Александр Витальевич Лоза
Флотская Юность
Оглянувшись, я бросил взгляд назад, в глубину бухты, где виднелось длинное здание нашего училища, расположенное на высоком берегу бухточки с необычным названием – Голландия. Наверное, его дали в память о голландских корабелах или купцах… Кстати, именно поэтому иногда наше училище называют «Голландия», а курсантов – «голландерами».
Баркас повернул и прошел мимо Павловского мыска, качка уменьшилась. Мы шли в Южную бухту к Минной стенке. Минной стенка называлась с дореволюционных времен, когда к ней швартовались миноносцы, а теперь она служила пристанью, куда доставляли увольняющихся на берег матросов с кораблей, стоящих на рейде.
С крейсера мы убыли в полк морской пехоты. Там практика началась с утреннего марш-броска под палящим солнцем по выжженной степи, с полной выкладкой на два километра.
Обратно еле доплелись, и завтрак уже не лез в горло, но надо было продержаться. Зато постреляли мы в морской пехоте сразу на все пять лет вперед. Патронов не считали и не жалели.
В морской пехоте несколько раз отрабатывали метание учебной гранаты и один раз – боевой. …Разрыв, цоканье осколков, сотрясение земли, ощущаемое в окоп, – все это произвело должное впечатление.
Жутковато прошла обкатка нас, молодых и зеленых, танками. До сих пор помню то подсасывающее ощущение внизу живота, когда, сотрясая землю, на тебя, сидящего в окопе, движется, грохоча и жарко дыша дизельным перегаром, махина танка. Окоп сразу стал узким и жалким укрытием. Втягиваешь голову в каске в плечи и сжимаешься весь, стараясь превратиться в «точку». Тело танка закрывает солнечный свет, его тень надвигается неотвратимо и неумолимо, за шиворот летят комья сухой земли, и, кажется, сейчас эта махина сползет в окоп и раздавит тебя, как таракана, даже не заметив.
Незабываемое впечатление!
На этом первый курс заканчивался…
Курсантский фольклор, через десятилетия донес нам стихи курсанта Каспийского училища, написанные в 1948 году и удивительно точно передавшие особенности нашей жизни, жизни курсантов первого курса даже спустя 20 лет после написания стихов.
I курс
Сначала острижены, службой унижены, строгостью выжжены.
И не любящие, вечно стоящие, вечно ходящие, вечно бегущие,
В город хотящие и не идущие.
Вечно голодные, злые, несмелые и благородные и неумелые.
Ничего не изменилось! Надо сказать, что в «Системе» курсантов первого курса называли «без вины виноватые». Как это точно!
В отпуске основное времяпрепровождения – пляж, пляж и еще раз пляж…
У нас, у курсантов, отпуск уже начался, а у моего друга Студента, который учился в медицинском институте в соседнем городе, еще шла учеба. Я приехал к нему в мединститут.
Меня снабдили белым халатом, белой шапочкой, и я, за компанию, поприсутствовал со студентами-медиками на лекции и практических занятиях по гистологии, наблюдая в микроскоп и зарисовывая строение каких-то клеточных структур. Я неплохо рисовал, и мой рисунок быстро разошелся по рукам студентов-медиков как образцовый.
Последним в тот день было занятие в анатомическом театре. Студент потащил меня туда. Я с бодрым видом пошел, но как только в нос ударил запах формалина, каюсь, не смог пересилить отвращение, не смог преодолеть себя и приблизиться к препарированному трупу. Да, медик из меня никудышный…
После занятий побывал в общежитии студентов, вспомнив незабвенные «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова с их общежитием имени Бертольда Шварца, а вечером хорошо посидели, отметив нашу встречу в модном студенческом кафе.
В июле 1969 года наши газеты и телевидение без особых восторгов сообщили, что после нескольких облетов, американские астронавты наконец высадились на Луне. Запомнилась статья в одной из газет, где говорилось, что освоение лунной поверхности дистанционно управляемыми аппаратами дешевле, целесообразнее и правильнее, чем посылка туда человека.
