Александра Гардт
Эпоха лишних смыслов
You surround yourself with other people so the night doesn’t seem quite so dark.
Shout down the sound of the wind with arguments about whose turn it is to wash the dishes.
Best not to kid yourself. Best not to give any hostages to fortune.
You’re on your own in the end.
Always.
Where the hell else would you want to be?
– Mike Carey, Hellblazer, “All His Engines”
Ты окружаешь себя людьми, чтобы ночь не казалась такой уж темной.
Заглушаешь рев ветра спорами о том, чья очередь мыть посуду.
Лучше не обманываться. Лучше — не давать гандикапа судьбе.
В конце ты один.
Всегда.
И что, черт возьми, ты хотел бы поменять в этом факте?
— Майк Кэри, “Хеллблейзер”, “Все знанья и искусство”
Пролог
– Роза? Постойте! – раздалось мне вслед.
Я замерла на месте. Передо мной в мгновение ока пронеслись все возможные реальности и вероятности. Выбор имени не оставил и шанса, взволновал и раздосадовал. Роза, псевдоним и запутанная история. Должно быть, поклонник случайно узнал на улице.
Улыбка далась с трудом, но я все же обернулась и даже подняла руку в приветственном жесте. Мужчина лет тридцати, кашемировое пальто, дорогие часы; симпатичный и чем-то знакомый. Такие не читают мою книгу.
– Вы на такси?
Я неопределенно кивнула, и понимание накатило волной, пригвождая к земле: Макс Гамов, автор фантастических романов, единственный писатель на свете, которого я по-настоящему уважаю.
– Давайте я вас подброшу, а водителю заплачу неустойку? Что скажете?
Он сделал пару шагов навстречу, и я наконец-то привычно подняла брови. Когда не испытываешь эмоций, подобным мелочам учишься очень быстро. Голова работала четко и ясно, несмотря на усталость. Скорее всего, увидел меня в ресторане, где я давала интервью очередному Интернет-порталу, и решил приклеиться. А что такого? Я фантаст – и он фантаст. Я красивая, и он ничего. Особенно для своих тридцати с чем-то. Как сразу-то не узнала.
– Давайте нет? – почти утвердительно бросила я и все-таки направилась к машине.
– Роза, да я же не в плохом смысле! Меня зовут Макс, Макс Гамов, может, слышали?
Он в два счета оказался рядом со мной, жутко высокий, жутко веселый, жутко выбивающийся из контекста. И, к тому же, по уши женатый. Заглянул в глаза, будто ждал чего-то.
– Объяснитесь, – бросила я и закашлялась. На улице стоял поздний октябрь и было прохладно, хотя жилетка-пуховик, купленная в Мадриде, отлично грела кости.
– Не хотел здесь, – он развел руками. – Если вкратце, то, смотрите, меня к вам направила организация…
В этот момент его сотовый разразился чем-то из классики. Я вздрогнула и, на всякий случай, сделала шаг в сторону.
Гамов нахмурился и беззвучно выругался. Потом, видимо, оценил ситуацию, подошел к мерседесу, нервно мигавшему аварийкой на проезжей части, договорился с водителем.
У меня оставалась только одна забота: не дать ему произвести слишком большое впечатление. Хватит и того, что, учась на третьем курсе истфака, я прочитала в каком-то неясном сборнике его рассказ и с полгода ходила влюбленная в текст.
– Пойдемте, Роза. – Как быстро обернулся.
Мы двинулись сквозь ряды машин – к очень заурядному и дорогому внедорожнику. Чего не отнимешь, просторен до крайности.
Я бросила взгляд на Гамова и почувствовала, как внутри что-то щелкает, ломается; вздохнула с облегчением. Наконец-то. Хорош Макс, побил все рекорды, минут пять меня интересовал. А теперь раскусила, нарисовала портрет. Добрый, симпатичный, вечный баловень всего и вся; женился рано, но брак крепкий, потому что по любви, да и подошли друг другу; дом – полная чаша, квартира даже своя, приличная трешка в неплохом районе, не центр, конечно. Тиражи – до небес. Даже сейчас. Несколько раз в год по заграницам, не публичен, вот, собственно, и все. Хороша Маша, да не наша. И не нужно.
