Александр Сергеевич Поляницин
Сахва
Изгнан из Хартленда! Гомункул жрал мои мысли, тасовал их как вздумается. Осквернял мое сознание. Испражнялся в подсознание. Изгнан Хартлендом! Гомункул придавил меня, и вот-вот превратит во влажное пятно. Изгнан из общества! Зерно ядовитого растения, что я похоронил под триллионами тонн самообладания, все же сумело прорасти и оказаться на поверхности. Изгнан обществом…
Свежесть медленно растворяющейся ночи и погода, характерная для этой части Хартленда, облепили мое тело холодом. Лишь интенсивная работа ногами и руками помогала не окоченеть. Путь освещал прибор, который, помимо множества других функций, выполнял роль спутникового телефона. На вид как обычный смартфон, лишь толще и тяжелее. Серебряная матовая изящная вещь с резко закругленными концами. Я знал, что эта штуковина была полезной, но теперь, потонув в этом бескрайнем лесе, ценил ее гораздо больше. Навигатор, работающий без интернета, и встроенный компас помогли проложить маршрут, который должен был вернуть меня в цивилизацию. А как первый признак цивилизации передо мной должна была предстать асфальтированная дорога, по которой двигаются люди внутри машин. Я очень надеялся, что кто-нибудь из этих людей придет мне на помощь… несмотря на мой наряд Адама.
Смартфон Организации и кеды – все имущество, что было при мне. Аппарат, подобный тому, что освещал мне дорогу, был у каждого члена нашей Организации. Напрашивался термин «корпоративная связь». Порой он звонил всего пару раз в год. Когда мы поднимали трубки, измененный до неузнаваемости голос сообщал, где и когда нужно появиться. Часто местом встречи являлся ресторан «Эдип», обладающий особым статусом, где я и Первый любили появляться не только для обсуждения дел. Гораздо реже суть задания излагалась прямо по телефону. Мы были обременены строжайшим обязательством не разлучаться с этим прибором, не отходить от него далее чем на три метра. Если ты не снял трубку, значит, ты мертв.
От одежды я избавился еще в воде, иначе бы дно приласкало меня. Зажав водонепроницаемый «чудо-телефон» в зубах, сражаясь со спазмами от переохлаждения, я добрался-таки до берега, преодолев вплавь огромное расстояние. Паспорт и другие вещи остались в поезде. Но ничего, дома – им я называл свое потайное убежище – у меня есть еще несколько паспортов, причем все, как один, настоящие. Голубоватый луч из смартфона сверлил тьму впереди. Казалось, что этот луч был трубочкой, через которую тьма решила выпить свечение моей ауры. Испить до дна. Этот марш-бросок вынуждал констатировать, что первые признаки старения уже скребутся у порога: еще года два назад я бы и не заметил такой пробежки. Но быстрее всего изнашивался мой рассудок, точнее, разум. Я упал.
Луч фонаря хаотично вздрагивал. Кривляющееся пятно света сновало по деревьям, вырывая из мрака ветви, которые походили на кости чудовищ. Я споткнулся о ежа. О ежа размером с десятикилограммовый арбуз… Я даже не успел удивиться его размерам, так как появился иной повод для удивления, затмивший предыдущий: гигантский еж встал на задние лапы, открыл свою пасть, глаза его вспыхнули красным, на морде… хотя нет… на лице… ежа появилась ухмылка и он засмеялся безумным человеческим смехом. Затем произнес одно единственное слово
:«СКОРО!» – а потом завизжал так, что перепонки заныли. И скрылся в лесу.
Этот еж превратил меня в парализованное ничтожество. Произвел импульс, с помощью которого тот самый гомункул обрел всю свою мощь, и, обретя ее, откусывал по ломтю от моей души. Страх истязал. Чувство одиночества пожирало, потрошило. Демоны устроили шабаш и глумились, вращаясь вокруг меня. Больше всего на свете хотелось спрятаться, отгородиться от остального пространства, чернота которого давила, разбирала на части. Так ощущает себя тот, кто неприкаянно бродит в холодную ночь по улицам, понимая, что остальные мирно спят в тепле, уюте и любви. Не нищий без крова, а тот, кто оказался в таком положении впервые. Только это чувство усиливалось. Тьмой и излившейся вниз лунной мглой. Тишиной, в которой, казалось, спряталась опасность. Пониманием того, что вокруг нет людей и если закричать, то крик не будет услышан даже кафиром.
