Александр Амфитеатров
Чортушка
Зина. Охаетъ она… сердце рветъ…
Матрена. И зачѣмъ это дано человѣку, что ему умирать трудно?
Затворила окно.
Зина. Кабы легко помирать кто жить бы сталъ?
Конста бьетъ въ колотушку.
Михайло.
Эхъ, не прежняя-то моя полеточка орлиная!
Да не прежняя моя ухваточка соколиная!
Разбилъ бы я черныхъ вороновъ всѣхъ по перышку,
Да разнесъ бы ихъ по дубравушкѣ.
Окно Матрены гаснетъ. Зина упала на скамью подъ яблонью и глухо рыдаетъ.
Конста. Посматривай!
Михайло. Поглядывай!
Далекій голосъ сторожа. Слушай!
Конста (выходить). Посматривай!
Увидалъ Зину.
Что съ вами, барышня? Господи, спаси! Кто васъ изобидѣлъ!
Зина. Охъ, зачѣмъ я только дѣвушка? Родилась бы я мальчикомъ, ужъ не заперли бы меня въ четырехъ стѣнахъ… сумѣла бы я найти свою волю. A дѣвушка что можетъ? раба!.. Муфтелю кланяйся. Липкѣ кланяйся! Всякій надо мною измывается, и никто мнѣ не поможетъ…
Конста (про себя). Расходилась… красивая! (Зинѣ). A новыя мѣста, барышня?
Зина. Поди ты! Мнѣ не до шутокъ. Я тебѣ по-настоящему говорю, что мнѣ пришло хоть въ петлю лѣзть.
Конста. Зачѣмъ въ петлю? Петля – послѣднее дѣло. Въ петлю всегда поспѣете, a надо бы придумать что-нибудь поскладнѣе.
Зина. Если бы какой-нибудь человѣкъ вывелъ меня изъ этой каторги, такъ я бы ему всю жизнь отдала, въ кабалу къ нему пошла бы.
Конста (присѣлъ къ ней на скамью). Изъ кабалы-то опять въ кабалу?
Зина. Хуже теперешней не будетъ.
Конста. A если такой человѣкъ найдется, да… не подъ пару вамъ, низкаго рода?
Зина (не глядитъ на него). Говорю тебѣ, петля… Не все ли равно мнѣ, мертвой, кто съ дерева сниметъ?
Конста. И любить вы стали бы такого человѣка?
Зина. И любить.
Конста (рѣзко схватилъ ее и притянулъ къ себѣ на грудь). Коли такъ, цѣлуй меня, Зинушка! Я какъ разъ по тебѣ человѣкъ! Я тебя не выдамъ! И отъ лихого батьки вызволю, и на новыя мѣста… Да что на новыя мѣста? Хоть во всѣ заграницы провожу!.. Удалой я – ухъ!.. A ужъ любить-то любить какъ буду!
Она молча лежитъ на его груди.
Михайло (поетъ).
Канарейка пташечка,
Вольная кукушечка,
Примахала крылышки,
По полю летаючи,
Сокола искаючи…
Антипъ выглянулъ изъ бани, слушаетъ и смотритъ.
Зина. Ты не обманешь?
Конста. Нѣтъ.
Зина. Помни, не тебя я люблю – волю въ тебѣ люблю… Волю мнѣ дашь, – тебя любить стану, обманешь, – прокляну… убью!
Конста. Сказалъ: выведу, стало быть, такъ, мое слово крѣпко. Не оправдаю слова, самъ пойду къ князю съ повинною! Пускай тиранить! Потому, значить, подѣломъ мнѣ это, заслужилъ.
Обнялъ Зину. Она, вся въ его объятіи. Матрена, полураздѣтая, въ большомъ ковровомъ платкѣ, зѣвая, выходитъ на балконъ… Увидала, ахнула, завизжала и – вцѣпилась въ сына.
Михайло (поеть).
Проходила Сашенька
Свои рѣзвы ноженьки,
Вдоль улицы ходючи,
Милаго искаючи…
Матрена. Дьяволы вы этакіе! Что же вы со мною дѣлаете?
Конста. Мать! Постой! Мать! нельзя такъ!
Матрена. Нѣтъ, я сперва тебѣ, подлецу, виски выщиплю!
