bannerbannerbanner
Тверская улица в домах и лицах

Александр Васькин
Тверская улица в домах и лицах

Полная версия

© Васькин А.А., 2015

© ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2015

© Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2015

* * *

Знаем ли мы тверскую?

«Ну, Тверскую вы знаете?» – такой вопрос задал булгаковский Мастер поэту Ивану Бездомному, рассказывая ему о первой своей встрече с Маргаритой. Именно Тверскую улицу Михаил Булгаков выбрал как место для знакомства главных героев романа «Мастер и Маргарита»: «По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. Я свернул в переулок и пошел по ее следам. Мы шли по кривому, скучному переулку безмолвно, я по одной стороне, а она по другой. И не было, вообразите, в переулке ни души».

Переулок ни Мастер, ни Булгаков не называют, но, видимо, это Большой Гнездниковский. Он, собственно, не слишком изменился с того момента, когда автор романа поставил в нем последнюю точку в 1940 г. И как прежде, на Тверской всегда множество людей: и самих москвичей, и гостей столицы, которые по числу своему, наверное, скоро приблизятся к жителям города.

А вот о том, какой была улица в XIX в., можно судить по фрагменту из другого романа – «Евгений Онегин». Слова Александра Пушкина по праву могут послужить эпиграфом к нашей книге, и не только потому, что жизнь самого поэта тесно связана с Тверской улицей и ее домами. Пушкину удалось вполне конкретно и лаконично составить портрет улицы, на которой в его времена можно было увидеть и лачужки, и львов на воротах и даже монастырские постройки:

 
…Вот уж по Тверской
Возок несется чрез ухабы.
Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах.
 

Без малого два века прошло с того времени, но все же кое-что на Тверской осталось. Это прежде всего те самые львы у бывшего Английского клуба, затем Музея революции, а ныне Музея современной истории России. А вот Страстного монастыря уже нет, улетели навсегда и галки, потому что кресты вместе с церквями пропали. Дворцы уступили место тяжеловесным доминам в стиле так называемого сталинского ампира. И уже само строительство таких зданий подразумевало исключительную парадность улицы, поэтому и будки, и лавки с огородами постепенно исчезли с Тверской.

Зато магазинов моды здесь сегодня предостаточно, наверное, это единственная достопримечательность, которая с пушкинских времен не только не исчезла, но и с удивительной быстротой размножилась и распространилась по улице.

Не испытать нам, к сожалению, и всех прелестей езды на санях по ухабам вдоль генерал-губернаторского особняка, так как ухабы давно уже замостили и заасфальтировали, кстати, одними из первых в Москве.

А бульвар, запримеченный поэтом, остался и явился впоследствии местом, приютившим памятник Пушкину. Часто проезжая мимо, Александр Сергеевич и не думал, наверное, что вот когда-то здесь будет стоять его бронзовое изваяние, признанное потомками поэта почти что эталоном для всех последующих его изображений.

Не забудем, однако, что Тверская еще недавно была известна как улица, названная в честь другого писателя, Максима Горького. Но на волне переименований она вновь обрела свое прежнее имя. И наверное, это справедливо, так как нынешнее название улицы гораздо в большей степени соответствует ее прошлому.

Тверская улица. Начало XX в.


А прошлое это – самое древнее из всех улиц Москвы. Как и следует из названия, улица поначалу была дорогой на Тверь, именно по ней въезжали в Москву великие князья, цари, императоры и прочие высокопоставленные лица, не говоря уже о чинах поменьше. «Тверь – в Москву дверь», – говаривали в старину.

В прошлом веке, а это, по московским меркам, было совсем недавно, при строительстве подземного перехода в районе Тверской площади были раскопаны археологические древности времен Дмитрия Донского. В этой земле нашли четыре слоя древних деревянных мостовых. Первая мостовая на Тверской появилась, по предположениям археологов, в XI в. На глубине 1,5 метра обнаружился бревенчатый настил с выбоинами от колес карет и телег. Это и была первая улица, называющаяся лежневой дорогой. Выглядела она следующим образом: снизу находились продольные дубовые бревна, на них сосновая мостовая, а сверху толстые доски. По краю мостовой шел частокол, окружавший стоявшие вдоль улицы дома.


