Александр Сергеевич Поляницин
Сахва
Из телевизора сыпались слова диктора, перенасыщенные профессиональным пафосом: «Новая веха в отношениях двух сверхдержав начнется с глобальных учений. Бомбардировщики обоих государств с ядерным оружием на борту облетят стратегически важные объекты друг друга».
Бурая затвердевшая кровь покрыла мою кожу сложным узором, который почему-то казался красивым. Я начал стирать этот узор, это произведение, сотворенное болью. Когда рана была очищена, она чем-то стала напоминать ехидную безгубую улыбку. Она изрыгала малиновую жижу, когда удалялись старые нитки, которыми меня заботливо и аккуратно «зашнуровал» Отец Кирилл. Пора шить по новой. Прокалывалась кожа, нить связывала ее лохмотья. Не думать о боли. Вместо этого подумаю о том, что затеяли Хартленд и Океания.
Шаг был рискованным для обеих сверхдержав, но только так можно было по-настоящему продемонстрировать доверие друг к другу. Военные базы, ядерные склады, закрытые производства и атомные электростанции. Океания исследует Хартленд, а Хартленд Океанию. Якобы бывшие враги узнают секреты друг друга.
Кстати, один из самолетов пролетит и над Той Самой АЭС.
Диктор продолжал надрываться: «Только такими поступками можно полностью искоренить угрозу, которая исходит от Организации и террористов вообще. После событий минувшей осени, атаки Организации на подлодку Хартленда, стало понятно, что только силы коалиции сверхдержав способны истребить терроризм».
Я переключился на другой канал, не дослушав, в какое точно время ядерный бомбардировщик Океании пролетит над заминированной АЭС.
Штопая себя, я трудился с усердием портного, шьющего дорогое пальто под заказ. Первый узелок был особенно крепким и хитрым: сначала прокалывалась одна сторона кожи, потом соединялась ниткой с другой с помощью еще одного прокола. Шил я плотно, возможно, более плотно, чем было необходимо: еще многое предстояло вынести.
Второй канал. Тоже не то, что нужно! Но репортаж заинтересовал: информация, которая там оглашалась, вплеталась в общее полотно событий, которые вертелись, в том числе, и вокруг меня. Речь шла о подводной лодке. Боевой ядерной подводной лодке флота Хартленда, пропавшей со всех радаров минувшей осенью.
Сигнал от судна пропал после странных звуков. Оператор зафиксировал крики подводников, в том числе крики о помощи. Одни члены экипажа замолкали, начинали кричать другие. Эксперты распознали звуки резни. Затем все затихло, и подлодка пропала.
Увлекшись новостями о подлодке, я сделал неточное движение иголкой. Чтобы укротить раздражение, начал быстро переключать каналы. Дешевые остросюжетные сериалы и шоу, от качества и содержания которых просились на волю слезы и рвота. Программы, превращающие интеллект в свалку, растущую с угрожающей быстротой. Передачи, усиливающие непрекращающуюся болезненную рябь в сознании так называемых индивидуумов. Проблему с телевидением Хартленд не может решить уже не первое десятилетие. Точнее, думаю, не хочет, боясь населения, способного размышлять.
На одном канале я все же задержался. Здесь часто показывали новости, всегда остросюжетные, из-за чего нередко страдала их правдивость. Вот и сейчас там сообщалось, что во всем мире резко участились жалобы в психиатрических клиниках. Пациенты сами приходили к специалистам и ставили себе диагноз – шизофрения. Массово. И описание симптомов было у всех одинаковое. Жалующимся казалось, что их нет, они никогда не жили и даже не рождались. Другие, с меньшим словарным запасом, просто заявляли, что они мертвы, не видя в этих высказываниях никакого противоречия. Все психиатрические лечебницы были переполнены. Количество самопровозглашенных сумасшедших, больных так называемым «синдромом трупа», в мире было уже в несколько раз больше тех, кому и правда была нужна помощь. Привлекалось все больше неподготовленных психотерапевтов, качество услуг по оказанию психиатрической помощи стремительно падало.
