Александр Ярославцев
Испытание на прочность
Находясь наедине со своими мыслями и тревогами, Наполеон часто с горечью был вынужден признать, что Севастополь вот уже длительное время доставляет ему очень много неприятных хлопот. Слишком много ненужных разговоров о неудачах французского оружия в этой войне идет в Париже в последние шесть месяцев, чем ослабляет боевой дух французской нации и имидж императора.
Поэтому Луи с удвоенной энергией стал тасовать колоду французского генералитета в поисках достойного кандидата на роль покорителя русской твердыни и вскоре нашел его. На этот раз выбор Наполеона пал на генерала Жан-Жака Пелисье, известного во французской армии своим рвением при выполнении приказов свыше. Этот генерал не останавливался ни перед чем ради выполнения приказа, охотно жертвуя простыми солдатами. Пелисье хорошо проявил себя во время военных действий в Алжире, умело подавляя мятежи арабского населения против французских оккупантов. Смиряя зловредных смутьянов, генерал вызывал у мятежников дикий страх, применяя против них самые жесткие меры, которые только были возможны. Жителей алжирских деревень, которые были заподозрены в оказании сопротивления французам, по приказу Пелисье безжалостно уничтожали, невзирая на возраст и пол. После того как свыше трехсот человек были загнаны в пещеры Атласа и умерщвлены с помощью дыма, генерал получил от своих же солдат презрительную кличку «Коптильщик», чем он впоследствии очень гордился. Одним словом, это была энергичная, талантливая и очень способная личность, способная на многое, если не на все.
Приказ о назначении Пелисье главнокомандующим войсками «Антанты» в Балаклаву весной 1855 года привез генерал Реньо, личный посланник императора вместе с тридцатитысячным пополнением. Благодаря этому, общая численность союзных сил в Крыму достигла цифры в сто двадцать тысяч человек. Теперь осада Севастополя начиналась с удвоенной силой.
Глава III. Испытание на прочность
За те шесть месяцев, которые прошли с момента отъезда из Севастополя графа Ардатова, в городе произошли разительные перемены. Если в ноябре Севастополь еще сохранял определенные черты мирного города, волей случая вовлеченного в боевые действия, то уже к маю он был основательно потрепан осадой.
Здесь все, включая поблекшие стены домов и кривые улочки, недвусмысленно говорило о пришедшей в Севастополь войне. Сильнее всего ее приметы были заметны в южной части города, где чугунные ядра вражеских осадных батарей валялись тут и там на грязных щербатых мостовых, и идущие на позиции солдаты пренебрежительно пихали их ногами, выказывая тем самым свое презрение к смерти.
За прошедшие полгода люди так привыкли к непрерывному грохоту осадных батарей, разрывов бомб и свисту ядер, что полностью перестали обращать на это внимание. Они стали совершенно по-иному воспринимать смерть, которая из страшного слова теперь превратилась в назойливую муху, которая постоянно следовала за ними по пятам днем и ночью. Большинство севастопольцев выработали для себя какую-то особую философию, делавшую все страдания и невзгоды, связанные с войной, настолько привычными, что страх перед смертью отодвигался куда-то глубоко внутрь души человека.
Наступившая весна не принесла адмиралу Нахимову большой радости и уверенности в скорой победе. Сменивший на посту командующего Крымской армией князя Меншикова Михаил Дмитриевич Горчаков оказался ничуть не лучше своего светлейшего предшественника. Он так же, как и Меншиков, видел в Севастополе лишь ненужную обузу для сухопутной армии, на которую бездарно тратились и без того небольшие силы Крымской армии. Поэтому он сознательно назначил на место погибшего Корнилова не адмирала Нахимова, а генерала Дмитрия Ерофеевича Остен-Сакена, человека пунктуального и исполнительного в мелочах, но мало чем проявившего себя за время войны. Отправляя генерала в Севастополь, Горчаков дал ему первейший наказ о сохранении от напрасных потерь живой силы гарнизона, которая может понадобиться в дальнейшем для изгнания врага из Крыма.
Опытный в понимании того, что не было сказано большим начальством, но явно подразумевалось, Дмитрий Ерофеевич сразу уловил скрытую мысль командующего, но едва только он прибыл в осажденную крепость, как сразу же убедился в невозможности исполнения тайного пожелания Горчакова. На этом пути непреодолимой преградой стоял адмирал Нахимов, который ни за что не допустил бы оставления Севастополя противнику.
