Александр Сергеевич Палкин
Гранд-Леонард
Рамона кольнула новая игла злости, когда среди суетливых ног вольноходцев он заметил хитрую мордочку стража лестницы:
– Эй, ты, а ну, иди сюда!
– Кому это ты, дорогой, кричишь? – осведомился Нурислан и проследил за взглядом Рамона. Мальчик исчез.
– Бегает тут у вас один ребенок. Его надо наказать. Я его только что видел.
– А что ж он сделал тебе и твоей жене?
– Я не жена, – поправила Элинор и покраснела.
Рамон кивнул в подтверждение. Жены хватило и одной. Им хорошо вместе без официальных процедур и бумаг.
– Да? Тогда брат и сестра?
– Нет. Мы вместе, но… не в браке.
– Брак – не брак! Это все ваши городские пустяки, – весело проскрипела старуха. – Если любовь, если вместе, то муж и жена. У нас так. И спрашивать не будем никого. Мы вообще все одна семья. Вон, видите того, без рубахи? Это моего Нурислана зять. Николай – тоже его зять. И бородач у дверей, Альберт, – зять. У него все в зятьях тут, ха!
– Это как? – хлопая глазами, спросила Элинор. – У него так много дочерей?
Старуха засмеялась, обнажив темноту беззубого рта:
– Две. А зятьев – девять. Смекаешь, красавица моя?
– Ох.., – только и нашлась, что сказать Элинор. Рамон тряхнул головой в неверии. Про многоженство он слышал, но чтобы наоборот…
– Да, у нас любить не запрещено, – подтвердил Нурислан.
– Потому и дети общие. Мать одна, а отцы – все. А как же тут поймешь, кто ему отец, если с матерью бывают по трое на неделе? – добавила старуха. Рамона передернуло. Интересно, сколько мужчин было у нее до того, как стала непригодной для употребления?
– А половина моих зятьев – еще и мои племянники, – добавил Нурислан. – Потому и говорю: мы одна большая семья. Понимаю, для вас, людей под государством, наша жизнь может показаться неправильной. Для нас вот ваша – еще какая неправильная, но что с того? Никто никому не мешает и живет по-своему.
Подошла беременная девушка и сунула гостям в руки по деревянной миске с горячей похлебкой.
– Крапивный суп, – пояснил Нурислан и принял из рук девушки такую же миску. – Еда простая, но вкусная. А вечером будет мясо.
Элинор с виноватым видом поковыряла ложкой куски овощей, а потом начала понемногу есть, прислушиваясь к ощущениям. На удивление, было вкусно. Рамон же сразу поставил миску на пол.
– Спасибо за угощение, но мы только поели. У нас там своя кухня и своя еда.
Женщина перестала жевать, покосилась на него, затем в легком смущении последовала примеру.
– Очень вкусно, но… мы не голодны.
– Ну, дело ваше, дорогие, – и мужчина, и старуха принялись уплетать свой суп с завидной скоростью, шумно прихлебывая. А Рамон снова заметил на другом конце вестибюля мальчишку. Он встал и по возможности тихо подошел к нему со спины, схватил за плечо.
– Эй, ну что, поговорим о твоем поведении? – мальчик попытался вывернуться, но не преуспел в этом деле, и стал молотить Рамона своими кулачками везде, куда дотягивался, вдобавок завопив так, что у мужчины зазвенело в ушах. – Не ори, я только хочу…, – он не закончил предложение, потому что кто-то заехал ему в висок.
Поднялся злой лай и визг, шарканье шагов.
– Рамон!
Он обнаружил себя лежащим на полу. Темные пятна перед глазами понемногу рассеялись. Удар был неслабым.
– Вставай, шакал! Хорошо получил? – прорычал кто-то над ним. А неподалеку женщина, смеясь, что-то прошипела на своем языке.
– Эй, вы что, с ума посходили? Оставьте его в покое! – Рамон узнал испуганный голос Элинор, несмотря на резкие, нетипично высокие для нее ноты.
Рамон поднялся на ноги, но злость и решимость врезать любому, кто бы ни стоял перед ним, рассыпались в труху: его обступили несколько вольноходцев с поразительно звериным выражением на лицах. Видимо, все они считались папашами того ребенка.