Гамов включил зажигание, подул на окоченевшие ладони. Это что же, он меня на улице ждал? Я сдвинула брови, отмечая факт у себя в голове.
– Роза? Действительно – Роза?
– Макс? Действительно – Макс?
– Туше. – Он улыбнулся. – Как-то с трудом верится, что Роза Оливинская – настоящие имя и фамилия. Давайте так. – Он на мгновение задумался. – Знакомство оставим на потом, дело в том, что у нас прорыв, так что… Вот скажите, Роза, вы знакомы со всякими сайтами типа “Самиздата”?
Я кивнула.
– И знаете, наверное, что их много?
– Макс, – я впервые назвала его по имени и слегка удивилась мягко-резкому звучанию. – Давайте без экивоков, обиняков и прочих сложных слов.
Гамов посмотрел на меня слегка озадаченно.
– Понимаете, – проговорил он. – Тут без сложных слов не получится. Но я попробую.
Следующие пару минут я слушала рассказ о том, как все изменилось с появлением Интернета, что теперь рукописи всяких графоманов не пылятся в ящиках, запертые на бумаге (так и сказал), а висят либо на одном сайте, либо на другом, на крайний случай – в личном дневнике, и каждый, каждый может их прочитать.
Как будто я из Каменного века и ничего не знаю.
– Максим, – вкрадчиво отозвалась я. – Если бы имела привычку удивляться, то сделала бы это незамедлительно. Представьте: иду с нудного интервью, в конце которого пришлось ждать, пока журналист соизволит расплатиться за свой – свой! – чай. Он делал мне такие глаза, видно, хотел навечно остаться моим жиголо. Один есть, хватит. Но суть не в этом! Иду, значит, и тут, вдруг откуда ни возьмись, Гамов. Собственной персоной. Человек, пишущий бестселлеры, становящиеся лонгселлерами, которые, в свою очередь, станут классикой. Гамов. Отменяет мое такси. Усаживает в свой джип. И рассказывает мне про “Самиздат”. Это сюрреализм.
Я даже развела руками – и запоздало поняла, что наговорила лишнего. Но деваться было некуда.
Гамов улыбнулся:
– А я все гадал, куда запропастились ваши эмоциональность и яркость, которые так видны в тексте, Роза. И потом, вам двадцать два года, а вы про неумение удивляться.
Получается, он читал мою книгу? Сердце сорвалось с цепи.
– Но вы правы, похоже на сюрреализм. Правда, дальше только хуже. С понятием “ноосфера” вы знакомы. Вдаваться не буду. Она действительно существует. Коллективное бессознательное – тоже. Разум меняет реальность, кто бы что ни говорил. И от количества людей… Как бы это сказать, – Гамов посмотрел мне прямо в глаза, – реальность передергивает и зашкаливает. Мысли, понимаете.
Я собралась что-нибудь возразить, но он и не думал замолкать:
– Вы пишете и создаете свою реальность, свою Вселенную. И до некоторых пор с этим не было никаких проблем. Началось – в две тысячи десятом. Знаете, мы не уверены до сих пор, как оно действует. Видимо, количество реальностей, ничем не удерживаемых, свободно болтающихся в воздухе, просто достигло предела. Раньше дешевенький ужастик могли прочитать только друзья и родственники нашего воображаемого графомана. Потом появилась печатная машинка. Круг расширился. Компьютер, электронная почта, чуете, да? И наконец, специализированные сайты. В результате, вчера это бумага и от силы пять-десять человек. Сегодня это “Самиздат” и сто тысяч таких же графоманов, которым ужастик понравился. Сто тысяч людей, а? И висит он в Сети, нематериальный такой, бесплотный. В общем, закругляюсь. Каждая реальность, не закрепленная на бумаге, но воспринимаемая большим количеством умов, резонирует с нашей. Она рвется к нам. Со своими единорогами, бластерами и прочей ужасающей чушью.
– То есть, как? – Я только сейчас поняла, что сижу с открытым ртом. – Уж единорога с бластером я бы заметила, не прошла мимо.
Гамов покачал головой:
– Не было еще такого. Знаете, прореха в реальности – дело тонкое. Сначала она незаметна и растет крайне медленно. А потом, Роза, фантастов-то от общего числа графоманов мало. Любовных романов и бытовухи куда больше. Просто наш отдел этим не занимается. Соседний – да, и лажают они по-черному.
