Александр Владимирович Забусов
Маятник качнулся
Предисловие
На добрый исход происходящего в городе Варюха не расчитывала. Жизнь научила не слишком доверять оккупантам. Новыми властями девятого августа был издан приказ о поголовной регистрации евреев с четырнадцати лет и о ношении ими специальных опознавательных знаков. Вместе с приказом фашисты опубликовали «Воззвание», обязывающее все еврейское население города, захватив деньги и ценности, одиннадцатого числа к восьми часам утра прийти на один из шести сборных пунктов для переселения в особый район. Все это, дескать, для их же пользы, с целью защиты от насилия со стороны нееврейского населения, якобы имевшего место в предшествующие дни.
Где этот район? Что за район? И вообще, можно ли в этом районе жить, или получится влачить лишь жалкое существование? Эти вопросы роились в головах людей, вот только ответа от властей на них не было. Евреи поняли, что им некуда деваться, только после того, когда рассмотрели наводнивших улицы города патрулей из комендатуры, жандармов на мотоциклах, солдат в большом количестве и полицаев. Вот как раз последние распределены были по специальным командам, следовавшим по адресам и «помогавшим» указанному в «Воззвании» населению быстро собраться и покинуть свои обжитые квартиры.
Их квартиру в старом двухэтажном доме такая судьба не минула. В дверь громко забухали стуком, и знакомый голос из-за дверного полотна чуть ли не радостно оповестил:
–Слышь, Роза, чего заперлась? Открывай, старая ворона!
Голос соседа заставил вздрогнуть Рэйзел Исааковну, а трехмесячных близнецов, Варькиных сыночков, захныкать в один голос. Вот и их черед настал.
–Не открывай! Пусть думают, что нас дома нет. – Прошептала свекровь.
Бледная как полотно Варька, грустно скривилась в вымученой улыбке, как уже не раз было в их совместном проживании, не согласилась, высказавшись наперекор хозяйке:
–Дверь выломают, мама.
Сразу после приказа на регистрацию, Варвара предлагала свекровке уйти из города, да та уперлась как баран и ей с детьми не позволила покинуть Ростов. С одной стороны мать мужа умная женщина. Рассудительная. Но уж дюже скупа, бережлива и прижимиста. Неразумную невестку корит за то, что обрезание грудничкам не сделали… А и пусть! Варька стерпит укоры, малы еще детки… Вот и за жилье Рэйзел Исааковна уцепилась, будто если уйдут, то назад его возвернуть не получится. И ведь такая она не одна. С тех пор, как Бориса призвали на войну, от мужа ни одной весточки не было, а жизнь через пень-колоду покатилась. Даже после родов толком ужиться со свекровью не получалось. Все не по ней, за все корила подспудно молодую невестку. Варя понятливая, материнская любовь еврейской женщины сыграла с ней злую шутку, а ведь все по-другому могло быть. Угораздило же ее, потомственную казачку, по любви выйти замуж за мужчину иной крови…
В дверь уже ломились.
–Не открывай!
–Поздно.
Собраться толком так и не дали, на улицу выгнали с минимумом пожитков. Людей словно скот в гуртах, сгоняли к центральным магистралям и под аккомпонемент лая овчарок и выкриков немцев, чуть ли не пинками сводили в тесную колонну. Только и слышно немецкую речь по разные стороны людского потока:
–Schnell! Auf los geht's los! Mithalten!..
Детский плач и всхлипы старух повсеместно. Звуки выстрелов режут слух. Тех, кто пытается уклониться и спрятаться, выдают соседи. Сбежавших ловят и просто уничтожают.
Это называется, что их от местного населения защитить хотят? Нет! Так не бывает! Их гонят туда, откуда вряд ли вернешься. Варвара сцепив зубы, поухватистей поправила на руках завернутых в пеленки близнецов. Несмотря на утро, жарко на улице. Взопрела от приложенных усилий.
–Давай помогу. – Предложила свекровь.
–Сама справлюсь. Своя ноша не тянет. – Отказала всердцах.
Всю дорогу, пока их вели, думала только об одном. Как бы выбраться из людского скопища и затеряться в переулках старого города, который знала сызмальства. Только ведь охранение плотное. Не выскочить. Позвала:
–Мама. Возьмите из ридикюля мой паспорт. Там и карандаш есть.