Вместе с полковником Тотлебеном Нахимов неустанно возводил все новые и новые оборонительные укрепления вокруг Севастополя, на который союзники почти ежедневно обрушивали град пуль, ядер и бомб. Особенно свирепствовали английские осадные мортиры. Изо дня в день своим навесным обстрелом они методично разрушали русские оборонительные позиции, нанося ощутимый урон как гарнизону бастионов, так и резервам, которые были вынуждены находиться вблизи переднего края в ожидании возможной атаки врага.
Противостоять губительному обстрелу врага контрбатарейным огнем русские не могли. В севастопольском арсенале было достаточное количество орудий малого и среднего калибра, но крупнокалиберных мортир, которые могли на равных противостоять осадным батареям союзников, было очень мало. Кроме этого, русская артиллерия испытывала острую нехватку в порохе, ядрах и бомбах. Именно сейчас, словно в беспристрастном зеркале, стали видны все многочисленные огрехи России в этой войне. Если союзники имели бесперебойное снабжение провиантом и боеприпасами при помощи своих кораблей, то снабжение Севастополя было поставлено из рук вон плохо. Порох и ядра доставлялись сначала в Бахчисарай, а оттуда на арбах, запряженных медлительными волами, по непролазной грязи в сам Севастополь.
Единственным лучом светлой надежды в этой чудовищной эпопее снабжения для Нахимова был граф Ардатов, который в меру своих сил и возможности умудрялся за короткий срок проталкивать в осажденную крепость те или иные грузы. Так, узнав из письма адмирала, что зимние бури размыли морское дно перед входом в Севастопольскую бухту и разрушили подводное заграждение из затопленных кораблей, граф спешно прислал сорок подводных мин Якоби вместе со специалистом-минером. За короткий срок мины были установлены в нужном месте, и тем самым было предотвращено не только возможное проникновение вражеских кораблей в Севастопольскую бухту, но и новое затопление судов Черноморского флота. Однако даже эти деяния графа Ардатова были подобны капле в море. Для полнокровного снабжения Севастополя нужны были хорошие дороги, которых на этом направлении никогда не было.
Если союзники безраздельно господствовали на поле брани днем, то русские отводили душу частыми ночными вылазками. Наступление ночи всегда было сопряжено для союзников с возможной атакой врага в том или ином месте линии обороны. Как ни были бдительны французские и британские часовые, но они неизменно не замечали русских охотников, которые, подобно змеям, умудрялись бесшумно подползать к вражеским позициям и внезапно атаковать их. Дело доходило до того, что русские умудрялись с помощью аркана выхватывать вражеских солдат и офицеров не только из открытых окопов, но даже и из блиндажей. Было несколько случаев, когда пленные, схваченные за горло волосяной петлей аркана, погибали от удушья, пока русские охотники тащили их к своим позициям.
Частые ночные вылазки русских охотников приносили союзникам чувствительные проблемы не столько в материальном, сколько в моральном плане. Все, кто находился в передней линии окопов, испытывали сильный страх перед ночными рейдами русских. От этого страха с каждым месяцем осады росло число дезертиров, и если первое место среди солдат, покинувших свои боевые посты, занимали турки, то второе место прочно удерживали англичане.
В стане союзного командования за последние шесть месяцев произошли значительные изменения, но не в плане командного состава. По настоянию английского инженер-генерала Джона Бургоэна было изменено стратегическое направление наступления на русские позиции с целью одержания полной победы над противником. Если раньше направлением главного удара сил коалиции являлся Четвертый бастион, переименованный по приказу царя в Корниловский, то теперь им стал Малахов курган. Именно занятие этой важной высоты давало возможность союзникам вести артиллерийский огонь по гавани, Корабельной стороне и понтонным мостам на Северную сторону, а также обстреливать оборонительную линию с тыла, что заставило бы русских оставить всю южную часть города. Взятие же Третьего и Четвертого бастионов Севастополя было сопряжено с большими трудностями и потерями, и в случае успеха противники могли рассчитывать только на овладение Городской стороной.
Изменение осадной стратегии было принято в феврале под нажимом императора Наполеона, и французы принялись возводить на подступах к кургану дополнительные мортирные батареи. Их действия не остались незамеченными со стороны полковника Тотлебена, который быстро разгадал намерения врагов и в противовес им начал сооружать новые оборонительные рубежи, которые должны были препятствовать штурму Малахова кургана.