Тверская улица на карте Москвы середины XIX в.


Мостовая эта формировалась поначалу из небольших бревенчатых отрезков, которые каждый хозяин дома укладывал перед своим владением. Эти кусочки мостовых и слились постепенно в общее целое, образовавшее замощеную улицу.

Уже позднее, в середине XVII в., при царе Алексее Михайловиче, Тверская получила более конкретные очертания. Она простиралась уже от Воскресенских ворот Китай-города до Земляного города, и потому ее называли Большой мостовой улицей.

Тверская на ночь закрывалась воротами. Делали это специальные люди – воротники, охранявшие вход в город (о них сегодня напоминает Воротниковский переулок). Ворота на Тверскую находились в двух местах: в Белом городе и Земляном.

Для большей безопасности улицу перегораживали еще и поперек, толстыми бревнами-решетками. И если вдруг супостаты пробрались бы через ворота на улицу, то тогда полагалось стоявшим у решеток сторожам немедля трещотками оповещать местное население и созывать всех на помощь. Решетки начали охранять Москву по царскому указу Ивана III еще в 1504 г., а просуществовали они до 1750 г.

До того, как на Тверской установили освещение, в темное время суток горожане обходились фонарями, которые они носили с собой. Но лишний раз на улицу старались не ходить. Того же, кто встречался воротникам и стражникам с фонарем, пропускали дальше только за специальную мзду. А если фонаря при путнике не было, то его могли запросто заподозрить в желании остаться незамеченным и, следовательно, совершить что-то дурное. Таких не пропускали, а задерживали и сажали в острог «предварительного заключения» до выяснения личности.

Подобные меры предосторожности предпринимались в связи с большим количеством «шальных людей», коих в Москве во все времена было в избытке. Известно, например, что еще в 1722 г. Петр I посоветовал гостям, которые приехали в Кремль 1 января, чтобы поздравить царскую семью с Новым годом, разъехаться по домам засветло «во избежание какого-либо несчастья, легко могущего произойти в темноте от разбойников».


Тверская улица. 1900-е гг.


А темнота, надо сказать, была повсеместная. Ведь во всем городе освещалось лишь Красное крыльцо перед Грановитой палатой Кремля, да и то по праздникам. Только в 1730 г. на улицах Москвы появились первые фонари, которые зажигали лишь в те вечера, когда в Кремле принимали гостей, чтобы последним было безопасно добираться восвояси. С конца XVIII в. фонари стали освещать улицу постоянно. Но поскольку с ними был связан риск пожара, то в лунные ночи и летом их не зажигали.

Главной улицей города Тверскую сделало и то, что на ней находилась резиденция московских властей, последние двести тридцать лет известная как дом генерал-губернатора. В то же время, будучи центральной улицей Москвы, Тверская первой переживала и все нововведения. Ее первой, например, замостили круглыми бревнами в XVII в. В 1860 г. на ней установили газовые фонари перед домом генерал-губернатора, здесь же впервые в 1896 г. было проведено электрическое освещение. В 1876 г. Тверскую начали асфальтировать.

В 1820 г. по ней пустили первый дилижанс, направляющийся в Санкт-Петербург. В 1872 г. опять же впервые в Москве здесь была пущена конно-железная дорога, а в 1933 г. – первая троллейбусная линия. А ехать было куда, ибо улица не такая уж и маленькая, на ней, как на бельевой веревке, висят аж три площади – Тверская, Пушкинская и Триумфальная. Именно последняя площадь завершает улицу и дает начало ее ближайшей родственнице – Первой Тверской-Ямской, ведущей к Белорусскому вокзалу, где некогда была Тверская застава Камер-Коллежского вала. Этот вал являлся границей города в XVIII в. Вокзал сменил более чем за сто лет своего существования пять названий: в 1870 г. он был открыт как Смоленский, затем именовался Александровским, Брестским, Белорусско-Балтийским и, наконец, Белорусским. С этого вокзала и по сей день отправляются составы на Запад. Сюда же приходили и поезда с советскими солдатами-победителями в 1945 г.