Хотя где-то в глубине души ощущалась горечь: «Жаль, что не наши». Но все равно первое время как-то странно было смотреть на Луну, зная, что по ней ходили люди.
В кинотеатрах нашего приморского города зрители хохотали над приключениями Юрия Никулина и Андрея Миронова в фильме «Бриллиантовая рука». А дурашливая песенка про зайцев «А нам – все равно!..» мгновенно стала популярной в народе. Нашему народу, по-моему, всегда импонировал «пофигизм».
Как водится, побывали в походе на Южном берегу. Добирались правда не пешком, а часть пути проделали в душном, пахнущем бензином, битком набитом людьми, рюкзаками и палатками «львовском» автобусе, с завистью наблюдая за обгонявшими нас сверкающими экспрессами «Икарус-Люкс»…
Во период отпуска время летело незаметно изредка вспоминалась «Система», но как-то в тумане, и к ней пока не тянуло. Но к концу отпуска «Система» все чаще стала вспоминаться.
В отпуске перспектива снова оказаться за партами не особенно радовала, но то, что мы уже курсанты второго курса, а значит, не самые младшие, было приятно сознавать.
Наконец пролетел первый летний отпуск, и я возвратился в «Систему». Чертовски приятно оказалось встретиться с товарищами, окунуться в ротную атмосферу, поделиться друг с другом впечатлениями об отпуске.
Вот и сентябрь 1969 года. Мы перешли на второй курс… Как-то незаметно и быстро мы вошли в обычную колею жизни и учебы в «Системе», но некоторые перемены оказались заметны в нас самих – мы стали относиться ко многому более сознательно, что ли.
На втором курсе появилось много новых учебных дисциплин, а вместе с ними и новых преподавателей. Так, «теоретическую механику» – один из очень сложных и трудных предметов – читала молодая интересная женщина, лет тридцати. Запах ее духов «Пани Валевска», тягучий, завораживающий, кружил и дурманил курсантские головы. На ее лекциях галерка пустовала, все стремились на первые столы, чтобы быть ближе. Не знаю, как это сказывалось на успеваемости по предмету, но преподавательницу обожали все…
Мы занимались в лаборатории и учебных кабинетах кафедры «Теории механизмов и машин», в лаборатории электротехники, в лаборатории электронно-вычислительной техники.
Несмотря на сложную учебную программу, именно тогда я запоем читал морские произведения Сергея Колбасьева, бывшего гардемарина, служившего в Рабоче-Крестьянском Красном флоте, книги которого были запрещены еще в тридцатые годы.
В «Системе» книги Колбасьева передавались из рук в руки. Ко мне его книга попала, когда я стоял рассыльным дежурного по училищу. Дали почитать на одну ночь. Это была повесть «Арсен Люпен». Я проглотил ее, читая запоем, не таясь, а когда дежурный по училищу капитан 1-го ранга увидел ее у меня в руках, то только улыбнулся и отослал меня из рубки дежурного, с глаз долой. Потом пошли «Капитальный ремонт» Леонида Соболева, «Синее и белое» Лавренева…
Именно на втором курсе я зачастил в библиотеку «Системы». Фонд библиотеки составлял более 250 тысяч экземпляров научной, учебной и художественной литературы. Мне очень нравился огромный, с высокими сводчатыми окнами по обеим сторонам, читальный зал библиотеки. Несмотря на большие размеры, он был красивым, уютным и удобным для чтения и занятий.
На втором курсе мы, все как один, начали перешивать и подгонять под себя свою форму. Скажу честно, я любил курсантскую форму и гордился ею. Хотя вещевая служба училища выдавала добротную и качественную курсантскую форму, сидела она на наших худощавых фигурах мешковато, да и не всегда была по росту.