Не знаю, что было бы дальше, если бы я не увидел черную кляксу, высвеченную смартфоном. Кусочек пустоты. Дыра, заросшая ветками. Чернеющий провал не светлел даже от луча искусственного света. Вряд ли это можно назвать пещерой. Просто отверстие в скальном образовании, заросшее деревьями. Я ринулся туда.
В этом углублении, выточенном природой, места хватало как раз для одного. Я будто пребывал в лишенном пломбы огромном зубе, который принадлежал останкам великана. Сидеть здесь было удобно: отверстие было гладким. Сверху меня укрывало одеяло из грубых камней, потемневших под натиском ночи. Я сидел в позе сформированного эмбриона. Ветер не заходил сюда, ударяясь о камни, он продолжал свою беготню в других местах. Апрельский ночной холод тоже обходил пещеру стороной.
Здесь стало хорошо, спокойно. Казалось, мне удалось собрать себя воедино. Подобрать все куски своей личности, которые обронил на пути к этому моменту. Так мы и сидели, все вместе, то есть я цельный, обнятые горной породой. Не имея точки отсчета, трудно было предположить, сколько времени я там провел. Возможно, прошло пять минут, возможно, час. Но чувство покоя и целостности, спустя какое-то время, начали растворяться: состояние это было непривычным, и сомнение в том, что оно может продлиться долго, начало теснить его.
Я знал, что придется покинуть это место и продолжить поиски трассы, но сейчас не вышел бы отсюда, даже если бы в пещеру бросили гранату. Интересно, ребенок в матке знает, что скоро его изгонят оттуда? И если знает, хочет ли этого?..
Когда покой был истреблен своей противоположностью – тревогой, мерзкой, как пуля, задевшая кость, вернулись мысли, назойливые, как помехи в безупречном радиосигнале. Ничего не оставалось, как начать думать. И вспоминать.
Я думал об одном человеке. Нет, о двух людях. Хотя все же об одном. Дело в том, что я и сам не до конца мог здесь определиться: так быстро мысль металась от одного к другому, что фиксировать их, как обособленные объекты, уже не было возможности. Моя мать и Нулевой… Мысли о них разжигали боль, но долго без этой боли я обходиться не мог.
Нулевой. Он принял решение остаться там, в месте, которое станет эпицентром ядерного взрыва. Совершенный убийца, который, как казалось, ни за что по своей воле не расстанется с жизнью хотя бы потому, что лишится возможности наслаждаться убийством. Решение Нулевого поразило всех в Организации. Его хотели принудить не делать этого, но невозможно управлять человеком, решившим умереть.
Я узнал об этом случайно, застав рыдающего Первого стоящим на коленях перед Нулевым. Он умолял его чего-то не делать. Ни до, ни после я не видел Первого плачущим. Нулевой заперся в музее современного искусства, расположенном совсем рядом с заминированной АЭС, и ждал конца. Я не знал человека, которому были известны его мотивы, сам же Нулевой скупился даже на междометие, когда его просили прокомментировать свое решение. По этому поводу я услышал от агента Ноль одну единственную фразу, за которую хоть как-то можно было ухватиться, чтобы сделать подобие выводов… Но ничего конкретного.
Мать. Казалось, здесь, в этой каменной гробне, еще когда покой был моим другом, я ощутил едва уловимый аромат материнской любви. Нельзя было точно сказать, так ли это на самом деле: я никогда не ощущал этой самой любви. Но интуиция и что-то еще, заваленное грузными мыслями, говорили о том, что это была именно она.