За этой новостью шла другая, не менее экстравагантная: во всех уголках мира самые разные животные вышли из дикой природы и наводнили города, перестав бояться и избегать цивилизации, будто не замечая более самого факта существования самых опасных всеядных хищников – людей.
Я снова включил первый по счету канал. Новости там продолжались, но сменилась тема. Снова проклятая подлодка! Но теперь говорят, что ее нашли… точнее, ее обломки.
Через двенадцать минут я закончил себя штопать. Зашитая рана походила на сороконожку. Шрам обещал быть аккуратным и симпатичным, куда более симпатичным, чем я сам. Обработал шов спиртом, затем не удержался и сделал несколько солидных глотков, предварительно разбавив его водой. Грамм двести, не закусывая, – идеальный способ похмелиться.
И только задумавшись о глотках, я вспомнил о жидкости вообще. Пить! Я наконец добрался до крана с водой на кухне и напился сырой воды. Казалось, жажда еще не побеждена окончательно, но пришлось оторваться от струи, так как только что наложенные швы начали растягиваться.
Такое обезвоживание натолкнуло на мысли о причинах его появления. Минувшую ночь. Ресторан «Эдип», двери которого открыты далеко не для всех. Сколько веселых ночей мы провели там вместе с Первым! В какие только проявления гедонизма, запрещенного нашей верой, мы не окунались. Первый… Мой любимый и единственный друг. На лицо влезла улыбка, горькая до тошноты. Глаза придавили слезы. Да, это была крепкая мужская дружба, несмотря на присутствовавший в ней надлом, связанный с нашими, столь различающимися глубинными убеждениями. Ни разу мы не поговорили об этом. Достоевский писал, что настоящая дружба основана на унижении, так вот наша уж точно была из таких. Я дорожил этими отношениями, хранил их, как нечто хрупкое и бесценное, но еще больше обожал оголенную ненависть Нулевого…
Я выгнал мысли о Первом из головы и заставил себя подумать о другом. Да, стоило убираться из этого жилища как можно скорее. Ведь тем троим, что наблюдали за моим возвращением на восьмой этаж, ничего не мешало вызвать полицию. И неизвестно, скольких свидетелей я не заметил. Тоска набросилась при осознании, что навсегда придется оставить это жилище. Но сейчас нужно абстрагироваться, оказаться за чертой суетных мыслей хоть на несколько минут!
Не удалось: внимание втянул телевизор, как мощный сквозняк втягивает хлипкий дым. Телевидение выполнило свою основную функцию. А то, что там показывали, до конца испортило мне настроение. Итак, первый обломок подлодки поднят со дна.
Да, у меня были свои причины не любить эту животрепещущую тему: я был главным участником тех событий, моряки кричали от ужаса и боли, потому что внутри подлодки повстречались со мной и Нулевым. Это была моя первая проваленная операция. После этого провала Организация, моя семья и работодатель, решила от меня избавиться. И еще, похоже, тогда-то я и свихнулся окончательно.
Да, безутешные жены и матери до последнего продолжали верить, что их отправившиеся в подводное плавание мужья и сыновья вернутся. Но надежды их были напрасны. Я перерезал всех подводников, кроме тех немногих, что остались Нулевому, и тех восьми, что гнались за нами в конце. Один из них, зная на что идет, обменял свою жизнь на возможность включить режим самоуничтожения на подводной лодке. Мне было хорошо известно, что подлодка уничтожила сама себя ракетой, ликвидировав остальной свой ядерный арсенал вместе с Реактором, который вдыхал в нее жизнь. С отважными до безрассудства мужчинами пришлось тогда столкнуться: они пожертвовали собой и машиной, но не дали мне, Нулевому и Первому выкрасть ни одну ядерную боеголовку.
Это и аннулировало мою жизнь.
