Александр Эл
Одержимость справедливостью
Вскоре мужа посадили. Жена приходит на свидание и рассказывает, как живёт, про детей. А муж говорит,
– Ты про это потом. Лучше расскажи, что там бабы говорят?…
– Ну что, понял анекдот? – скалился Петрович, – баб всегда слушай, только ненавязчиво. Они сдадут всех мужьёв, начальников, любовников. Короче, закатал я анонимку в министерство, о нецелевом использовании средств. Проверять приехали какие-то мелкие шавки. Директор их даже не принял. Типа, кто он, а кто они. Провели проверку, я сам помогал им акт составлять. Уехали. Через месяц я новую телегу накатал, тоже мелочь какая-то, ничего драматического. Снова шавки приехали, уже другие. Директор с ними тоже по-хамски. Снова формальная проверка, формальный акт, уехали. А я, с небольшими интервалами, продолжал сигнализировать. И, как и следовало ожидать, директор сорвался. Наорал на очередную комиссию, обозвал бездельниками, которые «своими глупостями мешают работать» ему, великому. В следующий раз комиссия приехала во главе с заместителем министра. Года не прошло и директор зашатался. Работать ему действительно не давали. Он сам не заметил, как настроил против себя всё министерство, каждого чинушу, а заодно и местный обком. И тут я ударил тяжёлым оружием. Послал анонимку ему самому, но не формальную, со всякими там призывами как в министерство, а просто письмо без обратного адреса, написанное на бабский манер, с очень коротким текстом: «Следи за своей женой». Личные письма на его имя секретарше открывать не положено. Она ему в закрытом конверте отдаёт, чтобы он сам вскрывал. Он сходу взял, прочитал, фу, говорит, гадость какая, и в урну выбросил. А она потом вытащила из урны потихоньку и прочитала. Мне же потом сама и рассказала. Новость-то какая, директор, оказывается, рогоносец. Бабёнка у него, пальчики оближешь, не зря на жену обменял. А времени-то для неё у него нет. Работать некогда, нужно же с комиссиями сражаться, а чтобы план давать приходится на работе допоздна оставаться. А у неё там «ужин» стынет. Ни одна баба такого не простит, кем бы ты ни был. Говорят, Наполеон сказал: «Никто не герой перед своей женой». Бабы в заводоуправлении шушукаются. Кто-то стуканул очередному проверяльщику, типа не трожьте нашего директора, у него дома проблемы. Кто-то видно ему посочувствовал, типа мы вас понимаем, но нужно же и о заводе думать. Дальше, я за что купил, за то и продаю. Бабы говорили, что директор-подлец несправедливо обидел свою красавицу подозрениями, и она, чтобы ему отомстить за это, таки наставила ему рога, чуть ли ни с первым встречным. Очередная комиссия нашла директора в своём кабинете, спящим на полу. Из партии исключили, бабёнка его от него ушла. Очень мне хотелось на него посмотреть. Нашёл его, вижу, идёт бутылки сдавать. Я подошёл, здравствуйте, говорю, помните меня? Ну, и кто теперь ничтожество? Соображал он долго, а потом как заревёт, – так это ты?! А я говорю, – заткнись болван, не хулигань, а то я сейчас участкового позову.
Зря это я тогда, пришлось сваливать. Плата за удовольствие. У него связи везде оставались, могли достать меня. Вот так я и стал художником.
– Так что, тебе скрываться пришлось?
– Да нет, давно это было. Не знаю, жив ли он сейчас. Я уехал так, на всякий случай. Официально ему бы помогать никто не стал. Даже если бы ему поверили, даже если бы меня допрашивали, ну и что? Если бы он не был виноват, его бы не сняли. Как у нас говорят, «честному человеку бояться нечего». А то, что какой-то подчинённый сигнализировал, но не подписывался, так это понятно. Боялся мести начальника.
– Так зачем ты прятался? Не понимаю.
– Что тут понимать? Он наверх как забрался? Наверняка, мордочка в пушку. Мало ли, наймёт кого-нибудь. Возьмут, да и грохнут.
– Грохнут? Убить могут? – я снова почувствовал себя не в своей тарелке.
– А как ты хотел? Ты отнимаешь у него всё. Он же живой труп. А если он сумасшедший? Кинется с ножом….