Значение Тверской улицы еще более возросло в советский период. Тогда-то она и получила имя Горького, это случилось в 1932 г. Особо памятных мест, связанных с жизнью и творчеством великого пролетарского писателя, на Тверской улице не было (ну, жил он в одной из ее многочисленных гостиниц – так что из этого? В них кто только не останавливался). Но этот пустяк не являлся преградой для инициаторов переименования. Так как писатель был признан великим, то и мелочиться не следовало. Желание Сталина «умаслить» Горького, опутать его крепкими нитями всенародной славы и почета достигло своей цели. Правда, практически в это же время сам Горький обратился к вождю всех народов с предложением увековечить его светлое имя в названии государственных премий. Мол, если премии будут называться Сталинскими, то это заставит «инженеров человеческих душ» трудиться с большей сознательностью над созданием лучших образцов новой советской литературы. Но Сталин в этот раз поскромничал, и предложение Горького отклонил.

 

А вот именем Горького стали называть колхозы, предприятия, театры, парки культуры и даже города. В ноябре 1932 г. писатель Борис Лавренев так выразился по этому поводу: «Беда с русскими писателями: одного зовут Мих. Голодный, другого Бедный, третьего Приблудный – вот и называй города».


Улица Горького. 1934 г.


Горькому же было не очень удобно – ведь его имя появилось на картах еще при жизни, но его мнение, наверное, учитывалось в последнюю очередь. Вся беда в том, что Сталин именно его выбрал в великие пролетарские писатели (как уже позднее утвердил Маяковского в роли великого поэта нашей эпохи). Зато когда Горький тяжело заболел и захотел лечиться за границей, его почему-то из СССР не выпустили.

По улице Горького по советским праздникам двигались колонны демонстрантов, здесь встречали челюскинцев и Валерия Чкалова в 1937 г. Вот как вспоминал об этом друг Чкалова, летчик Г.П. Байдуков: «Поезд плавно подошел к перрону Белорусского вокзала. В дверях показался весело улыбающийся Чкалов, увидев забитый тысячами людей перрон, услышав восторженные овации. Нас каждого вместе со своими родными усадили в увитые гирляндами цветов открытые автомобили. Медленно выехали на улицу Горького, эту уже традиционную магистраль героев. Люди плотными шпалерами стояли от Белорусского вокзала до самого Кремля. По мере продвижения по Горьковской магистрали сильнее становилась пурга листовок (их бросали с балконов и из окон домов)».

Магистраль героев – это, пожалуй, наиболее точное определение. Журналист Ефим Зозуля писал в «Огоньке»: «1 мая 1935 г. я пролетал на самолете-гиганте «Максим Горький» очень низко над Тверской. Она была залита людьми, знаменами, цветами. Казалось, люди были неподвижны. Сплошной поток как бы застыл на месте. И в прилегающих переулках застыли черные фигурки людей. Так часто кажется с самолета. В двенадцать часов, после полета, я приехал с аэродрома на Пушкинскую площадь. Дальше нельзя было ехать. Сошел с машины и влился в густую двигающуюся, поющую, играющую, танцующую массу. Стояли люди – изумительные люди, не изученные, не описанные, не зарисованные». Мы не раз еще обратимся к московским заметкам Е. Зозули, они помогут нам воссоздать атмосферу тех лет.