Если бы тогда у нас все вышло, мы бы не минировали АЭС, чтобы произвести ядерный взрыв, и мне бы и в голову не пришло спасать граждан Хартленда… Я остался бы в Организации, и не было бы никакого Федора…
Ошпаренный мыслями о Федоре, я резко вскочил на ноги. Только что зашитая рана вновь напомнила о себе. Но препараты действовали, и я был куда более бое- и дееспособен. Достал из сейфа небольшой чемоданчик со специализированными химическими препаратами и выпотрошил его. Рылся в образовавшейся на полу куче, пока не нашел искомое. Опять обезглавливал ампулы, а инсулиновые шприцы вбирали в себя их содержимое. На каждый шприц был одет колпачок.
Солнце сегодня резвилось, сочилось, несло крупицы теплого света, как самум – крупицы песка. Незрелые его апрельские лучи через стекла, замутненные шторами и грязью, залили и кухню, и гостиную. Но светило не было навязчивым. Безмолвно облизывало лучами все подряд. Лизнуло картину, на которую художника вдохновила сцена из Софокловой трагедии. Странно, но на левую сторону картины свет не падал, будто солнечный луч тактично обошел ее, оставив без внимания. Ту же сторону, где изображалась Иокаста, солнце поливало густым потоком. Я решил купить эту картину, как только увидел: вот я облокачиваюсь на нее взглядом, и решение впрыгивает в голову, и вот аукцион уже выигран. Нулевой тоже тогда приобрел картину. Я знал, что повешу эту картину именно сюда, еще до того, как она стала моей. Другие варианты даже не рассматривались.
Ее соседка, написанная более столетия назад якобы последним предводителем ига, уже висела здесь. Пришлось перевесить ее ближе к стене, чтобы уместились обе. Вот первое приобретение обошлось дороже. Гораздо дороже. И еще уйму денег пришлось потратить, чтобы стать «анонимным победителем» аукциона.
Организация не знает о данном месте. Для этого пришлось хорошо постараться. И так уж вышло, что именно этому помещению с ужасными обоями, испещренными синими цветками, больше всего подходило название «мой Дом», несмотря на то, что появляться здесь можно было лишь несколько раз в год и спать в комнате без окон. Я мог жить в самых роскошных отелях или купить жилье в любой точке планеты, но ничего из этого не мог бы назвать собственным Домом. Именно здесь, в этой квартире, я развесил кусочки своего прошлого, обрывки сведений и озарений. Хотелось выстроить из метафизических кубиков здесь свой мирок. Мне был важен этот мирок. Мне необходимо было куда-то сбегать.
Когда мой взгляд перепорхнул на картину с изображением светлокожих дев, что-то внутри начало сигнализировать о некоем диссонансе. В этом шедевре, имеющем сходство с произведениями художников-ориенталистов, мелькала фальшь.
Я переключил на второй по счету канал, а там- ну конечно же… новость о сближении Хартленда и Океании и том самом самолете, что пролетит над АЭС! Как только не называли это событие. С каких только сторон его не разворачивали. Будь у этой новости анус, зритель смог бы заглянуть и туда, соответствуй эта информация выстраиваемой риторике.
Именовали эту новость и «Новой стадией эволюции», и «Концом эпохи войн». Авраамические религии в один голос благословляли данное событие. Это, бесспорно, была новость Номер Один. Я же взирал на это с сарказмом слишком горьким, чтобы улыбаться: дружба Океании и Хартленда не является дружбой ради мира во всем мире. Это все та же дружба против кого-то. В данном случае, против Организации. Но о подобных вещах просто не хотели думать.
Слова Первого, сказанные вчера ночью, вздрогнули в голове. Разгоряченный… нет, не алкоголем, а осознанием предстоящего нам боя насмерть, он сказал много лишнего. Наверняка Организация запретила ему говорить со мной о подобном, но он был уверен, что я не переживу минувшую ночь.