Под непрерывными атаками и обстрелами французов русскими солдатами и матросами в считанные дни были сооружены Селенгинский, Волынский и Камчатский редуты, чьи орудия надежно преграждали союзным войскам дорогу на курган. В ответ англичане и французы начали усиленно возводить новые параллели и ложементы напротив русских позиций, стремясь сократить расстояние, разделяющее противоборствующие стороны. Обстрелы и ночные атаки русских непрерывно чередовались, пока не наступило некоторое равновесие, и лишь тогда над позициями противников повисло затишье.
Пока шло обустройство новых позиций, русская сторона понесла огромную утрату. В марте при возвращении с Камчатского люнета погиб командир Малахова кургана, контр-адмирал Истомин, убитый случайным ядром. Владимир Иванович был правой рукой адмирала Нахимова во всех делах, связанных с обороной Севастополя, и вместе с полковником Тотлебеном составлял тот малый кружок командиров, благодаря которому Севастополь держался все это время. При большом стечении защитников Севастополя тело погибшего было похоронено в храме святого Владимира, где уже нашли свой последний приют адмиралы Лазарев и Корнилов. Нахимов со слезами на глазах простился с другом, которому уступил место в соборе, ранее оставленное для себя. Горе Павла Степановича было столь сильным, что указ императора Николая о произведении в полные адмиралы был встречен им с абсолютным равнодушием. Нахимов уже окончательно похоронил себя и ждал только своей неизбежной смерти на севастопольских бастионах.
Затишье между противниками продлилось недолго, и в начале апреля союзники подвергли Севастополь массивной бомбардировке из всех осадных орудий. Это была вторая с октября прошлого года попытка принудить русских к отступлению с занимаемых позиций при помощи артобстрела. В течение десяти дней противник вел непрерывный обстрел севастопольских укреплений, поочередно громя то Третий, то Четвертый бастион, то перенося огонь осадных мортир на Камчатский люнет и Малахов курган.
В первый день русские наблюдатели заметили активность вражеского флота, который поднимал паруса и разводил пары, однако, помня результат прежнего противостояния с русскими береговыми батареями, французские и британские адмиралы не рискнули попытать счастья еще раз. Все вражеские корабли так и остались в Камышовой бухте, ограничившись лишь подвозом бое припасов и безрезультатным обстрелом русских позиций, оказавшихся в зоне их пушек.
Благодаря самоотверженному труду и старанию защитников Севастополя все разрушения, производимые огнем осадных батарей, успешно ликвидировались в ночное время суток. Разбитые врагом пушки заменялись новыми орудиями, восстанавливались брустверы и амбразуры, пополнялись поредевшие ряды гарнизонов бастионов. И вновь, как в октябре, русские отвечали своим огнем на огонь вражеских батарей, заставляя их замолчать хоть на время.
Выпустив огромное количество бомб и ядер, союзники были готовы полностью отказаться от своих намерений одержать верх при помощи одной бомбардировки, ввиду ее полной неэффективности. Генерал Пелисье был в ярости, наблюдая в подзорную трубу за русскими позициями и не находя их видимого разрушения. На военном совете, собранном после окончания очередной бомбардировки, новый главнокомандующий в форме, приличествующей скорее капралу, чем генералу французской армии, обрушился с гневными упреками на генерала Нивье, автора этого плана.
– Следует напомнить вам, генерал, во сколько тысяч золотых франков обошлась казне ваша идея усмирить русских огнем наших батарей! Император Наполеон Первый потратил меньше денег на свои победы при Ваграме и Аустерлице, чем мы за эти десять дней обстрела Севастополя.
Сидевшие напротив Пелисье генералы хмуро опустили головы. В глубине души они не были согласны с мнением своего командира, но, к своему огромному сожалению, ничего не могли противопоставить словам Пелисье. Русские бастионы действительно остались несломленными, несмотря на все старания английских и французских пушкарей.
– Исполняя волю нашего любимого императора, я намерен разбавить делом наше расточительное сидение под стенами проклятого Севастополя и потому в скором времени отдам приказ о штурме русских укреплений на подступах к Малахову кургану.
– Штурмовать Зеленый холм?[1] Да можно ли об этом думать? – воскликнул Канробер. – Ведь это будет целое сражение!