– Какого черта? Что за бурная реакция? Я всего лишь пытался сделать замечание вашему…
– Заткнись, пока зубы не выбил тебе! – гаркнул один. – Только тронь еще кого – порежу!
Между Рамоном и «отцами» вдруг возник Нурислан.
– Всё, всё, спокойно! Что за драка, зятья? Что он сделал?
– Схватил Ахмеда! Привязался к малому просто так!
Рамон возмутился:
– Ничего я не привязался! Этот ваш Ахмед вел себя безобразно со мной и моей женщиной!
– Он плюнул в меня, – подключилась Элинор. – И все время нам «ты» вместо «вы»…
– Я только хотел попросить, чтобы он извинился, и чтобы вы его наказали, – примирительно ответил Рамон, с трудом заставляя себя держаться.
Мужики опять загалдели и зарычали.
– Надо было сказать мне всё, дорогой. Никому нельзя трогать наших детей и женщин кроме своих. Ты сделал глупость, – Нурислан уже не выглядел добродушным и дружелюбным, но – прохладно-жестким.
– Я пытался вам сказать…
– Чем ты его обидела, что он в тебя плюнул? – не слушая Рамона, вожак повернулся к Элинор.
– Обидела? Она ничем не могла его обидеть! Он сам к нам пристал со своей дурацкой палкой, – злость опять закипела в мужчине.
– Э нет! Так не бывает! – беглецы оглянулись на источник звука: к ним ковыляла, сгорбившись, все та же старуха. – Что вы ему сказали? Или не сказали?
– Ничего.
Старуха ухмыльнулась, буравя обоих ехидным взглядом. Рамон начал смутно догадываться, о чем могла идти речь.
– Он спросил, кто вы такие, да? А вы, как и нам, не хотели говорить. Чего тогда удивляетесь? Наши дети еще от сиськи не оторвались, а уже живут по традициям. Вы сами виноваты.
Мужчины и женщины одобрительно загоготали.
– Мы?! Виноваты? – окончательно теряя самообладание, взревел Рамон. – По-вашему, нормально плевать в лицо незнакомому человеку, кем бы он ни был?
Нурислан покачал головой:
– Мы учим детей уважать взрослых. И гостей, которые ведут себя прилично.
– А мы, что? Не взрослые?
Снова над ними стали смеяться; один из мужчин передразнил Рамона, сымитировал его возмущенный, нервный тон.
– Вы для Ахмета в ту минуту были просто чужаки, а не гости или взрослые, да! Мы не наказываем детей за пакости чужакам. Все, не о чем тут говорить! – отрезал Николай.
У Рамона было подозрение, что именно этот агрессивный папаша его ударил. Но что делать? Только возвращаться наверх и постараться избегать дальнейших контактов с неотесанным племенем.
– Вот так, значит? Да черт с вами и вашим Ахметом! Пошли, Элинор, пока нас гостеприимные соседи не забили палками еще за что-то.
– Ай, правда, так будет лучше для вас, дорогие. Хотя мне жалко, что вы пошли по дурному пути. Надо бы жить мирно, – кинул им вслед Нурислан под хохот и насмешливые возгласы беспорядочной семьи.
* * *
– Сволочи, отребье! – рычал Рамон. – Пригласили супчика похлебать, поговорить о жизни. Теперь понятно, зачем! И тем более понятно, чего они смеялись. Нашли двух лопухов, – Элинор озадаченно терла рукой висок и смотрела, как ее любимый кидается из одного закутка в другой, оценивая масштаб неприятности.
– Что-то еще, кроме радио, взяли?
Рамон фыркнул:
– Еще бы они упустили такую возможность! Ложки-вилки, большую часть инструментов, один из твоих чемоданов. Какой я идиот! Почему, почему я не закрыл дверь? – он запустил пальцы в едва отросшие за месяц волосы и хорошенько дернул.
– Ох, кто ж знал-то! – ответила Элинор, однако более весомые слова утешения не находились.
Рамон, и правда, сделал глупость. Зря он так резко повел себя с пацаном, обострил ситуацию. И теперь особенно остро обозначилась проблема удовлетворения элементарных потребностей: вольноходцы заняли весь первый этаж – душ с туалетом тоже оказались в зоне их обитания. Как глупо все складывалось для Элинор, даже абсурдно! И она спрашивала себя: было ли впереди нечто такое, ради чего стоило принимать тяготы настоящего, терпеть и ждать, не имея ни четкого плана, ни идей.