Флотские традиции и мода заставляли изрядно потрудиться, чтобы выданное обмундирование соответствовало флотскому «шику». На бескозырке первым делом ломали каркас. Некоторые вынимали из бескозырки пружину, и она становилась «балтийской». Особо перешивались брюки. Они должны были быть возможно более узкими в верхней части, в бедрах, и иметь максимальную ширину внизу. Вшивание клиньев не поощрялось, потому что командование заставляло клинья выпарывать. Брюки смачивались водой и растягивались на фанерных клиньях. И у нас некоторые любители флотской романтики обесцвечивали «гюйс» в хлорке.
Особым «шиком» были выпуклые латунные пуговицы, украшенные якорем. Хотя уже много лет как выдавались плоские анодированные пуговицы из легкого сплава, но латунные пуговицы передавались, как правило, по наследству. Мне такие латунные выпуклые пуговицы на шинель и на бушлат достались от отца. Пуговицы приходилось часто чистить полировочной пастой до золотистого блеска, но и это было частью традиций. Хочу сказать, что эти латунные пуговицы затем перекочевали на мой офицерский китель и тужурку, и я получал за них замечания даже будучи старшим офицером, обучаясь в стенах Военно-Морской академии. Вот что значит флотский шик!
Самое смешное началось перед убытием в зимний отпуск.
В «Системе» мы ходили по погоде, поэтому шинели надевали редко, только в караул. В это время мода была на мини. И вот все начали подрезать шинели, готовясь к отпуску. Шинель подрезали «на ремень», чтобы было ровнее. Но мастерство некоторых подводило, то сзади неровно отрезано, то впереди. Короче, некоторые урезались до того, что шинель становилась вообще выше колена! Это уже пахло порчей казенного имущества и строго каралось.
Как я уже говорил, меня не тяготила дисциплина и не тяготила форма. Я никогда не расценивал свою службу как «каторгу» длиной в 25 лет. Нет. Хочу, чтобы читатель понял меня правильно, я действительно не кривлю душой, когда говорю, что гордился тем, что курсант, что учусь на факультете ядерных энергетических установок, что стану офицером флота. Может быть, потому, что перед глазами была служба отца – сначала на торпедных катерах, затем на эскадренных миноносцах.
Я понимал, под чем подписался. Принимал все как должное и не страдал от мысли, что впереди вся жизнь – служба. Хотя, наверное, были среди курсантов «Системы» и другие настроения. Были случайные люди, которые ошиблись выбором…
Я гордился курсантской формой и, прогуливаясь в увольнении со своей избранницей по Приморскому бульвару, не переодевался дома в гражданку, хотя понимал, что в форме у меня больше шансов загреметь в комендатуру.
В то время я с интересом вычитывал в морских произведениях Соболева, Лавренева, Колбасьева строчки о жизни гардемаринов до революции… Мне это было близко. Не то что бы импонировало дворянство, а импонировало чувство офицерской касты, чести, достоинства, преемственности и гордости за погоны с якорями на своих плечах. Это было внутри, не для окружающих, а для меня самого.
Можете называть это молодостью, глупостью, мальчишеским романтизмом, но это было… Эта юношеская романтика не улетучилась в повседневности и обыденности, в тягомотине службы на Крайнем Севере, при глупости, идиотизме начальников и тупости подчиненных. Она осталось со мной все 30 лет моей службы. И когда спустя четыре десятка лет мой интерес к Российскому Императорскому флоту вылился в написание и издание книги о непростой, трагической судьбе молодого русского флотского офицера на переломе эпох в 1917–1920 годах, мои читатели на Западе, во Франции – потомки русских морских офицеров – думали, что изданы записки офицера дореволюционного времени, и не верили, что книгу написал современный автор – советский офицер.
Осенью нас, курсантов, привлекли к сбору винограда. В один из дней золотой осени мы всей ротой поехали в винсовхоз собирать виноград. Тогда была такая форма помощи виноделам – сбор винограда сотрудниками институтов и организаций, в том числе студентами и курсантами.