–Зачем тебе?
–Нужно. Да, открой же его! Да! Да!
–И что?
–На первой странице напишите имя и фамилию.
–Так ведь документ!
Возмутилась.
–Делай, что говорят!
–Спятила, wench! Oh, God! Куда смотрели глаза Боруха, когда жену за себя не еврейку брал? – перешла на идиш Рэйзел Исааковна, шаркая ногами рядом с плечом неразумной молодицы.
Спросила:
–Что писать unwise?
–Пиши. Давид Сас.
Карандашом прямо на первом листе паспорта вывела требуемое.
–Рви лист и сунь в пеленку.
– Oh, My God!
–Пиши. Михаил Сас. Да! Суй сюда.
–Зачем тебе это?
–Нужно мама. Нужно!
Вели уже по Будённовскому проспекту, вниз к Дону. Варвара все удивлялась, чудные люди ее окружают. Раньше значения не придавала. Всего пара часов прошло, а старики и даже дети затихли в покорности, в надежде, что проблема сама собой рассосется. Станичный люд давно бы на охрану набросился, а эти терпят.
На окраине город открывал себя плетнями, хатками в тесных переулках, утопавших в зелени растений. С реки наползала прохлада, позволившая хоть чуть-чуть вольней вздохнуть. Мишка захныкал в пеленках и тут же брата поддержал Давид.
–Кушать захотели, мои мальчики? Потерпите! Скоро мама покормит.
На окраинах народ более сердечный. Старики со старухами, детвора, молодухи, повысыпали к дороге. В одном месте к «еврейской живой реке» вплотную придвинулись.
–Weg! Zurück!(Прочь! Назад!)
–Куда ж вас, сердешные?
–Их в сторону Змиёвки гонят!
–А что там?
–Поселок!
–Балка!
Народ колыхнулся.
Сейчас! Хоть так!
Варвара втиснулась в промежуток между конвойными, протянула оба свертка двум казачкам, старой и молодой.
–Возьмите!
Будто ждали чего-то подобного, расхватали деток.
–Halt!
Поздно! Толпа сомкнулась. Трое немецких солдат и один полицай, расталкивая народ прикладами, погнались за беглецами.
Грянувший выстрел из винтовки, заставил людей отступиться. Конвоируемые в колонне подались назад, освободив маленький пятачок пространства. На пыльной дороге в крови застыло тело. Застрелили, пробив пулей сердце молодой женщины. На лице убитой застыла улыбка.
–А-а-а! – склонившись над покойницей орала пристарелая полная женщина.
Порядок немцы навели быстро, и колонна двинулась в прежнем направлении. Четверо приследователей не угомонились, но и им пришлось разделиться. Забежав в один из переулков, солдат и полицай довольно резво нагоняли старуху со свертком в руках. Скорее всего, на августовской жаре немцу надоело бежать за старой дикаркой. Он, остановившись, вскинул винтовку к плечу. Полицай попытался что-то сказать:
–Герр…
Не успел. Солдат приложился к винтовке, стрельнул.
Одновременно с выстрелом женщина будто споткнулась. Упав, накрыла собой пищавший живой комочек в пеленке. Вот теперь спешить некуда. Умерив шаг, оба приблизились к телу. Носком сапога немец ковырнул лицо женщины. Мертва. Чертыхнулся:
–Verdammt! Du dummes Schwein! Land der Idioten!( Черт возьми! Тупая свинья! Страна идиотов!)
Толком не поняв сказанного, русский согласился с ним:
–Да-а, люди у нас еще те сволочи. Порядок здесь нужен!
От плетня, заросшего кустарником, почти бесшумно отделилась кряжистая фигура человека, скользнула к «представителям закона», стоявшим к ней спинами. Полицай пошустрей немчика оказался, сказалась привычка выживания. Наверное так чувствуют опасность крысы. Может и получилось бы снова обмануть костлявую, оказаться похитрей противника, да только неизвестный враг не побоялся растаться с ножом в руке, умело швырнув его в намеченное место.