Конста. Мать! Больно! голова своя не купленая!
Матрена. Глядѣлки выдеру!..
Зина. Мамушка!
Матрена (сразмаху ее оттолкнула). Ты еще?.. Заступница!
Зина (отскочила). Демонъ въ тебя вселился?
Конста. Мать! Оставь! самъ драться стану!..
Матрена. Врешь! Не смѣешь! Не можешь! Дай мнѣ мое горячее сердце сорвать!..
Выпускаетъ его и садится въ безсиліи на скамью.
Матрена. Коли вы Бога забыли, такъ хоть о князѣ вспомнили бы. Не жильцы мы больше на бѣломъ свѣтѣ. Живыхъ въ землю закопаетъ…
Конста. Эка волосьевъ-то надрала!
Матрена. A тебѣ, Константинъ, и казни такой не придумать, какъ онъ тебя расказнить.
Конста. Это еще бабушка на двое сказала.
Матрена (причитаетъ). Охъ-охъ-охъ-охъ-охъ-охъ!
Конста. Мозги не y одного князя въ головѣ положены, a земля велика.
Матрена (Зинѣ). Ты хороша, съ колокольню выросла, a ума не вынесла: слушаешь враки.
Конста. Я не вру.
Зина. Онъ не вретъ, мамушка. Я за то его и полюбила, что онъ выведетъ меня отсюда.
Конста. Ты, мать, слушай. Какого же добра намъ тутъ дожидаться? Сама говоришь, что если слухъ о насъ дойдетъ до князя, онъ насъ живьемъ съѣстъ, въ землю закопаетъ.
Матрена. На семъ самомъ мѣстѣ. И никакой колдунъ потомъ не найдетъ!
Конста. Такъ и шишь ему съ масломъ!
Зина. Сами y идемъ и тебя уведемъ.
Матрена. Онъ васъ на днѣ морскомъ разыщетъ.
Конста. Ладно. Мы сами съ усами. Тоже не дуромъ побѣжимъ, a съ оглядкою, не сейчасъ за руки схватимся, да втроемъ въ лѣсъ… Это дѣло надо устроить тонко.
Матрена. Антипкины сны бредишь!
Антипъ (изъ бани). Антипкины сны не кори: Антипка хорошіе сны видитъ.
Плетется къ нимъ.
Матрена. Ой, подкрался песъ!
Антипъ. Миръ честной компаніи… Душно въ банька-то… Не поспалось…
Конста. Дѣдъ! слушай!
Матрена. Нѣтъ, ужъ ты, Конста, оставь. Я сама его поспрошаю… ты моей головы не морочь… Вы вдвоемъ не то, что мнѣ, цыгану зубы заговорите.
Зина съ Констою отходить сперва къ павильону и остаются на ступеняхъ балкона, – потомъ, пока идетъ бесѣда между Антипомъ и Матреною, скрываются въ садъ, мелькаютъ тамъ между деревьями…
Антипъ. Поспрошай, поспрошай…
Матрена (не то про себя, не то къ людямъ). Что же въ самомъ дѣлѣ? Пишусь я вольною, a какую, изъ-за этого, прости Господи, Ирода князя, волю себѣ видѣла въ жизни? Хуже крѣпостной. Отвѣтъ мой большой, и бѣда мнѣ пришла неминучая…
Антипъ. Руками вертишь? Поверти: помогаетъ.
Матрена. Смутилась моя голова. Всѣхъ ты засмутьянилъ, старый бормотунъ! О волѣ раздумалась.
Антипъ. О волѣ думать пріятно.
Матрена. Скажи по правдѣ; кабы тебѣ возможность, побѣгъ бы ты снова на волю?