– Жестокий ты человек, Петрович.
– Я жестокий? А ты, нет? Меня оскорбили, я мстил. А ты, за что ненавидишь своего друга? Может, расскажешь? Да я и так понимаю, ты от зависти готов его сожрать. Разве нет? Так и скажи, хочу сожрать, хочу, чтобы он кровью харкал.
– Петрович, ты не понимаешь, он преследует меня всю жизнь, дорогу мне перебегает! Я хочу, чтобы его не было!
Глава-18 План
– Не ори дурак, услышат, – Петрович подошёл к двери и приложил ухо, послушал. Затем открыл дверь и выглянул в коридор, – никого нет, сдерживай эмоции. Серьёзные дела начинаем. Если будешь дёргаться, я с тобой не пойду. Понял?
– Понял, – промямлил я, хотя ничего не понял.
– Так, теперь слушай и делай, как я сказал. Если что непонятно, спрашивай. Никакой отсебятины, всё решаем совместно.
– Я не понимаю Петрович, чего делаем-то? Куда пойдём, ты ничего не объяснил.
– Как не объяснил? Будем тебя директором делать. На это уйдёт год-два. Согласен?
– А тебе-то что с этого, Петрович?
– Да, надоело мне по стенам ползать. Не художник я, не моё это дело. Буду твоим заместителем, в офисе хочу работать. А дальше посмотрим.
– Может, ты сам директором хочешь? А меня используешь?
– Беспартийный я, и диплома, как у тебя нету. Да и возраст уже не тот. Нет, мне в тени нужно оставаться. Буду серым кардиналом.
– Петрович, ты так говоришь, как будто только от тебя всё зависит. Тут вон сколько начальства набежало, директора назначать. Одно дело спихнуть кого-то, а назначают-то сверху. А ты одного директора снимешь, другого директора назначишь, и ещё и заместителя. Так что ли получается? Что-то я сомневаюсь.
– Не хочешь, значит, боишься. Ну, как знаешь, – стиснул зубы Петрович.
– Да, хочу я, хочу. Только не вериться что-то.
– Хочешь, чтобы я тебя уговорил. Нет уж, я и так много сказал. Жаль, ошибся в тебе.
– Ничего не ошибся, я понять хочу, как такое возможно. Объясни, я тебя не подведу.
– Ладно, я бы тебе и так объяснил. Смотри, не подведи. В общем так, система – гнилая.
– Какая система? Не понял.
– Да, заткнись ты, я же рассказываю. Вся система гнилая, весь ваш строй, коммунистический. Что ты мне рожи строишь? Это же не политинформация на собрании, я тебе суть говорю. Сколько народу село по доносам, ты не знаешь, а я помню. У меня отец отсидел 10 лет за то, что слушал анекдот.
– Как это? Рассказывал, наверное, а не слушал.
– Нет, именно слушал. Мужики после работы собрались на троих сообразить. Купили бутылку, сообразили. Ну, пока пили, один анекдот про Сталина рассказал. Посмеялись и разошлись. А через три дня, папашу загребли. Один из трёх собутыльников донос написал, его не посадили. А рассказчика того и папашу, упекли за то, что слушал и не донёс. Вот так вот. Система – гнилая. Власть – слабая. Она своих людей не защищает.
– Это-то при Сталине власть слабая была? Да под ним вся страна стонала! – подобное заявление я слышал впервые. Похоже, Петрович, человек не совсем адекватный, или вообще сумасшедший. Ой, зря я с ним откровенничаю.