–Ак-к-х! – тело в конвульсии избавилось от лишнего воздуха из легких.
Солдат, обычный пехотинец, вооруженный винтовкой со штыком, заметив мужчину в летах с окладистой бородой, по габаритам и повадке больше похожего на медведя-шатуна, попытался пойти на него «в штыковую». Винтовку-то еще перезарядить нужно было. Проделывал это в спешке, с волнением, боясь опоздать. Нелепый размах! Укол! «Хох!» – изрек из легких выдох. Добился лишь непонятной скабрезности от русского.
–Что ж ты ею як метлой машешь, ирод?
Шагом влево уход с линии атаки с поворотом корпуса. Рукой отбив оружие в сторону, второй дал по рукам, захватывая винтовку. Ребром ладони ударил в горло, тем самым повалив солдата на землю. Перехватив винтовку, штыком пригвоздил немца к земле, словно бабочку на лист бумаги.
–Г-гык! Отбегался зар-раза!
Споро отвалив тело женщины в сторону, мужчина сразу определил. Мертва! Ни чем не поможешь. А вот сверток, писком подававший сигналы о своем положении живого организма, озадачил.
–Вот так компот! И чего мне с тобой делать прикажешь?
Однако время поджимало. Схватив находку на руки, ретировался подальше от места сшибки.
В это же самое время, молодуха с ребенком на руках тоже не смогла далеко от судьбы своей уйти. Была она молода и полна сил, бежала быстро, но даже не старалась увернуться от пули, вообще не думая о том, что в нее могут выстрелить.
Два выстрела, прозвучавших друг за другом, нарушили кажущееся спокойствие и тишину переулка, заставив собак за заборами и тынами сорваться на лай, какого-то ребенка заплакать, а бегущую молодую женщину споткнуться и упасть в пыль. Солдаты, осознав, что могут и не догнать беглянку, в два ствола уложили ее на землю, пока «телились», споря кому идти добивать если жива, прятавшаяся в поросли винограда цыганка, решив что может из-под носа фрицев стащить что-то ценное, у простофиль в погонах, умыкнула сверток не разбираясь, что в нем. Перескочив через плетень, пробежав по саду убралась куда подальше. Бежала сколь сил хватило. В укромном месте осмотрев добычу, нашла в свертке дитя. И,.. что?
Посидела, подумала. Развернула пакет полностью. Листок бумаги выпал, являя собой страничку советского паспорта. Только читать она не может, не грамотная. У-у! Мальчишка! Закаканный весь.
–А! Не плюй в щи, если мяса нет, Бога прогневишь. – Прошептала, глядя в карие глаза ребенка. – Уж не рома ли ты? Нужно будет у шувани Ляли спросить.
Смирилась с необычным прибытком. Ромы говорят, если ты получил или имеешь не то, что хотелось бы, не ропщи, а то и это потеряешь…
В Змиёвской балке погибли около двадцати семи тысяч евреев, в основном женщины, дети и старики, так как мужчины ушли на фронт. Одних сажали в открытые машины, других под конвоем сопровождали на окраину города, в направлении 2-го Змиёвского поселка. Взрослых расстреливали, часть была убита в «душегубках», а детей умерщвляли, смазывая губы сильнодействующим ядом. Вместе с евреями в Змиёвке также погибли представители других национальностей – в основном члены еврейских семей.
Часть 1. В омут головой
Глава первая. «Золотое правило» приманивания проблем на пятую точку
Солнечный диск завис над волнами, окрасив воду в нежно-лазоревые оттенки. В небесной сини, меж сиреневыми облаками, мелькали белокрылые чайки, своими криками оглашая приход нового дня. Беспокойные и в то же время грациозные, они оседлали воздушные потоки и будто катались на них, проносясь неподалеку от борта. Большой океанский лайнер вошел в зону порта и целенаправленно двигался к пирсам. Притихший ветер, взбивая за кормой пенные барашки воды, закачался на гребнях волн легким бризом.
Когда встали к причалу, летнее утро лишь набирало силу, но работа в порту кипела как жизнь муравейника. Одесса, этим все сказано. У борта сразу же встал пограничный наряд. Молоденькие солдаты с офицером чуть постарше их самих, застыли в ожидании момента схода на берег прибывших в страну пасажиров. Там где выставлен пост, там теперь и есть государственная граница.