Антипъ (помолчавъ). Десять годовъ назадъ, я убѣгъ съ отчаянности, съ большого горя, не понимаючи самого себя. Но, когда избылъ я отъ себя первое сердце, да поглядѣлъ кругомъ на Божій міръ, такъ и захватило мнѣ душу волею. И понялъ я тогда, что только съ волею и видать человѣку міръ Божій, a безъ воли y человѣка и глазъ нѣту. Въ рабьей онъ слѣпотѣ. И сталъ я въ ту пору себя корить и проклинать: съ чего я, дурень, загубилъ свою жизнь на холопской привязи? Только на седьмомъ десяткѣ и свѣтъ увидалъ! И всѣ десять лѣтъ прошли, словно сонъ пріятный… A вспомнить что въ нихъ радостнаго было? Какая сладость для тѣла? Ничего. Не покоилъ я старыя кости, a трудами трудилъ… Въ тюрьмахъ сиживалъ. По этапамъ черезъ всю Россію прошелъ, изъ подъ карауловъ бѣгалъ, и голодалъ, и холодалъ, и бивали меня, и обкрадывали.
Матрена. Сохрани Богъ всякаго!
Антипъ. Да, все на волѣ, Матреша, на волъ! A съ нею, голубушкой, все сладко. Лучше ея не выдумалъ человѣкъ ничего. Воля весь человѣкъ! Есть воля, и человѣкъ есть. Нѣтъ воли, и человѣка нѣтъ… Такъ, склизь…
Матрена. Такъ что, Антипъ Ильичъ, если бы…
Антипъ. Нѣтъ, Матреша, ты меня не мани, сердца не вороши…
Матрена. Да я не маню – куда мнѣ тебя манить? Богъ съ тобою?
Антипъ. Эхъ, родненькая! былъ конь, да уѣздился! Кому и какой я товарищъ? Дряхлецъ! Кому куда бѣчь, a мнѣ въ могилу. Я свое изжилъ – дошелъ до ямы: мнѣ, другъ, уже и воля не нужна…
Матрена. Этого я уже не понимаю, почему, если волю такъ любишь, стала не нужна тебѣ воля.
Антипъ. Потому что старому ненужному кобелю всюду воля. И здѣсь мнѣ воля. Я управителю такъ сказалъ и тебѣ говорю. Ха-ха-ха! Съ меня ничего не стребуешь. Взятки гладки. Пиши меня, чьимъ хочешь, холопомъ, a я свой сталъ. Божій! Ха-ха-ха! Поздно мнѣ бѣжать. Некуда. Да и дѣло здѣсь есть… большое… Не додѣланное. A то побѣгъ бы съ вами, непремѣнно побѣгъ бы!
Матрена (струсила). Что ты, дѣдушка, право? все съ вами, да съ вами? Я тебя такъ, для примѣра спросила, a ты уже невѣсть что подумалъ.
Антипъ. Эхъ, Матренушка! Полно! Не хитри! Съ кѣмъ хитришь? Съ Антипомъ-бродягою! Я не колдунъ, да подъ тобою въ землю на три аршина вижу… знаю я ваши дѣла, все видѣлъ
Матрена. К…к…какія дѣла?
Антипъ. Не трусь. Князю доносить не пойду… Такъ ему и надо, злодѣю! Такъ и надо!
Матрена. Охъ, дѣдушка! пропала моя голова. И охватить умомъ не умѣю, чего мы натворили… Мысли то такъ вотъ и мчатся кувыркомъ, будто турманы…
Антипъ. Погоди. Я тоже поднесу ему, демону… закуску въ жизни! За всѣхъ за себя, за княгиню-покойницу, за Матюшу, неповинную душу, племянника загубленнаго… Что мы знаемъ, то знаемъ! Сладкая будетъ закуска. Хо-хо! Скрючитъ его отъ нея.
Матрена. Ты что же, дѣдушка, неладное, стало быть, что-нибудь провѣдалъ про князя?
Антипъ. Это, другъ, не твоей головы дѣло.
Матрена. Пожалуй, не сказывай: я спросту.
Антипъ. Ни тебѣ и никому не узнать, пока не придетъ смерть либо за мною, либо за княземъ. Должно, я помру ранбше… Хо-хо! Посмотрю передъ смертью, какъ его задергаетъ… Хо-хо!
Матрена. Не смѣйся, дѣдушка! страшно!
Антипъ. Хо-хо-хо-хо-хо… Безъ того самъ не помру и его со свѣта не отпущу… Хо-хо-хо!
Михайло (поетъ).
Ходилъ, гулялъ добрый молодецъ,
Искалъ мѣста добраго.
Не нашелъ-то добрый молодецъ мѣста добраго,
A нашелъ-то добрый молодецъ море синее,
Камыши высокіе, лопухи широкіе…
Антипъ. Вожака въ бѣга ищешь?