– Во, во, внушили вам, дуракам, а вы повторяете, как попугаи. Даже скучно разговаривать, – для убедительности Петрович зевнул, – говоришь страна стонала? Я тебе как юрист скажу. Вот ты говоришь, Сталин главным был, ну в смысле власть его сильной была. Я потом об этом много думал. Сталин далеко, он с наганом по квартирам не ходил. Может, НКВДшники сами виноватых назначали? Но ведь нет же. Их ведь тоже проверяют. Просто так ходить и сажать всех подряд, это дураки выдумали. Нужно хоть какое-то основание, зацепка. С чего ты вдруг к человеку привязался. Если основание есть, ну там оговор под протокол или донос, всё, работа пошла. А фабриковать самим, намного сложнее. Короче, как ни верти, нужно основание. И ни какое-нибудь там, типа – «одна баба сказала». Донос должен быть со знанием дела, с фактами, правдоподобными! Если человека не знаешь, то, как же ты такой донос напишешь? Значит не Сталин, а доносчик решает, кому жить. Он использует НКВДшников, как инструмент, дубину или топор. И система, власть, это ему позволяет. Думает, что так врагов своих так уничтожает. Это что наивность, или глупость? А НКВДшник, тот, кто больше наловил врагов народа, начальником становится, зарплата выше, кабинет отдельный. Подумай сам, что проще и быстрее, в засадах ночами сидеть, доказательства по крупинкам собирать, или не вставая из-за стола читать анонимные доносы? Всей работы-то, сходить в подвал, да отбить кому-то почки. Всё, признание в кармане. Это что, Сталин заставил? Ему это надо? Я ещё тогда долго об этом думал. Русские вообще по натуре склочники. То на улице подерутся, то с соседями скандалят. Сотни лет в конфликтах и разборках. Предпочитали дань монголам платить, а со своими договариваться не хотели. Успокоилось, заметь, только тогда, когда возникло единое государство, Империя, где распри стали пресекаться. И монголов всех на хрен. А когда большевики власть взяли, то действующих механизмов, не допускающих беззаконие, не создали. И снова началось. Такое государство, слабое изнутри. Сталин… Сталин далеко, а на местах, процветало самодурство! «Перегибы на местах», как он сам говорил.
– Ну Петрович, это же давно было, сейчас-то всё по-другому.
– Ничего не по-другому. Люди те же остались. Вот ты, свой донос зачем написал? Ты что, о коммунизме пёкся? Ты свой шкурный вопрос решал.
– Петрович! Ты не прав, я с несправедливостью боролся.
– Вот так и все, кто за должность, кто за жилплощадь, кто за бабу, да мало ли за что. У каждого своя справедливость. Если бы следователи не сачковали, не боялись брать ответственность, а честно всё расследовали, многих не посадили бы. И директора моего никто бы не снял. Ведь он действительно старался, на систему работал. Вся-то вина его была только в том, что он хам. Так ему, про это вообще ничего не сказали. Вместо того, чтобы разобраться и одёрнуть его, и пусть бы и дальше работал, мужик то на своём месте, а они его по стенам размазали. Гнилая, несовершенная система. Подумай сам, я манипулировал целым министерством, и обкомом в придачу. Структура сама себя защитить не может.
– Зачем ты мне всё это рассказываешь? Я тут при чём? Я политикой не занимаюсь, – страшный человек этот Петрович, подумал я. А его тут, все сереньким выпивохой считали.
– Зачем рассказываю? Директором стать хочешь? Тогда слушай меня, мы всем этим воспользуемся. Восстановим справедливость! Поверь, эта система сама себя сожрёт, – возбуждённо продолжал Петрович, – не может такое долго существовать. Посмотри на начальников, ходят, позы принимают, щёки друг перед другом надувают, а в магазинах хоть шаром покати. Никто ни хрена не делает. Печёнкой чувствую, грядут перемены. Всё покатится к чёртовой матери. А все эти народные, заслуженные, будут на базаре спичками торговать. Вот тогда придёт наше время. Сейчас уже, готовиться нужно.
– Так и меня тогда сожрут. На кой мне это директорство? – картина нарисованная Петровичам пугала.
– Не боись, со мной не сожрут. Только дури не напори. Короче, слушай и запоминай. Чтобы эту, твою фляжку, я у тебя больше не видел. Понял?
– Понял, – спорить с ним мне не хотелось.
– Нет, вижу, не понял. Ну-ка, дай мне её сюда.
– Зачем?
– Давай сюда, не спорь.
Я нехотя отдал фляжку Петровичу. Он отвернул колпачок, понюхал. Вылил остатки коньяка на пол. Затем внимательно посмотрел на меня. Внезапно схватил молоток, и, бросив фляжку на стальную полку стеллажа, сталь крошить её. Бум, бум, бум…, за секунды она была уничтожена.