– Сынок, элиты хартлендов и океаний нуждаются в организациях! Распоряжаясь этим фактом, Товистокский институт и ему подобные создают точные прогнозы, ставят удачные эксперименты. Организация, как и ее недавно сгинувший предок, претендовавший на суверенитет, создавалась как пробный росток. Но росток вышел из-под контроля, вырос и разросся, окутав весь мир.
Боль уходила. Силы пребывали. Пришлось подойти к картине, вызвавшей тревогу, вплотную. Я неплохо разбирался в этом виде искусства, хотя и не имел никакого таланта к написанию. Только сейчас стало понятно, что это подделка. Подделка, на которую было потрачено восемьсот четыре тысячи!
Сел. Снова уставился в телевизор. Попытался расслабиться. Но была куча вещей, которые толпились в беспокойной очереди перед входом в сознание. И одной из мыслей, особо настойчивой, было позволено войти. Через пять минут она переросла в план. Были взвешены риски, которых оказалось слишком много. Во что бы то ни стало нужно добраться до аэропорта…
Внимание снова набросилось на экран телевизора. Усталость, истощение сказывались на способности концентрироваться, а выпитые двести грамм рады были им помочь. А еще на миг показалось, что это Федор мешает мне размышлять. Новости кончились. Началась передача, в которой у сельских дам отбирали их ветхие одежды и наряжали по последней моде. Затем показывали их публике, а те несчастные шаркали по подиуму, с ужасом понимая, насколько чужды их усталые, отупевшие лица этим роскошным нарядам.
Меня интересовали только новости. Где же видеоролики, снятые с «голливудским» размахом, с применением богатого опыта подобного «кинематографа», накопленного Организацией? Где обращения ее лидеров к кафирам? Ведь весь этот материал Организация должна была предоставить СМИ сразу после того, как таймер бомбы, предназначенной для Реактора АЭС, начал обратный отсчет. Собственно, только поэтому и нужен был таймер, иначе бы трагедия произошла, как только я и остальные десять участников теракта покинули зону поражения и затаились. Что же происходит?.. Ведь Первый этой ночью столько говорил об информационном взрыве небывалого до этого масштаба!
– Обезглавливание кафиров, сжигание их в клетках, это все, сынок, конечно, хорошо. Да, это возбуждает чувства вины и ненависти в так называемом цивилизованном мире. Не дает потухнуть стокгольмскому синдрому. Но массовая перестройка сознания, такая, чтобы в наши ряды хлынули новые братья, а остальные боялись даже ненавидеть нас, еще не произошла, – сказав это, первый опрокинул в себя стопку и тщательно проследил, чтобы я сделал то же самое.
Еще будучи гражданином государства нигилистов, я ждал чего-то более масштабного и беспрецедентного. И вот дождался. Даже стал одним из главных действующих лиц этой акции. Вот только не думал, что теперь буду воспринимать содеянное как жертвоприношение абсурду. Это было слишком ужасно, хотя раньше мне не приходилось задумываться о градации «ужасности». Как жаждал я еще недавно этой акции – ритуала для воскрешения ига. И как рьяно теперь вожделею обратного. Как трудно быть сумасшедшим!
– Что ни говори, сынок, а четко выстроенная Организацией пропаганда в СМИ работала с большим КПД. Расчеты Товистокского института оказались верными. Кафиры, сами того не осознавая, пропитались страхом. Видео, где неверных казнят самыми разными способами во имя нашего ига, разлетелись по мировой паутине, подобно вирусам в метаболически активных клетках. Мы отравили сознание неверных. А за четыре дня до взрыва Организация, используя подготовленные видеообращения, нанесет по их психике сокрушительный удар. Наши спичрайтеры отлично постарались. Подготовлены видеообращения лидеров Организации к миру. Наконец-то и мы увидим начальство, сынок! По всей планете разнесется наше послание. Тревога за эти девяносто шесть часов перерастет в панику. А потом прогремит взрыв и начнется самое интересное! Все они поймут, что шутки кончились и мы приступили к активным и обширным действиям!