…Раннее утро. Над долиной с виноградниками встает солнце, сама долина в легкой дымке. Красотища! Стройные ряды виноградных кустов уходят за горизонт. Начинаем срезать виноградные гроздья специальными секаторами, похожими на серпы, и складывать в тонкие деревянные ящики. Гроздья сочные, налитые, крупные. Это – столовый виноград, сортовой.
Пока собирали – объелись виноградом. Так как его не мыли, многие потом не вылезали из гальюна, но обошлось без госпитализации.
С виноградников привезли с собой много винограда. Ребята раскладывали виноград по дуковским мешкам (прочным пластиковым мешкам цилиндрической формы, предназначенным для упаковки бытового мусора и удаления его за борт, через специальное устройство ДУК на подводных лодках), засыпали сахаром. Виноград бродил, и в итоге получалась крепкая брага, которую «виноделы» пили перед танцами.
В нашем училище был отличный эстрадный ансамбль, слава о котором гремела по городу. В ансамбле играли исключительно талантливые и одаренные музыканты, играли и пели не под «фанеру», а в живую, выкладываясь за вечер на все сто.
Многие девушки стремились попасть на танцы к нам в «Систему». Проход в училище был по паспортам, поэтому девушкам приходилось прилагать множество усилий, чтобы получить заветный пропуск на танцы… Некоторые девушки делали проще – перелезали через забор, что само по себе, технически, было достаточно сложно, потому что забор был высоким, сваренным из металлических труб.
В холодное время танцевальные вечера проходили в главном корпусе училища в красивом зале с колоннами и паркетным полом… На первом курсе мы с завистью смотрели на танцующих третьекурсников – ладных, подтянутых, лихих кавалеров. Сейчас мы сами были уже почти такими же.
Нужно сказать, что, начиная с третьего курса, рейтинг курсанта на танцах в глазах девушек резко повышался, так как мы становились потенциальными женихами, а выйти замуж за будущего офицера-подводника считалось большой удачей. В те времена профессия офицера была очень престижной.
Запомнился один из танцевальных вечеров. В тот вечер пятикурсники выбирали «Королеву вечера» – самую некрасивую девушку, которую никто не приглашал танцевать, усаживали на стул, поднимали за четыре ножки и проносили девушку, сидящую на стуле, как на троне, на руках по залу под общие рукоплескания! Девушка была в восторге! Глаза ее блестели, ведь на нее смотрел весь зал! Она чувствовала себя королевой!
Известна поговорка: «Некрасивых девушек не бывает – бывает мало водки», но в данном случае, думаю, не это было главным.
«Золотая» осень вступила в свои права. Деревья покрылись золотом листвы, воздух стал прозрачен и чист, небо наполнилось голубизной. Чудесными теплыми осенними вечерами танцы проводились на открытой танцплощадке на берегу бухты. Блеск воды, отражающей корабельные огни, звезды над головой, легкий бриз и музыка… Мне очень нравились танцы на открытом воздухе.
Учеба набирала темп. Теоретические занятия перемежались тренировками по водолазной подготовке и тренировками по борьбе за живучесть.
На занятиях по водолазной подготовке мы погружались в легководолазном снаряжении в специальном тренировочном бассейне. Бассейн был небольшим, но глубоким. На нас надевали изолирующее снаряжение подводника ИСП-60, затем на шею надевался дыхательный мешок ИДА-59. Под водой самые простые дела оказывались почти не выполнимыми. Так, чтобы завязать под водой веревочный узел или соединить две стальные детали и закрутить гаечным ключом болт с гайкой, приходилось повозиться до «седьмого пота»
Борьба за живучесть! …Вода хлещет из отверстий в бортах отсека бывшей подводной лодки, переоборудованной в тренажер по борьбе за живучесть. Необходимо быстро, под жесткими струями воды, подвести пластырь, прижать его раздвижным упором и устранить течь. Старшина тренажера включал подогрев воды, чтобы мы, курсанты, не заболели. Но бывало, старшина-сверхсрочник был зол на кого-то, и тогда вся группа боролась за живучесть в холодной воде!