– Рамон, не надо. Взяли – и пусть, – предостерегла Элинор: мужчина, чтобы обличить в краже новоиспеченных соседей, уже двинулся к выходу и преодолел несколько ступенек.
– Ты что? Взяли – и пусть? А завтра они придут и утащат тебя. Мне и это стерпеть?
Филомену задели его слова.
– Меня утащат? Как ножи и ложки? Ты давно меня в один ряд с вещами поставил? – холодно спросила она и скрестила руки на груди.
Рамон понял, что сморозил глупость.
– Любимая, я не это имел в виду. Я хотел только сказать, что нельзя позволять им…
– Я поняла, что ты хотел сказать. Послушай теперь меня. Если ты сейчас пойдешь к ним, то сделаешь только хуже. Уж прости, но дипломат из тебя плохой, в этом мы убедились. С другой стороны, силой ты тоже ничего не добьешься, не из тех ты мужчин. Да, Рамон, не смотри так, сам знаешь, что я права.
Рамон нахмурился:
– Вопрос не в том, из того я типа мужчин или нет. Просто я один, а их много.
– Видишь, ты сам и пояснил, почему не стоит к ним сейчас идти и чего-то требовать.
Мужчина раздраженно цокнул, но, признавая поражение, спустился обратно.
– И что тогда нам делать?
Элинор на минуту задумалась, прикидывая, нужен ей Рамон в ее деле или нет. В итоге пришла к пониманию, что толку от него немного – еще разрушит шаткий мир с вольноходцами своими неосторожными словами.
– Вот что. Я пойду вниз как бы помыться. А на самом деле разведаю обстановку.
– Я с тобой!
– Нет, ты подождешь меня здесь, – твердо заявила женщина.
– Не глупи, любимая! Я не пущу тебя одну в логово этих животных!
Элинор прикрыла глаза и покачала головой. Хотелось бы ей чувствовать себя под защитой, быть недосягаемой для смуглых людей, что так странно на нее смотрели. Но что сделает ее нервный избранник, если сразу пятеро или шестеро нападут на них? Ничего не сделает: они его впечатают в стену, и следом примутся за нее. Единственное, на что она надеялась – так это на относительное здравомыслие и человечность их старейшины. Был еще шанс, что закрытость общины делала недопустимыми контакты их мужчин с чужими женщинами. Последняя мысль приободрила.
– Оставайся здесь, Рамон. Это не обсуждается! Не хватало еще, чтобы из-за тебя нас вообще от воды отрезали. Тогда нам здесь конец.
Рамона, вероятно, уязвило, что женщина перехватила инициативу и стала отдавать распоряжения. Однако довод Элинор касательно водопровода подействовал на него должным образом, и он выразил скупым жестом свое согласие.
Будто беспокойные пауки, звуки карабкались по стенам мимо Элинор, пока она спускалась в их логово. Пение, смех, возгласы, детский плач, стук дерева и звон посуды; а в довершение композиции – пестрый клубок из знакомых и незнакомых слов. Даже для городской женщины было непостижимо, как можно прожить хоть месяц в такой суматохе и не свихнуться. Все находилось в непрестанном движении. Один смуглый сел и затих – значит, другой обязательно встанет и начнет совершать непонятные действия. При подобном уровне всеобщей активности наверняка возникала непролазная грязь и в умах, и в телах; продолжались скитания, которые вольноходцы звали свободой. Впрочем, далеко ли сами беглецы от них отошли?
Тихо и быстро Элинор сошла вниз, чуть ли не боком по стене пройдя туда, где в конце небольшого коридора располагалась туалетная комната и сооруженный Рамоном душ. Шумела вода, гудели голоса. Элинор приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы увидеть мельком: водными процедурами вовсю наслаждались две женщины и девочка-подросток, а рядом с ними, уже закончив, вытирались ужасающе грязным полотенцем нагие мужчины.
Элинор поспешила закрыть дверь, но сделать это бесшумно не получилось. Лицо горело от смущения. Ее успели заметить – через пару секунд одна из женщин во всей естественной красе выглянула, нашла филомену взглядом и кивком пригласила:
– Ай, что стоишь, заходи, мойся.