Слова Первого оживали в памяти столь отчетливо, что казалось, его лицо было всего в метре от моего. Черные глаза, похожие на жуков-скарабеев, раздувшиеся от фанатичного блеска, излучающие нетерпение и болезненное вожделение. Кожа орехового цвета на лице, растянутая гневом. Черная, как уголь, борода, вздрагивающая, когда его массивная челюсть штамповала слова, переполненные отвращением к тем, кто был не согласен с идеями ига. Но за всей этой гримасой, возможно, только я мог различить мольбу о помощи. Мой друг судорожно искал выход из тупика, в который загнали его мысли, выпачканные в примитивной идеологии.
А потом прогремит взрыв?! Нет! Нет! Нельзя этого допустить!!!
Сколько ненависти сгенерирует население Хартленда сразу после трагедии! Ненависти, которую некуда излить, ведь войскам некого будет атаковать. Цели на карте, чтобы доставить подходящую ракету, нет: государство нигилистов перестало существовать, а Организация – лишь его осколок, она не обозначена на карте, не обведена границей, растворена в социуме. Сотни миллионов людей сгенерируют поток первобытной злобы, способный спровоцировать мутацию коллективного бессознательного. Но еще больше разрушений принесет страх.
– Взрыв АЭС отравит Хартленд, сынок. Я говорю даже не об экологической катастрофе. И без того хрупкий купол под названием безопасность, нависший над миром неверных, рухнет, и обломки его будут биться об их затылки. Купол рухнет, так как все его крепления, созданные из лжи и утешений, перестанут существовать. Ложь станет прахом: такова ее природа. А взрыв станет началом хаоса, которому мы не дадим прекратиться. Мир замрет, сожмется, как гармошка, а лидеры неверных затрубят о старых ценностях, переиначенных на новый лад. Много будут говорить об успешном сближении Хартленда и Океании и их эффективных совместных действиях в борьбе с глобальным терроризмом, с Организацией. Но за всем этим бредом будет нечто реальное – страх, вырывший нору в подсознании, глубоко-глубоко. Мир уже не будет прежним. Не будет, и все тут. Страх будет выпрыгивать из-за угла, наступать кафирам на пятки, пока они не склонят головы. И вот они уже прогуливаются с ним под руку, надоедливым гостем он слоняется по их жилищам. И всем им будет страшно, даже тем, кто еще не знает, что боится. Другого пути преобразить мир я просто не вижу, сынок!
Я переключал канал за каналом: убивающие способность размышлять шоу для домохозяек, плохие и ужасные сериалы и ситкомы, изобилующие сценами насилия новости. Ничего из того, что так ждал Первый. Отыскал пыльный ноутбук. Кое-как вышел в интернет. Там тоже не было и намека на Организацию и ее видеообращения. Быть может, и Первый был посвящен далеко не во все, что касалось взрыва АЭС?..
Я выключил телевизор и швырнул ноутбук в угол. Лег на пол и продолжил думать о том, как добраться до АЭС. Сделать это можно было только по воздуху: ни на одном наземном транспорте не успеть даже доехать отсюда до электростанции за одиннадцать часов. А ведь предстояло еще «навестить» в музее Нулевого, победить его в бою и подвергнуть пытке, чтобы узнать код. Учитывая серьезное ранение… Но не время думать о том, что предотвратить теракт невозможно! Сейчас нужно думать о том, как добраться до аэропорта, найти самолет, способный долететь до города, в котором расположена АЭС, и пилота, который согласится поднять этот самолет в воздух.
Помочь могли здесь только деньги. Большое количество материальных средств. А того, что у меня было с собой вместе с тем, что нашлось в этой квартире, едва хватит на взятку за молчание администратору, который сопроводит меня к камере хранения. Но была идея, где раздобыть средства. Городок, в котором я сейчас находился, был для меня особенным: в нем располагалась эта квартира, в нем располагался наш с Первым любимый ресторан «Эдип», в нем же располагалась камера хранения, о которой также не знала Организация.