Не круизный теплоход, океанский лайнер, отработав задачу, встал на прикол. А задача у него не простая была – доставить пассажиров и коммерческую загрузку к месту назначения, причем по расписанию и при любой погоде.
К громаде металлического корпуса подали трап. В отличие от других путешественников, пересекших океан и нетерпеливо ожидавших окончания подготовительных действий команды на спуск, молодой, крепкий, загорелый до черноты парнище, на вид которому нет еще и тридцати лет, одетый лишь в белую рубашку с коротким рукавом и шорты, встав на закрытой прогулочной палубе левого борта, наблюдал за людским мельтешением на суше. Как всякому сухопутному человеку плавание через океан до чертиков наскучило, но торопиться ему нет никакого резона. Все дело в том, что помимо чемоданов, на грузовой палубе за ним числится груз, в руках который не унесешь. Три года проживания на Кубе, в сложном для европейца климате, тянулись медленно, рутинно. Но все проходит, подошла к концу и командировка советского специалиста, за что Фидель лично руку пожал и сделал подарок. Вот теперь и мучься с презентом от главы страны!..
Все начиналось вполне предсказуемо. Закончив военное училище, по распределению попал служить в Восточную Германию. Молодой лейтенант-танкист даже предположить не мог, что однажды нежданно-негаданно окажется под Магдебургом в танковой армии. Обновление технического парка, потребовало произвести замену личного состава в Группе Войск, «накачать» ее молодыми кадрами, отсюда свалившаяся удача на выпускника, отличника по боевой и политической подготовке.
Ох, и выжимали из «молодых» все соки, куда там «тяготам и лишениям» в родной бурсе. Поначалу вечером едва до кровати «доползти» мог. Через какое-то время, все кто с ним прибыл, втянулись. Уже не тяготились нагрузками, после окончания рабочего дня частенько гаштет посещали. В один из вечеров к их компании, сидевше в пивной, вдруг подошел колченогий немец. Инвалид на протезе подвыпил больше меры, ну и потянуло на откровенность. Пальцем указал на Улыбина, подмигнул и выдал фразу в одно слово:
–Jude.
Посмеялись. Ошибочка, мол, вышла, казак донской. Налили камраду рюмку. «Отвали, дед! Видишь, офицеры отдыхают».
Немец даже растроился, но водку выпил. Снова за свое. Через пень-колоду, коверкая русский язык, объяснил:
–На восточном фронте воевал, там и ногу оставил…
Демонстративно потянул воздух носом, щепотью руки обозначив жест вдоха в себя, вновь ткнул палец в Давыда, изрек:
–… Wir wurden in teilen der SS angezogen. Jude. Genau! (Нас этому в частях СС натаскивали. Еврей. Точно!)
Сашка Бухаров когда до затуманенного алкоголем мозга сказанное дошло, немчуру за шкварник ухватив, к выходу потащил, поджопником выбросил из гаштета. Не за ошибку. Про сослуживца своего, Бухаров и сам всю подноготную знал. Нет! За то, что гад старый эсэсовцем в войну был. Сашкина семья, оставшись на оккупированной фашистами территории, колоссальный урон понесла.
Немцы, после рабочего дня собравшиеся разговеться в питейном заведении, притихли. Понимали, они после советской победы на своей земле вроде бы как на птичих правах подъедаются, за раздолбанную в пух и прах территорию Советского Союза ответственность несут. Им жить позволили и вот в таких случаях нужно молчать, и по возможности дышать через раз. Между тем, офицеры снова выпили. Посмеялись над казусом, разошлись по домам. Да только в мозгу Улыбина зарубка осталась.
Через полгода после того случая, десять офицеров вызвали в штаб армии. Высокопоставленный начальник их ведомства предложил съездить в командировку в одну из жарких стран. Чем заниматься? Узнают после добровольного согласия. Улыбину, что? Он холостяк. Да и дед, единственная на свете родная душа, провожая на службу, напутствовал: «От службы не бегай. Догонит. Но и сам не напрашивайся, целее будешь». Согласился. А вот из их десятка, четверо его товарищей отказались. Три года он обучал на Кубе кадры для кубинской армии, а о тех четверых никто больше ничего не слыхал. Заслали вместе с семьями, куда Макар телят не гонял. Сами свою стезю выбрали.
