Брак Антона Григорьевича и Веры Александровны вышел долгим и прочным, несмотря на частые, довольно продолжительные разлуки супругов, по причине артистических путешествий мужа и по пристрастию жены к заграничным вояжам. Одно время Вера Александровна так обжилась в Риме, что сделалась как бы необходимой его принадлежностью, и в петербургском свете шутники острили, что в Вечном городе в дополнение к римскому папе завелась «римская мама» – синьора Рубинштейн. Были слухи, будто она приняла католичество, но, кажется, неверные. По крайней мере, я никогда ничего не слыхал о том от сына ее Якова Антоновича Рубинштейна, ближайшего моего друга в Петербурге 90-х годов.
Я никогда не видал Веры Александровны. Яша Рубинштейн питал к матери обожание, которое мало определить благоговейным – оно было восторженно страстное, болезненное. Получит, бывало, из Рима от Веры Александровны какую-нибудь записку в десяток строк совершенно ничтожного содержания (не баловала она сына перепиской) и носится с этим листком как с сокровищем, показывает, читает:
– Обратите внимание, какой слог, какое остроумие… У меня удивительная мать. По правде сказать, эта «удивительная мать» не очень восхищала меня в рассказах близко знавших ее петербуржцев и римлян. Говорили, что умная, очень образованная, мастерица поговорить о чем угодно занимательно, со знанием и авторитетом, может быть, не злая, но и не очень добрая, т. к. «провела через себя первый меридиан» – избалованная прихотница, скучающая мечтательница и «воображалка».
– Что она делает там у вас, в Риме? – спросил я как-то одного ее приятеля, дипломата.