Мать никогда не любила меня, ведь я был живым, постоянно мелькающим перед глазами напоминанием о ее позоре. Я появился на свет после того, как ее изнасиловали. Моим биологическим отцом, насколько известно, был маньяк, который (опять же – вроде бы) сгнил в тюрьме, попав туда за череду подобных выходок. Да уж, характером я точно был в папку! Разве что насилие в государстве нигилистов, в отличие от Хартленда, было делом нормальным. И насильники, и насилуемые относились к этому по-другому.
То есть я не только появился на свет под аккомпанемент страдания, а был и зачат таким же образом. Интересно, умру я быстро или опять же в страдании? Как после этого не согласиться с Шопенгауэром, который считал, что зло довлеет над добром. В итоге, я просто-напросто выбрал наиболее выгодную сторону, оказавшись с нигилистами.
Для своего отца, точнее отчима, я был живым напоминанием о его бесплодии. К тому же я родился с врожденным уродством. Параллельно с моим ростом в родителях разрастались чувства позора, неполноценности, все больше ненависти и отвращения исходило от них. Лучше бы меня отдали в интернат или бросили в пропасть, подобно спартанцам, бросающим «забракованных» младенцев в Апофеты.
Мысли снова бросились к матери. От матери к Нулевому. Они ненавидели меня. По-разному. С разной силой. По разным причинам. Мать за то, что я вообще родился, использовав ее как инкубатор. Нулевой – за цвет кожи, говоривший о том, что я не мог быть коренным жителем государства нигилистов: «Твоя душа разлагалась в обществе кафиров, когда мы восьми лет от роду уже имели честь стоять в первых шеренгах и видеть, как этим самым кафирам отрезают головы, как их сжигают и прибивают к крестам!»
Я начал выстраивать из мыслей шаткие конструкции, снова пытаясь оправдать этих двоих. Не было дня, чтобы я ни посвятил этому время. Несмотря ни на что, мать меня вырастила. Найти факты, чтобы оправдать Нулевого, было сложнее. Поэтому в миллионный раз пришлось вспоминать события в подводной лодке. Мысли снова носились от матери к Нулевому и обратно, пока не слились в однородную массу, в какое-то фиолетовое марево. И я не заметил, как без остатка провалился в воспоминания двухнедельной давности.
Мое пробуждение наступает раньше назначенного срока. Из-за этого все и пошло наперекосяк. Нужно было всего лишь очнуться вовремя! Но вышло то, что вышло. И я услышал то, что услышал, то, чего не должен был слышать, то, о чем предпочел бы не знать – разговор Первого с Нулевым. Они и сами упомянули, что их слова ни в коем случае не должны дотянуться до моих ушей.
Их тайна рушится на мой разум вопреки строгому запрету. К шоку от услышанного подключаются фобии, ибо постепенно приходит понимание, где я. Затем я вспоминаю и зачем здесь нахожусь. Нулевой и Первый уверены, что я все еще без сознания. И говорят, говорят, говорят, добавляя подробностей. А я силюсь снять наушники, но в то же время не могу себя заставить. И слушаю, слушаю, слушаю…
Я внутри подводной лодки, которая осуществляет процесс погружения. Вместе с Первым и Нулевым я кропотливо работал над этой операцией, досконально знал все, что должен был сделать, прибыв сюда. Готов был и к некоей дезориентации, которая должна была наступить после пробуждения, и знал, как ее преодолеть.
Почему лидеры Организации настояли на том, что нас нужно усыплять, чтобы переправить на исходные точки, оставалось большой загадкой как для меня, так и для Нулевого с Первым. У нас на троих был специальный канал связи. Первый оказался в подлодке Океании. Нулевой и я – в подлодке, принадлежащей Хартленду. Задачи каждого четко распределены. Задача Первого – атаковать нас торпедой.
Но знания о том, как преодолеть дезориентацию после пробуждения в подводной лодке, не пригодились: хватило воспоминания о том, что я уже приходил в сознание после усыпления, как раз перед тем, как оказаться в подлодке. Тот опыт пробуждения был менее удручающим, но точно не менее примечательным.