В соответствии с Генеральным планом реконструкции Москвы 1934 г. узкую Тверскую предполагалось значительно расширить (с 20 до 40 метров). В ее тогдашнем виде она не годилась под «дорогу героев и демонстраций», коей должна была стать после перестройки. Такая причина, как неприспособленность к всенародным шествиям, была в 1930-х гг. достаточно серьезным основанием для переустройства улицы. Несносный Лазарь Каганович снес уже к этому времени Воскресенские ворота на Красной площади и замахнулся на храм Василия Блаженного и торговые ряды ГУМа. И все по одной причине – они мешали входить и выходить с Красной площади сразу трем колоннам демонстрантов-трудящихся. Интересно, что были у Кагановича союзники и среди всемирно известных архитекторов, например Ле Корбюзье – он всячески настаивал на сносе здания Исторического музея.

Работы по «выпрямлению» некоторых участков Тверской улицы начались еще в 1923 г. под руководством архитектора А.В. Щусева. В 1930-х гг. этот процесс получил серьезное развитие. После реконструкции улицу выпрямили, проезжую часть расширили. Причем участок до Триумфальной площади сделали шире, а отрезок от Триумфальной до Белорусского вокзала остался узким.


Улица Горького. Конец 1930-х гг.


Отдельным этапом стала прокладка метрополитена, рыли его открытым способом, найдя немало интересного. Одна из первых шахт метро была на углу Тверской и Охотного ряда. Очевидец вспоминал: «В шахту спускались по узкой вертикальной лестнице. Я спускался в тридцать втором году в брезентовом костюме. В этом месте, под Тверской и под Охотным, было чумное кладбище XVI в. Человеческих костей нашли немало. Вообще, где бы ни рыли в Москве, особенно под церквами, – множество скелетов. Одни лежат, другие стоят или находятся в наклонном положении. Находили и находят стоящих вниз головой. Отчего это? Может быть, от подпочвенных сдвигов, напора вод, а может быть, тут были и счеты господ купцов, бояр и попов с неугодными и неудобными людьми».

Эпоха 1930-х гг. вообще стала поворотным моментом в градостроительстве Москвы, этот период по своему разрушительному влиянию на памятники архитектуры можно сравнить с 1812 г., когда пожар уничтожил немало исторических зданий. А план реконструкции Тверской справедливо было бы назвать планом уничтожения или ликвидации, ибо старую Москву буквально утюжили, пытаясь сровнять с землей.

«Сейчас на Тверской стало немного темнее, – читаем мы репортаж Ефима Зозули 1938 г. – Поднялся ряд домов. Поднялся, принарядился и смотрит на стоящих против: – Ну, друзья, когда же и вы подниметесь с колен, выпрямитесь и отодвинетесь – надо же расширить улицу, мы же должны стать наконец приличной улицей!

Здание телеграфа преобразило эту часть Тверской. Оно главенствует днем и особенно вечером и ночью, всегда освещенное, с трудовым человеческим муравейником, хорошо видным из окружающих домов и улиц на большом пространстве. Оно имеет трудовой вид, это здание, и вызывает аппетит к работе.

Недалеко от телеграфа маленькая лавочка, в которой в девятнадцатом году иногда продавали молоко. Мы с товарищем по очереди спешно покупали здесь молоко, чтобы почти бегом нести его на Арбат, в пустую квартиру, где лежала в тифу Надя, домработница. «Добросердечный» хозяин, когда она заболела, переселился к товарищу и оставил ее одну в большой холодной квартире. Мы, квартиранты, занимавшие одну из комнат, чудом выходили ее, и выздоровевшая Надя долго плакала потом и произносила речи на тему о черствости и бездушии хозяев.

Тверская значительно расширяется в этой части. Сейчас снимается дом, заслонявший новую гостиницу Моссовета[1]. Днем и ночью гудят грузовики, подъезжающие, поворачивающие и увозящие камни и доски снимаемого здания. Скоро широкая, радостная улица будет заключать Тверскую или начинать ее и вести на Красную площадь».

В прошлом веке любили писать о том, как эффектно закончилась реконструкция: новые многоэтажные здания возводились в глубине дворов, поэтому улица до поры до времени сохраняла свой обычный вид, и вот в назначенный день и час старые дома были взорваны и, когда осела кирпичная пыль, открылся широкий проспект.