Я хмыкнула. Происходящее все больше напоминало дурдом, но мне нравилось. По крайней мере, не было скучно.
– Пойдете к нам стажером? – как в ни в чем не бывало закончил Гамов.
– Куда именно? В НИИЧАВО? – улыбнулась я.
– В Закрытие фантастических реальностей.
Я издала неопределенный звук, призванный высказать одновременно презрение, изумление и некоторую обиду, и дернула за ручку.
Дверь не открывалась. Я дернула еще раз, спокойная до невероятия.
– Нет, я же обещал отвезти тебя домой. А по пути как раз заскочим к прорыву, благо, времени достаточно, чтобы ты перестала считать меня идиотом и шутником.
Я даже не успела изумиться точности его формулировки, а машина уже сорвалась с места.
– Так почему Роза?
Я максимально равнодушно посмотрела сквозь лобовое стекло.
– Ладно, буду считать, что мой любимый сериал произвел на тебя неизгладимое впечатление.
– Мы уже на “ты”. – Я вздохнула. Сердце кольнуло с запозданием в десятую долю секунды, ничего себе развитие событий, какое скерцо, в самом деле. Может, он не о том говорит…
– Прости. Простите, виноват. Больше не буду.
– Так что за сериал? – спросила я.
– ”Доктор Кто”.
Стало немного теплее, то ли от климат-контроля, то ли от сказанного. Имя “Роза” действительно было взято оттуда.
– Первый раз слышу. Но будем считать, что произвел, если вам так легче.
– О, легкость моего бытия просто невыносима! – Гамов засмеялся – и в очередной раз выбил меня из колеи. Только этим он и занимался, устраивал встряску за встряской.
Тут ему позвонили, и из обрывков фраз мне почему-то не удалось сложить ясной картины. Геолокация на телефоне подсказывала, что мы срочно рвем из центра.
– Роза, не бойтесь вы так, мы буквально на три минутки. А потом – дом, теплая ванная – и думать про старого безумного Гамова забудете.
Он смотрел на дорогу не отрываясь, но шутить не забывал. И шутил тепло и ласково. Я на всякий случай скинула смску Лешке, просто чтобы знал, где начинать искать тело, и откинулась на кожаную обивку. Полная комплектация, что там, конечно, не бедствует.
Машина резко затормозила, и я возмущенно развела руками. Гамов обернулся ко мне. Стояли мы на каком-то пустыре в Филях; на ум упорно шел Стивен Кинг. А потом, среди октябрьского марева я заметила его. Эфемерное голубоватое пятно, парящее в метре над землей.
Сердце подскочило в груди, и я задергала ручку, пытаясь выйти.
– Видите, значит, – удовлетворенно сказал Гамов. – Собственно, на этом знакомство заканчивается…
Но пятно звало, пятно хотело, чтобы я… пришла. Я осмотрелась, жахнула по кнопке где-то на руле у Гамова, двери открылись, и я понеслась вперед, не слушая, что там сзади кричит какой-то жалкий человечишка.
Момент – я стою на пустыре и тянусь к сиянию, ужасно холодно. Момент – я уже на пыльной дороге и меня почему-то кусает за руку самый настоящий зомби, это противно, мерзко, да все, я спеклась, теперь только пулю в голову. Момент – рядом появляется высокий красавчик, орет про то, что это выдуманный мир. Еще момент – и я посреди серого пустыря.
Гамов вывалился из пятна следом за мной, пытаясь отдышаться, согнулся в три погибели. Я терла глаза и косилась на руку. Крови не было. Синего света тоже.
– Сработаемся, – бросил Гамов и потащил меня обратно к машине.
1
– Ну что, Оливин, допрыгалась?
Я подняла глаза, все еще погруженная в размышления. Передо мной стоял, неприятно улыбаясь, Гера Туров собственной персоной. Наш личный гений, претендент на все фантастические и обыкновенные премии – и просто довольно мерзкий тип.
– Допрыгалась, – мрачно кивнула я, точно зная, как заманить его в ловушку. – Советы, рекомендации?