Матрена. Да… съ однимъ Констою уходить боязно…
Антипъ. Напрасно. Парень головитый.
Матрена. Я парня своего не хаю, да молодъ и горячъ и сторону нашу плохо знаетъ: московскій человѣкъ, городской.
Антипъ. Зови пѣвуна.
Матрена. Давыдка?
Антипъ. Михаилу.
Михайло. Не пойдетъ…
Антипъ. Пойдетъ. Кто его удержитъ? Вольная душа. Загнала бѣда сокола въ клѣтку, – ну, и терпитъ. Спитъ воля. A ты позови, разбуди. Пойдетъ.
Матрена. Да, ужъ лучше-то нельзя… О, Господи! просто затменіе нашло, что я о немъ забыла.
Конста и Зина, обнявшись, стоятъ въ глубинѣ сада.
Антипъ. Поминай, какъ звали!
Зина. Хорошо… привольно…
Матрена. Спасибо, Антипушка, что надоумилъ…. Какъ рублемъ подарилъ.
Зина. Звѣзды на небѣ…
Конста. Сама ты – звѣзда изумрудная!
Михайло (выходить).
Какъ во этихъ камышахъ стояла избушечка.
Во той ли избушечки была свѣтлая горенка…
Матрена. Что ты, Давыдокъ, все грустное поешь? Веселую пой.
Михайло. Я, Матрена Никитишна, больше по причинѣ одинокаго горлодеру.
Матрена. Довольно по саду основу сновать садись рядкомъ, потолкуемъ ладкомъ.
Михайло. Съ великимъ моимъ удовольствіемъ.
Антипъ. Вы потолкуйте, a я послушаю…
Зина. Кузнецы трещатъ… трещатъ…
Конста. Много ихъ къ осени-то.
Зина. Трещите, стучите! Я теперь не боюсь…
Михайло. Вся полная зависимость отъ васъ, Матрена Никитишна. Безъ васъ я съ мѣста не тронусь, a съ вами хоть во всѣ преисподнія.
Антипъ. Князь-то спитъ, чай, либо чертей вызываетъ.
Михайло. Безпремѣнно, что вызываетъ чертей.
Конста. Немного ему черти разскажутъ…
Зина (взвизгнула, и убѣжала). Конста! Лови меня.
Михайло. Константинъ!
Конста. Послѣ!
Михайло. Опосля, твою маменьку повидавши, y насъ съ тобою теперь большіе разговоры будутъ.
Конста. Хорошо, хорошо… (Убѣгаетъ).
Зина. Конста! ау!
Антипъ. Земля-то, стало быть, подъ ногами горитъ.
Матрена. Этакихъ чертей князю не вызвать!
Михайло. Ночь-то свѣтлая, благодатная…
Антипъ. Мѣсяцъ бродяжье солнышко!
Михайло (запѣваетъ).
Ахъ ты, душечка, удалый молодецъ,
Ты гораздъ, душа, огонь высѣкать!
Часты искры сыплются,
Въ ретиво сердце вселяются,
Сиротою называются…
Зина. Конста! ау!
Конста. Ау!
Голосъ далекаго сторожа. Посматривай!
Михайло (дразнится). Поглядывай!
Смѣющійся голосъ Зины. Слуша-а-а-ай!!!
Занавѣсъ.
Дѣйствіе IV
Внутренній покой въ павильонѣ; обдерганные, порванные обои – жалкій видъ разгрома, точно послѣ пожара. Черезъ высокая узкія окна виденъ садъ. Одна старая, могучая яблоня почти приклонилась къ окну своею шапкою. Три выхода. Въ углу печь съ лежанкою, топится. Прошка поддерживаетъ огонь. На лежанкѣ подстилка и подушка – Антипова постель. Смѣшанная мебель, какъ въ нежиломъ помещеніи: хламъ, сданный въ кладовки. Ковчеговъ, Вихровъ, Липинъ, Исправникъ, Лаврентій Ивановичъ, Прошка.
Виxpовъ. Четыре человѣка и собака исчезли изъ Волкояра и хоть бы слѣдъ по себѣ оставили. Словно ихъ проглотила.
Исправникъ. Такъ оно и есть.