Тогда я очнулся и понял, что меня кто-то несет. Угадывался человеческий силуэт, но он был настолько твердым, что казалось, будто все его одеяние было сделано из стали. Невозможно было даже предположить, кто это, но проклятия в мой адрес исторгались, судя по голосу, пожилым мужчиной. Нес он меня так же, как и бранил – уверенно, не прерываясь, будто совсем без усилий, и такой легкости способствовали не мышцы, а некие трубчатые механические приборы, шедшие вдоль его рук и ног и имеющие источник питания на спине. От него исходило странное ощущение… иное чувство времени: сейчас оно ощущалось ни как однородная линейная текучесть, а являло всю сложность движения своих потоков, сложность, постижимую лишь до определенного предела… Так вот кто он такой…
Я успел осмотреться. Увидел небо, серо-голубой, неравномерно прокрашенной тушей нависшее над морем. Море же представляло вязкую безразмерность, вздыхающую спокойными волнами. Оно выкрасилось в цвета неба, будто желая быть на него похожим. На полпути к горизонту из воды выступал айсберг, похожий на съеденный наполовину брикет пломбира. Его и так восхищающая абсолютная белизна еще больше выделялась из-за голубых прожилок, порожденных игрой света с неровностями.
Мы передвигались по хребту подводной лодки. Здесь же расположился и ее экипаж, застыв по стойке смирно. Капитан судна замер сбоку, уткнув кончики пальцев в висок. Мой взгляд пополз вбок. На берегу – скопление кафиров, провожающих экипаж. Они все, все до единого, казались застывшими, абсолютно неподвижными… Я хотел снова взглянуть на подводников, но не успел.
Тот, кого звали Мрак, почувствовал пробуждение своей ноши и немедленно принял меры – резко откинул голову назад, одновременно увеличив громкость своих проклятий, к которым добавилось кряхтение. Его затылок, покрытый чем-то твердым, врезался мне в нос, который едва не был сломан. Я тут же свалился в забвение, забрав с собой кучу вопросов об увиденном.
Теперь, когда Первый и Нулевой наговорились, сами того не зная, сообщив мне больше, чем я готов был вынести, появилась возможность подумать о чем-то другом. Этим «чем-то» и стал Мрак, а точнее, тот эпизод… Кто он вообще такой? Даже нам, трем главным агентам Организации, практически ничего не было о нем известно. Мы лишь знали, что наше руководство привлекало его в самых сложных, а иногда и безвыходных ситуациях. И он всегда справлялся, делая чудеса. Как? Этого не знал никто. Но что за странное ощущение было рядом с ним?.. Будто я оказался вне времени и, одновременно, в нескольких временных точках.
Но долго поразмышлять об этом не удается: паника налипает на меня, заключает в тиски, когда я понимаю, как глубоко погрузилась подлодка. Я ощущаю увеличивающееся давление ревущей воды. Кислород становится токсичным. Все ниже и ниже! Воспоминания о разговоре Первого с Нулевым режут душу тупым ножом.
Стены подлодки кажутся слишком хрупкой защитой. Соленая жидкость, которой наглатываются балластные емкости, сдавливает судно с нарастающей силой. Металл прогибается, уступая давлению глубины, поет песню мученика, утробно, с надрывом. Чем глубже, тем громче его стон. К нему примешивается гудение ГГС и «щитов». Эта какофония становится невыносимой. Жидкость снаружи больше не кажется водой. Не может она вести себя столь агрессивно. Это исполинское морское чудовище пытается сожрать нас! Оно уже втиснуло субмарину себе в пасть с тысячью гигантских ножей вместо зубов и скоро перекусит ее надвое.
Начинается горячка: дефицит кислорода в мозге. Дышу глубже и чаще. Борюсь с паникой. Но дно все ближе! Первый и Нулевой вновь заговорили на ту же тему. Меня уносит куда-то, не знаю куда, но вон отсюда, поэтому не противлюсь этому. Продолжаю делать мощные вдохи и выдохи. Сознание отслаивается от меня. Просачивается сквозь стены внутреннего и внешнего корпусов подлодки. Границы между мной и водой стираются. Она обволакивает, дотрагивается до каждого миллиметра тела. Несколько секунд я был свободен от мыслей, а когда они вернулись, быстро понял, что погружен не в ледяную соленую воду. Нет, эта субстанция была тёплой и приятной… Амниотическая жидкость.