Что танкисту на Кубе делать? Остров, какие танки? Не все так просто! Кубинские товарищи с подачи наших, осваивали африканский континент, вот там танкисты на вес золота были. По-первому представлению такие же «чернявые», как и местные аборигены. Гм! При некоторых обстоятельствах не сразу поймешь кто перед тобой. Для глаз европейца, негр, он негр и есть. Ну, а рухлядишку от щедрот – Советский Союз сплавил. Танк Т-44, который на смену «тридцать четверке» и «43-му» пришел. Это в Союзе он давно устарел, а на африканских просторах, такой в самый раз будет. Вот тут и появилось место, куда его сплавить. «Старик» конечно, но сварганили его на совесть, с учетом хорошо зарекомендовавших себя решений, воевать вполне мог. У него более совершенная система подачи топлива, чем у предшественника, немного поднята мощность. Система охлаждения позволяет использовать «коробочку» в жарком климате. Коробку передач конструкторам удалось изготовить достаточно компактной и облегченной. Бортовые решения передач и фрикционов тупо взяты от Т-34. Новое МТО позволило сдвинуть орудие ближе к середине корпуса. В общем, в своем развитии молодой Улыбин вернулся в прошлое, пересев с Т-54 на «дедушку». Для «учеников» исполнял роль «профессора» в учебном классе и на крохотном танкодроме. Рутина и мотание нервов. Каждый тамошний день, за три проживал. Иногда думал, не выдержит. Почему? Другие они. Не такие как мы. Это в смысле кубинцы. Ленивые. По любому поводу веселиться горазды. При случае монету заработать и то не хотят, им бы если само в руки упало. Тогда да-а! Одним днем живут.
Первая неделя занятий, ознакомительной была, чтоб с контингентом определиться. Какое там! Чего определяться, когда учиться не желают. Тупы-ые-е! Даже не так. Хитромудрые лентяи. Их бы плетью поучить, но нельзя. Товарищи все же, в стране социализм строят. Доложил по команде. На следующий день прямо на занятие пришел полковник революционной Армии Республики Куба. Долго не разбирался, прошелся по рядам и металлическим стеком, вправленным в каучук, отрихтовал черепа, спины и грудь будущих танкистов. В общем, стегал от души и куда придется. На кровищу внимания не обращал. Уходя, высказал напутствие: «Фиделю нужны умелые солдаты. Выводы сделает каждый сам для себя. Еще одно нарекание и…». Не закончив фразы, хлопнул дверью. С того дня хлопот с контингентом по дисциплине Улыбин не знал. Так, шаг за шагом командировка и закончилась…
И вот он снова в Союзе. Отпуск за все три года посчитали и выпроводили. Гуляй казак! Сто восемь дней. Стоило оно того? Наверное, стоило. Досрочно капитана получил, а впереди радужные перспективы грядут. Стоял на берегу, пройдя все требуемые процедуры с возвратом на родную землю, подняв взгляд в небо, смотрел, как корабельным краном подняли с палубы его «Волгу» и по воздуху перемещают на пирс. Услышал за спиной восторженный шепот на русском языке, но с характерным акцентом жителей юга.
–Ах! Какая красавыца!
Обернулся. Мужчина старше сорока лет, не худой, но и не толстый грузин, подняв голову вверх, наблюдал за манипуляциями с автомобилем, пуская восторженные слюни при созерцании двадцать первой «Волги» цвета слоновой кости. Спросил:
–Нравится?
–Да-а-а!
–Моя.
–Шутишь, дарагой?
–Правду говорю.
–Продать не желаешь? Хотя глупость сказал…
–Желаю.
«Горящий» глаз выдал волнение южного гостя. Сейчас сказать, что пошутил, кровника на всю жизнь заполучить можно. Сожаления о «слове» нет и в помине. Зачем ему машина? Вся жизнь впереди, чтоб засорять ее лишним балластом.
–Сколько за нее хочешь?