– Нет, нет, спасибо. Я после вас. Там… тесно.
– Ну, как хочешь, дорогая! – хохотнула вольноходица и исчезла.
Элинор пришлось мучительно долго стоять в ожидании, пока все пятеро вышли, скользя по ней не очень приятными взглядами, особенно мужчины. Уже под конец своего караула женщина задумалась: не повлиял ли на ее рассудок скудный рацион? Вроде бы пахло свежеиспеченным хлебом и тушеным мясом… Но откуда? Помутнение, не иначе. Чего удивляться, если самое вкусное, что было съедено за последнюю неделю, а то и две – это несколько ложек похлебки от вольноходцев.
Едва последний купальщик покинул поле зрения, женщина шмыгнула в туалетную комнату. Особый дискомфорт принесло осознание, что дверь не запиралась изнутри. Оставалось только спешить и верить, что в ближайшие пять минут никому не приспичит помыться. Вода, как назло, лилась то слишком холодная, то близкая к кипятку: вольноходцы, похоже, что-то сломали. Вздрагивая, Элинор заставляла себя стоять под струей локализованного в помещении дождя, возможно, при иных обстоятельствах сумев найти в этом романтику.
В соседней кабинке кто-то кашлянул, и женщина подскочила до потолка. Кашель бесцеремонно напомнил ей, что рядом с самодельным душем – за тонкими полосами дерева – стояли унитазы, два из которых все еще находились в рабочем состоянии.
Смыли воду, следом зашуршали одеждой. Мимо прошел очередной смуглый, нисколько не беспокоясь о том, что мог причинить кому-то неудобство. Элинор прикрыла руками все, что могла, вытаращив на него испуганные глаза, но мужчина, даже не взглянув в ее сторону, спокойно покинул туалетную комнату.
– Вот же! … Как это вообще? – спросила Элинор вслух, слыша в собственном голосе истерические нотки.
Полотенца не было на привычном месте; внимательно изучив валяющуюся на полу тряпку, она ужаснулась: это оно и было, едва узнаваемое после того, как им вытерлось неизвестное количество людей, не очень чистоплотных и не признающих чужие права собственности. Чувство омерзения оказалось сильнее желания вытереться. Постояв пару минут, чтобы вода максимально стекла, и напряжённо слушая шаги в вестибюле, Элинор оделась. Очевидно, что с водой все не очень хорошо, но могло быть и хуже. По крайней мере – ее сюда пускали. Оставался нерешенным вопрос их с Рамоном вещей.
– Извините за беспокойство. Я только хотела спросить, не найдется ли у вас лишних вилок-ложек, да посуды какой-нибудь ненужной? А то мы всю свою растеряли, – тон Элинор был очень мягок, потому что Нурислан уже предавался послеобеденному сну, когда она нашла его. – По-соседски, – она сдержанно, осторожно улыбнулась.
Старейшина, подложив руку под голову, ее дослушал и тоже улыбнулся:
– Ничего, дорогая, сейчас мы тебе что-нибудь найдем. Эй, Михаэла, дай красавице посуды, какая не нужна. Чтоб на двоих им хватило.
Через минуту прибежала немолодая женщина и улыбнулась ртом, полным кривых, желтых зубов.
– На, забирай! – она протянула Элинор деревянную миску, похожую на те, в которых им утром предложили суп, небольшую мелкую тарелку со сколотыми краями, деревянную ложку, вилку без средних зубчиков, слегка погнутый нож для мяса и большую разделочную доску – единственный предмет в хорошем состоянии.
Элинор хотела уже поблагодарить, но вдруг спохватилась:
– А нет ли какой-нибудь, хоть самой маленькой, кастрюли? И сковородки?
– Э, дорогая, с этим сложнее, – покачал головой Нурислан, все в том же лежачем положении. – Вон, видишь, в проходе горка лома? Найдешь что – забирай, и пользуйтесь, сколько нужно. Мы соседи хорошие.
– Спасибо большое, – выдавила Элинор.