– Беги прямо сейчас. Пока не втрескалась в Гамова окончательно.
Я очень медленно растянула губы в улыбке.
– Серьезно, Оливин. Он женат. И дела у тебя тут не ахти. Уже на ковер к Арлиновой?
Поколебавшись мгновение, Туров устроился прямо напротив меня.
Я развела руками.
– Защитить-то тебя, бедняжку, некому. Гамов, конечно, расстарался бы, спору нет. Но где он, тот Гамов?
– На Конгрессе? – тихо поинтересовалась я, наполняясь мрачным ликованием. – Жалко, что тебя, Гер, не послали.
Туров едва заметно пожал плечами.
– Ты хотел поехать ведь. В чем дело, визу не дали? Обратись в следующий раз ко мне, есть замечательный парень, Петя, всем помогает с Шенгеном. Ах нет, постой… Просто тебя ведь никто не знает, Гера, как я могла забыть! Ни одного крупного прорыва, ни одного поступка, зачем же тебя посылать обмениваться опытом? У тебя его нет. – Я подняла брови и вперилась в Турова взглядом.
– Как будто ты у нас тут герой из героев, – мгновенно вскинулся он. – Я еще…
Дверь распахнулась. Из кабинета чуть не кубарем вылетел какой-то толстый и красный мужчина, по виду чиновник высокого ранга. Я похолодела внутри (на какую-то десятую долю градуса, куда еще, и так абсолютный ноль), но тут же собралась и взяла финальный аккорд:
– Ты еще напечатаешься тиражом больше десяти тысяч.
Туров позеленел. Не дожидаясь реакции, я зашла в кабинет Арлиновой и плотно затворила дверь.
– Доводите нашего гения? – с упреком поинтересовалась Арлинова, и я, не выдержав, улыбнулась глазами.
– Зря вы так, Роза. Герман у нас один в своем роде, разбирается с горячечным бредом лучше всех.
Я чуть кивнула. Что правда, то правда. Впрочем, исключительно потому, что сам его пишет.
– Боюсь я вас посылать на закрытие, если там Босх погоняет Дали, и все вместе припорошено личными перверсиями автора. А Герочка глазом не моргнет. Бывало, он даже до деконструкции не доходил, уговаривал людей больше не писать и обратиться за помощью.
Об этом я слышала в первый раз, но симпатии к Турову не прибавилось ни на гран.
– Так что вы отнеситесь к нему с пониманием. Может же мальчик дышать к вам неровно?
Я вскинула глаза на Арлинову. Она, кажется, и не думала шутить.
– Простите, Микаэла Витальевна, в этом я сомневаюсь.
– Не кокетничайте, Роза. Лучше налейте себе чаю и садитесь, надо поговорить.
Я послушно налила заварки в фарфоровую чашку, бросила два кусочка сахара и устроилась в кресле напротив Арлиновой, привычно гадая, почему именно она руководит отделом.
– Значит, Гамов на Конгресс, Оливинская – в пляс, если позволите такую формулировку?
Я почти поперхнулась. Арлинова, меж тем, спокойно смотрела на меня прозрачно-серыми глазами и ждала ответа.
– Не знаю, о чем вы, Микаэла Витальевна, – осторожно начала я.
– Как же, как же. Двадцать двенадцать дробь семьдесят три, Светлов, “Оттенок льда”. Фэнтези.
– Я сдала отчет по этому делу.
Арлинова вздохнула и оперлась на стол, сняла очки в тонкой золотой оправе.
– Роза, давайте начистоту.
Я сделала глоток и неловко пожала плечами. Вся прелесть отточенных движений состоит в том, что они прирастают, становятся частью личности, маской, защитой, пуленепробиваемым стеклом и в конечном итоге способны обмануть даже Арлинову, не то что Макса.
– Нашли Светлова сами, правильно?
– Да, в ходе обычной проверки.
– Его роман грозил реальности, на ваш взгляд?
Я поставила чашку на стол и посмотрела на Микаэлу Витальевну внимательно. Неужто наш гениальный деконструктор, Деррида в юбке, ошиблась, и я смогу ускользнуть?
– Если вы из-за этого… То да, считаю, что грозил. Десяток новых читателей каждый день, все усложняющийся сюжет, восторженные отзывы.
