Александра Казакова
Солнце в полночь
Кто, кто, кто, кто мне поможет вернуть
вновь наше счастье, нашу любовь?
Л. Черникова
Первое сентября – праздник? Трясёт при упоминании этого словосочетания. Первый раз в первый класс. "Первоклашка, первоклассник, у тебя сегодня праздник"… В детский сад я не ходила, меня всё пытались усиленно развивать. Тогда были ещё по сути лихие девяностые, никаких кружков, мама не пошла на работу и всё время совала мне под нос какие-то непонятные карточки, которые надо было запоминать. Животные, столицы стран… А картины, спектакли явно не по возрасту? Почему-то у меня дома считалось, что песни не по возрасту – это ай-яй-яй для детских мозгов, а вот утомительные оперы и балеты – самое то. Я засыпала на этих представлениях, а мечтала слушать группу "Мираж". "Море грёз", "Где я", "Я больше не прошу"… Нежные песни, уносящие далеко от неприятностей, расслабляющие и одновременно ободряющие.
Первое сентября. Мне как самой маленькой доверили звонить в колокольчик. Тогда я была такая счастливая! Солнце светило, линейка была немного затянутой, но было интересно смотреть, как другие тонкими голосами читают стихи и поют. Пока всевозможные администраторы говорили и говорили, очевидно, для взрослых, я смотрела в небо. Вот нас повели в школу на урок мира. Коридор, крашеные стены, много цветов в горшках. Как сидеть, как отвечать – всё это рассказывали в первый день.
На следующий день меня разбудила мама:
– Вставай, в школу пора!
– Я же вчера ходила.
– Глупая, тебе же одиннадцать классов учиться! – засмеялась мама.
Я и решила, что во второй день надо идти во второй класс. Мама довела до раздевалки, я разделась и пошла искать свой второй класс.
– Второй класс, зайдите в класс! – послышалось в коридоре.
Я присоединилась к стайке и зашла. Что это за непонятные значки, на которые показывают указкой? И говорят совсем невнятно, ни слова не поймёшь. Я что, тоже такая буду? Может, школа – это плохо? Как же скучно! Пойду, посмотрю эти непонятные картинки.
– Кто это здесь? – спросила учительница.
– Первоклашка с линейки, – ответил кто-то из класса.
Англичанка отвела меня в мой класс. Тут я сделала второе неприятное открытие: оказывается, в школу надо ходить каждый день целых одиннадцать лет.
Начались школьные будни. Все знания, которые пытались впихнуть в мою голову до школы, благополучно оттуда вылетели. До школы я так и не научилась читать, несмотря на гневные крики, угол и шлепки. Да и в школе я совершенно не понимала программу. Что-то говорят, говорят. Палочки понимаю, хоть и криво, а вот буквы… Буква – это картинка. Я с двух лет так училась читать, и безрезультатно. Только помню, как болела голова и хотелось играть, а мама всё заставляла. Помню, как однажды даже оттарабанила наизусть отрывок из "Евгения Онегина" и все восхищались. Но о чём там было? Вундеркиндом я не стала. А ведь так хотелось порадовать маму, но я не понимаю, не получается. Что делать на уроке? Если непонятно, то и неинтересно. Внимание быстро отключается. Я достала игрушки и начала играть. Тут на меня закричала учительница: "Убери быстро! Здесь не детский сад"! Я испугалась. Но писать крючочки в тетради так и не начала. Пошёл дождь. Какая природа красивая! Может, пойти погулять?
– Лариса, стой! Куда пошла? Ещё не хватало сесть в тюрьму из-за тебя!
– Да она дурочка!