– Ты что делаешь!? – бросился я к нему, но поднятый над головой молоток и злобное лицо Петровича остановили меня, – это дорогая вещь! Была…
– Забудь, – прошипел Петрович, – и не ори…. Никогда не ори, новая жизнь для тебя начинается. Ты чего больше хочешь, автомобиль с шофёром или фляжку с водкой? Ну?
– Ладно, понял, – сука ты, Петрович, подумал я про себя.
– Твоя задача стать ударником производства, чтобы в первых рядах. С «другом» своим наладишь дружбу теснейшую. Чтобы ты стал его правой рукой. Выполняй всё что попросит, беги впереди паровоза.
– Может, он мне заместителем своим предложит, он когда-то говорил что поддержка нужна.
– Удивлюсь, если предложит, его не поймут. Не обижайся, но ты пока для всех – обычный хлюст. Тебе нужно набрать популярность, у тебя её нет. Докажи всем, что ты – бессребреник! Всё на добровольных началах. А «друга» своего убеди, что ты сдался, что признаёшь его авторитет. Не стесняйся лизать ему жопу. Только не на публике, народ такое не любит. А он, поверит.
– Нет Петрович, не поверит, он же не дурак.
– Поверит, куда он денется. Сейчас момент такой, самое страшное для него испытание – медные трубы. Ни разу не видел, что бы кто-нибудь это выдержал. Сейчас ему каждый в уши жужжит, какой он хороший и замечательный. А он почивает на лаврах. И ты жужжи в унисон со всеми. Поверит, куда он денется. Болтай с ним про творчество, ты это умеешь, успокой его бдительность. И слушай, слушай, всё, что он скажет, и про него, скажут. Досье на него собирай. Секретаршу за попу ущипнул, запиши. Мы ей потом объясним, что он её унизил! Собирай досье и всё тащи мне. С корнем вырвем его, с корнем! На собраниях на трибуну больше пока не лезь. Видишь, как этот раз нехорошо получилось. Но с места выступай, я тебе подскажу когда. Коротко и по делу, чтобы тебя люди запомнили. Ты должен стать защитником слабых и обиженных.
– Так может, всё-таки попытаться мне в заместители, а, Петрович?
– Сказал же, нет. То, что здесь произошло, случай уникальный. Во всём уникальный, это то самое исключение из правил, которое бывает только один раз и доказывает само правило. Твой приятель действительно совершил прорыв. Он таки далеко пойдёт, если его не остановить. Ты же сам говорил, беспартийный и без образования. Это же медведь в лесу сдох. А заместители это рабочие лошадки, на них едут и они везут. Да, и честно признаюсь, не верю я, Дима, что ты справишься. Там же работать нужно. Директор за демагогией спрятаться может, а заместитель нет. Он для того и нужен, чтобы быть крайним. Ты этого хочешь?
– Петрович, ты говоришь очень убедительно, но непонятно. Ты же сам хотел в заместители.
– Твою мать, Дима! Что же ты такой заторможённый? У нас другая задача. Мы должны эту контору к рукам прибрать. Это же, золотое дно. Огромные деньги крутятся, заказчики со всех концов. Это же доступ не только к деньгам, но и ко всему.
– К деньгам? А как, к деньгам? Не понимаю, объясни Петрович. Это же государственное предприятие.
– Ну, ты Дима и правда, тормоз. Ты как зарабатываешь? Подумай.
– Как все, беру заказ и делаю. Деньги в кассе получаю.
– Вот именно, разбаловал здесь всех твой «друг». Беру! Заказ. Одолжение делаешь! Вот так все зажрались тут. А чтобы заказ получить, делиться надо. Нужно, руку кормящую, поцеловать! Обнаглели! Позапирались в мастерских, и пьют! Бардак!
– Петрович, да кто же делится-то будет?
– Не будут, значит будут лапу сосать, без заказов сидеть! Или подчищать что осталось. Вон, посмотри, мужики уже сейчас готовы. Посидели без денег, видишь, как запели. Их только направить в нужное русло.
– А если жаловаться начнут, напишут?
– А для этого на каждого досье должно быть. Рыло у каждого в пуху, где-нибудь да нагадил. Только рот откроет, мы его к ногтю. Надо, что бы каждый знал своё место. С людьми работать нужно.
– Ой, не знаю Петрович. Как же это всё организовать.