Улица Горького после войны


В результате реконструкции исчезли или изменились до неузнаваемости дома, с которыми было связано немало исторических событий. Помимо того что это были памятники архитектуры, в них в разное время жили выдающиеся представители русской культуры. Снесли дома:

Дом 3 – гостиница «Франция», здесь часто останавливался Н.А. Некрасов в последней четверти позапрошлого века;

Дома 5 и 8 – здесь в 1829 и 1833 гг. соответственно жил В.Г. Белинский;

Дом 12 – в 1830–1860 гг. гостиница Шевалдышева, где в январе и ноябре 1856 г. проживал Л.Н. Толстой; здесь также проживал Ф.И. Тютчев;

Дом 15 – в этом доме жил писатель А. Погорельский; в 1835 г. у него останавливался художник К.П. Брюллов;

Дом 17 – здесь находилась квартира певца Московской частной оперы А.В. Секар-Рожанского, у которого в 1899 г. бывал композитор Н.А. Римский-Корсаков; в 1909–1913 гг. здесь жил еще один певец – артист Большого театра Л.В. Собинов; в этом же доме прошли молодые годы актрисы В.Ф. Комиссаржевской;

Дом 26 – здесь в 1846 г. скончался поэт Н.М. Языков;

Дом 34 – здесь находилась первая студия Художественного театра.

Но, слава богу, кое-что на Тверской улице еще осталось. Так отправимся же скорее на прогулку по той, старой и патриархальной Тверской улице Москвы.

Тверская ул., дом 1
«Национальная гостиница»

Здание гостиницы «Националь» было построено в 1901–1903 гг., архитектор А.И. Иванов-Шиц.

Майоликовые панно верхнего этажа изготовлены на заводе «Абрамцево». Автор современного панно в угловой части здания – И.И. Рерберг, 1932 г. Роспись плафонов залов № 6 и 7 второго этажа гостиницы – И.В. Николаев, 1974 г.

В конце XIX в. на месте гостиницы стоял дом, известный еще с допетровских времен. Принадлежал он некоему Фирсанову и славился своим трактиром «Балаклава» на первом этаже. Сюда частенько приходили купцы-охотнорядцы с близлежащего торжища, заключавшие здесь же сделки. «Балаклава» состояла из двух низких, полутемных залов, а вместо кабинетов в ней были две пещеры: правая и левая.

Захаживал в трактир завсегдатай и ценитель подобных заведений Владимир Гиляровский, бывавший в пещерах: «Это какие-то странные огромные ниши, напоминавшие исторические каменные мешки, каковыми, вероятно, они и были, судя по необыкновенной толщине сводов с торчащими из них железными толстыми полосами, кольцами и крючьями. Эти пещеры занимались только особо почетными гостями».

О баснословной стоимости строительства «Национальной гостиницы» (таково ее первое название) ходили легенды. Один из героев писателя Евгения Замятина поразился увиденным: «Богомолов поехал в город, остригся, надел городское платье. Все ничего, ходил, но против гостиницы «Националь» остановился, ахнул и стал пальцем окна считать. Пересчитал, помножил в уме, сколько стекол и сколько стоит» (Е.И. Замятин. «Блокноты»).


«Национальная гостиница». 1900-е гг.


Деньги, затраченные на этот дорогущий проект, должны были вернуться сторицей сразу после открытия гостиницы, состоявшегося в 1903 г. Это стало большим событием в жизни Первопрестольной. Отныне петербургским чиновникам в старую столицу можно было ехать спокойно, не опасаясь потерять здесь время и нервы на поиски приличного жилья для временного проживания. Готовы были принять самых взыскательных постояльцев все 160 гостиничных номеров, оснащенных по первому слову бытовой техники. Все везли из-за границы – и лифты, и мебель, и люстры, и ванны, и даже ватерклозеты. Да, чуть не забыли телефонный аппарат, стоявший в каждом номере, – признак небывалой роскоши и чудо цивилизации!