Лавр. Иван. Верстахъ въ тридцати отсюда на низу – лодку угнанную, пустую, поймали. Муфтель ѣздилъ смотрѣть, наша волкоярская.
Виxpовъ. Старикъ! гдѣ теперь княжна?
Лавр. Иван. О томъ мы, баринъ, неизвѣстны.
Виxpовъ. Можетъ быть, лежитъ бѣдняжка въ какомъ-нибудь омутѣ унженскомъ, съ камнемъ на шеѣ, a тѣ – злодѣи – деньги ея дѣлятъ… брильянты…
Исправникъ. Господи, спаси!
Лавр. Иван. Типунъ вамъ на языкъ, баринъ.
Ковчеговъ. A мнѣ кажется, мы о княжнѣ скоро вѣсти получимъ… скоро! И для князя непріятныя… Не вокругъ Волкояра ее искать надо-съ. Не здѣсь-съ.
Виxpовъ. Гдѣ же; по-вашему?
Ковчеговъ. Въ Москвѣ или Петербургѣ. Родню поѣхала искать. Защиты просить. И найдетъ-съ.
Виxpовъ. Но зачѣмъ было уводить дворовыхъ?
Ковчеговъ. Какъ свидѣтелей и проводниковъ.
Исправникъ. А, по-моему, въ омутѣ… безпремѣнно въ омутѣ. Помилуйте. У нея деньги были, – мало ли князь дарилъ?.. По праздникамъ… на именины… Наконецъ материны брильянты… Гдѣ деньги и брильянты? Я спрашиваю: гдѣ?
Вихровъ. Ограбили.
Исправникъ. Да, ограбили, a самоѣ удушили и трупъ утопили.
Липинъ. Охота воображать страхи! Дѣло гораздо проще.
Вихровъ. Ну-съ?
Липинъ. Романъ любовный, и больше ничего. Слюбилась.
Ковчеговъ. Да съ кѣмъ же? Ну, съ кѣмъ?
Исправникъ. Всѣхъ сосѣдей провѣрили: ни ухомъ, ни рыломъ…
Липинъ. A этотъ… бѣжавшій тоже… Какъ бишь его? Садовникъ что ли?..
Лавр. Иван. Конста?
Исправникъ. Вона вы куда гнете!..
Вихровъ. Фантазія разыгралась.
Липинъ. Какая же фантазія? Княжнѣ восемнадцать лѣтъ. Дѣвушка здоровая, красивая. Сидитъ въ затворничества какомъ-то нелѣпомъ, одурѣла отъ скуки. Конста этотъ единственный мужчина, котораго она видитъ…
Исправникъ. Да, какой же онъ мужчина для княжны? Онъ дворовый человѣкъ, a не мужчина.
Липинъ. Какой? Красивый.
Исправникъ. Не понимаю, что красиваго можетъ быть въ дворовомъ человѣкъ?.. Я, конечно, старикъ… Но, даже при этихъ сѣдинахъ и при этой почтенной лысинъ, сравните, господа: кто изъ насъ двоихъ болѣе прекрасное Божіе созданіе – я или вонъ этотъ молодой Прошка?
Прошкa. Ась?
Вихровъ. Прошка!
Исправникъ. Неправда! У него лицо неблагородное.
Вихровъ. А у васъ?
Исправникъ. Откуда же y меня неблагородному лицу быть? Я столбовой.
Вихровъ. Ужъ не знаю, какъ о благородства, но, если бы я былъ женщина и надо было выбирать между вами двумя, я лучше влюбился бы въ Прошку.
Прошкa. Ась?
Ковчеговъ. Все это возможно и все это бывало. Мнѣ оно приходило въ голову. Но куда бы имъ тогда дѣваться? Дѣваться-то некуда.
Липинъ. A куда дѣваются прегрѣшившія купеческія дѣвы, которыя по старой вѣрѣ?
Вихровъ. Въ скиты?
Липинъ. Матери такъ спрячутъ, что не токмо съ полиціей – съ войсками не найти.
Ковчеговъ. Сказки!
Лавр. Иван. Нѣтъ, не сказки, баринъ, ваше высокоблагородіе. Стоять лѣса дремучіе, тянутся болота непроходныя, a в тѣхъ лѣсахъ и болотахъ живутъ обители тайныя.