– Гамов одобрил?
– Перед отлетом.
Я вспомнила Макса и, как обычно, ничего не почувствовала.
– И вы поехали к Светлову.
– Совершенно верно.
– Потому что…
– Потому что это стандартная процедура для стажера. Работа с автором в полевых условиях.
Арлинова покивала с самым серьезным видом.
– Позвольте спросить, Роза, что случилось дальше?
– Все стандартнее не придумаешь. Как в учебнике. Деконструктор приезжает, автор отказывается сотрудничать, деконструктор уезжает, вламывается в реальность произведения и делает свое черное дело.
Я начинала терять терпение: все это уже и так было изложено в отчете, над которым я корпела два часа накануне.
– А скажите, где была точка напряжения? Где вы ее почувствовали?
– Сам мир, – буркнула я, принимая обиженный вид. – Жуткая банальность, да еще и не работает. Физика идиотская, он просто обязан был развалиться на части.
Что в итоге и произошло.
– Очень хорошо, – Арлинова заулыбалась. – Блестящая работа.
За мгновение до этого я поняла, что мне несдобровать, и принялась лихорадочно просчитывать варианты. Откуда она знает?!
– Вы, наверное, не согласитесь с тем, что задержались в реальности произведения, по крайней мере, на пару часов дольше, чем нужно? Разумеется, речь идет о субъективном времени. И уж точно не потрудитесь объяснить, зачем вы это сделали?
Занавес. Плаха. И лезвие уже мчится к моей шее. Но как ей это удалось? Я же исправно подчистила все следы. Все вероятности. Все линии. Никто за мной не следил, а я… Я лучший деконструктор в мире.
– Я повторю свой вопрос. Гамов на Конгресс – Оливинская в пляс?
Я смущенно хмыкнула и выпрямилась в кресле.
– Не понимаю, о чем вы, Микаэла Витальевна.
Первое, о чем меня предупредил Макс. При заходе за точку напряжения оперативника выгоняют.
– Что вы там делали, Роза? Почему остались, а не ушли? Заскучали, работы не было?
Не объяснять же ей, в самом деле, что мне захотелось попробовать. Да, я нарушила все писаные и неписаные правила, но голова на плечах-то у меня осталась!
Мир, придуманный Женей Светловым, был неправдоподобен; это я поняла сразу, лишь очутившись на гротескной черной скале напротив такого же гротескного черного замка. По мере продвижения вглубь меня не покидало смутное ощущение, что это редкая удача, что точка напряжения не в персонажах, не в быту, не во времени, не в деталях (боже упаси!), а в самом мире. Я даже не успела дойти до каменного сооружения, когда увидела, что кое-кто не учил в школе физику. Все недостатки, как обычно, вскрылись, как по мановению волшебной палочки. Камни полетели вверх, звезды исчертили небосклон серебряными стрелами, мир стал осыпаться, крошиться и разрушаться под своей собственной тяжестью. Мне оставалось только выйти, но я отчего-то залюбовалась и двинулась дальше, к ущелью, из которого водопадом вверх хлестал ручей.
– Я была в безопасности, Микаэла Витальевна. Могла вернуться в любой момент. Простой мир. Простая ошибка. Мне захотелось посмотреть.
– Роза, вы полтора месяца у нас и каждый день слышите одну простую истину. Нашли точку напряжения – вон из мира. Бежать. Сломя голову.
Я бросила на Арлинову осторожный взгляд. Она, вроде, довольна не была, но отдавать ключи тоже не просила. Попробовать отделаться полуправдой?
– Мир. Чужая реальность. И вы в ней, деточка, – как пушинка на ветру.
– Микаэла Витальевна, – протянула я укоризненно. – Парень даже не знал ускорения свободного падения, о чем вы вообще.
– Не знал, говорите? – Арлинова нехорошо прищурилась. – А вот вы, например, знаете Бориса Орлеанского?
Я широко раскрыла глаза, совершенно не понимая, к чему тут известнейший персонаж известнейшей фантастической книжки.
– Знаю, конечно.
– А знаете, что я когда-то была за ним замужем?
Голова закружилась, и я с трудом смогла унять внезапную дрожь в руках.
– В каком смысле, Микаэла Витальевна?