Что происходит? Назову это «регресс памяти». Сознание разворачивается, регрессирует, как если бы дерево начало врастать обратно в землю. Я зародыш в утробе. Понимание невозможности этого события отброшено. Чувство абсолютной защищенности. Покой в «ритмичном бездействии». Хочется остаться здесь на вечность. Прошлое продолжает засасывать. Я эмбрион.
Мои биологические часы отключаются. Голова уже не нацелена на влагалище, а принимает прежнее положение, в котором я пробыл внутри матки большую часть времени. Я стремительно уменьшаюсь. Перестаю слышать материнский голос. Пищеварительная система перестает работать. Остальные системы тоже. Попадаю в полную зависимость от плаценты. Конечности растворяются, принимая грубую форму некоей живой сырьевой заготовки. Мозг уже не контролирует тело. Я покрываюсь лакуной. Мой эмбрион уже не отличить от плода мыши или свиньи. Процесс моего рождения продолжает обращаться вспять. И вот я становлюсь эмбриональным шариком, по форме похожим на маленькую трубку. Как приятно было сбегать обратно во чрево! Но если все так пойдет и дальше, придется разлучиться с маткой…
Удается выбраться из восприятия, которое обрушилось так резко, и вспомнить, где на самом деле находится мое неподвижное, равномерно вздрагивающее от глубоких вдохов-выдохов, тело. Скорее всего, выходу из измененного состояния сознания поспособствовал гулкий, грозный удар подлодки о морское дно.
Я не просто перестал ощущать внутриутробное существование. Еще и вспомнил, зачем здесь оказался. Вспомнил свою миссию. Нужно добраться до электронных мозгов этого судна. Маршрут и план действий были выжжены на скользкой коре моего мозга. Необходимо добраться до той части интеллекта машины, которая отвечает за пожарную безопасность, и отключить ее. Для этого я начинаю двигаться в намеченном направлении.
Глубина моря, на дне которого я сходил с ума, нависла своей вседозволенностью. Звуки стенания прочнейших металлических стен, жужжащий в ушах гнет всесильной воды снова пригвоздили меня к месту. Далеко я не ушел. А ведь уже пора было действовать! Согласно плану, я должен был начать к моменту, когда субмарина ударится о дно. Но и пробудиться я должен был именно в тот момент…
Снова дышу глубоко и часто. Чувство, что я нахожусь в чреве матери, вернулось. Противостоять этому невозможно, пытаюсь хотя бы с этим смириться. Уменьшаюсь в размерах. Звуки внутри материнского организма уже не слышны, даже матка становится безмолвной. И дальше, дальше, как незаметный придаток, как хвост, о котором позабыл хозяин, меня несет к истокам, к Акту Творения. Я, то есть то, что от меня осталось, открепляюсь от стенок матки. Состою уже не более чем из шестнадцати клеток – бластомеров. Мне страшно, но почему-то я счастлив. Теперь я бластоциста. Моя плоть разрыхляется. Вот-вот я стану одноклеточным организмом. И едва я стал зиготой, меня будто разорвало надвое. Процесс неболезненный, но, почему-то, печальный. Распадаюсь на две клетки. На какой-то едва заметный миг пришло ощущение двойственности, когда можно было ощутить себя сразу обоими пронуклеусами, мужским и женским ядром внутри яйца. Но потом некая сила убедила меня, что я сперматозоид. При мыслях о судьбе женского ядра доносится еле различимый голос Нулевого…
Утрачена дуальная целостность, если можно так выразиться. Теперь я лишь нечто половинчатое. Я настолько мал, что боюсь об этом думать. Я одноклеточный ядерный организм. Сперматозоид! Слышу голос Первого из недр, из остатков восприятия того мира, в котором находилось мое тело. Вслушиваюсь. Радует хотя бы то, что Первый больше не секретничал с Нулевым, а говорил по делу. Он предупреждал, что запустит в нас торпеду через минуту. К этому времени я уже давно должен был справиться с системой пожарной безопасности. Но я не мог этого сделать из-за того, что «превратился» в сперматозоид. Не было возможности и предупредить об этом коллег: слова наотрез отказались мне служить.