– А я на что? Ты будешь заказами заниматься, а я народ в узде держать. Так и пойдём. И будет нам, и почёт, и уважение.
– Ну, а если всё-таки кто-то упрётся, начнёт права качать? Есть ведь такие.
– А от таких надо избавляться. Ну, а как ты хотел? Жизнь, это – борьба.
– Петрович, как избавляться? Что ты имеешь ввиду.
– Ну, не убивать, конечно. В крайнем случае, посадить.
– Как посадить? За что? О чем ты?
– Ой, я тебя умоляю. Был бы человек, а статья найдётся. Я же юрист. Знаешь, какая моя любимая книга в молодости была? «Вся королевская рать» Уоррена. Не читал? Прочитай, понравится. Там есть такие слова: «Человек, зачат в грехе, и рождён в мерзости. От вонючей пелёнки, до смердящего савана, всегда что-то есть»! Досье нужно на каждого.
– Петрович! Работать кто будет? Нужны же специалисты. Есть, уникальные люди, незаменимые таланты. Как без них?
– Я тебя умоляю, незаменимых не бывает. Это для тебя разница есть, а для заказчиков и коммунистов твоих все на одно лицо. Твой институт, что ты закончил, пачками специалистов выпускает. Какая разница, что они нарисуют. Чуть хуже, чуть лучше, один хрен никто не разберётся. Стариков, кто нас знает, вон отсюда. Наберём молодёжь, они счастливы будут. Тебе то что? У них дипломы есть? Есть! Какие могут быть вопросы? Наше дело с тобой, Дима – деньги и власть. Или тебя это не устраивает?
– Петрович, ты же сказал, что круги пойдут, что анонимщика искать будут. Ты говорил, что какое-то решение есть. А то, вдруг найдут?
– Найдут? Я тебя умаляю. Если до сих пор не нашли то и не найдут. Да и искать не будут, никому это не нужно. А вот думать, гадать, подозревать, будут. Девки-сплетницы из бухгалтерии, их же хлебом не корми. Директор для них, главный самец. Раньше старый был, а этот молодой. Есть перед кем, задницами вертеть. В общем, болтать будут, и не только они. Это и есть те самые круги на воде, и их нужно загасить.
– Как? Моя мама говорит, на чужой роток не накинешь платок.
– Правильно говорит. Рты не заткнёшь, но этим можно управлять. Нужно, управлять! Когда всё уляжется, когда все документы и расследования в архив отправят и подробности начнут забываться, запустим слушок, что он сам на себя написал.
– Сам? Зачем? Да и кто же на себя такое напишет? Никто не поверит. Нет Петрович, что-то ты тут наворачиваешь….
– Зачем на себя написал? Как зачем? Он же, подлец, хотел место директора занять! Внимание к себе привлекал! Кто бы его без этого назначил? Хитрая сволочь!
– А ведь точно, Петрович. Никто бы и не назначил. Ты совершенно прав! Сволочь какая, сам на себя написал, – объяснение Петровича было настолько убедительным, что поверил даже я, – ужас какой! Как же это сразу никто не понял?…
– Ты только смотри, раньше времени не проболтайся, а то всю малину испортишь. Плод должен созреть! Эй, смотри, рабочий день уже закончился, – посмотрел на часы Петрович, и довольно улыбаясь добавил, – ну, как мы с тобой сегодня поработали, а?
***
Не помню, когда в последний раз шёл домой в хорошем настроении. На случай, если тесть вдруг не нальёт, у меня была припрятана бутылочка. Невольно вспомнив наставления Петровича, подумал, – ну после работы-то можно. Захотелось обнять какую-нибудь бабу, пусть даже Анжелку.
– О, явился гость! Давненько тебя не было, – тесть поглядывал на меня подозрительно.
– Работы много, – разговаривать с ним не хотелось, но приходилось терпеть. А ведь если директором стану, можно и квартиру получить, и съехать от них. Давно пора. К матери тащить Анжелку я не хотел. Там было единственное место, где можно было спрятаться от окружавшего кошмара.
– Рисуешь всё. И много картин нарисовал? – тестю натерпелось позадираться, – ну хоть бы показал. Или их сразу в Эрмитаж увозят?