Приезжая в Москву, в «Национале», как правило, селились очень большие люди – председатели Совета министров Российской империи и их заместители, генерал-губернаторы, члены царской семьи. Порой и сами состоятельные москвичи снимали номер в гостинице. В 1910 г. 3 октября в «Национале» скоропостижно скончался первый председатель Государственной думы С.А. Муромцев. Смерть наступила от паралича сердца. Странное дело – за неделю до этого Муромцев переехал сюда жить со своей московской квартиры, уступив ее приехавшим погостить родственникам. Поговаривали об отравлении Муромцева, якобы сделали это его политические противники. Но дело замяли. Похоронили его на кладбище Донского монастыря.


Вид на гостиницу со стороны часовни Александра Невского. 1900-е гг.


Но не только царские чиновники, а также и их убийцы жили в «Национале», причем нелегально. Террорист Борис Савинков вспоминал, что, приехав в Москву весной 1906 г. с целью подготовки покушения на московского генерал-губернатора Федора Дубасова (его приговорили к смерти за подавление восстания 1905 г.), члены террористической группы поселились как раз в гостинице на Тверской: «Я вернулся в Москву и встретил одобрение этому плану также со стороны всех членов организации. Мы стали готовиться к покушению. Борис Вноровский снял офицерскую форму и поселился по фальшивому паспорту в гостинице «Националь» на Тверской. В среду днем я встретился с ним в «Международном ресторане» на Тверском бульваре. Наше внимание обратили на себя двое молодых людей, прислушивавшихся к нашему разговору. Когда мы вышли на улицу, они пошли следом за нами».


Главный вход в гостиницу. 1915 г.

 

Соратник Савинкова попросил подобрать ему гостиничный номер, окна которого выходили на Тверскую улицу, чтобы следить за проезжавшим по ней Дубасовым. Дубасов жил в генерал-губернаторском доме на Тверской, но выезжал редко. Трудно было установить точное время. Ездил он по-разному: то с эскортом драгун, то в коляске со своим адъютантом графом Коновницыным. Не раз и не два выходил Борис Вноровский из «Националя» с красивой коробкой конфет в руках, таящей в себе смертельную начинку – там была бомба для градоначальника. Обычно бомбометатель подстерегал Дубасова на подступах к его резиденции, но судьба никак не улыбалась террористам. Так шел день за днем.


Гостиница в 1939 г.


Наконец 23 апреля 1906 г. Вноровский, как обычно, вышел из гостиницы и пошел вверх по Тверской улице, заняв свое место напротив генерал-губернаторского дома. Когда коляска с Дубасовым поравнялась с ним, Вноровский кинул в нее бомбу: «Упав под коляску, коробка произвела оглушительный взрыв, поднявший густое облако дыму и вызвавший настолько сильное сотрясение воздуха, что в соседних домах полопались стекла и осколками своими покрыли землю. Вице-адмирал Дубасов, упавший из разбитой силой взрыва коляски на мостовую, получил неопасные для жизни повреждения, граф Коновницын был убит. Кучер Птицын, сброшенный с козел, пострадал сравнительно легко, а также были легко ранены осколками жести несколько человек, находившихся близ генерал-губернаторского дома. Злоумышленник, бросивший разрывной снаряд, был найден лежащим на мостовой, около панели, с раздробленным черепом, без признаков жизни. Впоследствии выяснилось, что это был дворянин Борис Вноровский-Мищенко, 24 лет, вышедший в 1905 г. из числа студентов императорского московского университета» (из материалов следствия). В тот день постоялец «Националя» в свой номер не вернулся.

В «Национале» случались и события иного рода. В декабре 1908 г. в гостинице поселились приехавшие в Москву Владимир Мережковский и Зинаида Гиппиус. Известная поэтесса Серебряного века снискала заслуженную популярность читающей аудитории, среди ее поклонниц была и юная москвичка Мариэтта Шагинян, незадолго до этого, в ноябре 1908 г., написавшая очаровавшей ее поэтессе письмо, полное восторга и даже экстаза. Гиппиус пригласила Шагинян к себе в номер, и они кратко побеседовали о стихах, о любви и о погоде.