Копаться в старом хламе на глазах у этих людей было довольно унизительно, но Элинор утешала себя тем, что они с Рамоном не останутся совсем без утвари. Ей удалось раскопать сковородку: покрытую слоем копоти и жира, без ручки, но и такая сойдет. Также ей приглянулась алюминиевая кружка с небольшой вмятиной на боку. Кастрюли не нашлось – что ж, суп можно попробовать сварить и в чайнике. Вопрос лишь в том – как долго предстоит жить с подобными осложнениями.
– И это – посуда? – ужаснулся Рамон, когда разглядел принесенную его женщиной добычу. – Они, скорее всего, по помойкам это собирали. Вот, глянь на это подобие вилки! – скривившись, он со звоном швырнул прибор обратно в кучу.
– Да, это не равноценная замена украденному, но смог бы ты достать хоть такое на моем месте? – пошла Элинор в контратаку. – Радуйся, что нам вообще есть, из чего поужинать! Вопрос только – чем ужинать, – она вперила в Рамона усталый взгляд, одновременно не желая ругаться, задевать его чувства, и пытаясь показать, что не только из-за вольноходцев ее не устраивала сложившаяся ситуация.
Мужчина, хмурясь, продолжал изучать уродливую посуду, словно показывая, что кроме этой проблемы его в данный момент ничего не занимает. О, конечно же, он все видел, все понимал. Просто не знал, что делать и не хотел признавать это. Разве что, Элинор бы ему подсказала…
– Когда ты последний раз разговаривал с охранником?
Он вскинул брови в удивлении.
– Что? С охранником? Да уж больше недели. Он сказал, чтобы я подошел через пару недель. Как раз на днях его напарник должен уйти на пенсию…
– Может, стоит попробовать уже завтра? Сходи, поговори еще раз. Мы бы могли разом решить оба вопроса: и с едой, и с соседями.
– Как с соседями решить вопрос? – растерянно спросил Рамон.
– Выжить их отсюда, конечно! Мы не можем хоть какой-то адекватный быт наладить, пока они здесь, не так ли? Ни помыться, ни поесть, постоянно в страхе, что нас обчистят…
– Конечно, я хочу, чтоб они убрались. Но как их…, – он помолчал с полминуты, затем поднял глаза на Элинор: – Стой, ты имеешь в виду, натравить на них охрану?
– Ну, конечно. Иначе как? Даром убеждения? Силой? – она покачала головой, выражая сомнение в собственных предположениях. – Ты сможешь это сделать?
– Хм… Да, надо попробовать. Не знаю, почему я сам об этом не подумал.
Наличие плана и замаячившая перспектива избавления от двух отравляющих обстоятельств скрасили им вечер. Даже опостылевшее вяленое мясо было съедено с большим аппетитом. А когда оба сделали вылазку вниз, чтобы наполнить ведра водой, Рамон держался с вольноходцами торжествующе приветливо.
– Недолго этим грязным существам здесь тереться, – злорадно шепнул он на ухо Элинор, предвкушая скорую расправу.
Ощущение пойманной за хвост удачи захватило их ко времени, когда легли в постель. Рамон возбужденно разглагольствовал о том, что и как сделает после того, как все разрешится, Элинор оставалась более сдержанной, но ему верила. Не могла иначе и не хотела: все внутри противилось дальнейшему погружению в отчаяние и разочарование.
* * *
Из сладкого омута снов Рамона выдернул скрежет, способный раскроить череп.
– Какого…, – повернув голову, он увидел, что любимая тоже не спала, но закрыла ладонями уши и морщилась, словно от приступа зубной боли.
– Да они вконец озверели! – севшим за ночь голосом пробормотал Рамон, когда шум ненадолго прекратился.
– Что это может быть? – спросила, рискнув отнять руки от ушей, Элинор.
– Звук – как будто металл режут.
– И запах еды. Значит, мне вчера не показалось…
Рамон втянул носом воздух.
– В самом деле. Хлеб.
– Вчера, когда я пошла мыться, так же пахло. Как они его пекут? Это вообще возможно в здешних условиях?
– Может, у кого-то еще электропечь сперли. Генератор же есть. А может, дровяную сложили, натаскав кирпичей, – он усмехнулся этой нелепой мысли, но в груди засело странное чувство между тревогой и ревностью, будто он пропустил что-то важное, потому что его никто не пригласил, не поделился с ним.