– В самом прямом, госпожа Оливинская, – вдруг отрезала Арлинова, и ее глаза почти побелели. – Слушайте меня внимательно. Борьке тогда было двадцать семь, а мозгов, значит, на ваш возраст. Я уехала на конференцию, забавное совпадение, не находите? А он затосковал и пошел деконструировать в одиночку. “Простая книжка, – сказал он мне по телефону. – Раз плюнуть, Мик. Потенциально опасная, говорят о ней больше, чем читают, и она обрастает легендами, нехорошо. Но работы – часа на полтора субъективки”.
Я сглотнула, пытаясь не поддаться холодному ветру, которым веяло от рассказа Арлиновой. Не может быть. Борис Орлеанский, умница, красавец, комсомолец – любимый герой моего детства из фантастической книжки семидесятых. Весь роман на нем и держался.
– Часа. На полтора. Субъективки, – тихо сказала Арлинова, и мне стало плохо. – Это последнее, что я от него слышала. Сквозь шум и помехи межгорода. Фотография вот осталась, – она кивнула куда-то влево и поднялась с места, а у меня даже взгляд поднять не нашлось сил. – И тут молодой стажер мне заявляет, что она была в безопасности, находясь в рушащемся мире. Что она могла уйти в любой момент. Что плевать ей на технику безопасности и всякие точки напряжения, которые безумная старуха Арлинова придумала, чтобы досадить лично ей. Сколько еще мне переживать ваши уходы? Уходы молодых, красивых, сильных и дьявольски уверенных, что правила не для них и не про них?
Я стукнула кулаком о край стола, изо всех сил сжала губы. Они тряслись.
– А теперь, Оливинская, представьте, будьте добры, – Арлинова перешла на шепот, – через три дня возвращается Гамов. Приезжает на работу, а тут сидим мы с Туровым. Подписываем со Светловым контракт на издание его замечательной книги, в которой главная героиня Риоза Оливейра, молодая блондинка со смеющимися глазами, спасает мир сто двадцать три раза, в том числе от нарушения законов физики.
Мне стало холодно, по-настоящему, и я попыталась отогнать страшные чувства, лезущие сквозь трещины в оболочке.
– Ответьте на один вопрос, Оливинская, и вы свободны. Что в подобной ситуации следовало бы сказать Гамову? Что мне следовало бы ему сказать?
Я сжала руки в кулаки – и бессильно утерла выступившие на глазах слезы. Какой позор, черт возьми.
– Не плачьте, это бессмысленно. Так как прикажете объяснять Гамову тот факт, что его стажер осталась в книге какой-то бездарности и вытащила все на себе? Что нам приходится ее издавать – только чтобы все знали, что была когда-то такая вполне себе живая, хорошая девушка Роза, не любившая правил?
Я снова потерла глаза. Слезы катились по щекам с непонятным упорством, и я тщетно пыталась заставить их вернуться обратно, в исходную точку.
– Отвечайте! – внезапно рявкнула Арлинова и хлопнула ладонью по столу.
Я пулей вылетела из комнаты, пронеслась мимо мявшегося в рекреации Турова с такой скоростью, что он, кажется, даже подпрыгнул, и забаррикадировалась в ванной. Стена рыданий заслонила свет, и на несколько мгновений я перестала видеть.
В чувство меня привел звонок.
– Оливин, – сказал Туров напряженно. – Выметайся. Я уже пять минут к тебе стучу.
– И не подумаю, – отозвалась я в трубку, глотая слезы.
– Подумаешь, еще как подумаешь. Тут прорыв, самый настоящий, серьезный прорыв, я Макса только что с Конгресса вытащил, он едет в аэропорт уже, книгу прочитает по дороге. И тебе бы надо.
Я нажала на “отбой” и распахнула дверь ванной. Туров стоял передо мной, все еще прижимая телефон к уху.
– Ты едешь?
– Арлинова сказала, что хватит вас двоих. Я на подхвате, как обычно, страхую и замыкаю.
– А смысл? – резко поинтересовалась я. – Почему нам не пойти с тобой?
– Потому что это прорыв, детка, – хохотнул Туров, – у меня другая специализация.
Я вытерла слезы рукавом и, готовая действовать, пошла вслед за ним.