Дурочка – это плохо, дома говорили, что такие никому не нужны. Потому и мучили занятиями, чтобы такой не стала. Пойду отсюда, раз здесь мне не место. Но учительница резко потащила меня за руку и посадила на место. Я стала реветь; стоит учесть, что тихо плакать научилась позже, поэтому рабочая атмосфера была однозначно разрушена. На следующем уроке выглянуло солнце. Что, надо достать другой учебник, а этот убрать? Я неловкими пальцами стала расстёгивать портфель и порезала палец молнией. Да ну этот урок. Сидела, смотрела, как из пальца течёт кровь. Чуть-чуть больно, алые капли падают на белоснежную тетрадь с аккуратными, словно из образца, палочками и крючочками. Вдруг получила очень болезненный удар:
– Лариса, зараза, всё мне заляпала! Сама тупая, так и мне мешаешь!
– Я из-за неё ошибся в примере! Теперь не будет звёздочки.
Я больше не хотела ходить в школу. Там меня стали бить, а была маленькая и слабая. Обзывали дурой, идиоткой. Я боялась идти в класс и много плакала, слёзы ещё сильнее раззадоривали. Учительница ругала за то, что ничего не делаю. Я словно сидела в дневной тюрьме, как лечатся в дневном стационаре. И не прогуляешь: мама встречает и провожает. Никто не хочет меня обнимать, играть на уроках нельзя. Я уже не надеялась что-то понять. В один из противных понедельников в класс зашла молодая женщина, назвавшаяся школьным психологом, забрала меня в свой кабинет. Помню, что там было уютно, да и одним уроком меньше. Здесь хотя бы не ругали, когда неправильно отвечаешь.
Ох, сколько дома было крика! Мама страшно возмущалась, что меня отправляют в какую-то спецшколу, что педагоги сейчас ничего не понимают, что позор учиться в школе восьмого вида; папа обвинял маму, что мало со мной занималась. Потом меня сильно избили ремнём и потребовали с завтрашнего дня хорошо учиться. На следующий день я сидела очень тихо и пыталась вникнуть. Было очень и очень скучно. Время по часам определять не умела, от этого было ещё более тягостно. Смотрела в окно, но там было тоже без изменений. Ни детей, ни кошек. Перемены были в основном по пять минут, и снова тягостный урок. Когда все четыре кончились, казалось, что прошла целая вечность. В тот день мама особенно долго смотрела мои тетради. Потом грубо дёрнула меня за руку: "Пошли, позорище моё"!
Дальше была ПМПК. Мама с надеждой смотрела в глаза специалистам. Был вынесен вердикт: коррекция. Тогда мне было страшно. Дома снова скандал:
– Это в тебя она такая!
– Нет, в тебя!
– Эх, зря я весной аборт сделала, может, там была бы умная.
– Кстати, врач сказал, что родилась такой слабенькой из-за предыдущих абортов.
– Вы убили моих сестёр! – закричала я и расплакалась. Почему-то была уверена, что это были девочки.
– Что ревёшь, дура? Каких сестёр, это сгустки клеток!
– Ничего вы не понимаете, мои сёстры уже были…
Вообще, мои родители – интеллигенты. Они мечтали об умном сыне, единственном в семье, чтобы развить его максимально. Мечтали увидеть чудо и высоту человеческого разума. Заветный мальчик всё не получался, поэтому я выжила. Бабушка у меня не такая, как у большинства моих ровесников. В принципе бабушки делятся на два типа: русская и европейская. Русская – это по сути вторая мама, которая и на собрание в школу сходит, и с уроками поможет, и проблемы выслушает. У меня была европейская, которая хотела только гордиться успехами и видеться только изредка, при параде, ей вторая серия детских проблем была не нужна. Узнав, что родилась девочка, а не продолжатель рода, она потеряла всякий интерес ко мне.