– А топить-то чем будут?
– Понятия не имею, любимая.
– Нам бы так…
– Устроюсь на работу – куплю нам печку, если хочешь. Будет и у нас свой хлеб. Мы даже…, – конец предложения потонул в скрежете. За ним последовал лязг, стук и ликующие крики: сначала мужские, после – женские.
– Чему они так радуются? – шепотом спросила Элинор.
– Без понятия. Но мне это не нравится. То, что хорошо для них, скорее всего, плохо для нас. Я спущусь, вынесу мусор и попробую выяснить, в чем дело.
– Давай. Только осторожно, ладно?
– Конечно-конечно. Я помню про план, – он подмигнул Элинор и встал с кровати, чтобы одеться.
Смуглые все гремели и гремели, но скрежет прекратился. С замиранием сердца – уже в который раз – Рамон шел по этой лестнице вниз. На последних ступеньках, как и сутками ранее, он остолбенел от увиденного. В вестибюле никогда не было столько света. Его поток прорвался с улицы через разблокированный парадный вход, сорванные с петель двери и покореженные замки лежали тут же. На них топтались веселые вольноходцы, вооруженные ломами и другими инструментами. Пол был усыпан щепками и металлической стружкой.
– А, сосед дорогой! – добродушно крикнул Нурислан. Он подошел, вытирая со лба пот, с прекрасно знакомым Рамону молотком в руках. Его молотком.
– Видал, чего? Теперь весь простор наш, ага!
– П-простор? – глупо открыв рот, переспросил Рамон.
– Красота, да, – сказал старейшина, обернувшись к своим. Те ответили возгласами одобрения.
– А разве вы не в курсе…, – начал было Рамон и замолчал: он чуть не предупредил вольноходцев о наличии охраны. Очевидно, что Эдуард не мог не услышать пронзительный звук болгарки, а значит – уже спешил на место. Сам он незваных гостей не выгонит, но побежит вызывать полицию. Тогда-то и уберутся, как милые. Но Рамона и Элинор охранник не должен здесь обнаружить, иначе все будет напрасно! Нужно возвращаться наверх, затаиться и переждать процесс очищения оазиса от ненавистных паразитов.
Он еле удержался от злорадной ухмылки, глядя на ничего не подозревавшего Нурислана. Ничего, пусть, пусть порадуется еще минуту это наглое жирное создание. Жаль, не удастся увидеть, как улыбка сползет с этих гнусных рож; не выйдет насладиться тем, как они в спешке будут собирать и уносить пожитки, бормоча проклятья на своем уродливом языке.
– В курсе чего, дорогой?
– А-а-а… Ну, я имел в виду, что здесь все не достроено, так что мало толку. Погулять разве что по площади, – он фальшиво хохотнул и пожал плечами.
– Не беда, – бодро отмахнулся Нурислан. – Надо уметь искать. Тут такое можно найти, что всем нам хватит жить хорошо и долго!
– Ну да, да… Ладно, удачи, я пошел, – Рамон взлетел обратно по лестнице, давясь смехом и радуясь, как давно не радовался. Закрыл за собой дверь, дернул ручку, проверив надежность замка.
– Ты чего такой шальной? А мусор зачем назад принес?
– Какой мусор, Элинор, какой мусор! – Он вспомнил про пакет в руке, швырнул его в сторону и, подбежав к ней, оторвал от земли и закружил.
Она пискнула в легком испуге:
– Ой, что… Рамон, у тебя крыша поехала? Опусти меня.
– Милая, им конец, всё! Ха!
Рассказ о случившемся был короток. Последовали сладкие минуты ожидания, пока пара стояла в обнимку перед дверью. Привычно осторожное, едва слышное дыхание, чтобы не пропустить ничего.
Время шло, но ничего не указывало на желаемую развязку. Все так же вольноходцы разговаривали, топали, гремели посудой. Из приятного ожидание становилось утомительным.
– Я присяду, ладно? – сказала Элинор и пошла за табуреткой.
Рамон же упрямо остался стоять. Он бы предал собственное предвкушение, если бы оставил пост. Нет! Вот-вот, еще чуть-чуть… Быть может, Эдуард решил не идти сюда через половину сектора, а услышал шум и голоса издалека и со своего поста вызвал полицию? Данная догадка мужчину немного развеселила, и он принялся слушать и ждать с прежним упоением.