Всего у меня было одиннадцать камер хранения, расположенных на разных континентах. О десяти из них было известно Организации: она вела за нами слежку и не скрывала этого. В них были паспорта, деньги, оружие. Здесь не было ничего странного: киллерам такого уровня, как я, Первый и Нулевой, это было необходимо. Но одиннадцатую я открыл, когда на короткое время сумел освободиться от тотальной слежки Организации. Показалось хорошей мыслью обзавестись тайной камерой хранения неподалеку от тайного жилья. В ней находились настоящие сокровища. Этих средств хватит, чтобы не только «без билета» долететь до АЭС, но и облететь весь мир.
Вот только шансов забрать свое имущество у меня немного: Организация наверняка догадалась, что я не смог покинуть этот городок и затаился в нем. Целая армия сейчас ищет Второго. Теперь Организация не успокоится, пока я не умру. Что может помочь выжить? Умение убить раньше, чем убьют меня. Но этого слишком мало. А еще? Что еще? Взгляд начал ударяться о стены квартиры, будто желая помочь своему хозяину придумать план. И он справился. Замер на одном из перевернутых кресел, с которого свисали короткое красное платье и парик.
Маскировка! Переоденусь в женщину. Даже надену каблуки. А что делать? Возможно, только такого Организация и не ожидает. Отыскал чулки и бюстгальтер. Мысленно поблагодарил бывшую хозяйку этих вещей.
Перед тем, как пойти брить ноги, я решил проверить свои ключи, коими являлись верхние фаланги указательных пальцев. Открыл свой кейс-холодильник. Склизкие, блестящие от присутствовавшего здесь солнца, похожие на мертвых бледно-розовых личинок кусочки шестерых людей. Пальцы сморщились, как морковь, перележавшая в холодильнике, отчего казалось, что бледно-серые, с неприятным бежевым оттенком ногти стали больше. Места, где фаланги были отделены от остальной руки, почернели.
Один из пальцев поможет попасть на территорию, прилегающую к АЭС. Второй – даст доступ к коммуникациям. Третий – позволит управлять градирнями. С помощью четвертого – я попытаюсь предотвратить взрыв системы охлаждения, обслуживающей Реактор. Пятый палец позволит попасть в предреакторный зал. А шестой – откроет дверь, за которой находится головной компьютер, так называемый мозг всей электростанции, который тоже заминирован.
Но этих пальцев-ключей будет недостаточно. Я, Первый и Нулевой, каждый из членов нашей неразлучной троицы, замуровал в своей памяти восемнадцать символов. Никто из нас не знал коды друг друга. Без кода Первого невозможно было попасть внутрь АЭС. С помощью моего кода открывалась дверь, за которой находился сам Реактор. А код Нулевого активировал и, что было особенно для меня важно, дезактивировал бомбу с часовым механизмом, которой был заминирован Реактор.
При воспоминании о Нулевом, легендарном, до сих пор никем не побежденном бойце, жестокость которого наводила ужас даже на агентов Организации, снова стало страшно. Возможно, это был единственный человек, к которому я испытывал страх. Хотя нет, Первый тоже входил в этот список… Первый и я, может быть, и были лучшими диверсантами, но Нулевой, мягко говоря, превосходил нас в рукопашном бою, обращении с холодным оружием и вообще во всем, что касалось убийства. Гениальный слуга смерти. Сверхъестественно быстрый. Его движения в бою – танец, смертоносный эзотерический танец. Меньше всего на свете хотелось повстречаться с ним еще раз. У меня были плохие предчувствия. Не получалось убедить себя, что удастся выжить после этой встречи.
Полагаю, возможность остановить таймер бомбы сохранялась на тот случай, если Хартленд согласится на условия, выдвигаемые Организацией. Но я был уверен, что этого не произойдет. Во-первых, последствия взрыва атомного Реактора были не хуже последствий, которые повлечет за собой выполнение условий Организации. А во-вторых, едва ли сверхдержава воспримет все это всерьез, пока ее разведка не будет владеть точной информацией.