Три первых дня следующей недели я провела дома. Потом родители мне собрали вещи и сказали, что я теперь буду ночевать в школе и домой только на выходные. Я пришла в свой новый первый класс. Уже никакой линейки, как мне объяснили, она только первого сентября, а не для каждого пришедшего. В классе я быстро включилась в работу и получила по пятилепестковому цветку за каждый урок. Кормили вкусно. Некоторые одноклассники были со странностями: кто раскачивался, кто мычал, один любил повторять одну и ту же фразу "снег идёт", хотя на улице была золотая осень. В классе нас было втрое меньше, преобладали мальчики. На развитии речи у Васи никак не получалось задание, его учительница так хвалила за каждый шаг, что он терпеливо прошёл весь путь дальше. Теперь я стала стараться, ведь меня тоже хвалили, у меня был результат. Теперь не надо заниматься с мамой. Мама – страшная судья, рядом с ней я забываю всё, что знаю, поэтому не делаю из страха ошибиться. Я так боюсь её оценки, мне страшно рядом с ней, а без неё ещё страшнее. Одноклассники больше меня не дразнили, там я от них не отличалась, они не были такими умными и злыми, как в первой школе. Ещё там много внимания уделялось поведению, а в первой школе всем было всё равно, что меня унижают, лишь бы оценки были высокие. Здесь никто не говорил, что я дура, сломавшая жизнь маме с папой. Никто не говорил, что за меня стыдно.
Дома опять ругали, я сказала, что получила высшие оценки, но мама злобно засмеялась: "В школе для дураков"! Крики и скандалы не прекращались. Родители даже стали драться, потом папа сказал, что хочет уйти из дома и умереть под мостом, я плакала и умоляла не делать этого, вынула ключи из его кармана. Но мама сказала, что я дура, ведь замок изнутри без ключа открывается, для того, чтобы кое-кто пьяный не уснул со вставленными ключами и не оставил маму на улице. Я тогда думала, что лучше бы убили меня, а в живых оставили кого-нибудь другого, получше, чтобы его успехи объединили их.
Мне не хотелось домой в пятницу. Там снова будут ругать, загонят за стол заниматься по тетрадям, которые я не понимаю, будут делиться грязными сплетнями, как при глухой, не обсудят со мной ничего, кроме моей тупости и неуспешности. Даже я, ученица вспомогательной школы, понимала, что красивые бутылки и интеллигентные бокалы на столе – это путь к деградации. Мне хотелось вернуться к добрым школьным работникам, к друзьям, по которым соскучилась.
В школе был психолог, помогавший мне в моих проблемах. Я стала учиться очень хорошо, проработав все трудные моменты. Из-за ослабленного здоровья (провести первые девять месяцев жизни на месте казни себе подобных – не шутки) я на каждые каникулы получала направление на оздоровление. Там были разные интересные программы, море… Ещё студенты-волонтёры приезжали.
В четвёртом классе я стала отличницей. Да и болела уже редко, перестала кашлять. В марте собрали новую комиссию, которая выяснила, что я теперь здорова. Со мной стали заниматься по-другому, подтягивали, чтобы я на будущий год пошла снова в четвёртый класс, но уже обычной школы.
Снова первое сентября в старой школе. Но мои бывшие одноклассники уже в пятом, а я стою с другим составом. В фильме "Утро без отметок" Глеб очень переживал, что Наташа будет учиться всегда на класс старше, а я ничуть не скучала. Позже оказалось, что тот класс, куда я попала раньше, подобрался на редкость наглый и неуправляемый. Иностранный язык, которого нет в коррекции, я учила по особому плану, без многочисленных песенок. Я учила суть, структуру. После окончания школы я всё думала: почему нельзя оставить английский язык только в восьмом-девятом классе, а до этого больше часов русского с лингвистикой? Почему взрослые, до этого не учившие в школе, так быстро овладевают английским – всего год, поглубже – два? Я сейчас беру просто для жизни в другой стране, не языкознание как профессию. Да потому, что они знают свой язык вдоль и поперёк, легко понять то же самое другом. Родной язык – это сознание, вид мышления. Любая наука – это содержание, язык – форма. Чем богаче жизненный опыт, тем проще научиться его укладывать в чужую форму. О чём говорить во втором классе? Семья, питомец, первые оценки… Ни любви, ни серьёзных внутренних открытий…
Училась я дальше с тройками, но они были настоящие, твёрдые. Всё-таки хорошо, что в 2006 году, когда я пошла в первый класс, не было инклюзии. Инклюзия пришла позже, в моём пятом классе. Два новеньких: один неопрятный, белобрысый, с голубыми глазами, второй рыжий, белокожий, без единой веснушки, перфекционист. И началось. С первого же дня обоих приходилось успокаивать. Целый урок задавали на дом, поскольку в это время учителя были заняты: то визг, то вой, то с подоконника снять надо. Оба любили "шутить": то глиняный цветочный горшок опрокинут кому-нибудь на голову, то ущипнут больно. Но при этом рыжий как-то успевал писать все контрольные на пятёрки, а блондин вообще ничего не соображал. Однажды нам задали читать статью из учебника литературы, я только закончила её первую страницу, как вдруг почувствовала сильную боль. И что-то мокро стало на правой лопатке.
