Александр Амфитеатров
О ревности
Надо надѣяться, что въ новой семьѣ, которую слагаетъ феминистическое теченіе, Бальзаминовымъ и Ничкинымъ не останется ни времени, ни охоты для споровъ объ энергіи мужской и женской любви, о бякахъ и лякахъ, – и что вмѣстѣ съ тѣмъ вылиняютъ тогда многія романическія красоты-безобразія современной любви, въ томъ числѣ, если не околѣетъ, то присмирѣетъ и «чудовище съ зелеными глазами» – ревность. Я далекъ отъ мысли, чтобы феминистъ или феминистка были застрахованы отъ ревности вовсе, но прививка оспы рѣзко понижаетъ возможность зараженія оспою натуральною, a въ семьѣ, гдѣ роль женщины потеряетъ свою спеціально половую окраску, утратятъ интенсивность и чувство половой принадлежности, и, истекающія изъ него, страданія, обиды, скорби уязвленнаго самолюбія. Рождается ревность изъ чувства собственности, a главнѣйшіе пособники ея, – мало чѣмъ, кромѣ половыхъ функцій (хотя бы и съ материнствомъ, включительно!), занятая мысль, слишкомъ большой досугъ y праздныхъ и сытыхъ людей, предоставленныхъ распущенному самоуглубленію: считать свои обиды и взвѣшивать свои достоинства. Гдѣ мужъ и жена хорошо и постоянно заняты общимъ трудомъ, ревность имѣетъ мало успѣховъ, и слабы они, a формы ея, даже при рѣзкости, крайне наивны и первобытны. Некогда фигурничать и изощрять праздную тонкость ощущеній въ такомъ простомъ и грубомъ дѣлѣ, какъ жизнь. Въ крестьянствѣ ревность гораздо рѣже, чѣмъ въ высшихъ классахъ, и это вовсе не по неразвитости или какому-либо «упадку нравственности», – ибо уличенная въ невѣрности жена претерпѣваетъ, за измѣну, въ крестьянствѣ нашемъ круто и люто, – но просто потому, что нѣтъ времени и охоты рабочимъ людямъ тратить себя на ревнивыя подозрѣнія, когда и поле, и домъ не ждутъ. Принципіальный ревнивецъ, одержимый вѣчнымъ страхомъ за вѣрность жены, – для деревни всегда посмѣшище, нѣчто въ родѣ дурачка, либо маньяка. Болѣе или менѣе такъ оно и во всякой трудовой средѣ. Чувства трудового товарищества пригашаютъ половой огонь, a гдѣ онъ не полный властелинъ, тамъ всегда есть возможность разсудку столковаться и справиться съ ревностью. Въ обществѣ будущаго къ ревнивцамъ станутъ относиться, какь мы относимся къ malades imaginaires, иппохондрикамъ, жертвамъ чрезмѣрной мнительности. Можетъ быть, даже и лечить ихъ будутъ, что и теперь, правду сказать, по большей части, весьма не лишнее.
Ревность – дочь неравенства половъ. Въ разсказѣ г. Зенгера герой возмущается, что жена его взбѣсилась только за то, что онъ эстетически провелъ время съ ея бывшею соперницею. А, строго-то разбирая, жена-то вѣдь, при всей нелѣпости ея поступковъ, по-своему, какъ чадо буржуазнаго строя, очень права. Ибо, помимо оскорбленнаго самолюбія, и тотъ инстинктивный страхъ, о которомъ я говорилъ выше, «страхъ за потерю своего рынка», имѣлъ въ этомъ случаѣ всѣ видимыя основанія заговорить властно, громко и, какъ водится съ перепуга, глупо. Помилуйте! Бѣдняга сидитъ и штопаетъ штаны, a супругъ разливается соловьинымъ краснорѣчіемъ y сосѣдки. Женѣ – «поганые штаны», a сосѣдкѣ – вся эстетика души! А, по возвращеніи, разнѣженный своею эстетическою ночью, лѣзетъ къ женѣ съ ласками. Да – что же тутъ удивительнаго, если она оттолкнула его и послала къ чорту? Очень стоилъ!
– Слушайте вы, милостивый государь мой! Если я вышла за васъ замужъ и терплю за вами жизнь, въ которой нѣтъ ничего пріятнѣе вашихъ объятій плюсъ штопанье вашихъ штановъ, то благоволите въ этой куплѣ-продажѣ вести себя, по крайней мѣрѣ, честно и принадлежать мнѣ въ той полности, какая бракомъ предполагается. На то же, чтобы вы лучшую часть себя отдавали другимъ женщинамъ, a мнѣ досталась изъ васъ только свиная половина – на такой дѣлежъ я не согласпа. Спать съ собою можете купить кокотку, штаны штопать – наймите горничную. A y меня есть гордость, достоинство человѣческое, и исполнять при васъ обязанности кокотки и горничной – въ то время, какъ «перлы души своей» вы изволите помѣщать въ другой банкъ, – я не могу. Вы нечестный контрагентъ и обсчитываете меня самымъ некрасивымъ манеромъ!
Такъ отчитала бы героиня г. Зенгера своего благовѣрнаго, если бы имѣла достаточно хладнокровія. Но пятый часъ утра, послѣ безсонной ночи, плохое время для хладнокровія, и потому, вмѣсто резоннаго объясненія, бѣдная дама осыпала эстета безсвязною бранью, платоническій предметъ его обозвала «сволочью»… и, за честь предмета, получила оплеуху. То-то вотъ y насъ: въ гостяхъ-то эстетика, a дома-то – послѣ эстетики – плюхи.
Недавно смотрѣлъ я пошлѣйшую пьесу Джерома К. Джерома «Миссъ Гоббсъ»; она, кстати, какъ разъ начинается именно апоѳеозомъ супружескаго примиренія послѣ мужниной оплеухи! Имѣется въ пьесѣ этой третій актъ – на яхтѣ, пользующійся наибольшимъ успѣхомъ y зрителей-буржуа. потому что нѣкій Кингсеръ Старшій посрамляетъ тамъ феминистку и читаетъ ей очень краснорѣчивую мораль, цѣликомъ, впрочемъ, выкраденную изъ Шекспирова «Укрощенія строптивой». Я позволю себѣ напомнить условія этой сцены, потому что они характерны для многихъ антагонистовъ женской самодѣятельности и равноправности. Кингсеръ увѣряетъ феминистку, миссъ Гоббсъ, что яхту ихъ сорвало съ якоря и, въ туманѣ, несетъ въ открытое море. Поэтому – ему надо работать на палубѣ надъ снастями, a ей – тѣмъ временемъ – готовить завтракъ и, какъ миссъ Гоббсъ справедливо опредѣляетъ, «быть одною прислугою». Пока миссъ Гоббсъ учится «быть одною прислугою», Кингсеръ сидитъ сложа руки и разглагольствуетъ о прелестяхъ женщины-домохозяйки, господски покрикивая на дѣвушку всякій разъ, что она неловка… Проповѣди очень трогательны, буржуа аплодируютъ, а, когда Кингсеръ декламируетъ апологію материнства, многіе вынимаютъ носовые платки и держатъ ихъ y глазъ: такъ оно чувствительно.