Я закрыл кейс. Надел бюстгальтер: мои развитые грудные мышцы, может, и были похожи на грудь первого размера, но такого сходства точно было недостаточно. Темно-бордовый, имеющий всего несколько часов отроду, шрам от пули на правой щеке был замазан толстым слоем тонального крема. Крем лежал в сумочке Louis Vuitton, также оставленной проституткой. Там же обнаружилась губная помада, которой мне, с третьей попытки, удалось разукрасить губы. Изувеченную щеку спрятал и парик. Я критически осмотрел себя в зеркало. Платье, казалось, вот-вот лопнет. Больше всего смущали ноги, хотя можно было подумать, что дама в коротком красном платье биатлонистка или просто увлеклась фитнесом.
В дамскую сумочку поместились лишь два найденных в сейфе пистолета-пулемета Heckler&Koch MP5 последней модификации, облегченные и уменьшенные, калибра девять миллиметров. Данные экземпляры были лишены прикладов, что очень кстати: я в совершенстве освоил стрельбу с двух рук. В сумочке также оказался пистолет SIG-Sauer P320, почти из такого же в меня стрелял Первый. Взял много патронов. Задумался на пять секунд и все же взял наступательную фугасную гранату MK3A2, осколки которой разлетаются на две сотни метров. Вколол еще одну дозу тонизирующего средства. В отдельный кармашек сумки положил наполненные шприцы и различные ампулы.
Перед выходом я еще раз посмотрел на картину «Женщины во внутреннем дворе». Снял ее со стены, вынул из рамы, скомкал, положил в раковину и поджег. Толстую бумагу, вымазанную красками, глодал огонь, превращая в черную искривляющуюся пластину. Она разлеталась на кусочки, и те распространялись по кухне, похожие на черные осадки, такие легкие, что воздух не сразу позволял им приземлиться на пол.
За три квартала от дома стояла моя машина. Точнее, не моя, а любезно предоставленная одним замечательным человеком. Черный Lexus RX. Никогда бы не сел за руль этого автомобиля, если бы не был уверен, что все бойцы Организации, видевшие, что я использовал его, были мертвы. Он достался мне в идеальном состоянии, но я быстро внес «коррективы». На месте левого зеркала неряшливо торчали провода, словно лохмотья на месте вырванной конечности. На задней табличке с госномером было пулевое отверстие, от чего шестерка стала больше похожа на восьмерку. Задней левой фаре пришел конец. Переднего бампера более не существовало, отчего надменная морда Лексуса с несколько лукавым прищуром глаз-фар будто лишилась нижней челюсти и приобрела паническое выражение. Примерно так я представлял лицо героини дебютного романа Чака Паланика. Некогда черная глянцевая поверхность машины была покрыта грязью, пылью и липкими древесными почками. Я положил в салон Луи Виттон, кейс с отрубленными пальцами и поехал к камере хранения.
Глава 4
2 дня 18 часов 22 минуты до взрыва Реактора. Ночь.
Над увязшей в рыхлой россыпи искрящихся звезд луной, похожей на перенасыщенную радиацией дыню, развалился бесконечным ковром лес – черный, как ночь, заполоненный таинственными звуками, кишащий жизнью. Согласно поверьям новозеландского племени маори, каждому вновь рожденному человеку соответствует одно проросшее дерево. И этот лес… сейчас казался исполинским бесформенным лохматым животным, обросшим жизнями, многие из которых уже перестали гореть. Каждое дерево было волоском на теле этой материальной сущности, а я, как блоха, копошился в ее меху.
Исходя из того, что в мои планы не входило покидать поезд, когда он мчался по мосту через реку, остается предположить, что мне помогли. Неясно, чем была вызвана краткосрочная потеря памяти, но очевидно, что это хартлендцы решили избавиться от меня, не желая ехать в одном вагоне со столь омерзительным соседом. Они снова изгнали меня! Продолжая бег внутри гигантского древесного ворса, я почувствовал, как в заваленной шахте моей изувеченной психики пробудилось «нечто», что подвергалось захоронению уже не раз. Едва оказавшись в этом лесу, я пытался снова усыпить это отряхнувшееся от дремы «нечто», но оно упорно рвалось на поверхность.