Девятнадцатилетняя Мариэтта Шагинян страдала глухотой, и это обстоятельство, как известно, сопровождало ее всю долгую жизнь (а прожила она без малого век). Но с памятью у нее было все в порядке. Она хорошо помнила ту первую встречу со своим кумиром в гостинице и в особой шкатулке хранила это письмо, написанное на особой фирменной бумаге с маркой и посланное ей в конверте «Национальной гостиницы»:

«Москва, 7 декабря 1908. В город. Мариэтте Сергеевне Шагинян. Мал. Дмитровка, Успенский, д. Феррари, кв. 5. Я сегодня уезжаю, милая Мариэтта. Я думала, что напишу вам из СПб., где, во всяком случае, у меня будет скорее свободная минутка. Конечно, я не сержусь на вас и ваше отношение ко мне не считаю смешным… я только считаю его опасным для вас. Вы так хорошо писали о фетишизме, а теперь вдруг у меня является чувство, что вы можете сделать меня фетишем. Я вам говорю это резко, потому что мне кажется – вы достойны моей откровенности. Любите мое больше меня, любите мое так, чтобы оно было для вас, или стало ваше – вот в этом правда, и на это я всегда отвечу радостью. Любить одно и то же – только это и есть настоящее сближение. Я не люблю быть «любимой», тут сейчас же встает призрак власти человеческой, а я слишком знаю ее, чтобы не научиться ее ненавидеть. Я хочу равенства, никогда не отказываюсь помочь, но хочу, чтобы и мне хотели помочь, если случится. Я хочу равенства. И боюсь за других там, где для меня уже нет соблазна. Пишите мне все, как обещали. Не сердитесь на меня за мою прямоту, а поймите ее. Правда, вы пишете стихи? И в 20 лет, и теперь, уже издаете книжку? Может быть, вы пишете очень хорошо, а все-таки, может быть, торопитесь. Какие люди разные! Я печаталась 15 лет прежде, чем меня уговорили издать мою единственную книгу стихов. И как теперь, так и в 17 лет я писала 2–3 стихотворения в год – не больше. Не было в мое время и того моря поэтов, в котором утонет ваша книжка, как бы она хороша ни была. Впрочем, разны люди. Буду ждать вашего письма в СПб. (Литейный, 24). Я стану отвечать вам иногда длинно, иногда кратко, как сможется. Но всегда прямо, не потому, чтобы не умела иначе, а потому, что с вами иначе не хочу. Ваша З. Гиппиус».


«Националь» во время войны


Через год Шагинян бросила Москву и устремилась в Петербург, чтобы быть рядом с объектом своего поклонения. «Люблю Зину на всю жизнь, клянусь в этом своею кровью, которою пишу», – переживала Шагинян в феврале 1910 г. Но любовь, как известно, слепа, и потому постепенно Мариэтта пришла к противоположному выводу: «Какая же я была дура, что не понимала эту старую зазнавшуюся декадентку, выдающую себя за «саму простоту!».

После 1917 г. пути двух поэтесс не могли не разойтись: Гиппиус эмигрировала, а Шагинян стала известной пролетарской писательницей, классиком советской литературы и даже Героем Социалистического Труда. Но ту памятную встречу в «Национале» запомнила она на всю жизнь.

В 1918 г. в связи с переездом большевистского правительства из Петрограда, а с ним и большого числа партийной номенклатуры, лучшая московская гостиница была отдана под 1-й Дом Советов. Жилищная проблема остро стояла в Москве во все времена, а тогда тем более. Сразу найти столько хороших квартир для ленинских наркомов представлялось весьма проблематичным. Они ведь не простые смертные – в коммуналках со всем народом жить не могут, а потому их временно поселили в «Национале». Сам Ильич вместе с Крупской занял люкс на третьем этаже.