Надо сказать, что эти тренировки проходили в прочном корпусе подводной лодки «малютка», успешно воевавшей в годы войны, а в качестве резервуара для воды использовалась гигантская труба линкора дореволюционной постройки.
Очень интересными, но и очень физически тяжелыми были тренировки по шлюпочному делу на шестивесельных ялах. Гребля и хождение под парусом. Многим кажется, что грести очень просто, но это большое заблуждение. Чтобы хорошо грести, необходимы: мощная физическая подготовка, техника и выносливость.
Лично я особенно уставал на гребле. Тяжеленное весло к концу тренировки казалось налитым свинцом, и главное было не сорвать темп, не сбиться, чтобы не подвести товарищей по шлюпке.
По сравнению с крепкими широкоплечими загребными, я имел среднее телосложение, поэтому на занятиях по гребле меня определили левым баковым. Я сидел по левому борту в носу. Моя главная задача была не сбиться при гребле и не переломать весла…
Во время тренировок под парусами с нами, первогодками, проводили своеобразное испытание: когда шлюпка в ветер шла под парусом и планширь почти обтекала вода, и казалось, что море вот-вот захлестнет шлюпку, нам приказывали ложиться вдоль накрененного борта, еще больше его накреняя. Впечатление у меня было незабываемое.
У самого лица, заколдовывая мраком, проносилась таинственная, притягивающая морская глубина…
О чем-то подобном позже писал известный писатель-маринист: «Со шлюпкой человек непосредственно общается с бездной, которая лежит под ним – близкая, заманчивая, рискованная».
Такие тренировки закаляли нас, потому что, как утверждали офицеры кафедры «Морской практики», шлюпка – основа моряцкой жизни. Недаром говорится: «Хорош моряк в шлюпке – хорош и на корабле!»
Осенняя сырая и ветреная погода сделала свое «черное» дело, я простудился и попал в санчасть. В ней имелся небольшой чистый, светлый и уютный стационар, которым иногда пользовались не только заболевшие, но и «уставшие» от службы курсанты. Как известно, «во флоте больных нет, а есть живые и мертвые»! Провалялся я с температурой несколько дней, но, к счастью, к ноябрьским праздникам меня выписали.
Нужно сказать, что болели мы, курсанты, редко. Для повышения иммунитета наших курсантских организмов всей роте утром выдавали по одной большой круглой ярко-желтого цвета витаминке. Мы проглатывали ее и шли на занятия. На вкус витаминное драже было сладким с кислинкой. Одним словом, вкусное.
После занятий прихожу в роту и узнаю, что дежурный по роте снят с дежурства и отправлен в санчасть. Ребята говорили, что он был красный, как вареный рак. Оказывается, он в течение дня, горсть за горстью, съел банку витаминов, предназначавшихся для всей роты! В санчасти ему сделали промывание желудка и другие процедуры, и через пару дней он был в строю. Что называется, легко отделался.
Ноябрьский праздник встретил в компании училищных друзей, дома у товарища по классу – Фунтика. Квартира была трехкомнатной, большой, в «сталинском» доме. Как всегда в таких случаях, скинулись, закупили вино и закуски, но Фунтик приготовил нам сюрприз – он сам по собственному рецепту приготовил буженину, от которой у всех потекли слюнки. Вот такой оказался хозяйственный парень..
Незаметно наступила южная зима. Декабрь, холодный и промозглый, сильным ветром и дождем стучался в окна училищного корпуса. В конце года «накатило» много контрольных работ и зачетов. Я сдавал их с напряжением, но своевременно. К зимней сессии требовалось подойти без хвостов.
Уходящий 1969 год запомнился тем, что впервые в истории космонавтики состыковались два наших космических корабля, образуя первую экспериментальную орбитальную станцию, что американцы опередили нас в «лунной гонке» и что на экраны вышел наш ответ американским «Тому и Джерри» – мультсериал «Ну, погоди!» с веселой парочкой – хулиганом Волком и смышленым Зайцем, с триумфом прокатившийся по всей стране.