– Прекрасно, – холодно бросил Пелисье. – Пусть будет сражение, но этот холм мне нужен.
Сидевшие перед ним генералы с удивлением переглянулись между собой, но никто не посмел возражать командующему. Приказ был получен, и его следовало исполнять.
Вот в такое неспокойное время приехал в Бахчисарай граф Ардатов, до этого усиленно фланировавший между Москвой, Нижним Новгородом и Ростовом, пытаясь реализовать свои планы, о которых в полном объеме мало кто знал за исключением самого Ардатова и императора Николая. Подобная секретность была обусловлена не столько умелыми действиями вражеских шпионов, сколько безудержной болтовней придворных и тех, кто по своей службе был обязан следить за сохранностью государственных тайн.
Появление Ардатова в Бахчисарае было сразу отмечено громким инцидентом, который получил огромный отклик среди простых солдат и офицеров. Одетый в мундир пехотного капитана, граф прибыл на простой почтовой бричке вместе с двумя адъютантами. Войдя в дом, где располагалась интендантская служба Крымской армии, он скромно спросил, где ему можно найти господина Свечкина, обеспечивающего снабжением Владимирский полк.
– Я вас слушаю, – холодно сказал раскормленный интендант, не распознав в Ардатове высокого начальника, что было совершенно нетрудно. За двое суток тряски на почтовом тарантасе граф полностью утратил столичный лоск и мало чем отличался от простого армейского офицера.
– Могу ли я получить деньги для полка по требованиям? – почтительно спросил Ардатов, вынимая из кармана кителя бумаги.
– Получить-то вы можете, но все будет зависеть от вас самих, – глубокомысленно ответил чиновник, мельком оценив внешний вид графа.
– Мне бы сегодня деньги получить, – смиренным голосом попросил интенданта Михаил Павлович. – Люди сильно на позициях голодают.
Чиновник сочувственно покивал головой, а затем ласково произнес:
– Ну, так и быть, господин капитан, помогу вам получить деньги для вашего героического полка, но вот только какой вы процент положите за это дело?
Услышав эти слова, Ардатов изобразил на лице полное непонимание:
– Какие проценты? С чего? Объяснитесь, пожалуйста!
– Я говорю, сколько вы мне заплатите за выдачу ваших денег? – наставительно произнес интендант. – Обычно мне платят восемь процентов, но, учитывая вашу геройскую часть, могу взять и поменьше. Так и быть, согласен на шесть процентов.
– Да как вам не стыдно солдат обирать, господин Свечкин! – воскликнул Ардатов – Они там жизни свои кладут ради родины и царя-батюшки, а вы их содержание воруете!
Ардатов оглянулся за сочувствием и поддержкой к находившимся в комнате офицерам, но те только стыдливо отвели в сторону глаза.
– Дожили вы до седых волос, господин капитан, а ума так и не нажили, – язвительно бросил чиновник, нисколько не стыдясь брошенного ему упрека. – Что же я буду за дурак, если буду деньги за так давать? Нужны деньги – заплати и бери. И нечего на меня так смотреть. Я и так вам божеский процент назначаю, у других не шесть процентов, а все двадцать отдадите.
– А вот об этом можно и поподробнее, – ласково произнес Ардатов и заговорщицки подмигнул чиновнику.
– Вы, господин хороший, дело говорите, а если шутить намерены, то в другой раз приходите, дела у меня, – раздраженно бросил сбитый с толку чиновник.
– Не будет у вас больше дел, господин Свечкин, – сочувственно пообещал Ардатов и громким голосом обратился к находившимся в комнате офицерам: – Господа офицеры! Будете свидетелями о том, что мне говорил господин интендант!
Подобные сцены, видимо, были не в новинку для Свечкина за долгие годы его службы, и потому вместо испуга на его лице появилась самодовольная улыбка. С чувством полного превосходства он произнес:
– А ты еще громче покричи, может, тогда толк и будет!
– Ну что же, можно и погромче, – моментально согласился Ардатов и звонко прокричал: – Косоротов, Рыжкин, ко мне!
В эту же минуту входная дверь с грохотом отворилась, и в помещение вломились два высоких крепких молодца, которые были пригодны только для одного дела – хватать и тащить.
– Здесь мы, ваше сиятельство! – громогласно доложил Косоротов и, бросив на ошалевшего интенданта Свечкина хищный взгляд, коротко и буднично спросил: – В железо?