Знал, что по талону такую, за шесть косарей купить можно было, вот только с производства сняли, сейчас «двадцать четвертые» в ход пошли, но за свои мучения в тропическом климате продешевить не хотел. Хоть и подарок, да только честно отработанный.
–Двадцать тысяч рублей.
–Договорились!..
Станица встретила «блудного сына» плотными сумерками майского вечера, почти ночи. На улицах тишина, лишь из дворов почувствовав чужого, где-нигде пролает дворовой пес. Прошел вдоль заборов к родному дому, вошел в калитку. Дедов курень темными провалами окон создавал иллюзию брошенности. Пустое подворье подвело в мысли гнетущие нотки. Сколько же он отсутствовал? Пять лет? Больше! Поставил чемодан, позвал:
–Де-ед!
В ответ тишина. За соседским забором послышался мягкий топот, рык и, в конце концов, лай большой собаки. Стоял не в силах сдвинуться с места. Чего ждал? Ясно чего! Ждал, что сейчас включится лампа над дверью, а сама дверь откроется и на крыльце появится хозяин.
–Рябко! А ну, цыть! Дурная собака!
Знакомый голос тетки Полины, вывел из ступора, заставил думать и действовать. Обозвался:
–Теть Поль! Доброго вечера вам!
Услыхала. Даже псина не смог перебить ей острый слух. Спросила:
–Хто там шуткует?
–Теть Поль, это Давыд! Дед где?
–Давыдка? – узнала-таки по голосу. – Приехал? Погодь, я враз подойду.
–А дед где?
–Погодь…
Втроем сидели на веранде соседского дома. Он, тетка Поля и ее муж, дядько Григорий. Чета Ермиловых давно отправила детей в свободное плаванье по жизни. Еще не старые, не глупые и не жадные люди, после выданья замуж младшей дочери, слегка растерялись, чувствуя свободу от обязанностей, проносимых через жизнь. Давыда как дорогого гостя зазвали к себе в столь поздний час. Полина стол накрыла, бутылку водки выставила. Да и было о чем погрустить, за что выпить.
Помянули деда, ушедшего тому три месяца уж как. Не дождался старый внука.
–Ой! Та шо ж это я так вскагакалась? Тебе ж Матвей Игнатович грамотку оставил. Велел отдать, когда приедешь.
–Та дай парню спокойно поисть, а мне выпить! – возмутился Григорий Тимофеевич. – Ступай за писулей.
–Ага, зараз я!
Несмотря на поздний час, вихрем унеслась во внутренние покои дома, только подол взметнулся. Григорий головой покачал.
–Эх и баба у меня, огонь! Такой с самой молодости была, такой и замуж сманил. А ты Давыд, все бурлакой ходишь?
–Точно, дядька Гриня. Неженатый и невесты нет. Как говорится, без дома и хозяйства. Некогда.
–Ну, да! Молодняку всегда некогда. Так понимаю, в станице не останешься?
–Нет. Служба.
–Дом продавать будешь?
–А вот с домом не так поступим.
Потянулся к саквояжу, стоявшему неподалеку, рядом с чемоданом. Извлек из недр походной сумки две пачки десятирублевок в банковской упаковке, положил перед соседом на стол.
–Что это? – разглядывая наличность широко открытыми глазами, спросил Григорий.
–Деньги, дядь Гриш. Деньги.
–Ну и?..
Появилась Полина, протянула конверт Улыбину. Увидав богатство в дензнаках государства, сложенное перед мужниным носом, с волнением поинтересовалась:
–Ой! А это шо такое?
–Потом, теть Поль. Все потом! За хлеб-соль спасибо. Утром поговорим, а сейчас к себе пойду, дедово письмо почитаю, и спать лягу. Устал.
–Да, как же? Я уж и постелю сгоношила.
–Нет. Один побуду в своем дому.
Побросав в прихожей пожитки, засветил свет, вошел в горницу, опрятную чистую комнату на два окна, с громоздким круглым столом посредине, с божницей в углу, под которой висела потушенная лампадка. Мебель современная. Через проход в соседнюю комнату, вовсе не имеющий двери, видно диван и телевизор «Рекорд» на тумбочке. Все, как при живом деде. Кажется, сейчас откроется входная дверь «куреня», послышится кашель, а потом появится и сам дидунька. Да! Но такого никогда уже не будет. Расположился на диване, вскрыв конверт, вчитался в текст обращенного к нему письма.