– Рамон, уже час прошел. Ты уверен, что…
– Да, – заявил он, хотя про себя признал, что Элинор имела основания сомневаться. Почему так долго? Полиция бы уже приехала. Разве что охранник по какой-то причине решил повременить. Но с какой целью? Почему тогда сам не явился? Струсил, поняв, как много народу предстояло прогнать – даром, что это не просто забредшие в Периферик ради острых ощущений подростки. Бродя по лабиринтам рассуждений, зачастую, тупиковых или абсолютно рваных, хаотичных, Рамон присел на корточки и ждал, ждал, пока не затекли ноги и не заболела поясница.
– Может, спуститься еще раз? – предложила, подавив зевок, Элинор.
– Нельзя. Заметит Эдуард – полетим вслед за этим сбродом.
– Он что-то не торопится. Может, выходной взял или заболел?
– Не знаю. Попробую выяснить.
Рамон выбрался на крышу, но толку от этого было немного: центральная башня заслоняла вид на противоположный конец сектора и, соответственно, пост охраны; так что понять, на месте ли Эдуард, не представлялось возможным. Он подошел к краю и посмотрел вниз. Примерно половина вольноходцев высыпала на улицу. Костер, который они развели прямо посреди двора, радостно трещал, пожирая входные двери и еще какой-то хлам. Беспробудно черные клубы дыма взвились в небо, когда высокий и тощий паренек подбросил в огонь нечто, похожее на кусок рубероида. Нурислан и молодые мужчины мастерили неподалеку скамейки и длинный стол. Женщины и старики, устроившись вокруг костра на тряпках и картонках, во всю силу своих глоток затянули заунывную песню на все том же чудном диалекте; им на миниатюрном струнном инструменте аккомпанировал Николай. Сквозь полотно действа грохочущей пулей прорвались дети: двое сидели в ржавой тачке, а еще двое ее тянули. Все смеялись и кричали до хрипоты.
– Эгей! – крикнул заметивший наблюдателя смуглый и помахал рукой с ухмылкой.
– Вот наглецы! – сокрушался Рамон, смотря то в один конец двора, то в другой, не понимая, почему до сих пор никто не появился и не прекратил запретный разгул свободы.
Неслышно подошла Элинор.
– Ну что?
– Как видишь, – Рамон указал рукой вниз.
– Ерунда какая-то. Что же делать?
– Я пойду туда.
– Куда? – женщина всерьез испугалась, что любимый собирается напасть на вольноходцев.
– К охраннику. Выясню, в чем дело, на месте ли он. Если нет – проберусь в его домик и сам вызову полицию. Попробую подойти осторожно, через сектор. Нет сейчас времени лезть через коллектор в Леонард и стучаться в ворота с той стороны. Пусть даже есть риск быть обнаруженным. Я не могу слышать и видеть этих идиотов, Элинор. Из-за них все идет прахом! Они должны исчезнуть отсюда сегодня же!
Элинор не стала спорить, но и согласия не выразила. Выражение ее лица сбивало столку, будто жалость, надежда и недоверие боролись друг с другом, отвоевывая себе побольше мимических полномочий.
– Я быстро, – заверил Рамон, чмокнул ее в щеку и поспешил вниз. Велико было желание оглянуться, но мужчина побоялся еще раз увидеть угнетавшую и пугавшую одновременно смесь эмоций в дорогих глазах.
Не обращая внимания на все, что творилось в вестибюле и снаружи, проигнорировав пару попыток его окликнуть, Рамон миновал внешний двор, перешел с быстрого шага на бег и устремился к башне. Впервые он выбрался, впервые не смотрел на эту плитку с крыши, но топтал ее ногами. В первый раз мог прикоснуться к цилиндрический махине, стоя именно там, где росла она из земли. Но в данный момент насладиться чувством выхода за привычные рамки Рамон не мог. Его внутренний компас был приведен в действие паникой, ненавистью, отчаянием и указывал прямо туда, где за простором площади, на границе обжитого и неудавшегося, стоял пост-контейнер Эдуарда.