– Лариса, у тебя же рана! – сказала учительница. И вытащила из моей спины окровавленную ручку.
– Ой, – испугалась моя соседка Настя.
Тот, последний в тот день, урок для меня закончился. Я дочитывала учебник в медицинском кабинете.
На следующий день созвали срочное родительское собрание, где были и родители, и дети. Мама того, рыжего, который, как оказалось, воткнул мне в спину ручку, кричала:
– Ну не в глаз же! Это же дети!
– А завтра будет в глаз! Тут все дети, но почему-то другие так не делают! – ответила другая мама.
– Мы не хотим, чтобы ваш сын учился с нашими детьми! До него всё было хорошо!
– И ваш ещё. Что он высиживает на уроках?
– Я не хочу, чтобы он сидел с дурачками и деградировал.
– А ему и некуда деградировать, он и не градировал, то есть, не развивался.
– Да, можете посмотреть тетради, – сказала классная.
– Ни одной записи, каляки какие-то. Даже за начальную школу материал не усвоен.
– Вы понимаете, что он ничему не научится здесь? Отдайте лучше в коррекцию. Там и классы маленькие, и тот самый индивидуальный подход, которого требуете здесь. Кормят бесплатно, следят за поведением. Там он начнёт понимать и учиться. Здесь чему он выучится? Допустим, тройки мы нарисуем. Потом экзамены он не сдаст. Экзамены после девятого класса – не для гениев, а для средних, но он же не средний! Получит справку, а дальше? Будет дома сидеть, в игрушки играть? Это тупик развития.
– Я для социализации. Пусть учится жить среди нормальных, а не в гетто. Вы сами не научили детей толерантности.
– Толерантность в медицине – это отсутствие иммунитета, что опасно для жизни…
– Чему наши дети должны научиться? Покорно терпеть выходки девианта, быть для него обслугой?
– Или кулаками отвечать на его кулаки, чтобы хоть так понял?
– Ваш ребёнок ничему не учится, и наши страдают. Вчера опять гора заданий.
– И Вася сказал, что опять на уроке ничего не сделали, всё двух чудиков успокаивали, да не успокоили.
– А мой заявил: "Почему ему можно так себя вести, а нам – нет?".
– Были бы мои близнецы старше, учились бы дома сами, подальше от всяких чудиков, но они ещё дети.
– Мы за что платим налоги? Чтобы самим же приходилось учить детей самим?
– Я вот думаю уволиться. Придётся пожертвовать карьерой ради будущего моей дочери. А как иначе? Школа ничему не учит. У моей мозги золотые, но самоконтроля не хватает, придётся рядом с ней сидеть.
– А моя не любит, когда я смотрю. Всегда отправляет меня в другую комнату. А зря: у неё тройка вылезла.
– Меньше ругайте. Ещё пятый класс, адаптация.
– Но оценки ставят! Значит, надо успевать. Школьная программа для всех, а не для гениев.
– Сейчас пока идёт повторение, – сказала мама рыжего.
– А потом будет не повторение! Или что, рядом с вашим сыночком наши дети так и будут вместо уроков слушать вопли, так и оставшись на том уровне?
– Моя Настя вполне разбирает темы самостоятельно. Но тоже возмущается: это школа для детей с соответственным финансированием, а не заочное обучение. Почему мы все должны это терпеть?