– В железо, голубчик, в железо! – подтвердил граф, и два адъютанта для специальных поручений молниеносно выдрали интенданта из уютного кресла и, прислонив к стенке, стали сноровисто обдирать мундир господина Свечкина, которому все происходящее показалось каким-то кошмарным сном. Не в силах сопротивляться железным рукам ардатовских молодцев, он только тонко визжал, и на его визг моментально сбежался служилый народ, отчего в просторном помещении сразу стало тесно.
– Произвол! Беззаконие! Рукоприкладство! Пристава скорее! – гневно выкрикивали собратья пострадавшего интенданта, явно сбитые с толку капитанским мундиром Ардатова.
– Молчать! – гаркнул Михаил Павлович, и крапивное племя моментально притихло, нутром признав по голосу очень высокое начальство. – Я, граф Ардатов, личный посланник императора Николая Павловича, в присутствии свидетелей уличил господина Свечкина в казнокрадстве и взяточничестве. Согласно полученному от государя именному предписанию на проведение ускоренного суда в условиях военного времени признаю господина Свечкина виновным в обозначенном преступлении и приговариваю его к девяти годам каторги в Сибири. А также к лишению всех чинов и наград, с последующим понижением в правах на получение государственного пособия, – говорил Ардатов, властно чеканя слова, которые приводили господ интендантов в ужас. – Косоротов, возьми показания у господ офицеров, оформи бумаги и отошли в Петербург с фельдъегерем. Господ интендантов, желающих проверить мои властные полномочия, прошу подойти ко мне.
Тут Ардатов расстегнул мундир и энергичным движением руки вытащил из внутреннего кармана именной указ. Едва только казенная бумага была извлечена на свет божий, как набежавшая толпа вмиг исчезла. Перед графом остались только офицеры, призванные им в свидетели, господин Свечкин и еще один человек в походном плаще, которого Ардатов повстречал на пути в Бахчисарай и, узнав о бедственном положении Владимирского полка по части снабжения, немедленно взялся помочь. А так как капитан Турчин был одной комплекции с графом, Ардатов моментально надел его мундир и, взяв бумаги, отправился добывать деньги.
Однако одним арестом господина Свечкина дело не закончилось. Ардатов громогласно объявил о том, что он остановился на постоялом дворе, и попросил офицеров обращаться к нему за помощью при затруднениях в получении казенных денег на пропитание. Стоит ли говорить, что в этот день господа интенданты были самыми честными и обходительными людьми!
Но и этим коварство графа в отношении интендантов не ограничилось. Бедолагу Свечкина Ардатов отправил на ночь не в местную тюрьму, а на гауптвахту пехотного полка, где с тем случилось несчастье. Узнав, что у них под замком сидит казнокрад, долгое время пивший солдатскую кровь, нижние чины самовольно устроили ему темную, да так перестарались, что забили арестованного до смерти.
С ужасом офицеры полка и сами виновники инцидента утром следующего дня ждали прибытия графа за своим арестантом. Среди нижних чинов уже был избран человек, который был готов принять ради мира наказание за смерть арестанта, но Ардатов вновь всех ошеломил. Внимательно осмотрев основательно избитое тело интенданта, он вызвал врача и приказал немедленно выписать свидетельство о смерти для скорейшего погребения. Когда же испуганный эскулап спросил, что указывать в причине смерти, Ардатов удивился:
– Как что, милейший? Ясно же видно, что арестант сильно переживал за свой омерзительный проступок перед государем и скончался от апоплексического удара. – И добавил, еще раз глянув на разбитое лицо казнокрада: – Ох и сильный был удар, однако!
Этот случай моментально облетел не только Бахчисарай, но и всю Крымскую армию. Как это часто бывает в жизни, арест Свечкина оброс такими фантастическими подробностями, что для господ интендантов не стало врага злее и страшнее, чем граф Ардатов. Тут же Михаилу Павловичу припомнили его прошлогодние «зверства» над севастопольскими интендантами, и чиновникам совсем поплохело. Отныне граф стал мерещиться им в каждом незнакомом им визитере.
Однако став зверем и аспидом для интендантов, для простых офицеров и солдат Ардатов был чуть ли не своим человеком. Эту репутацию укрепили две его поездки по стоящим у Бахчисарая полкам. Ардатов специально приезжал в них к обеду и, к ужасу начальства, просил подать ему пищу из солдатского котла, которую стоически пробовал на глазах у всех. О последующих выводах не стоит говорить: они были печальны как для начальства, так и для артельщиков.
