Александр Амфитеатров
Подвальные барышни
– Господи! какая была скромненькая!
– Такъ и сыпетъ, такъ и бубнитъ. Голосъ хрипкій. Ужъ Каратайченко заступился, a то городовой грозился въ участокъ свести.
– Экого родителя дочь!
– Всеё семью разсыропила; совсѣмъ нынѣ не люди стали! – а, бывало, жили, – сосѣди шапки снимали.
– Пьетъ, поди, Перфильевъ-то?
– Нельзя ему пить: y него четыре медали. A только, что, конечно, – сердцемъ прискорбенъ и даже какъ бы рѣшившисъ ума. Даже зарѣзатъся хотѣлъ.
– Подите жъ!
– Бритву жена изъ рукъ отняла. Потомъ къ генералу былъ требованъ.
– Врете?
– Вѣрное слово. Для утѣшенія. Генералъ y насъ добёръ.
– Входитъ!
– Перфильевъ! – говоритъ: что ты вздумалъ, дуракъ? Грѣхъ! присягѣ поруха! Тутъ старика, отъ добраго слова, сердцемъ растопило и въ слезу ударило. – Ваше, сказываетъ, превосходительство! сколько лѣтъ служа, завсегда радъ былъ начальству стараться: графы, князья Перфильева въ лицо узнавать удостаивали. A теперича единая моя дочь – и та въ развратъ пошла. Возможно ли мнѣ при всемъ томъ жизнію жить? какъ смотрѣть на бѣлый свѣтъ и въ глаза добрымъ людямъ?.. Ажно и генералъ, слушая, вмѣстѣ съ нимъ заплакалъ.
– Дѣло слезное!
Пауза.
– Мерзавецъ-то ейный, который сбившій, – гдѣ теперь?
– Въ Ярославлѣ, сказываютъ. При купчихѣ какой-то богатой: лѣсными дачами управляетъ.
Басъ протяжно и сладко зѣвнулъ:
– О-о-охъ-охъо-хъ!
– Вотъ – сказалъ баритонъ вдумчивымъ голосомъ человѣка, глубоко размышляющаго и отвѣчающаго вслухъ на собственныя мысли, – давалъ мнѣ писарь намедни книжку. Некоего графа, Льва Толстого сочиненіе.
