клаус Шпигель толкнул его вперед чуть сильнее, чем надо было. Он запнулся, но устоял на ногах.
– Прошу…– кивнул снова на рычаг Бааде.
Толпа затихла, замер и дед Федор, чувствуя, как отчаянно бьется его собственное сердце, готовое выпрыгнуть из груди.
– Не…ее..– замотал головой Полухин что-то невразумительное.
– Вы что-то хотели сказать?– позади бургомистра щелкнул взводимым курком Шпигель.
– Аааа!– кажется, в этот момент Василь вместе с криком зажмурился, дернул за короткий рычаг, распахивая под Сатиной пустоту, в которую ее хрупкие точеные ножки мгновенно провалились. Тело дернулось на затянутой петле, закачалось под собственным весом. Учительница захрипела и затихла. Толпа выдохнул. Плакал в этот момент не только Федор, вытирая рукавом пиджака слезу, покатившуюся по небритым щекам холодной струйкой. Плакала вся площадь.
– Спасибо, мой дорогой друг. Вы в очередной раз доказали нам вашу личную преданность,– ободряюще похлопал по плечу остолбеневшего от ужаса Полухина комендант.– Пойдите вниз…
Василь не двигался. Он просто не мог, замерев в одном положении, будто парализованный.
– Полноте вам!– его подтолкнули с помоста. Он зашатался, спустился с лестницы и только сейчас обернулся на висящую женщину. Ее глаз были открыты. Лицо чуть посинело, но не было ужасным, как бывает у висельников. Сквозь карие глаза, замершие навсегда, светилась частичка неиспользованной доброты, которую дарила учительница своим ученикам.
Как будто пьяный, шатаясь, Василь и забыл про односельчан, шагая к «Опелю». Комендант настороженно проводил его взглядом, пока тот не сел в кабину, а потом продолжил:
– Это последнее предупреждение, господа партизаны. Напоминаю, последнее! Завтра все будет согласно тем расценкам, которые я уже озвучил. Думайте!