Вот и Новый, 1970, год. Его я встретил на посту в карауле. Караул – это особая служба, с боевым оружием, тем более что караул в нашем училище выполнял функции охраны гауптвахты. Да, у нас в «Системе» была собственная гауптвахта, для содержания провинившихся курсантов. Если я не ошибаюсь, единственная собственная гауптвахта среди военно-морских училищ. В нашем классе уже появились отсидевшие на губе. Но, как говорится, курсанту запрещено жаловаться на «тяготы и лишения воинской службы», поэтому скажу только, что мы отметили Новый год чуть позже и очень неплохо.
В этот Новый год впервые с телеэкрана к советскому народу с новогодним поздравлением от имени руководства страны обратился Генеральный Секретарь Леонид Ильич Брежнев.
Зима в нашем Приморском городе мягкая, но ветра бывают очень сильными. Ветер с дождем бил в стекла класса, вызывая тоскливое настроение… На сампо – самоподготовке, ничего путного в голову не шло, сколько ни читай учебник. Оглянулся по сторонам: похоже, не только у меня нет настроения заниматься. Половина класса болтает между собой, кто-то спит, кто-то читает художественную литературу. Старшина класса пытался навести порядок и заставить нас заниматься, ведь впереди зимняя сессия, но у него ничего не получилось.
Чтобы встряхнуть народ, объявили комсомольское собрание роты. За столом в президиуме в Ленкомнате – командир роты Пеца, старшина роты, кто-то от политотдела. Комсорг роты открыл собрание.
На повестке дня один вопрос: «О подготовке к зимней сессии и дисциплине в свете решений последнего пленума». Хочу сказать, что когда вопросы, вынесенные на обсуждение, волнуют всех, люди режут правду-матку. Но это собрание было вялым, народ говорил слова казенные. И так было все ясно. Сессию нужно сдать с высоким баллом роты.
…Зимняя сессия второго курса подходила к концу. Я напряг свои силы, договорился с преподавателями и досрочно «на отлично» сдал два последних экзамена, что позволило мне раньше всех убыть в отпуск. На четвертый день отпуска по адресу прибежал запыхавшийся курсант моей роты и сообщил, что я срочно должен прибыть в «Систему» и сдать в Режим секретную бронзовую мастичную печать, которая у меня всегда была при себе на шнурке.
– Черт возьми! В суматохе досрочной сдачи экзаменов я забыл сдать ее в секретную часть! Какая досада!
Но делать нечего, бреду в «Систему», сдаю чертову печать в секретную часть, но время потеряно, и радость первых дней отпуска прошла…
После зимнего отпуска потянулись учебные будни. Особенно тяжело было сидеть на первых лекциях в понедельник. За окном пасмурно, спать охота, голова сама клонится к столу… Жизнь курсанта, если хотите, тельняшка. Темные и светлые полосы перемежаются. Бывали и везучие дни. Утром удалось увернуться от взыскания комода, днем за обедом попался приличный кусок мяса, объект приборки не запылился, а на построении к моему внешнему виду никто не придрался. Ура!
После этого меня иногда посещала мысль, что жизнь устроена не так уж плохо, хотя бы потому, что после недели учебы, строевых занятий и уставного «железного» распорядка впереди маячит увольнение, в котором можно найти много радости и удовольствия.
Наступила суббота. После большой приборки увольняемые построились в центральном проходе ротного помещения. Осмотрев нас, увольняющихся, старшина роты раздал увольнительные.
«Кто сказал, что быть курсантом «Системы» плохо? – думал я, шагая в увольнение. – Жизнь курсанта очень даже хороша!»