Подобные действия императорского посланца вызвали сильное недовольство командующего Крымской армией Михаила Дмитриевича Горчакова. Во всех действиях Ардатова старый генерал-адъютант видел скрытый подкоп под себя. Вскоре, во время представления графа Ардатова Горчакову как личного посланника царя, князь попытался поддеть его.
– Что, Михаил Павлович, воробушка съел? Так их много летает, всех не переловить, – язвительно сказал Горчаков, намекая на историю с интендантом Свечкиным и то, что Ардатов, по мнению генерала, занимался делом, явно недостойным его чина и положения.
– Так для одержания скорой победы над супостатом нужны здоровые и сильные солдаты, господин генерал. А то, чего доброго, в нужный момент они ружье держать не смогут от недоедания, – парировал Ардатов. – Посмотрел я недавно, как лечат раненых в наших госпиталях, и диву дался. До чего же живуч и вынослив наш солдат! Бинтов нет, лекарств нет, кормят черт знает чем, а он еще на поправку идет. Чудеса, да и только!
Услышав о нарушениях в госпиталях, Горчаков сразу насупился и присмирел. Ему было неудобно, что приехавший Ардатов сразу занялся инспекцией госпиталей, тогда как сам князь до сих пор не удосужился посетить хоть один лазарет.
– Руки не доходят, ваше сиятельство, разобраться с госпиталями. Слышал, что непорядки там творятся, но вот все недосуг было. Все воруют, проклятые, а честных интендантов сыскать невозможно, – стал оправдываться командующий, поскольку царский посланник ходил возле очень скользкой темы – злоупотребления служебным положением. К этому виду проступка государь был очень строг и мог покарать кого угодно, невзирая на чины и звания, если вина человека была доказана.
Видя примирительный настрой командующего, Ардатов не стал дальше развивать эту тему разговора, и конфликт, казалось, был исчерпан. Однако вскоре мнения двух Михаилов вновь столкнулись, и повод для этого был куда более серьезный – решалась судьба Севастополя.
Исполняя приказ Пелисье о штурме русских позиций, в последних числах мая союзная артиллерия стала яростно обстреливать Камчатский люнет вместе с двумя другими русскими редутами, и здесь наглядно сказалось ее преимущество в мортирах. Находясь в надежном укрытии, орудия методично разрушали передние фасы русских укреплений, выводя из строя пушки и заваливая амбразуры. Русские батареи мало что могли противопоставить огневой мощи противника. Если в противостоянии с открытыми батареями они еще могли сбить или разрушить орудия, то против осадных мортир они были бессильны.
О приготовлениях неприятеля к штурму Камчатского люнета русским сначала донесли дезертиры, а затем это же подтвердили и наблюдатели, заметившие большое скопление солдат в траншеях французов. Об этом было немедленно доложено генералу Жабокритскому, командовавшему обороной этого участка вместо погибшего Истомина, но, к всеобщему удивлению, тот не стал усиливать гарнизон редутов. В течение всего дня Жабокритский только лихорадочно слал рапорты Остен-Сакену, который также никак не реагировал на возникшую угрозу. Оба генерала полностью разделяли мнение Горчакова о необходимости сдачи Севастополя ради сохранения армии.
На следующий день, в самый разгар артиллерийской канонады, Жабокритский внезапно сказался больным и, сев на лошадь, стремительно уехал на Северную сторону, оставив вверенный ему участок обороны без командования.
Когда это стало известно Нахимову, то он в категорической форме потребовал от Остен-Сакена замены Жабокритского Хрулевым и срочной посылки подкрепления на люнет и редуты. После этого, не желая мириться с предательским равнодушием начальства, Нахимов сам отправился на Камчатский люнет с тайной надеждой принять смерть на поле боя, чтобы избежать позора оставления родного города.
Общий штурм русских позиций начался в шесть часов пополудни, по сигналу ракеты. Французские штурмовые колонны сразу устремились в атаку на русские позиции и, пользуясь своей численностью четыре батальона против одного, смогли быстро сломить сопротивление защитников Волынского и Селингинского редутов.