Торпеда покажет свою пасть через двадцать секунд. Из матки я переместился в парные гонады – яички отца. Что это?.. Нагло слепит яркий, то ли лиловый, то ли фиолетовый свет. Во всем хаосе происходящего ярко сияла единственная уверенность – все это я уже переживал когда-то.
Старт. Начало животворящего паломничества. Я и еще около полумиллиарда сперматозоидов готовы отправиться в путь, к главному и единственному призу. Едва слышный голос Нулевого. Кажется, голос взволнованный. Похоже, они догадываются, что у меня что-то пошло не так. Нулевой говорит Первому, что нужно отложить пуск. Но поздно.
Торпеда летит к нам. Удается воспользоваться жалкими остатками человеческого сознания, чтобы понять – сейчас раздастся взрыв. Смерть, выпущенная Первым. Даже не видя летящего снаряда, я ощущаю в нем всю энергию агента Один. Удар! Взрывная волна топчет подлодку. Казалось, зубы потрескаются, а жилы прорвут кожу. Но не меньше девяноста процентов экипажа выживает: Первый знал, что делал, атака спланирована с фанатичной педантичностью. Голос агента Ноль. Напрасно он вытачивает из звуков, букв осмысленные фразы: толстая пелена помешательства позволяет распознать лишь бесформенный словесный сгусток. Это сигнал Яйца, поход к которому я начал вместе с сотнями миллионов собратьев! Призыв, звук которого ни с чем не спутать.
Теперь голос Нулевого – главный и единственный ориентир. Иду на него. Я – торпеда, пущенная Первым. Снова слышу, как вода тискает судно в своих могучих челюстях. Но сейчас ощущение всеобъемлющей влаги успокаивает: это семенная жидкость, потчующая фруктозой и глюкозой, защищающая меня от смертоносных кислот. Нет! Ошибка. Это смертоносная кислота на стенках влагалища, которая уничтожает больше половины моих собратьев. Некоторых из них я вижу, вот они бегут, стянутые огнем, плавятся и падают. Я слышу их страдания. На долю секунды вспоминаю, что никакие это не сперматозоиды, а подводники, гибнущие от пожара. Но эта вспышка тухнет быстро и неумолимо. Теперь мы, выжившие сперматозоиды, ждем События. Ждем, когда «врата в матку» разверзнутся. Пора конкурировать жестче: во что бы то ни стало нужно первым добраться до Нулевого, источающего прогестерон…
Едва мы оказались в матке, я начал убивать. Все сперматозоиды, что попадались на пути, сразу умирали, выбывали из игры, лишались возможности повстречаться с Яйцеклеткой. Я устроил настоящий геноцид. Следующий этап. Сейчас главное угадать, в какую из фаллопиевых труб вплыть. Ошибка – смерть. Угадал: продолжаю слышать голос Нулевого. Пространство сузилось, ограниченное размерами проходов в фаллопиевой трубе. Догоняю конкурентов и забираю их жизни. Один удар – одна жизнь. То же делаю с теми, кто пытается догнать или обогнать меня.
Сильный жар. Больно. Пробую боль на вкус, разбираю на части. Она напоминает о моем настоящем теле. Прихожу в себя и сразу отпрыгиваю от пламени, облизывающего туловище. Опускаюсь, падаю, касаюсь ладонями пола, ощущаю что-то теплое, липкое, жидкое. Упираюсь туда взглядом. Кровь. Кровь вытекает из тела. Из трупа подводника. Вокруг много крови, при тусклом освещении подлодки она кажется коричневой. Множество кровавых луж деформировалось, соединяясь в одно озеро. Пол завален трупами. Огненные ядовито-оранжевые лохмотья трясутся в агонии. Держусь за рукоятку ножа. Его лезвие спряталось в печени одного из подводников. Что в фаллопиевой трубе делают мертвые люди?! Но потом я окончательно прихожу в себя.