– Вы хотите, чтобы на моём ребёнке было клеймо восьмого вида? Чтобы о нём думали, что он дурак?
– Думаете, мы без диагноза это не видим? Назвали больного здоровым и думаете, что он таким стал или хотя бы таким кажется? Боитесь уронить семейный престиж коррекцией? Да он у вас и так ниже плинтуса.
– Да, если так переживаете о социализации, то с наученным в спецшколе себя вести обычные будут играть. С неуправляемым – нет. Все шарахаются.
– А моего-то за что? Он проходил ПМПК, интеллект сто сорок! Он учится хорошо, зачем его в школу для умственно отсталых? Смотрите заключение!
– Есть бесплатное домашнее обучение. Здесь он опасен для других.
– Мой ребёнок – индиго! Он выше ваших скучных правил.
– Наедине учителя лучше оценят его гениальность, ведь он не будет ни на кого отвлекаться.
Тут дружно, как по команде, две мамы особенных завизжали:
– Правильно, инвалидов выдавить из арийского общества! Не место им тут, видите ли! Завтра рыжих исключите, послезавтра – курносых! Вы хотите, чтобы мы сломали детям жизнь школой восьмого вида? Не дождётесь, мы будем бороться за право наших детей учиться со всеми!
Вашу бы энергию – да в мирное русло. Тут настал мой звёздный час:
– Знаете, я сама училась в коррекции первые четыре класса. Никаких ужасов там нет. Но сначала я пришла в обычную школу и ничего не могла понять в программе. Двойка да двойка, нет смысла вообще стараться. Вот представьте, что сидите на лекции сопромата на китайском языке для выпускного курса. Вы будете пытаться её понять, иначе дома накажут. Но внимание быстро уходит, ведь ничего не понятно, начинаются свои мысли. Ладно, взрослые люди, полезете в телефон. А у ребёнка ещё и внутреннего самоконтроля не хватает. Хочется походить, погулять. Социализация? Сейчас расскажу. Не понимаешь, что от тебя требуют, урок высидеть сложно, особенности поведения. Тут и начинают дразнить. А то и бить, как со мной было. Какие уж там общие интересы? Я тогда научилась только ничего не понимать и бояться. Если любите своих детей – отдайте в спецшколу. Там я выздоровела и пришла к норме.
Учительница захлопала. Потом начался многоголосый нечленораздельный визг…
Я знала, что меня дома накажут. Будут громко кричать, что я опозорила семью и уронила престиж. Мне просто жалко стало и всех одноклассников, и тех двух мальчиков. Те два девианта тогда мне были чем-то противны, был соблазн чувствовать себя среди большинства невинных жертв. Но я всё время напоминала себе, что они не виноваты.
На следующее утро я зашла в класс. Уже привычным движением руки смахнула кнопки со стула. Учительница решила всё-таки уделить внимание обычным ученикам. Проверила присутствие. Я со своей второй парты обернулась назад: на шкаф, кряхтя, лезет умный аутист. Все решили не обращать внимания, надоест – сам слезет. Васю вызвали к доске. В ту же минуту в класс зашёл директор. Тут вместе с Васей к доске вышел светленький и… сделал лужу на полу! Ровно в ту же минуту со шкафа сделал то же самое рыжий. Директор сказал, что лавочку инклюзии пора закрывать. Дежурному пришлось убирать; учительница слегка покричала и продолжила урок.
С того дня особенные стали тихими, зато оставляли мокрые сюрпризы в чужих вещах. Всё-таки между собой социализация получилась, но под лозунгом "два дебила – это сила". Подгузники не помогали: это не недержание, а именно такое поведение. Уже не знали, куда всё прятать. Шторы сняли, ещё и в целях пожарной безопасности. Могли забежать в чужой класс и нашкодить на полу, наплевать, что других подозревают и время урока уходит на уборку. По физкультуре оценки рисовали, а то к девочкам в раздевалку лезли и мальчикам тоже мешали. Пока ждали учителя, светлый отрезал Насте волосы. Тогда вызванная мама сказала, что волосы – это даже не больно, новые вырастут. На что эту маму предложили побрить просто так, ведь это не важно, что она не хочет.