Скопления высоток, левое и правое крылья сектора проплывали мимо медленно, но настолько буднично, просто, как если бы это был какой-нибудь невзрачный квартал в Верхнем Леонарде, а не элементы пробуждавшей трепет красоты – печальной, но величественной. Он обязательно, обязательно еще посмотрит на нее должным взглядом, уделит внимание сполна. Она стояла для Рамона и Элинор, ею нельзя было делиться с кем-то. Это же царство умиротворения и уединения, а не лагерь для беженцев или источник металлолома. Это – оазис, и он не позволит кому-либо выдавить их двоих обратно в безразличную к страданиям пустыню.
Пустота встретила Рамона у главных ворот, и будто главная башня рухнула на него, похоронив под собой чаяния и надежды. Справа от створок, где прежде располагался пост и небольшая бытовка, а также микролитражный автомобиль под навесом, лишь квадрат голой земли в окружении травы напоминал теперь, где стоял контейнер. Рамон с бешено колотящимся сердцем предположил, что пост могли перенести за стену, расположить по другую сторон ворот. Но нет, какой в этом смысл… Тем не менее, мужчина подошел к решетчатым воротам, чтобы убедиться своими глазами. Да. Хоть угол обзора и был скудный, стало совершенно очевидным, что на прилегающей территории – ни души, никаких построек. Только потрескавшийся асфальт и эстакада над никому не нужной автомагистралью.
– Эдуард! Эдуард! – завопил Рамон, не в силах сдержать приступ яростной обиды на охранника, который обещал ему работу и который мог избавить его от нежелательных соседей, но вдруг покинул место без предупреждения. В тот самый момент, когда положение и без того сложилось удручающее!
Стоп! А вдруг… Имелся еще северный въезд. Глупо надеяться, но все же… И Рамон помчался поперек электротротуаров, перемахнув через одно ограждение, второе; то ныряя в вытянутую тень высоток, то являя себя слепящему оку солнца. Вон они, ворота. Не было смысла и дальше давиться самообманом, но он упрямо бежал, пока с грохотом и звоном не влетел в металлическую решетку.
– Почему сейчас? Что случилось? Почему сейчас? – повторял мужчина, сотрясаясь в приступе ядовитого горя. – Что делать, что делать…
Обратно он не бежал. Сказать, что шел – тоже преувеличение. Скорее, волочил ноги, как путник после целого дня скитаний в пустыне. Чем больше он думал о будущем, тем сильнее приходилось вымучивать следующий шаг. Он думал об Элинор, о том, как она, возможно, продолжит превращаться во вторую Магду и возненавидит его. О, эта Магда будет хуже оригинала. Та была глупа, а Элинор – нет. Она умеет анализировать, и память у нее не короткая. Подмечала и подмечает все его ошибки и просчеты, укоряет – пока что, про себя. А когда все это прорвется, когда она решит высказать все, припомнить… Оставался ли шанс, что до такого не дойдет?
Когда Рамон подошел к пансиону, ноздри издевательски защекотал запах жареного мяса. Костер догорел, и жар углей вытапливал жирок, подрумянивал ароматные кусочки… Мужчина проглотил слюну и пробрался меж множества смуглых, сидящих у входа в здание. У них опять хлеб, еще и мясо! Элинор это видит, понимает. У таких умных и способных беглецов – ничего, а у полудиких, немытых бродяг – так много. Здесь, впрочем, у Рамона находилось весомое оправдание: вольноходцев была целая армия, а он все делал один. Точно, это все и объясняет! К тому же, эти оборванцы, как теперь думалось, добывали себе все необходимое воровством и обманом. А он не мог им уподобиться, он жил своим трудом, никому не причиняя неудобств или, тем паче, ущерба.
Элинор совсем упала духом, когда услышала, что к чему. Она отставила свой чай, закрыла лицо руками и ничего не говорила. Рамон, не в силах слушать тишину, бормотал, что приходило в голову, сам не понимая, для чего: для утешения, оправдания или просто боялся, что если тоже замолчит, то пропустит пробуждение Магды в любимой женщине.
– Это ничего. Если уж так выходит, что они, эти тараканы, все здесь оккупировали, то мы уйдем отсюда, как бы тяжело мне ни было все это бросать. Мы устроимся в другом месте, учтем старые ошибки, выстроим все с нуля.