Что я натворил? Перерезал половину экипажа подлодки, думая, что они сперматозоиды, что они конкуренты. Громадный моряк бежит на меня, подняв над головой корявую железку весом не меньше пуда. Разит ей то место, где я стоял миг назад. Этот удар убил бы меня сразу. Мой нож действовал успешнее: уже дважды побывал в брюшной полости здоровяка. Но тот все отказывается падать и умирать. Голос Нулевого оживает в ухе. Он в гневе, тревоге, растерянности. Кричит в наушник. Мне ничего не остается, как сказать Нулевому и Первому правду.
– Умоляю, отложите упреки и истерику. Нам нужно импровизировать!
То, что я сделал – то есть не сделал – для операции имело роковое значение. Наша цель – похищение одной из ядерных боеголовок, которыми вооружено это подводное судно. Мы втроем должны были выманить ракету наружу. Именно для этого Первый пустил в нас противолодочную телеуправляемую торпеду. Атаковать нужно было так, чтобы лодка не была уничтожена. Нужно было только лишь устроить на ней пожар, сохранив ядерные боеголовки и наши с Нулевым жизни. При появлении огня на судне срабатывает система пожарной безопасности. Если же огонь подбирается к «ядерному отсеку», нагревая его до определенной температуры, то электроника, предотвращая взрыв оружия массового поражения в брюхе подлодки, осуществляет автоматический пуск ракет. По очереди. Сначала больше всего пострадавшие от пожара – самые опасные.
Поэтому мне было необходимо отключить систему пожарной безопасности, помочь огню выжить, чтобы он помог нам. Но я не справился. Шипящая белая жирная пена, напоминающая взбитые сливки, умертвила почти все кусочки огня.
Снова растворяются привычные обстановка и мироощущение, оставляя лишь еле заметный след, напоминающий о старой яви. Продолжаю резать подводников. Сражаюсь за победу в фаллопиевой трубе с другими сперматозоидами. Голос Нулевого все ближе. Скоро его можно будет услышать и без наушника. Мечтаю о нашей встрече. Вожделею оплодотворения. Яйцеклетка все ближе!
– Пробуем вручную? – предлагает Нулевой, главной задачей которого было обеспечение нам путей отхода. Он все понял и не задавал мне лишних вопросов. – Система… как она называется? В общем, система, позволяющая перемещаться из отсека в отсек, перешла под мой контроль.
– Конечно, пробуем, – отвечаю я.
– Первый?
– Я здесь.
– Ты уже перебрался на тягач?
– Да.
– Тогда давай ближе к нам.
– Мне не стоит пока ничего спрашивать?
– Не сейчас.
– Объяснимся позже, – ответил я, наделяя эти слова двойным смыслом. Передышка: подводники перестали атаковать. Две трети личного состава подлодки существует лишь в виде разлагающейся биомассы.
– Эй, Ноль! – воззвал я.
– Я не ноль, слышишь ты, пришлый ублюдок!
– Ну хорошо, Нулевой…
– Если ты еще раз…
– Давайте не сейчас! Пожалуйста! – призывает нас к благоразумию Первый.
Нулевой сообщает, куда нужно идти. Затем сообщает, где будет ждать меня – отсек, в котором располагается особый транспорт, «управляемые баллоны» в человеческий рост с мощным винтом на конце. На таких аппаратах передвигался спецназ этой подлодки, выполняя особые поручения. Нулевой держал наготове два таких баллона. Ими мы и воспользуемся для побега. В отличие от меня, Нулевой сделал все, что от него требовалось. И если все мое осознание снова не снесет в повторное переживание своего рождения, у нас даже появится маленький шанс выжить. У меня же появляется собственный план, о котором я пока не распространяюсь.
– Второй! Теперь ты должен самостоятельно прорваться ко мне. Все устроено, мне остается только дождаться тебя.