Липинъ. Да-съ. Деревни находили, села цѣлыя.
Лавр. Иван. Бѣжалъ народъ отъ некрутчины, отъ лютой крѣпости, отъ Никоновой щепоти и антихристовой печати.
Исправникъ. Въ Москвѣ ли, въ омутѣ ли, въ скитахъ ли княжна, – твердо одно: здѣсь ея нѣту, и вотъ уже мѣсяцъ кончается, что мы рыщемъ и свищемъ, a o ней нѣтъ ни слуха, ни духа.
Липинъ. Муфтель все записки ищетъ или намека какого-нибудь… Стѣны въ павильонѣ ободралъ, теперь полы подымаетъ…
Входить Муфтель; за нимъ Антипъ, блѣдный, изнеможенный, едва живой, ковыляетъ съ клюкою.
Myфтель Антипу. Не шляться за мною, лысый сатана! Куда я, туда онъ… Привязался, какъ тѣнь… Какой тебѣ интересъ? Что надо?
Aнтипъ. Больно занятно роешься, Богданычъ. Ровно бы ты кротъ?
Myфтель. Охъ, пощупать бы тебя! Пощупать!
Исправникъ. А и въ самомъ дѣлѣ: ты, старый чортъ, изъ бани своей, куда глядѣлъ?
Aнтипъ. Такъ! У нихъ дѣвки бѣгаютъ, a Антипка виноватъ… Князь меня что сторожить-то сюда поставилъ княжну или баню!
Myфтель. Баню.
Aнтипъ. Ну, баня вотъ она тебѣ: цѣлехонька, хоть завтра топи, да парься. A прочее насъ не касающее.
Myфтель. Да, вѣдь, когда они бѣжали, то должны были пройти мимо тебя или по близости… какъ же ты ихъ просмотрѣлъ?
Aнтипъ. Чудакъ ты, Богданычъ, погляжу я на тебя. Люди бѣжать надумались, a полѣзутъ доброй волей на живого человѣка? Бѣглецамъ, другъ, чужихъ глазъ не требуется… Бѣглецы, другъ, свидѣтелевъ-то, за горло, да и духъ вонъ.
Исправникъ. А ты вотъ живъ остался.
Aнтипъ. Потому и живъ, что не видалъ.
Князь Дмитрій вбѣгаетъ съ бонною и нянькою.
Кн. Дмитрій. Муфтель! Сестрица вернулась?
Myфтель. Никакъ нѣтъ, ваше сіятельство. Нѣтъ ихъ.
Кн. Дмитрій. A куда ушла сестрица, Муфтель?
Myфтель. М-м-м… на прогулку… побывать… Богу молится въ монастырѣ.
Кн. Дмитрій. Какъ она долго молится!
Aнтипъ. Стало быть, есть о чемъ.
Кн. Дмитрій. Здравствуй, дѣдушка!
Aнтипъ. Здравствуй… внучекъ.
Myфтель. Ты, старый песъ, охальничай, да не зазнавайся… Дерзить не моги!
Князь Дмитрій убѣжалъ.
Aнтипъ. A чего я охальничаю? Ничего, какъ есть… Старикъ – стало быть, дѣдушка, малецъ – стало быть, внучекъ…
Вихровъ. У него въ головѣ неладно.
Myфтель. Совсѣмъ старикъ забывается.
Вихровъ. Каковъ сегодня князь?
Aнтипъ. Кабанъ кабаномъ, землю подъ собою грызетъ.
Myфтель. Молчи!
Aнтипъ. Молчу.
Взобрался на лежанку, свернулся калачикомъ, лежитъ, какъ будто въ забытьи.
Исправникъ. Тише сегодня. Хлопоничъ изъ Питера пріѣхалъ съ новостями; какъ будто немного разговорилъ его сіятельство.
Муфтель. Съ лица ужъ очень нехорошъ… Синій даже.
Лавр. Иван. За головку все ручками берутся.
Исправникъ. Мигрень, значитъ.
Лавр. Иван. Ажъ пристанываютъ.
Князь и Хлопоничъ.
Хлопоничъ. Не узналъ Петербурга. Истинное слово говорю вамъ, ваше сіятельство, не узналъ. Духъ иной-съ! Другіе люди!