«Здрав будь внучок. Ежели читаешь эти строки, знать не дождался тебя, не поговорил по душам. А поговорить давно надобность назрела. Все думал, успею, а оно вона как получилось. Да ты не журись, казак! Все там будем, усех Мара до себя примет, но кажного в свой срок. Мой, как видишь, вышел. Но дело не во мне. Хочу о тебе поведать. Тешу себя мыслью, воспитал казака, только по крови мы с тобой не родные. Да-да. К писуле своей, вырванный листок паспорта прилагаю. Его в смертный час твоя мамка в пеленку сунуть успела. Тебя добрым людям на руки передала и от немецкой пули сгинула. Большой души видать была, Царствие ей Небесное. Потом ты ко мне попал и я как мог ростил тебя. Отца твоего разыскать пытался. В архивах Министерства Обороны раскопал, что рядовой Борис Сас погиб в 1942 году под городом Харьков, но точных координат погребения не сохранилось. Так что не взыщи внучок. Все что смог. Ныне ты к народу кровного отца своего, такое же отношение имеешь, как волк к собаке. Может внешне и похожи, да нутро разное и помыслы не совпадают. Опять моя вина, не мог по иному – казака взростил. Наши старики испокон веков считали, где бы ни жил, а прожить свои последние дни и сложить кости должен на родине. Умереть в кругу родных и знакомых, в своей станице. Мне отчасти это удалось. Но ты себя не кори, соседям специально сказал, чтоб не вызывали. Вся моя семья еще в гражданскую погибла, а ты на службе обретаешься. Прости ежели не по-твоему сделал. А еще удивить тебя хочу. Есть в этом мире родная тебе кровь. Удивил? Надеюсь! По донской земле ходит твой брат-близнец. Да-да. Видал я его издали. Если б не повадки, да не голова патлатая с бородой и усами, спутать вас даже близкий человек может. Одно лицо, одна конституция тела. Его цыганский табор пригрел, цыганом и воспитал. Захочешь, найдешь брата, дело твое. Только, чур не разочаровываться! Как до поселка добраться, у Гришки спросишь. Кажись все. Помни, пташка не без воли, казак не без доли. Ты молод, долю свою не прогавь, она при рождении тебе написана была. Прощай!»
Так вот откуда сны! Давыду часто снится, что изображение в зеркале с ним общается и ведет себя как бы отдельно от оригинала. Близнец, значит. Х-ха!
Вышел на воздух, присел погрустить. Однако дед всегда учил: казак в беде не плачет. О чем тут думать? Выбор за него война сделала, а воспитатель вбил понятия казачего племени. Захочешь – не отречешься, потому как по иному даже мыслить не может.
Сранья к соседям пошел, пока на работу не умчались. Григорию объяснил, что дом продавать не будет, а деньги оставил, чтоб по-соседски за ним приглядели, не дали развалиться и растащить. Выспросил, как до поселка добраться. У Полины узнал в какой стороне погоста дед последнее пристанище нашел. Захватив поллитрушку водки и закусь, двинул прямиком к кладбищу.
* * *
Этим же днем, в ста пятидесяти километрах от Ростова, в большом поселке, неторопливо протекала повседневная, в чем-то даже скучная жизнь. На улице позднее утро, слышны выкрики детского грая, да звуки повседневной поселковой суеты. Солнце жарит, нагревая землю и воду в ставке, мутно-голубым пятном в обрамлении зеленых камышей, высокого кустарника и редких деревьев притулившемся к окраине поселка. Как раз на перекрестке низовой части населенного пункта, что сводит один путь из слободки в центральную усадьбу, а другим, пересекая, делит станичников от слобожан, встретились двое стариков.
–…Эй! Степка, погодь! – еще издали заметив знакомца, позвал один из них.
–О! Здоров будь, Пантелей! Чего хотел? – откликнулся второй, с ноткой удивления в голосе.