– Картины не рисуют, картины пишут.
– Ну, ну…, пиши, пиши, писатель….
Однако сегодня никто не смог бы испортить мне настроение. Я разглядывал его рожу, с открывающемся ртом, и думал, до чего же ты гад мне надоел, вместе со своей дочкой. Ты, уже прошлое. Я тоже молодой, как Димка, я – главный самец! Это передо мной бухгалтерши молоденькие, задницами крутят. Я одной пальчиком машу и она садиться ко мне в машину. В банк вези, говорю я шофёру…. Заснул я сразу, лишь только положил голову на подушку. Впервые без водки и таблеток, даже не заметив, что Анжелика спит рядом.
Глава-19 Похмелье
– Я пригласил Вас, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие. Мы с Вами не сработаемся. Как себе хотите, но не сработаемся, – это говорил новый директор Художественного Фонда, которого без лишних собраний назначило Министерство культуры. И сейчас он говорил это мне, всего лишь через полтора года после нашего соглашения с Петровичем.
Нет, собрание было конечно. Там мы успешно доедали Димку. До этого мы действовали по плану. По совету Петровича, я даже вытащил свою старую, забытую тетрадочку с цитатами умных людей. При каждом удобном случае я вворачивал что-нибудь подходящее, обязательно ссылаясь на признанный авторитет. А самые доходчивые и убедительные высказывания произносил, как свои. Петрович оказался прав, это заметили и к моим словам стали прислушиваться. Что было удивительно, думал, что такое впечатляет только подростков. Я боролся за справедливость, ругал бюрократов, критиковал начальство. Ко мне стали прислушиваться.
На собрании на Димку орали, зажрался мол. С гневной речью выступил Петрович. В конце он сказал:
– Представляете товарищи, захожу я однажды в приёмную и оказываюсь невольным свидетелем разговора секретарши с одним из заказчиков. Он говорит ей, – мы разговаривали по телефону три дня назад. Вы сказали директора нет, что он на сессии. Через три дня приезжаю, а вы снова мне, – директор на сессии. Как Вам девушка не стыдно, Сессия Верховного Совета закончилась два дня назад. А она ему, – ну что Вы, вы меня неправильно поняли. Директор на сессии в институте. Он у нас студент-заочник. Смотрю, а у заказчика так челюсть и отвисла. Он ведь думал, что тут всем руководит Депутат Верховного Совета, а оказывается студент. Министерство Культуры обязало его поступить в институт. Представляете товарищи, Художественным Фондом Союза Художников руководит студент. Как будто образованных людей не хватает. Да у нас в Фонде почти каждый художник с высшим образованием! Есть, между прочим, и с красными дипломами!
В зале повисла тишина. Обсуждать в резких тонах начальство на собраниях было непринято.
– Да, погорячились мы, погорячились, – прервал затянувшуюся паузу секретарь парткома, – ни опыта у человека, ни образования. И беспартийный он. Как вы все знаете, товарищи, весь последний год Фонд лихорадило. Не успеет одна проверка закончиться, как начинается следующая. Что только тут у нас не проверяли. Дошло до того, что на складе остаток бензина в бочке, банкой из под огурцов измеряли. Директор утверждает, что уже два раза подавал заявление об уходе, и просил министра провести выборы директора Фонда, на альтернативной основе. А министр якобы не согласился, потому что это анархия и дурной пример, что мол, так и министров захотят выбирать.
Когда директор, пригласил меня и председателя профкома, и предложил организовать вот это наше собрание, мы буквально растерялись. Мы его отговаривали, советовали этого не делать. Но он настаивал, говорил, что то же самое ему сказал и министр. Что мы, коллектив, не поддержим его и знаете почему? Якобы потому, что в магазине колбасы нету, дефицит продуктов, товарищи! Да, вот так вот, якобы, наш министр ему и сказал. За что меня бить, я же колбасу не делаю, говорит. За то, что зад свой подставляешь, министр якобы сказал. Народ мол сейчас злой и будет бить любого, кто под руку попадёт. Чтобы уважаемый министр так говорил о нас. Что мы, быдло что ли, стадо, не способны разобраться кто за колбасу отвечает, а кто за искусство? В общем, так, директор сам настоял на собрании и попросил, чтобы голосование было тайным. И чтобы не оказывать воздействия, он будет сидеть в своём кабинете, и ждать нашего с вами решения. Но, если нужно, мы можем его пригласить. И вопрос, товарищи, голосуем только один: доверяет коллектив директору, или не доверяет. В общем, будем голосовать, товарищи. Может хоть это поможет внести ясность. Или, у кого-то вопросы есть? Может, кто-то высказаться хочет?