Князь. Гмъ… гмъ…
Хлопоничъ. Даже и стишокъ такой ходитъ о всеобщемъ удивленіи по поводу новыхъ временъ. Помилуйте-съ! «На дрожкахъ ѣздятъ писаря, въ фуражкахъ ходятъ офицеры»… Предводителя нашего сынка встрѣтилъ. По Невскому теленкомъ оглашеннымъ бзыритъ, только-что съ теплыхъ водъ… въ бородѣ-съ! Причесанъ, какъ мужикъ, и въ бородѣ!.. И – ничего-съ! Никто не препятствуетъ… Помилуйте! При покойникѣ, на барабанѣ бороду-то обрили бы… чрезъ полкового цирюльника! да-съ!
Князь. Дуракъ безъ бороды баранъ, съ бородою козелъ, только и разницы.
Хлопоничъ. Говорятъ-съ! Шепчутъ-съ! Сочиняютъ-съ! Прожектовъ! Мѣстовъ! Жалованьевъ! Такъ и гудетъ-съ…
Князь. Гудетъ, говоришь?
Хлопоничъ. До ужасти! Званія и ранги перемѣшались. Сегодня, скажемъ, человѣкъ въ ничтожествъ былъ, a завтра прожектъ написалъ, въ точку попалъ, и-мало-мало не министръ!.. Все – съ войны пошло-съ, опосля замиренія.
Князь. A y насъ тихо. Гудѣніе жизни мимо плыветъ. Спимъ въ омутѣ и ничего не слышимъ. Гремѣлъ Севастополь, – я спалъ. Скончался Николай Павловичъ, спалъ. Ничто, ничто для меня жизнь живая… Остолбенела мысль, и чувства мои – какъ спячка удава объѣвшагося… Такъ надо полагать, отъ сна этого прямо перейду и въ сонъ смертный.
Хлопоничъ. Вамъ бы, ваше сіятельство, душу развеселить въ Питеръ проѣхать?
Князь. Не видали меня тамъ! За дикаго ирокеза почтутъ.
Хлопоничъ. Развлеклись бы: Бозія поетъ. Старыхъ дружковъ повидали бы… Энтихъ-то, ваше сіятельство, которые по четырнадцатому числу… всѣхъ велѣно возвратить.
Князь. Врешь?
Хлопоничъ. Ей-Богу! Ѣдутъ изъ дальнихъ краевъ-то… Первые люди! Встрѣчаютъ ихъ по городамъ, словно вельможъ какихъ…
Князь. Благословенъ грядый во имя Господне!
Хлопоничъ. Право, повидались бы, ваше сіятельство?
Князь. Зачѣмъ? Чтобы себя стыдиться? Я и наединѣ, братъ, самъ съ собою довольно стыжусь.
Хлопоничъ. Помилуйте-съ!
Князь. Общаго между нами уже нѣту… Радъ, что живы, кто живъ… а – нѣту, умерло общее! Они тамъ – въ глубинъ сибирскихъ рудъ – души свои живыя сохранили, сквозь вьюги, сумракъ и нищету, въ оковахъ, свѣтъ свой пронесли… A я свободный, богатый – душу свою зарылъ глубже, чѣмъ въ рудникѣ. Темный демонъ – душа моя, и… поздно! не взлетѣть ей! Что ужъ Чортушкѣ съ декабристами? Тоже наслышаны, небось… о Чортушкѣ-то! Они освобождали, a я заковывалъ… Съ испугомъ въ глазахъ встрѣтятъ… еще и руки, пожалуй, не подадутъ. Нѣтъ! Поздно, Хлопоничъ, поздно!
Муфтель подходить.
Ну?
Myфтель. Ваше сіятельство…
Князь. Ну?
Myфтель. Ваше сіятельство! Хотите казните, хотите – милуйте. Ничего не нашелъ и найти надежды не имѣю. Вину свою чувствую, но полагаюсь на ваше великодушіе, что помните мою вѣрную и долгую службу вамъ потомъ и кровью. А, впрочемъ, творите, ваше сіятельство, свой судъ надо мною, какъ вамъ будетъ угодно. Моя преданность все вытерпитъ.