Дети стали массово проситься на семейное обучение. Я и думала: что теперь? Современное образование – это всем обычным уйти из школы, пусть только особенные приходят стоять на ушах? Не назвать ли нам кошку кошкой, то есть комфортную для них школу отдельной и коррекционной? Ещё только начало октября! С нынешними законами есть заманчивая перспектива "помогать в социализации" таким до конца школы. Мотать срок, как в тюрьме, семь лет – до конца одиннадцатого класса. Такой дают за смертельную аварию. Можно, конечно, подрасти и уйти на семейное обучение, можно в училище после девятого. Но почему обычные дети, для кого предназначена эта программа, должны так прогибаться? А в жизни какая инклюзия будет? Как на Западе, где программа обычной школы и есть наша восьмая? Терпеть и всё время бояться, что люди вокруг что-то вытворят, но лечить голову их никто не сможет отправить – нетолерантно же? Это всё-таки не котики, а люди, как будут жить эти ребята с заработанной в классе репутацией? Есть работа для умственно проблемных, но там, во-первых, надо что-то уметь, во-вторых, надо прилично себя вести. Туда берут после оплёванной коррекции, но не после отсидки в обычной школе.
Про инклюзию писал ещё Льюис во второй части "Баламута". Эскадра движется со скоростью самого медленного корабля. Урок не должен напоминать пробку на МКАДе, когда все сорок пять минут класс ждёт, пока закоренелый двоечник стоит у доски с простым заданием и в итоге ничего не напишет. Хоть бы на место его посадили думать, а другой бы пока другое решил. Я за максимально возможное разделение по группам. Перерос группу? Перешёл в другую без проблем. Клеймо на человеке? Ой, как будто никто не заметит, что в сильной группе он не справляется.
Я стала рассказывать светлому о спецшколе, где училась. Говорила, что там очень хорошо: много внимания ему, такому неординарному, учиться легче, можно получать пятёрки, хвалить будут. Так постепенно его уговаривала. А рыжего – как хорошо учиться дома. Думала, это когда-нибудь выстрелит, деточки сами устроят скандал дома на тему "хочу на другую форму обучения". Оказывается, они это смогли понять, развитие нарушено, но говорить и понимать речь умели. Но никаких изменений в поведении не было, по-прежнему мешали всем, их даже стали бить, наши и из других классов, ибо надоело.
Уже в конце ноября нам сказали, что эти двое больше не будут ходить сюда. Ура? Ура-то ура, только неизвестно, вдруг их перевели не куда положено, а в другую общеобразовательную школу, с гордой уверенностью, что здесь все злые и их уникальных деточек не оценили.
Объекты для травли исчезли. Некоторое время боялись, что появятся новые, но не случилось. Первое сентября я не любила по другой причине. Это была репетиторская поэма. Училась я нормально, но родителям хотелось лучшего. Решили, что кашу маслом не испортишь, и наняли мне репетиторов по нескольким предметам. Для пятёрок. Мама так и не пошла на работу, говорила, что меня надо максимально развивать. Все мои дни были расписаны, я жила словно не дома, а каком-то режимном учреждении. Хотя даже в армии и в тюрьме есть личное время и никто в душу не лезет. Любое время без занятий считалось безвозвратно потерянным, мне постоянно внушалось, что я должна оправдать мамину жертву, которую не просила. Каникулы? "Каждая минута без новых знаний откатывает мозг надолго назад" – фраза, которую трудно забыть. Поэтому я была обязана заниматься каждый день, чтобы ничего не забыть, мама всерьёз считала, что за свободное лето ученик забывает шестьдесят процентов изученного за год. Серьёзно? Такому ученику надо к психиатру, это самый настоящий маразм! Если человек забывает больше половины, то как он вообще живёт? Другое дело, что плохо учился весь год, но там нечего особо забывать, там и не знал.