В конце марта вся страна болела за наших хоккеистов на чемпионате мира проходившем в Швеции. Каждый матч в Ленинской комнате у телевизора было не протолкнуться. Я тоже болел, хотя хоккеем особенно не увлекался. Каждая наша шайба, влетевшая в ворота противника, сопровождалась громовым «ура!!!». И вот, триумфальная победа! Наша сборная стала 10-кратным чемпионом мира по хоккею. Это восьмая подряд победа нашей выдающейся сборной на мировых чемпионатах. Шведы – вторые, чехи – третьи.
И снова лекции, лекции, лекции… затем лабораторные и контрольные по новым темам, и опять лекции. Но впереди была весна с дурманящим запахом сирени, с цветением садов, и это здорово грело душу.
Учебные дни бежали друг за другом однообразной чередой. Нет, я не правильно сказал. Конечно, дни были наполнены разными событиями: лекциями, контрольными, дежурствами, мелкими нарушениями дисциплины (опоздание в строй, плохо затянутый ремень, хождение на камбуз без строя…). Но это были события, которые не оставили следа в памяти, поэтому по прошествии десятков лет, кажутся однообразными…
В начале апреля вечерами добрая половина роты засиживалась в Ленинской комнате у телеэкрана. Шел телевизионный сериал «Адъютант его превосходительства» о бесстрашном красном разведчике (его играл красавец Юрий Соломин) в штабе Белой армии. В часы показа сериала улицы нашего приморского города заметно пустели.
Как сообщили газеты, 19 апреля 1970 года на главном конвейере Волжского автозавода были собраны первые шесть автомобилей ВАЗ-2101, прототипом которого стал итальянский автомобиль «Фиа -124», завоевавший в 1965 году титул «Автомобиль года». Всего, в нашей стране за время выпуска, было собрано четыре с половиной миллиона этих автомобилей разных модификаций. Наконец-то автомобиль пошел в народ.
21 апреля в столице открылось двухдневное совместное торжественное заседание ЦК партии и Верховного Совета посвященное столетию со дня рождения Ленина. Юбилей вождя революции отмечался с большим размахом.
В эти дни в «Системе» был объявлен конкурс на лучшее оформление ротных Ленинских комнат. Ленинская комната – это отдельное помещение роты, где стоял телевизор, лежали подшивки газет, где можно было пописать конспект первоисточников марксизма-ленинизма, написать письмо домой, посидеть и почитать книгу.
В свободное время увлекся чеканкой по меди. Я немного рисовал, поэтому изготовление чеканки не составляло для меня труда. Чеканил изображения кораблей, парусников и дарил друзьям.
Командир роты Пеца, узнав об этом, поручил мне оформление к юбилею вождя нашей ротной Ленинской комнаты. Была выбрана стена без окон, где необходимо было разместить тематическую экспозицию. Я взял близкую мне тему – Ленинского комсомола. Слева по всей высоте стены я разместил фанерную полосу в полметра шириной и оклеил ее плоской морской галькой, покрыв сверху бесцветным лаком. Получилась вертикальная стела, отделанная натуральным камнем, в ее середине я прикрепил барельеф Ленина, вырезанный в белом пенопласте, имитирующем мрамор. Справа разместил шесть прямоугольных планшетов, на которых нарисовал ордена, которыми был награжден комсомол: орден Красного Знамени, орден Трудового Красного Знамени, три ордена Ленина и орден Октябрьской Революции с кратким описанием, в каком году и за что присвоен орден. Получилось необычно, в меру монументально и, в общем-то, без лишнего пафоса и помпезности. Народу понравилось…
За эту работу я получил благодарность – собственную фотографию на фоне развернутого Знамени училища. Второй курс не был для меня таким уж безоблачным. Конфликт с командиром роты, начавшийся со словесной перепалки, где я выступил в роли «правдоискателя», ссылаясь на Устав ВЛКСМ, все больше и больше разрастался.