Я бежал по узкой тропинке, прогрызшей себе путь сквозь густое нагромождение деревьев. Одет был в одни лишь кеды, в которых ходил по вагону, используя их вместо тапочек – о чем теперь ни капли не жалею, – то есть был только обут. Я знал, что пробежал не менее десяти километров. До сих пор не сбил дыхания, хотя скорость бега была приличной. Кровь разогрелась, дыхательные пути прочистились, и все запахи ощущались особо остро. Нельзя было ни наслаждаться ароматом леса, которым делились деревья. Вот-вот они выдавят из себя почки, ознаменовав новый цикл, еще раз пробудив жизнь. Интенсивная работа ноздрей приносила особое удовольствие. Такого наслаждения от лесных ароматов я никогда не испытывал.
Так всегда: когда неотложные дела требуют от нас полной вовлеченности, когда назойливые проблемы нагло набрасываются, требуя в качестве откупа массу времени, мы особо остро воспринимаем тот или иной аспект природы. И на этом контрасте кажется, что, когда мы разгребем ворох своих авралов, то обязательно будем больше времени уделять этим аспектам. Но беззаботное состояние рассеивает наше внимание, и мы редко вспоминаем об этом решении.
Нет, это бред. Даже представить не могу, как те две женщины, которых я собирался убить вместе с остальными пассажирами, сопротивляясь бросившемуся в вагон визжащему ветру, выталкивают меня в черную воду, каким-то образом лишив способности запоминать. Но с них станется! Или нет? В любом случае, иных причин, почему я оказался в реке, не было. Не удавалось придумать даже фантастические теории. Хотя… Но сверкнувшую мысль смело, когда я вновь предположил, что это хартлендцы, пассажиры поезда… Изгнание! То самое «нечто» уверенно продолжало свой путь наружу. Я снова изгнан из Хартленда! Это «нечто», этот гомункул, незримый и неуправляемый, которого я породил, смешав тревогу, страх и отвращение к самому себе, становился все сильнее, обжираясь моим отчаяньем.
Хотелось остановиться: шелест деревьев, звук от соприкосновения их веток казался манящим и приветливым, будто они незлобиво ухмылялись моим потугам, понимая всю глупость намерения снова достичь мира людей. Цель и правда была странной, особенно, если учесть, что большинство людей, населяющих окружавшее лес пятно пространства, были кафирами. Появилось безудержное желание смешаться с этой древесной ордой, выбрать место помягче и пустить корни, нежно обнять этими корнями корни других деревьев и мирно сосуществовать с ними целый век. Сейчас я так мечтал разделить с ними землю, стать родным этой чаще. Сознавать нашу единую природу.
Что меня спасло, когда я покинул поезд, проходивший по высокому мосту через реку? Двойное везение. Редчайшая благосклонность Фортуны к моей персоне. То, чем все кончилось, не могло не ошеломить меня. Кажется, Госпожа Удача пребывала в легком недоумении, спутав меня с одним из своих любимчиков.
Во-первых, прыжок был сделан примерно в середине моста. Поэтому мое тело прорезало воду, не достав дна. Но для спасения жизни этого было мало: мост был очень высоким, тем более, в момент падения я не владел своим телом. Поэтому, второе везение заключалось в том, что сначала вода поглотила ноги и я врезался в нее под прямым углом. Рэндалл Дикинсон и Люси Уордл3* наверняка бы мне позавидовали. Уже упоминалось, что шок позволил запомнить лишь тот момент, когда голова оказалась над водой и челюсти откусили огромный кусок кислорода. Ни удар о воду, ни то, как я барахтался в ее объятиях, пытаясь выплыть на поверхность, не смогли стать моими воспоминаниями. В реку прыгнул не я! Я не хотел этого делать.