«Я жду тебя», – говорит мне Яйцеклетка! Нет, стоп, это сказал Нулевой. Похоже, снова начинается… Нет! Ведь это уничтожит весь мой план, который я только что придумал! Сражаюсь с тремя подводниками. Остальные, порабощенные яростью, желая растащить меня по частям, напиться моей крови, распиливают болгаркой дверь, которую заблокировал Нулевой. Эти трое мало что знают о рукопашном бое и хотят сбить меня с ног, чтобы задавить массой. Тесное пространство на их стороне. Судя по кителю, один из них – командир этого судна. Он мне и нужен. Улыбаюсь своей удаче. В улыбку врезается кулак. Даю сдачи, вырвав бившему кадык. Еще двое. Один нужен живым, второй мешает. Я на полу, придавленный двумя рассвирепевшими моряками. Убить могу лишь командира, но пока нельзя. Лодка вздрагивает неизвестно почему. Это позволяет вырваться, совершить очередное убийство и остаться один на один с командиром. Мой новый план начал реализовываться.
Мы в «рубке управления». Вокруг скопление светящихся квадратов разных размеров, их сотни, с различными надписями. Будто я оказался в особой галактике, где звезды были квадратными и очень близкими. На главном мониторе голубой светящейся ниткой изображена подводная лодка.
Полторы минуты, четыре сломанных пальца, и командир готов выполнить мою «просьбу». В двух предложениях излагаю Первому и Нулевому свой план. Он довольно прост. Я запущу ядерную ракету вручную, для этого и прибыл в «рубку управления». Мы продолжаем действовать, давя эмоции, порожденные новой надеждой. Сообщаю о начале пуска. Нулевой говорит Первому, чтобы тот подготовил специализированный подводный тягач к перехвату ядерной боеголовки.
Металлический диск пилы изрыгает водопады рыжих раскаленных искр. Ущипнув перепонки, люк падает на пол. В рубку управления врываются те, кто так хотел до меня добраться. Что за суровые люди эти подводники Хартленда! Я столько их перебил, но они продолжают упорствовать. Их натиск, признаюсь, обескуражил даже меня.
Мои ребра едва не трескаются. Я на полу. Абсолютно не считаясь с моим положением, безумие снова наваливается на меня. Как много вокруг сперматозоидов, которые мешают мне достичь Яйцеклетки! Вырываю гениталии одного из врагов. Его рев плещется, ударяясь о металлические стены. Еще двое мешкают. Увечу им кадыки. Агония швыряет их на пол. Стоя на телах, из которых выдыхалась жизнь, активирую программу пуска ядерной ракеты. Строго по инструкции, которую изложил мне командир субмарины после небольшой пытки.
На мой хребет рушится могучая рука еще одного подводника. Я не заметил его, сконцентрировавшись на сложном процессе пуска. Сближаясь с полом, успеваю лизнуть взглядом монитор. От схематичного изображения субмарины отрастает пунктирная линия – траектория полета ракеты. Теперь эта линия возвращался в то самое место, откуда начиналась… Ударивший меня подводник уже никак не мог отключить пуск ядерного оружия, но успел поменять его цель. Ракета уничтожит объект, внутри которого пребывала до запуска. Да, голубая светящаяся пунктирная линия на мониторе, образовавшая замкнутый круг, недвусмысленно намекает на то, что подводная лодка уничтожит сама себя.
Компьютер вслух считает секунды до пуска. Замолкает. По лодке проходит вибрация и глобальная смерть выплывает в море, чтобы сделать круг и вернуться. Подводная лодка обречена. Целых три удара ушло на то, чтобы убить того, кто обрек судно на гибель. Но это всего лишь вышедшая из игры жизнь. Ничего уже не исправить. Пуск нажат, цель назначена, процесс необратим. Я слишком поздно убил этого человека, к которому проникся уважением. Достойный соперник, который бился до конца и достиг цели. Миссия провалена. Мы не похитим ядерное оружие. Нулевой, узнав от меня об окончательном фиаско, сообщает о маленьком шансе спастись. Но зачем?..