Развивая возникший успех, они попытались продвинуться в глубь русских позиций, но были остановлены русскими резервами, которые привел принявший командование Хрулев. При отражении неприятеля русские смогли захватить две гаубицы, которые французы неосмотрительно выдвинули вперед для поддержания своей атаки.
Камчатский люнет атаковали сразу три колонны французских стрелков, которые, несмотря на ураганную картечь, стремительно бежали вперед. Не обращая внимания на убитых и раненых, французские зуавы, составляющие ударную силу центральной колонны полковника Брансиона, приблизились к люнету и, перескочив через ров, стали врываться внутрь сквозь амбразуры.
Завязалась отчаянная рукопашная борьба между защитниками люнета и алжирскими стрелками. В центре борьбы находился адмирал Нахимов, которого полтавцы и моряки окружили стальным кольцом штыков и неоднократно бросались врукопашную, спасая своего горячо любимого начальника от зуавов. Неизвестно, как долго триста пятьдесят русских солдат могли бы противостоять почти двум тысячам французов, но в этот момент английские мортиры открыли ураганный огонь, который нанес больший урон рядам зуавов, чем защитникам укрепления.
Английские бомбы пощадили Нахимова, хотя один из осколков больно ударил его в спину, и адмирал упал. Моряки тотчас же подхватили его под руки и, не обращая внимания на протесты, унесли с люнета, прикрывая своими телами.
Заметив отступление русских в сторону Четвертого бастиона, французы сначала захватили оставленный люнет, а затем бросились преследовать их, намереваясь с ходу захватить и Корниловский бастион. Под картечным и ружейным огнем зуавы все же смогли достичь неглубокого рва бастиона, но были остановлены огнем с Малахова кургана и других близлежащих батарей. От русской картечи погибли командиры штурмующих колонн полковники Леблан и Брансион. Лишившись своих командиров, зуавы сразу залегли, хотя с десяток смельчаков все же взобрались на вал бастиона, но тут же были подняты на штыки и сброшены в ров.
Гарнизон бастиона открыл ураганный огонь по залегшим солдатам противника, а подошедшие батальоны Черниговского полка своей контратакой не только отогнали французов от бастиона, но даже смогли выбить их из Камчатского люнета, захватив при этом в плен до трехсот человек.
Убедившись, что люнет в наших руках, генерал Хрулев с частью солдат устремился к Килен-балке, где у наступавших вместе с французами англичан наметился определенный успех. Полковник Шарлей во главе отряда из четырехсот человек сумел приблизиться к линии бастионов и под прикрытием штуцерных стрелков попытался ворваться на русские позиции. Появление черниговцев во главе с Хрулевым, атаковавших неприятельские цепи фланговым ударом, исправило положение, и противника отбросили на исходные позиции.
В это время по личному приказу генерала Пелисье, желавшего обязательно одержать победу, силами двух бригад корпуса генерала Боске, стоявших в резерве, была организована новая атака на Камчатский люнет. Перед этим англичане в течение получаса обстреливали люнет из своих мортир, не давая русским исправить полученные ранее разрушения и расклепать забитые врагом пушки.
С громким криком «вива ля Франс!» алжирские стрелки ворвались на бруствер Камчатского люнета, устилая своими телами ров и близлежащие подступы к нему. Несмотря на численное превосходство врага, защитники люнета смело приняли неравный бой и отошли только после гибели своих командиров капитана Шестакова и майора Беляева. Наученные горьким опытом французы не стали преследовать отступавших, ограничившись только частым ружейным огнем.
Весть об атаке врага наших передних позиций застала Ардатова на подъезде к Севастополю. Услышав о падении Камчатского люнета, атаке Корниловского бастиона и контузии Нахимова, граф пустил в галоп своего коня и еще засветло прибыл на Южную сторону.
Доклад Тотлебена и Нахимова о положении дел произвел на Михаила Павловича удручающее впечатление. Узнав о поведении Жабокритского, чья трусость во многом способствовала успеху врага, Ардатов немедленно потребовал генерала к себе и, не стесняясь присутствия посторонних, высказал генералу все, что он о нем думал. В этот момент на Жабокритского было жалко смотреть. Если бы Нахимов или Тотлебен поддержали бы Михаила Павловича хоть одной репликой осуждения, то граф тут же обвинил бы генерала в предательстве со всеми вытекающими последствиями. Но оба севастопольских патриота молчали, проявляя сочувствие к человеку, который своими действиями его совершенно не заслужил.