Оба деда с деревянными клюками в руках, пеньки замшелые, рост которых уж в землю пошел, седых, с морщинистыми лицами. Их без особого труда можно было отнести к разным национальностям. Одежда выдавала. Один казак, другой цыган.
Встав рядом, отдышались, смахнув выступавший пот со лба. Старость, будь она неладна!
–Мора, я в своём амбаре поймал твоего внука! – выдал претензию окликнувший первым.
Цыган расплылся в добродушной улыбке.
–То-то ухо у него вишневым цветом налилось и подпухло. Д-а-а! И чего?
–Как это чего?
–Х-ха! Сосед, в амбаре любой поймает. Ты его в поле поймай! Шустры-ый!
–Знаю, что шустрый. Ты б свого розбышаку уму-разуму поучил!
–Обязательно поучу, Пантелей. Всенепременно плетки отведает. – Успокоил станичника рома.
–Мал он для плетки, Степан! Вполне бы ремня хватило.
–Не скажи, соседушко! Потом может быть поздно. Получит за то, что пойман был, и за то, что неписаный закон нарушил. Не воруй, где живешь!
–Ну, тебе видней. Недосуг мне лясы точить. Побёг я, бывай!
–Бывай, Пантелей!
Подгребая концом клюки дорогу, казак засеменил прочь, оставив собеседника в раздумье.
Поселок жил своей повседневной жизнью, своей жизнью жила и цыганская слобода при нем. Давно минули те дни, когда цыгане в кибитках кочевали по дорогам Союза, а пристав у околицы провинциальных городков на какое-то время ставили их сонное пребывание в покое, с ног на голову. Стоп! Все в прошлом. Почти!.. Цыгане между тем, продолжают сохранять кастовую ментальность и делят весь мир на две бесхитростные части – «рома», то есть себя и «гадже» – всех остальных. Для них и при «советах» существует два закона – цыганский и закон страны. И нужно отметить, цыгане свой закон ценят и ставят превыше всего.
Но все же… само время сблизило цыган с людьми других национальностей. Всё больше и больше их работает в культуре, промышленности и на селе. Они трудятся на самых скромных должностях. И опять-таки существует «но». Да-да! Приходит «страдная пора», когда законопослушные граждане великой страны, целыми семьями и даже слободками, срываются с насиженных мест и мчатся «гастролировать» по городам и весям со своей произвольной программой, в которой «торговля с рук в неположенном месте» – самое безобидное деяние против закона государства.
Почему так? Все просто. Изначально кочевой народ не умеет и не любит работать на земле. И потом, для цыгана подневольный труд – вещь невозможная. После того, как осели на землю, основным заработком стала торговля. Купили в одном городе, продали в другом. Этим и жили. Ну и еще кое-чем… Как тут не кочевать? Потому и разбивали палаточные городки вблизи вокзалов в крупных городах… Кто скажет, что кочуют? Подкочевывают, только и всего. Можно сказать государству помогают. В стране ведь дифицыт, всего на всех не хватает…
Старая Дея босыми ногами прошаркала по натоптанной, уже нагретой солнцем дороге родной слободы. Чтоб к одиннадцати часам добраться к дому баро, пришлось пораньше вставать. Развалины помещичьего дома, которые она на теплое время года облюбовала под жилье, находились в семи верстах от поселка. Возраст! Пока дошкандыбаешь – ноги протянешь. Но ей, сохранившийся целым подвальный этаж в самый раз будет. Не жарко и от посторонних глаз подальше. Люди частенько захаживают к старушке за советом и помощью. Ходят не только рома, но и чужие. Дея, шувани табора, десяток лет тому, осевшего под Ростовом.
Ф-фух! Считай, добралась. Остановилась дух перевести, увидела как с крыльца дома цыганского предводителя, спускается Папуша, такая же старуха, как и сама шувани. Кажется они даже одногодки. Чего это она такая растрепа? И на лицо, будто туча наползла. Это баро, что-ли так постарался, за что-то отчитывая Куколку? Да-да! Ежели с цыганского языка перевести имя товарки, то эту старую овцу так и величают. Повысив голос, позвала:
–Папуша! Эй, подруга! С чего так баро растроила, что ругаться стал? Допекла?