Я не понимал, что своими, как мне тогда казалось, придирками командир делает мою психику устойчивее к неожиданностям службы, судьбы, жизни. Закаляет ее. Заставляет меня, вчерашнего школьника, как моллюска, обрасти защитной раковиной психологической устойчивости, снизить накал моего юношеского максимализма до безопасного для меня же уровня, доказывая ежедневно, что если я взялся служить, то должен служить, а не заниматься демагогией.
Именно командир научил меня в любой ситуации уметь посмотреть на себя со стороны. Уметь посмеяться над собой, как бы горько мне ни было. Как мне это пригодилось в дальнейшем!
Спасибо, товарищ командир, за эту школу выживания.
Нужно сказать, с годами я понял, что деятельность командира роты исключительно тяжела, напряженна, кропотлива и ответственна. Именно командир роты заменяет вчерашним мальчишкам, принявшим присягу и надевшим погоны, отца в самый непростой и ответственный для них период взросления, мужания, становления как личность, в период первых столкновений с «обратными», часто негативными сторонами жизни. Должность командира роты ни в коей мере не сравнима с должностью преподавателя в училище, как по ответственности, так и по результатам.
Настоящий командир роты должен быть внутренне и нравственно достойным человеком, честным, с благородной душой и чистой совестью.
Какая это редкость тогда, да и сейчас.
Скажу честно, как бы ни было мне тяжело в «Системе», я не унывал. Наверное, в те годы оптимизм мой складывался не только из оптимизма, присущего моему характеру, моей личности, но из оптимизма всей нашей жизни, жизни страны, уверенно смотрящей в будущее.
Заглядывая вперед, скажу, что на жизненном пути мне встречались только хорошие люди. Отличные друзья в школе и в училище, на флоте на Севере, в Военно-Морской академии и в Научно-исследовательском институте ВМФ. Мне везло на хороших людей. Мой оптимизм помогал на Севере не впасть в уныние и в «черную» пьянку, в недовольство службой, поэтому я, как говорится, «стойко переносил тяжести и лишения воинской службы» и курсантом, и офицером.
Морская практика второго курса началась с железнодорожного вокзала, откуда мы отбыли на Север. По прибытию в столицу Севера мы сутки с лишним ожидали погоды, для отправки катером дальше, на базу дизельных подводных лодок.
Разместили нас в зале ожидания Морского вокзала, а ужинать разрешили в привокзальном ресторане. Администрации ресторана дали команду курсантам спиртные напитки и пиво не подавать. Когда официантка нам это объяснила, мы не растерялись и попросили ее принести кофе с коньком. На это запрета не было. Правда, реально нам принесли по стакану коньяка с добавлением в него чуть-чуть кофе, для запаха. Выпив, мы стали ужинать.
Я обратил внимание на то, что наши офицеры за соседним столиком ужинали без спиртного. Тогда я подозвал официантку и попросил передать от нашего столика столику офицеров бутылочку шампанского: «От нашего столика, вашему столику». Официантка выполнила мою просьбу, и бутылка шампанского оказалась на столе офицеров. Наш командир роты Пеца, оглянувшись на сидевших вокруг курсантов, спросил у официантки:
– Кто?
Она кивнула на меня. Потом подошла и сказала:
– Вас просят офицеры.
Я пошел.
– С какой целью? – прошипел командир.
– В знак глубокого уважения – не моргнув глазом, ответил я.
На том дело и закончилось. По прибытию в базу, я получил от командира «месяц без берега» со следующей формулировкой: «За попытку дискредитировать начальство в лице подчиненных».
База дизелистов – у пирсов узкие длинные тела дизельных подводных лодок с характерной бульбой гидроакустической станции на носу, на склонах сопок почерневшие от времени деревянные дома чередуются с двухэтажными каменными постройками. Все носит следы запустения и тоски. Но мы не унывали – молодость!
Как-то в городском офицерском кафе «Ягодка» мы вновь столкнулись с Пецой. Запахло гауптвахтой или попросту «губой», но у наших начальников не было ни спирта, ни краски, не другой северной «валюты», поэтому на губу меня не посадили, а ограничились уже двумя месяцами без берега.
