Александр Амфитеатров
О ревности
Ахъ, я бъ желалъ родиться лучше жабой
И въ сырости темницы пресмыкаться,
Чѣмъ изъ того, что я люблю, другому
Малѣйшую частицу отдавать.
Ревность въ произведеніяхъ русскихъ писателей нашла отраженіе, сравнительно незначительное и всегда строго осуждающее. Алеко и Позднышевъ стоятъ на границахъ XIX вѣка, въ началѣ и въ концѣ его, равно сурово приговоренные двумя колоссами нашей мысли. Едва наша юная цивилизація породнилась съ западною, мы схватились за теорію свободной любви съ энергіей, которой проповѣдь ея не имѣла и во Франціи, гдѣ она все-таки считалась съ pruderie общественнаго мнѣнія, съ буржуазнымъ фарисействомъ, Жоржъ-Зандъ имѣла y насъ въ Россіи едва-ли не большій усаѣхъ, чѣмъ y европейской публики; она имѣла огромнѣйшее вліяніе на реалистовъ нашихъ сороковыхъ-шестидесятыхъ годовъ, въ области женскаго вопроса она – прямая учительница Салтыкова; Достоевскій поклонялся ея памяти даже въ своей старости, когда погрузился въ то «православное государственничество», плодами котораго явились «Дневникъ Писателя» и «Карамазовы», и которое, конечно, съ жоржъ-зандизмомъ ладило столько же, какъ вода и камень, ледъ и пламень. Гдѣ, въ какой странѣ болѣе пылко и убѣдительно велась и ведется общественная агитація въ пользу облегченія развода, – мѣры, раннее или позднее проведеніе которой дастъ современемъ такой же радостный, гордый и плодотворный день, какъ 19-е февраля 1861 года? Гдѣ съ большею энергіей и увѣренностью проповѣдывалось право жены на разводъ нравственный, на прекращеніе супружескихъ обязанностей къ нелюбимому мужу? Гдѣ усерднѣе учили мужей относиться снисходительно къ праву жены полюбить другого? Гдѣ властвовала, въ эгомъ направленіи, надъ умами болѣе краснорѣчивая проповѣдь движенія къ свободной любви, чѣмъ, напр., «Подводный Камень» Авдѣева, какъ бы открывшій собою движеніе женской эмансипаціи въ русскихъ шестидесятыхъ годахъ. Герои Авдѣева и другихъ твердили своимъ преступнымъ женамъ пушкинское «дай вамъ Богъ любимой быть другимъ» именно въ то самое время, какъ буржуа Дюма-сына провозгласили свое свирѣпое: tue la!
Ты женись, женись, мой милый, позволяю я тебѣ…
…Коли лучше найдешь, позабудешь,
Коли хуже найдешь, пожалѣешь!
стонетъ въ пѣсняхъ, покорная на разлуку, русская баба. Развѣ не характерно, что русскіе актеры не находятъ достаточно яркихъ и выразительныхъ храсокъ для изображенія Отелло, тогда какъ итальянцы и французы играютъ его съ гораздо большею легкостью, нежели другія шекспировскія роли? Развѣ не характерно, что Бѣлинскій, образецъ настоящаго русскаго критическаго ума, разбирая игру Мочалова, едва скользнулъ по Отелло, гдѣ любовь къ женщинѣ – все, и съ такою страстностью занимался Гамлетомъ, гдѣ любовь къ женщинѣ имѣетъ значеніе подчиненное, побочное главному ходу дѣйствія, и не въ ней совсѣмъ сутъ? Лучшія наши комедіи («Ревизоръ», пьесы Сухово-Кобылина, «Свои люди, сочтемся») почти лишены «женскихъ ролей». Даже такая половая драма, какъ «Власть тьмы», обошлась безъ элемента ревности. A Тихонъ въ «Грозѣ»?
Одинъ простодушный россійскій зритель, видя впервые «Отелло» на сценѣ, резюмировалъ мнѣ свои впечатлѣнія слѣдующимъ краткимъ, но выразительно-неожиданнымъ замѣчаніемъ:
– Да, много бабы эти нашему брату пакостятъ!
A другой весьма интеллигентный чудакъ и дѣловикъ, слушая однажды на журфиксѣ споръ объ Отелло, Яго, Дездемонѣ, о правахъ любви и ревности, о власти надъ жизнью и смертью любимаго человѣка и прочихъ важныхъ матеріяхъ, вдругъ вставилъ, слегка заикаясь по обыкновенію, крылатое словцо:
– До-ожъ виноватъ.
– Дожъ? какой дожъ?
– Венеціанскій.
– Онъ-то при чемъ же?
– Заачѣмъ назначилъ Отелло гуубернаторомъ. Онъ человѣкъ военный. Ему бы съ турками каждый день воевать, a се-енатъ его – на Ки-ипръ. О-островъ мирный.
– Такъ что же?
– Дѣ-ѣлать генералу было нечего, ску-учалъ. Во-отъ онъ и ста-алъ отъ скуки съ дѣлопро-оизводителе-е-емъ сплетнями заниматься. A это народъ извѣстный: гады! Дѣ-ѣлопроизводителя выгнать было надо, – не было бы и тра-агедіи. О они шельмы.
– Отелло-то съ Дездемоною?!
– Нѣ-ѣтъ: дѣлопроизводители.
Во Франціи законъ, безсильный бороться съ темпераментомъ ревнивыхъ собственниковъ-мужей, даетъ супругу право безнаказанно убить любовника жены, заставъ его на мѣстѣ преступленія. Правомъ этимъ многіе пользовались, и общество сохраняло къ нимъ уваженіе, какъ къ своего рода героямъ. Какъ вы думаете? могъ ли бы подобный убійца по праву обременять своимъ присутствіемъ наше русское общество? протянулась ли бы къ нему хоть одна рука? Очень сомнѣваюсь. Ужъ слишкомъ мы, славяне, не любимъ самосуда въ нравственныхъ вопросахъ, слишкомъ скептически относимся къ насилію надъ душою ближняго. А убійство, какъ нанесеніе внезапной, преждевременной смерти, считается погубленіемъ души, a не тѣла. «Грабить-грабилъ, a душъ не губливалъ», хвалится русскій преступникъ. Убійство есть душегубство, и таково всякое убійство. И таковъ общерусскій взглядъ, что – тѣло твое, a душа Божья, и жить ей велѣно, дондеже Богъ смертнаго ангела не пошлетъ. И ни самъ человѣкъ, ни другой кто надъ душою не властенъ, и выпустить ее изъ тѣла чрезъ произвольно наносимую смерть – грѣхъ отвратительный и нестерпимый. «Ты для себя лишь хочешь воли… Ты золъ и гордъ…» – гремитъ карающее слово стараго цыгана къ ревнивцу-Алеко, покончившему своимъ судомъ жизнь пестрой бабочки-однодневки, бѣдной, легкомысленной Земфиры. Осужденъ Позднышевъ, осужденъ Отелло, осужденъ всякій, кто свое мужское право на обладаніе женщиною поставилъ выше правъ общечеловѣческихъ. Осуждены и тѣ, кто горѣ, верху, и тѣ, кто на землѣ, низу. Ибо вѣдь и Левъ Красновъ, когда, подобно Алеко, свершилъ онъ самосудъ надъ глупенькою невѣрною Татьяною, – даже и этотъ грозный, честный Левъ Красновъ, даромъ, что онъ не баринъ-байронистъ, играющій въ опрощеніе, a лишь простой, сѣрый мѣщанинъ, – едва хватилъ жену ножомъ, какъ тутъ же выслушалъ и величавое себѣ обличеніе:
