Александр Варго
Ненужные (сборник)
© Варго А., 2018
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018
* * *
Все описываемые события, имена и географические названия являются вымыслом автора, и их совпадение с реальностью является случайным.
Жить сиротинке, что горох при дороге: кто пройдет, тот и сорвет.
Не строй семь церквей, а вскорми семь сирот детей.
Поговорки
Новосибирская область, Агарьевский район, Трасса Р-601, до ближайшего населенного пункта 40 километров
13 февраля 2018 г., 14:09
Из-за прошедшей накануне бесновато-сырой метели вся дорога оказалась покрыта ледяной чавкающей мешаниной из снега и слякоти, которая тяжелыми грязными кляксами разлеталась из-под колес внедорожника. Матово-серебристый «Инфинити-QX-80», словно гигантский жук, закованный в тускло поблескивающий панцирь, уверенно катил вперед, взрыхляя стылый февральский воздух пронзительно-желтым светом фар. Внутри представительской иномарки находилась немолодая супружеская пара.
– Боря, включи музыку, – попросила женщина, поджав губы. – Надоели эти новости.
Ее супруг, Уваров Борис Сергеевич, послушно выполнил указание, настроив радио на музыкальную волну, транслировавшую зарубежные хиты восьмидесятых. Это был худощавый мужчина лет пятидесяти с жидкими темными волосами, слегка утомленным лицом и внимательными серыми глазами. Он заметил, что жена сложила на груди руки крест-накрест, с нетерпением вглядываясь на заснеженную дорогу.
– Нервничаешь? – коротко спросил Борис.
Елена щелкнула кнопкой бардачка, крышка послушно откинулась, словно пасть механического хищника.
– У меня затекла спина. А еще я хочу курить, – заявила женщина, доставая из бардачка плоскую пачку «Капри». – Не возражаешь?
Борис промолчал, и она перехватила его бесстрастный взгляд.
«Даже если я возражаю, это ничего не изменит», – подумал он про себя.
Елена извлекла из бардачка замысловатую зажигалку в виде золотистой кошки, прикурила.
– Боже, трудно поверить, что завтра утром мы проснемся совершенно в другой семье, – произнесла она, выпустив колечко дыма. – Мы всю жизнь провели вдвоем, не считая нашего мопса Мишки. И как по мне, решиться на усыновление, когда на пороге пятьдесят, – все-таки подвиг.
– Подвиг, – не стал спорить Борис, аккуратно объезжая глубокую лужу, для чего ему пришлось вырулить на встречную полосу. – Но, родная, во-первых, это все-таки опекунство, а не усыновление. А между этими понятиями есть существенная разни…
– Один фиг, – перебила мужа Елена, не дослушав до конца. – Разница лишь в юридических терминах. А по факту дети будут жить с нами, как при усыновлении. И потом, эти проверки со стороны опеки!
Борис глубоко вздохнул.
– Разреши мне все-таки закончить? – терпеливо проговорил он. – Во-вторых, мы ведь сами этого захотели. Я не хочу возвращаться к теме твоего здоровья, поскольку именно по этой причине мы пришли к выводу, что опекунство или усыновление в нашей ситуации единственный шанс… скажем так, обрести полноценное счастье. И дать его другим деткам.
– Да, конечно, – помолчав, сказала Елена. Она нервно затянулась и, приоткрыв окно, выбросила недокуренный окурок наружу. – Я все понимаю. Но…
Борис искоса посмотрел на жену.
«Такого раньше не было, – скользнула у него мысль. – Что-то явно ее гложет».
Между тем Елена потянулась за сумочкой и, вынув смартфон, принялась скользить по экрану ухоженным пальцем, листая фотографии.
– Помнишь, мы ездили в Озимы в прошлом месяце? – спросила она. – Там были чудесные малыши, четырехлетние двойняшки.
– Разумеется, помню, – подтвердил мужчина. – Если мне не изменяет память, Аня и Антон.
Елена кивнула.
– Я сегодня видела их во сне, – призналась она. – Понимаешь? Как будто они к нам переехали.
Борис некоторое время медлил с ответом, и жена, не дождавшись, продолжила:
– Я не отказываюсь от нашего решения. Мы сами захотели взять к себе этих троих ребят… Тем более с двойняшками мы не успели, у них уже появились кандидаты на усыновление. Но Боря…
Елена умолкла, словно устыдившись своих слов, и Борис, выдержав тактичную паузу, мягко произнес:
– Милая, мне тоже понравились те двое малышей. Но, видишь ли… Мне кажется кощунственным подходить к вопросу, будь то опекунство или усыновление, с рыночных позиций. Все-таки мы с тобой не на базаре выбираем картошку. Это ведь дети. Каждый – личность, со своим характером. Со своими чувствами, интересами, обидами. Они не простят обмана или фальши.
Она фыркнула, словно муж сморозил непростительную глупость:
– Ерунда. Пусть меня попробует кто-то осудить, если я не вправе выбрать для себя нормального и хорошего ребенка. По крайней мере, плохую картошку можно выбросить. И что ты прикажешь делать с тремя детьми, если что-то пойдет не так?! Нет, дорогой. Мы с тобой именно на рынке. Вся наша жизнь сплошной рынок, где продают все – начиная от картошки, заканчивая телом и душой.
В глазах Бориса промелькнуло смятение.
– Боже, Лена, о чем ты? – дрогнувшим голосом заговорил он. – Эти трое ребят, они ждут нас! Я никогда не забуду взгляд Сашеньки, средней девочки, когда мы уезжали! И потом… Они ведь без патологий, абсолютно нормальные дети! А прививать им лучшие человеческие качества должны мы с тобой! Мы!
Елена посмотрела на ногти, словно видя их впервые, и медленно произнесла:
– Знаешь, я ведь всегда была перед тобой честна, Боря. И сейчас говорю откровенно. У меня где-то глубоко внутри будто застряла заноза. Такая, что не могу думать ни о чем другом. Ноет, и все. Как будто стружку стальную проглотила, и она в печень воткнулась. Опять же… за неделю до нашего приезда сгорает приют, и наших детей временно помещают в какой-то клоповник. Скажешь, совпадение? Не спрашивай, отчего да почему, но мне кажется, что-то идет не так. Не так, как я все это видела в своих мыслях. Ты понимаешь меня?
– Понимаю, – не раздумывая, отозвался Борис.
Елена окинула мужа критическим взглядом.
– Ни фига ты не понимаешь, – тихо промолвила она. – У меня такое ощущение, что там, на небесах, кто-то очень не хочет, чтобы у нас была полноценная семья…
Изящные руки женщины, никогда не знавшие изнурительной и тяжелой работы, вновь потянулись к сигаретной пачке. Пальцы уже готовы были извлечь сигарету, но в последнюю долю секунды замерли в воздухе.
– Нет, не буду больше курить, – решила она, захлопывая бардачок.
Пара минут прошла в молчании, которое нарушал лишь неподражаемый голос С. С. Catch с ее хитом «Heaven and Hell», льющийся из динамиков.
Снаружи мелькнул дорожный указатель – блеклый, покрытый глубокими вмятинами, с полустершейся надписью:
СОГРА 20
ЕРОСЬИНО 8
– О, боже, – простонала Елена, взлохматив густые волосы. – Еще двадцать километров?! Нам ведь до Согры?
– Да.
– Господи… Еще и название какое-то… – фыркнула женщина.
– Согра – заболоченная местность, – машинально проговорил Борис, прибавив: – поросшая кустарником… или мелким лесом.
– Весьма удачное название, – пробурчала Елена. – Мы едем в болото. И никак не приедем…
– Милая, потерпи, – примирительно сказал он. – Уже недолго осталось.
В глазах Бориса мелькнула тоска.
* * *
Между селом Согра и Еросьино расстояние, по деревенским меркам, было совсем пустячное – каких-то двенадцать километров. И если в Согре, в которой проживало порядка тысячи человек, еще теплилась какая-то жизнь, то крошечный поселок Еросьино существовал лишь на старых, потерявших свою актуальность географических картах и напоминал давно застывшее кострище, покрытое безжизненным слоем пепла. Пожалуй, единственным признаком цивилизации оставались побуревшие от времени и непогоды ЛЭП, по проводам которых с частыми перебоями бежал ток в другие обитаемые районы.
В конце 80-х Еросьино даже на фоне других поселков было вполне оживленной местностью. В те времена здесь были выстроены добротные гаражи из толстого камня, и чуть ли не каждый третий из них был оборудован под самопальную автомастерскую. Это несмотря на то что Еросьино славилось неплохой ремонтной базой как легковых автомобилей, так и рейсовых автобусов, депо которых располагалось тут же. В начале девяностых каким-то неизъяснимым образом были выкроены деньги на стройку общежития для водителей, но ошеломляющие последствия перестройки оказались губительными для маленького поселка. Стройку заморозили, едва выкопав котлован и вколотив в дно сваи, автобусный кооператив разорился, гаражи оказались заброшенными, потому что, как впоследствии оказалось, построены они были с нарушением геодезических и других норм землепользования. Поселок быстро опустел. Однако отсутствие жизни в Еросьино отнюдь не помешало отдельным местным жителям продолжать использовать каменные коробки, в которых когда-то стояли машины, в собственных целях.
В тот день, когда супруги Уваровы, одолеваемые сомнительно-противоречивыми чувствами, двигались в «Инфинити» по заваленной снегом трассе на встречу к своим опекаемым, к одному из гаражей заброшенного Еросьино с хриплым надрывом, буксуя по холодно-грязевой каше, подъехала видавшие виды потрепанная «Нива».
Изношенный двигатель, чихнув напоследок, резко заглох. С шумом хлопнули измятые двери с мутными, в разводах стеклами, выпуская на морозный воздух троих мужчин. Двое из них были еще относительно молоды, не старше тридцати, третьему можно было дать под шестьдесят. Все трое словно сошли с одного конвейера по выпуску бродяг: неряшливо-затасканные, поблекшие, словно жизнь высосала из них все соки и краски. Они смахивали на несвежие носки – штопаные-перештопаные, заскорузлые от пота и грязи, которые вызывают желание поскорее отправить их в мусорное ведро. Лица приехавших огрубелые, темные, как старый воск, с ранними морщинами и тронутые колючей щетиной.
Один из молодых вынул из кармана длинный ключ, потемневший от времени.
– Давай ты сам, Сапог, – проговорил он, улыбаясь щербатым ртом. – Типа, с возвращением.
Он указал на расчищенный пятачок возле ворот гаража. Снежные завалы у других боксов превышали человеческий рост, с крыш исполинскими сталактитами свисали молочные сосульки.
– Это, типа, я вчера специально весь день ишачил, – похвастался щербатый. – Убирался перед твоим приездом…
– Молодец, Леха, – равнодушно отозвался Сапог. Покрутив ключ в заскорузлых, желтых от въевшегося никотина пальцах, он задрал голову, уставившись на толстый провод, тянущийся от крыши гаража. – Гляжу, и свет внутри остался? Как в старые добрые времена?
– А то, – самодовольно подобрался Леха. – Все как в лучших номерах Парижа!
– Ну, тады давай внутрь. Данилыч, тащи горчиловку[1] и хавчик! – обратился Сапог к пожилому мужчине и, с хлюпаньем вытаскивая из снежной жижи ноги, обутые в стоптанные казаки, зашагал к воротам.
Пока Данилыч, сопя и кряхтя, вытаскивал из багажника наполненные провиантом и алкоголем пакеты, Сапог ковырялся с замком.
– Не идет, – резюмировал он, хмуро сдвинув брови. – Не хочет, сука, с девственностью расставаться.
Леха, стоявший за спиной приятеля, закудахтал от смеха.
Сапог обернулся, смерив приятеля холодным взором.
– Че ты ржешь? Помоги.
– Дык, давай туда водки плеснем, – с готовностью предложил Леха. – Разогреется.
Сапог покачал головой.
– Я водку сегодня пить буду, а не брызгать на замки. Газета есть? Или бумажка хоть какая?
После недолгих поисков на заднем сиденье отечественного внедорожника была обнаружена замызганная рекламная газета, и с помощью зажигалки Сапог превратил ее в маленький факел. В ледяном воздухе, бестолково кружась, поплыли черные хлопья пепла. Наконец замок достаточно прогрелся, и мужчины не без труда открыли ворота. Леха тут же прильнул к электрощиту, завешанному лохмотьями паутины, что-то звонко щелкнуло, и спустя мгновенье гаражное помещение озарилось тусклым светом.
Гремя тяжелыми пакетами, Данилыч зашел внутрь последним, и Сапог с лязгом закрыл дверь изнутри.
– Я летом сверху надстройку сделал, Сапог, – снова заговорил Леха. – Типа, как его… Пед… Пон… бля, забыл. Как-то по-пиндосски называется…
– Пентхаус? – подсказал Сапог, и Леха радостно заулыбался, кивая, словно китайский болванчик. Он торопливо пробрался мимо беспорядочно наваленного хлама, оказавшись у еще одной массивной деревянной двери, обитой потрескавшимся дермантином.
Освещение во втором боксе было куда ярче. Впрочем, и царящая внутри обстановка больше вызывала ассоциацию с жилой комнатой, нежели с собственно гаражом. Пусть запущенной и неухоженной, но все же комнатой, в которой вполне можно было существовать, даже в холодное время года. У стены старая, продавленная тахта, рядом, между ней и деревянным ящиком, втиснут заляпанный жиром мини-холодильник. На ящике высился исцарапанный телевизор «Сокол». На густом слое пыли, облепившем экран, был неуклюже нарисован женский половой орган.
– Че еще за Ван Гог выискался? – скривился Сапог. – Хоть бы реализму добавили, что ли.
Виновато мигая, Леха прямо ладонью стер похабное творчество, размазав пыль по экрану.
– И кстати. Че тут смотреть, антенны все равно нет, – заметил Сапог, снова глянув на телевизор.
Наклонившись куда-то за ящик, Леха выудил не менее запыленный DVD-проигрыватель. Сдунув с него пыль, он с гордостью поставил его рядом с телевизором.
– Работает? – недоверчиво поинтересовался Сапог.
– А то.
С этими словами Леха ловко размотал удлинитель и, сунув штекер в переходник, включил кнопку. Через несколько минут экран вспыхнул мерцающим синим цветом.
– И диски есть, – добавил Леха, подключая к телевизору шнур.
Сапог уселся на заскрипевшую тахту. Он перехватил взгляд Данилыча, который поставил пакеты на перевернутый кабельный барабан, служивший в небольшой хибарке столом.
– Ты чего репу морщишь, Данилыч? – полюбопытствовал Сапог, с наслаждением вытягивая ноги, обутые в заляпанные слякотью казаки. – Не рад, что ли, что родной сын от хозяина прибыл?[2]
– Почему же, рад, – после недолгой паузы ответил Данилыч. Оглядевшись, он подвинул к себе рассохшийся табурет и осторожно сел на него. Старое дерево скрипнуло, но выдержало вес мужчины. – Я просто в толк не возьму, почему мы сюда приехали. Я баню затопил. Картошки с салом нажарил, из подвала огурчиков и опят соленых достал…
По изжелта-морщинистому лицу Данилыча, напоминающему выжженую, потрескавшуюся землю, заскользила смутная тень, и Сапог, пристально наблюдающий за отцом, это заметил.
– Ну же. Договаривай, я ведь вижу, что тебе есть что сказать, – произнес он. – Не обязательно ждать, когда бухач язык развяжет.
– До того, как тебя забрали, ты называл меня отцом, – с трудом выговорил старик. Было видно, что он избегает колючего взгляда сына. – А не Данилычем. Вон, для Лехи я Данилыч. Для своих деревенских я Данилыч. А для тебя я отец, Леня.
Сапог засмеялся и, положив ногу на колено другой, лениво покрутил в воздухе казаком, со стоптанного каблука которого на грязный пол упало несколько капель коричневатой жижи:
– Так вот чего ты напрягся… Это напрасно. Подумаешь, огорчился на «Данилыча». У нас вон одного перца Вафлей звали, и ничего, крутился как-то. Правда, под шконкой в основном…
– Ты на что-то обиду держишь? – напрямик спросил Данилыч.
Сапог перестал улыбаться.
– Обиду держат обиженные, батя, – тихо произнес он. – Они на то имеют свои причины. Не равняй меня с ними.
– Послушай, Леня, – мягко заговорил Данилыч. – Мы не виделись три с половиной года. Если что-то и было хреновое между нами, давай забудем об этом. Хоть сегодня. Я не понимаю ваших законов и ваших понятий, по которым ты хочешь жить даже здесь, на воле. Не лови меня на слове. Привыкай к тому, что ты наконец-то на свободе, сынок.
С этими словами он принялся выставлять на кабельный барабан нехитрую закуску: рыбные консервы, шмат сала, черный хлеб, репчатый лук, вареную картошку «в мундире». За снедью последовала тяжелая артиллерия в виде бутылок, наполненных мутным самогоном.
Сапог наблюдал за ним с чувством снисходительного презрения, словно перед ним был не родной отец, а некто посторонний, неуклюже и тщетно пытавшийся выполнить какую-то работу, вроде отвинчивания от детали закисших болтов, используя вместо мощной отвертки монетку.
– Что-то здесь дубак, Леха, конкретный, – сказал он, энергично потерев ладони. Раздался шуршащий звук, будто вместо кожи соприкасались неоструганные доски. – Околеем ночью.
Леха подошел к стене, провел заскорузлым пальцем по едва заметной щели между пенопластом, пластинами которого было обито все помещение.
– Не знаю, Сапог. Я старался, – сказал он неуверенно.
– Фигово старался, – фыркнул Сапог.
– На втором этаже обогреватель.
– Тут же печка есть, – сказал Данилыч, указывая на самодельную, черную от копоти конструкцию из пропанового баллона.
– Можно и печь, – оживился Леха. – Я наверх, за обогревателем. А дровишки в гараже, в углу.
Когда он взобрался на второй этаж, Данилыч двинулся к сыну.
– Не так я представлял нашу встречу, – хрипло произнес он, и губы его задрожали.
Лицо Сапога окаменело. Он убрал ногу с колена и медленно, не спеша поднялся.
– Почему мы в этом гадюшнике? – продолжал Данилыч. – Этот раздолбай Леха… тебе нужно начинать жизнь с нового листа, Леня! А ты… Сапог! Какой ты, на хер, Сапог?! У тебя ведь есть имя, Леонид!
Уголовник хмыкнул и молча выставил казак, задрав вверх облезло-поцарапанный носок.
– Я ненавижу пендосов, но ковбойская тема рулит, – пояснил он с усмешкой. – Настоящие крутые парни – эти ковбои. Вот и кликуха у меня такая. И вообще, времена меняются, батя. Так что не делай круглые глаза. Если вдруг услышишь что-то такое, что не ожидал услышать.
– Ты стал чужим, – прошептал отец. Побуждаемый эмоциональным порывом, он распахнул свои корявые руки в стороны, намереваясь заключить в объятия сына. Помедлив, словно все еще сомневаясь, Сапог шагнул навстречу отцу, и они обнялись.
– Я так ждал тебя, – все так же тихо произнес Данилыч, крепко прижимая к себе сына. – После того, как пропала Нина… У меня никого, кроме тебя, не осталось.
– Что ж. Я тоже рад, что ты жив-здоров. Только обо мне ты вспомнил тогда, когда твоя подруга свинтила черт-те куда.
Данилыч резко отстранился от сына, словно от него полыхнуло нестерпимым жаром:
– Не говори так. Мы любили друг друга. И она… – Он замешкался, словно растеряв весь словарный запас и не зная, как продолжить фразу.
– Что «она»? – чеканя каждую букву, спросил Сапог.
Данилыч сглотнул ком, залепивший глотку:
– Она и тебя любила, Леня. Как свое собственное дитя.
Обветренные губы молодого человека изогнулись в кривой усмешке.
– Меня любила мать. Она уже давно в могиле. А твоя Нина, то есть моя мачеха, просто исчезла. Может, свалила с каким-нибудь хахалем, куда-нить в Новосибирск. Рога тебе наставила, а ты тут сидишь, ждешь неизвестно чего…
Данилыч собрался что-то возразить, но наверху послышалась возня – Леха, осторожно переставляя ноги по ступенькам, спускался с обогревателем вниз, и пожилой человек лишь плотно сжал губы. Он неверяще рассматривал сына, который едва ли не усмехался ему прямо в лицо.
«Где? Как, почему? Что я упустил?» – подбитой птицей металась у Данилыча рваная мысль.
– Че, дрова еще не принесли? – послышался голос Лехи, и Данилыч, выйдя в гараж, направился к высившейся в углу поленнице.
«Зря я приехал сюда, – мелькнуло у него в мозгу, пока руки складывали задубевшие дрова, покрытые примерзшими опилками. – Нужно было дать ему оклематься с приятелями. Он на меня аж волком смотрит».
– Пробки не выбьет? – спросил тем временем Сапог, глядя, как Леха подключает обогреватель.
– Выбьет – засунем обратно, – подмигнул Леха, и Сапог ухмыльнулся.
– Да, кстати, насчет «засунем», – сказал он, и его глубоко посаженные глаза азартно блеснули. – Что там с телками? Ты говорил, Толян привезет каких-то кисок.
Вошел Данилыч, свалив дрова у печки.
– Угу, – сказал Леха. – Толяну позвонить надо, мы добазарились, что он ждать будет.
Но прежде чем парень полез за мобильником, снаружи неожиданно раздался стук. Громкий и настойчивый.
Темно-серые глаза Сапога сузились, словно у рыси, почуявшей опасность:
– Леха, ты же еще не звонил Толяну.
Тот помотал головой, одутловатое лицо приняло растерянное выражение.
Сапог посмотрел на замершего отца.
– Тогда какого хера сюда еще кого-то занесло?
Стук повторился.
* * *
– Марина, автобус! Это наш, да?
Крошечная девочка в мешковатом, не по размеру большом пуховике вцепилась в локоть своей старшей сестры, которая, щурясь, пыталась разобрать маршрутный указатель подъезжающего «ЛИАЗа». Здешний общественный транспорт номеров не имел, лишь картонные таблички, прилепленные к лобовым стеклам раздолбанных, дышащих на ладан маршруток и автобусов.
– Наш, да? – не унималась малышка, энергично дергая за куртку сестру.
– По-моему, наш, – отвечала Марина, но кроха уловила в ее голосе нерешительность. И лишь когда древний, кашляющий и фыркающий «ЛИАЗ» мутно-оранжевого цвета увядшей моркови подполз к заполненной ожидающими людьми остановке, девочке в пуховике удалось прочитать табличку:
Каланчовка – Согра
– Каланчовка – Согра, – обрадовалась она. – Наш, Марина!
Старшая девочка улыбнулась.
– Ты молодец, Сашок, – похвалила она сестру. – Только не отходи от меня, ладно?
Торопясь и толкаясь в пассажирском потоке, девочки принялись влезать в автобус.
Народу набилось так много, что, казалось, одряхлевший «динозавр» советского автобусостроения не выдержит и попросту развалится на груду ржавого железа, шестеренок, пружин и гаек, но каким-то непостижимым образом «ЛИАЗ» со скрипом сдвинул двери. Взревел дребезжащим мотором и, с усилием буксуя лысой резиной по снежному киселю, пополз прочь с остановки.
Активно работая локтями, Саше удалось пробиться к заднему окну, ее любимому месту. Все стекло, будто гладь озера, было сковано серебристо-узорчатой пленкой льда. Марина встала сзади, на всякий случай поддерживая сестру за локоть. С терпеливой сосредоточенностью Саша целую минуту дышала на заиндевевшее окно, пока оттаявшие узоры не разошлись в стороны, словно тучи на небе, обнажая влажный кружочек стекла, сквозь который проклюнулся клочок неба. Саша улыбнулась и, стащив заледеневшую варежку, принялась пальчиком расширять «окошко». Решив, что оно стало достаточно большим для обзора, девочка принялась смотреть на мелькающие деревья с сугробами. Все же лучше, чем с ее ростом таращиться на спины и попы тех, кто трясется в автобусе!
Глядя на сестру, Марина тоже улыбнулась. Ее взгляд упал на Тима – пухлого плюшевого ослика, который, пристегнутый железным карабином, болтался на рюкзаке Саши. Марина вспомнила, как уговаривала сестру не таскать с собой Тима, ведь все-таки был определенный риск – кто-то сорвет в школе, он может испачкаться и прочее, но Саша заупрямилась, как, собственно, то самое животное, прототип которого она решила во что бы то ни стало носить на рюкзаке.
«Почему Тим?» – как-то спросила Марина, и Саша с недоумением взглянула на сестру.
«А как же еще? Это Тим», – тоном, не допускающим компромиссов, ответила она.
Да, вот так. Тим, и все.
– Оплачиваем проезд! Не забываем оплачивать проезд! – раздался где-то в толпе женский прокуренный голос кондукторши, и Марина машинально коснулась кармашка на «молнии», где хранились деньги – тридцать четыре рубля. Собственно, проезд стоил двадцать рублей – Саша ездила с ней бесплатно. И хотя ей уже исполнилось семь, кондукторы смотрели на это сквозь пальцы, не выпытывая возраст девочки и тем более не требуя с нее оплаты проезда.
Марина ласково погладила шелковистые локоны Саши, выбившиеся из-под шапочки.
«Наверное, все-таки надо ей сказать. Она так ждала этого!» – подумала она. Набрав в грудь воздуха, Марина наклонилась и тихонько произнесла сестренке на ухо:
– Сашок, я тебе открою один секрет. Только обещай, что не будешь сейчас визжать от радости.
Девочка мгновенно утратила интерес к своему «окошку» на стекле.
– Секрет? – шепотом переспросила она, завороженно глядя на сестру своими большими глазами орехового цвета.
– Ты помнишь тетю Лену и дядю Борю? Которые приезжали к нам, когда мы еще в детдоме на Масловке жили? Ну, дядя Боря тебе подарил Тима?
В глазах Саши затрепетали огоньки, так просыпаются уснувшие угольки, когда на них подует ветерок, помаргивая рубиновыми боками.
– Помню, конечно, помню! – От нетерпения ребенок даже заерзал.
– Они сегодня приедут за нами, – с трудом скрывая волнение, сказала Марина. – Я тебе специально пока не говорила, думала, будет сюрприз. Мне тетя Лена звонила. Вот так. И они заберут нас с собой!
Она радостно улыбалась, увидев, как глаза сестры вспыхнули яркими софитами. Раскрасневшееся от мороза личико Саши преобразилось, засияв от счастья.
– Только тссс, – предупреждающе произнесла Марина, подняв к губам указательный палец, и Саша, понятливо кивнув, прижалась к сестре.
– Ура, – прошептала девочка. – У нас будут папа с мамой!
На следующей остановке автобус опустел наполовину – на Коммунарке всегда выходило много народу, и сестры вздохнули спокойно. Теперь, когда рядом было свободно, они могли спокойно обсудить свое будущее.
– А они нас с Димой заберут? – уточнила Саша. – Мы же не оставим Диму?
– Конечно, не оставим, – успокоила ее Марина. – Они ведь знают, что Дима наш младший братик. Как же нас делить? Нет, нас возьмут сразу всех, и мы будем жить в огромном доме!
– У меня будет розовая кроватка, – мечтательно проговорила Саша. Она непроизвольно возила пальчиком по стеклу, хотя к тому времени «окошко» успело затянуться тончайшей ледяной пленочкой, на которой уже начали проступать контуры новых узоров.
– Будет, – пообещала Марина, про себя гадая, так ли это будет на самом деле. Наверное, все же будет. К примеру, дядя Боря очень добрый. И никогда не повышал голос, когда они гуляли целый день и даже немного хулиганили. А вот тетя Лена… Она показалась Марине немного нервной и взвинченной. Их будущая мама постоянно смотрела на часы, кому-то звонила, расспрашивала о какой-то ерунде, предлагала выпить газировки, потом снова хваталась за мобильник, по третьему кругу задавала те же самые вопросы, на которые она и Сашок уже несколько раз терпеливо отвечали пару минут назад…
Да, положа руку на сердце, тетя Лена вызывала у нее двойственное чувство, но тем не менее Марина искренне верила, что в новой семье им будет хорошо.
– Смотри, твоя подружка, – вдруг сказала Саша, и Марина обернулась, столкнувшись взглядом с полной девочкой в ярко-красной куртке и теплой шапке с двумя помпонами.
– Варя, а я тебя не заметила, – робко, словно извиняясь, произнесла Марина.
– Да ты никогда никого не замечаешь, – фыркнула Варя. Она вытерла варежкой нос и вдруг сказала:
– Это из-за тебя я сегодня контрольную по матеше не написала. Мне Раиса двойку теперь поставит.
Марина растерянно моргнула.
– Не могла, что ли, списать дать? – продолжала распаляться Варя. – Подумаешь, воображала!
– Варя, Раиса мне и так два замечания сделала, – запинаясь, ответила Марина. – Когда я оборачивалась… Я начала тебе писать записку с ответами, но урок уже закончился.
Однако эти аргументы не оказали должного воздействия, и Варя смерила одноклассницу взором, преисполненным ядовитого презрения:
– С тобой так никто дружить не будет. Одна останешься! Нужно помогать!
Саша переводила недоуменный взгляд с сестры на возмущенную толстую девочку. Неизвестно, чем закончился бы спор, если бы к ним не подошла кондукторша – тучная женщина лет пятидесяти пяти с серым пуховым платком на голове. Мясистое лицо багрового цвета «украшал» фингал под правым глазом, редкие зубы смахивали на сгнившую ограду, изо рта тянуло несвежим дыханием. Через плечо – небольшая облезлая сумочка из кожзама с гремящей мелочью.
Судя по выражению заплывших глаз, кондукторша была явно не в духе.
– За проезд, – отрывисто произнесла она, держа перед собой темно-желтый моток билетов.
Глядя на нависшую над ними грузную кондукторшу, Марина неожиданно испытала неосознанную тревогу. До сегодняшнего дня она не встречала эту неопрятную женщину – раньше на их маршруте работал седой старичок, которого все называли дядя Вася.
«Может, он заболел? И вместо него теперь будет ездить эта тетя с синяком?»
– Оплачиваем проезд, – раздраженно повторила кондукторша, и Варя с Мариной торопливо полезли в карманы. Женщина взяла четыре пятирублевых монетки от Вари, оторвала ей билет и уставилась на ладошку Марины, в которой, поблескивая медью, лежали два кружочка по десять рублей.
– Эта с вами? – хрипло спросила она, тыча толстым пальцем со стершимся лаком в сторону Саши.
– Да, – тихим голосом ответила Марина. – Она моя сестра.
– Сколько ей лет?
«Шесть, – сверкнуло в мозгу Марины. – Скажи, что Саше шесть лет! И тогда не придется платить!»
Эта мысль еще резонировала в закоулках сознания, когда из ее рта непроизвольно вылетело:
– Семь.
– Тогда еще двадцать рублей, – безапелляционным тоном заявила кондукторша.
Марине внезапно стало жарко, хотя из ее рта вырывались облачка пара.
– Двадцать рублей? – переспросила она, хотя прекрасно слышала женщину.
– Да. За себя и сестру.
Саша, словно чувствуя приближающуюся беду, прижалась к Марине, испуганно глядя на кондукторшу. Та продолжала сверлить сестер ледяным взглядом.
Дрожащей рукой Марина потянулась к кармашку. Задела об «молнию» содранную утром заусеницу, поморщилась. Пальцы нащупали четырнадцать рублей – два «пятака», одна двухрублевая монетка и две рублевые.
– Ну?! – повысила голос кондукторша.
– У меня… гм, у меня только четырнадцать, – несмело проговорила Марина, раскрывая ладошку. Женщина сипло усмехнулась:
– А кто шесть рублей за вас будет доплачивать? Я не миллионерша, чтобы вас, «зайцев», бесплатно катать!
Ища хоть какую-то поддержку, Марина посмотрела на Варю, но одноклассница демонстративно отвернулась и, что обиднее всего, ее круглое лицо озарилось триумфом, граничащим со злорадством.
– …мало того, что и так копейки за работу платят! Мало того, что пьяные хулиганы руки распускают, чуть глаз не выбили, – продолжала кипятиться кондукторша, – так все время норовят обмануть!
Еще никогда Марина не испытывала такого стыда. С колотящимся сердцем она оглядела пассажиров, что сидели поодаль. Вон какой-то незнакомый прыщавый парень, жующий жвачку… вон какая-то худая тетя в наушниках, копающаяся в сотовом телефоне, а вон какая-та бабушка дремлет у окна… И, как назло, никого из знакомых!
– Варя, – позвала она умоляюще. – Варя, ты не могла бы…
– У меня нет денег, – отрезала девочка, даже не повернув голову в сторону Марины.
– Нет денег – выходите, – потребовала кондукторша. У нее был такой вид, что она вот-вот ударит кого-то из сестер. – В следующий раз не забудете у мамы взять!
«У нас еще нет мамы», – едва не сорвалось с языка Марины, но она сдержалась, промолчав.