Лишь в конце 1932 г. зданию вернули его первоначальное предназначение. Это была одна из немногих московских гостиниц, сохранивших свои комфортные условия проживания и в годы развитого (и не очень) социализма. Именно в «Национале» стремились поселиться приезжавшие в Москву иностранные туристы, уже имевшие ранее возможность насладиться небогатым «сервисом» новых советских гостиниц. Выбирая между «Москвой» и «Националем», они, не скрывая, отдавали предпочтение последнему. В этом негласном соревновании, развернувшемся между двумя гостиницами, стоявшими друг напротив друга, огромная серая «Москва», выстроенная как образец передовой социалистической гостиницы, проигрывала нарядному четырехэтажному «Националю» в стиле модерн.

Андрей Белый в книге «Москва под ударом» писал: «И стремительно прочь от профессора ноги несли самодергом японца – в «Отель-Националь», чтоб пасть замертво: в сон. Вот мораль: не ходите осматривать с крупным ученым достопримечательностей городских; Москва – древний, весьма замечательный город».


9 мая 1945 г.


Полюбили «Националь» классики мировой литературы – Анатоль Франс, Джон Рид, Герберт Уэллс, Анри Барбюс и другие. Культовым местом стал и ресторан отеля, где всякий раз можно было встретить представителей московской богемы – актеров, художников, писателей, пропивавших очередной гонорар в окружении всегда голодных коллег.

В частности, завсегдатаем ресторана был поэт Михаил Светлов, живший в писательском доме напротив, в Камергерском переулке. Чтобы пообедать в «Национале», ему достаточно было перейти улицу, тем более что автомобильное движение (мы это видим на старых снимках) было не такое интенсивное.

Приятельница поэта Ю. Язвина вспоминала: «В мае 1932 года я приехала в Москву на майские торжества. Тогда в Москве я прожила девять волшебных дней. М. Светлов и поэт М. Голодный водили меня по всей Москве, по театрам, музеям, ресторанам. Знакомили с ночными красотками Москвы. Для провинциальной девочки это море впечатлений было настолько велико, что я потеряла счет дням. Вместо трех дней, на которые была отпущена, пробыла девять. Помню наш поход в ресторан «Националя». В то время посетителями ресторана были в основном иностранцы, которые расплачивались валютой. Швейцар в ливрее, украшенной галунами, весьма презрительно осмотрев нас, отказался пропустить в зал, так как М. Голодный был в косоворотке. Этот отказ вызвал возмущение обоих Мишей, и они учинили там просто скандал, говоря, что «вот, мол, нас, советских поэтов, не пускают в наш ресторан, в то время как там упиваются нашей водкой иностранцы». Скандал не возымел действия, и мы вынуждены были уйти».

Светлов особенно ценил пироги и торты, которые пекли повара ресторана «Националя». Он заказывал их для своих друзей и сам разносил по адресам, подобно Деду Морозу. Таким он и появился на пороге квартиры Язвиной в 1943 г. с огромным тортом в руках – яблочным паем. «Принимай этот пай, – сказал мне Миша. – Он испечен по заказу в ресторане «Националя», куда нас с тобой не пропустили в 1932 г.».

После войны Светлов водил сюда своих студенток из Литинститута, одна из них, Ирина Ракша, пишет: «И вот уже сидим, как оказалось, в его любимом кафе гостиницы «Интурист», вернее даже, в европейском ресторане «Националя». Совершенно закрытом, куда с улицы, конечно, никого не пускают. Посетители – лишь иностранцы, всякие интуристы заморские, а если наши – то совсем уж блатные, номенклатура. Но поэту Светлову в Москве двери всех ресторанов открыты. И все швейцары на улице Горького – пузатые и дородные, в «генеральских» кокардах и униформах (прямо «хозяева жизни») – сгибаются в три погибели, лебезят перед ним – сухоньким еврейским старичком – и щедрым на руку завсегдатаем».

1Речь идет о гостинице «Москва».
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26 
Рейтинг@Mail.ru