– Можно мне? – встала дама из бухгалтерии, – что это здесь происходит? Я же вижу, куда вы гнёте. Вы с ума сошли! Что, у всех такая память короткая? Посмотрите, вокруг так неспокойно. А мы как у Христа за пазухой. Проверки действительно достали, но ведь закончится это рано или поздно. Посмотрите, здание наше достроили, столовую открыли, заказы стабильно идут. А у творческих работников доходы, как у министров. Это же всего за год директор добился. А вы его полощете здесь. Не сходите с ума!
Испортить наш план, этой вертлявой заднице не удалось. Тайное голосование, большинством в две трети, выразило Димке недоверие. И всё шло как по маслу, всё как мы с Петровичем рассчитали. Меня уже даже приглашали на собеседование в министерство. Но, неожиданно назначили другого, никому неизвестного, человека со стороны, который чуть не первым делом вызвал меня, и предложил написать заявление об уходе. Ещё две недели назад я был уверен, что буду сидеть в этом кресле. И на тебе, присылают другого. Я ещё прийти в себя не успел, а мне уже предлагают уйти.
– Позвольте поинтересоваться, чем это я Вам не угодил? Мы ведь даже не знакомы.
– А у меня и желания никакого нет, с Вами знакомиться, – новый директор смотрел прямо в глаза, – впрочем, Вы ошибаетесь. Я Вас достаточно изучил.
– Вы не имеете права, я член партии, я обращусь в партком! Если понадобиться, напишу в Горком, в ЦК напишу!
– Во, во…, напишите, конечно напишите. Именно это я и понял, – директор снял очки и стал задумчиво протирать стёкла, – в министерстве говорили, что устали от сигналов в разные организации с жалобами на руководство Фонда. Кто-то упорно пишет, притом очень давно. По моей просьбе из архива министерства мне передали историю всех этих, так сказать, неподписанных «сигналов». Удивительное дело, до Вашего появления в Фонде ничего такого не было. Вам, не кажется странным такое совпадение? И ещё одна странность обнаружилась, как Вас вообще заметили в министерстве? И почему именно Вас? Каким-то непостижимым образом, то там, то тут возникала Ваша фамилия. За какие такие заслуги Вас рассматривали кандидатом на должность директора?
– Что же здесь удивительного? Я с красным дипломом Институт Культуры закончил. Член партии, передовик производства. Мой портрет, на доске почёта.
– Да, будет Вам. Там, таких как Вы, ещё с десяток человек наберётся. Только их, почему-то, никто в директора не предлагал. Опыт управления у Вас – ноль.
– Да как же ноль? Я ещё в армии начальником мастерской был. Я же художник, живописец. А Вы, вообще не художник! Вас по блату сюда прислали!
– Вот именно, по образованию – живописец. А работаете оформителем. Видно, не сильно Вас творчество увлекает. Кстати, Вы знаете, почему Вас не назначили директором? Не догадываетесь? Несмотря ни на что, моего предшественника в министерстве почему-то уважают. Представьте себе, это он Вас не рекомендовал. Оказывается, у Вас с ним давнее знакомство. Может быть поэтому, его слово оказалось решающим?
В глазах у меня потемнело, этот гад из могилы меня достанет,
– Димка? Да кто же его слушает? Он же – сбитый лётчик…, – сказал я первое, что пришло в голову.
– Ну, вот видите, всё и выяснилось. Оказывается он для вас «Димка». Ну и ладненько, – удовлетворённо потирал руки новый директор, – понятно, что без Вас тут не обошлось. Короче, если вздумаете задержаться, обещаю Вам весёлую жизнь и публичные разборки Ваших тут, полётов, художественных. И пишите куда хотите, отмашку по Вашему поводу мне дали. Устранить Вас было моим условием. Всё, будьте здоровы.
Новость про Димку ошарашила. Я хотел срочно рассказать всё Петровичу. Прибежав к его мастерской, услышал голоса за дверью. Остановился и прислушался.
– Петрович, ты говорил, Димку директором назначат. Видишь, не вышло, по-твоему.
– А что ты удивляешься, они же, оказывается – друзья, два сапога пара, – раздался в ответ голос Петровича.
– А прежнего-то, куда теперь денут? Может, замом назначат?
– Не-е, я слышал он из страны сваливает. Чуть ли ни в Австралию. У него, вроде, там какие-то родственники, – снова заговорил Петрович.
– Петрович! – закричал я, ворвавшись в мастерскую, – Я всё слышал!
– А тебя не учили, что подслушивать и подглядывать, нехорошо, – спокойно отреагировал Петрович. И повернувшись к двоим, присутствовавшим тут же оформителям, добавил, – ну какой он директор, сами не видите, что ли.
– Петрович! – чуть не лопнув от злости, заорал я. Но наткнувшись на холодный, злой взгляд, замолчал.
– Заткнись, и пошёл вон, – прохрипел Петрович.
Я попятился к двери. Предал, предал, предал, – стучало в голове. Опять я один. Что делать? Что делать… Невыносимо захотелось водки. Петрович, сволочь продажная, уничтожил мою фляжечку. Ноги сами несли к Гастроному. Уже на выходе меня толкнули, и я выронил бутылку, которая вдребезги разбилась об асфальт. Стоявшие в очереди мужики заржали. От возмущения я хотел ударить в харю, но вокруг ещё громче засмеялись.
– Мужики, ну что за смех дурацкий? С каждым может случиться. Иди за мной приятель, поделюсь с тобой, – на меня сочувственно смотрел помятый мужик с тяжёлыми мешками под глазами.
В ближайшем подъезде он открыл бутылку, отхлебнул и протянул мне.
– У меня на той неделе такое же приключилось. Представляешь, я целый день прийти в себя не мог. И ни одна сволочь не поделилась.
Уже забытое тепло разлилось в груди, и я стал приходить в себя.
– Ты знай, мир не без добрых людей, – продолжал рассуждать мой новый приятель, – слышь, подержи пока, нет мочи терпеть, – доверив мне драгоценную бутылку, он зашёл за лифт. Оттуда послышался характерный шум, мужик за лифтом мочился, – слышь, ты там всё не пей, мне оставь, – не прерывая процесс, забеспокоился мой собутыльник.
Тфу, вот скотина! – подумал я, ведь могут войти в подъезд. Я инстинктивно пошёл к выходу и открыл дверь.
– Стой, гад! Отдай бутылку! – сзади летел разъярённый мужик с расстёгнутой ширинкой.
– На, держи свою бутылку. Что же ты ссышь в подъезде, тут же люди живут?
– А тебе-то, что? Это что, твой подъезд? С тобой как с человеком, а ты бутылку красть?
Хотелось выпить ещё. Я купил новую бутылку. Вернулся в мастерскую, заперся там до утра, думая о том, что это уже не моя мастерская. Хотелось сбежать куда-нибудь от всего этого. А что это Петрович говорил, что Димка в Австралию уезжает? В Австралию! Я вспомнил, когда-то давно слышал, что там живут дальние родственники Димкиной матери. Вот бы и мне, в Австралию, туда, где кенгуру…
***
– Директор, директор! Просыпайся. Ишь, как нажрался, хоть бы дверь запер.
Я с трудом открыл глаза. За плечо тряс Петрович.
– Иди, морду помой, пока никто не видит, – мерзко скалился Петрович.
– Да, плевать мне, – я вспомнил, что было вчера и мне захотелось ударить Петровича.
– Эй, эй, ты что? Сдурел совсем. Кончай руками махать!
– Сволочь! Предатель!– я схватил со стола пустую бутылку.
– Успокойся, дурак! Не предатель, а Политический технолог! Я хотел тебя прикрыть, а ты ворвался и орёшь, «я всё слышал, я всё слышал!» Что ты хотел, что бы я им сказал? Умей проигрывать. И вообще, приведи себя в порядок. Нельзя, чтобы тебя таким видели. И не дыши ни на кого. Давай быстро, пока люди не пришли.
