Александра Сашнева
Танго с ветром
Глава 1 Паника
Соня чувствует, как пальцы потеют от волнения, и осторожно вытирает ладони о джинсы. Почему-то в таких местах звуки всегда раздаются слишком громко, и это усиливает их судьбоносность. Даже дыхание слишком сильно тревожит мертвую тишину кабинета.
Соня пристально следит за шариковой ручкой в руке следователя и пытается угадать, что за слова появляются на желтоватой бумаге бланка. Эти слова напрямую касаются не только ее судьбы, но и судьбы Марка. И вот эта судьба сейчас висит на волоске. Слова. Разве они могут передать все, что происходит на самом деле? Зато они могут решить, как все будет.
Следователь – крупный мужчина лет тридцати пяти, спортивный, жилистый, с решительными чертами лица – шумно выдыхает и переходит на новую строку.
Строчек на бланке становится все больше, и под ложечкой у Сони сосет все тревожнее. И пальцы холодеют. На лице следователя ни сочувствия, ни злости – только скука.
Соня думает, что на такой работе люди непременно должны стать богами – отрешиться от добра и зла, иначе можно сойти с ума от того, как выглядит мир с обратной стороны.
Где-то внутри Сони разверзается пропасть отчаяния, и она падает туда, в темноту, внутрь своего рушащегося от ужаса сознания. Пропасть космоса – это не пространство. Это отчаяние, которое разрушило к чертовой бабушке стройные радостные описания реальности. Темнота космоса – это чертовы битые файлы. И никто тебе не протянет руку, чтобы удержать в реальности. Вот там и есть одиночество. Оно не в сети, а в отчаянии. И может быть сколько угодно людей вокруг.
Невольно Соня издает стон, понимая, что Марк снова стал для нее соломиной, за которую она зацепилась, чтобы не видеть жуткого лика вечности.
Следователь бросает на нее короткий взгляд и снова пишет.
А Марку-то каково? Соня опять забывает о себе и пытается представить, где он сейчас находится. Хорошо, когда думаешь о другом. Когда думаешь о другом, надо что-то делать – принимать решения, выбирать – некогда думать о черной пропасти. Не в этом ли смысл любви вообще?
Где Марк?
В голове начинает крутиться слово «обезьянник» и картинки из детективных сериалов: решетка, бомжи, проститутки. Ужас. Нет. Нельзя. Не надо об этом думать. Не надо думать ни о чем. Пусть в голове будет ясная звенящая пустота, ровная, как поверхность зеркала. Глухая, как угольная шахта.
Следователь откладывает ручку и двигает лист. Шорох бумаги и одежды громко раздается в тишине. Почему-то в таких местах всегда громкое эхо. Пустые стены. Они усиливают малейший вздох, малейший шум.
– Прочтите. Если все правильно, напишите: «С моих слов записано верно», – и поставьте подпись.
Соня пробегает глазами текст. Сосредоточиться трудно, мысли мечутся и истерят, и она начинает шевелить губами, чтобы вникнуть в смысл фраз.
– Да. Вроде так.
Чтобы расписаться, надо наклониться вперед и положить руку на стол. Соня забывает про намокший бинт и опирается для твердости на предплечье, но пальцы все равно немного подрагивают. Подпись получается нервной и размашистой. И, что самое ужасное, на столе остается кровавое пятно.
– Ой! Простите, пожалуйста, – инстинктивно схватившись за локоть, Соня попадает пальцами в кровь.
Следователь тоже видит кровь на столе и на ее ладони, которую она теперь не знает, куда деть. Он с грохотом открывает ящик стола и кидает ей пачку влажных салфеток. Вытирая руку, а потом стирая кровь со стола, Соня боится поднять глаза и слышит, как следователь рвет только что исписанный лист.
Это катастрофа.
Голос следователя взрывает тишину.
– Что ты мне тут налепила? Что ты налепила? Ты не понимаешь? Он людей убивает? В детский сад поиграть решила? Что это? Это у тебя что? Что с рукой?
Он встает из-за стола и жестко берет ее за локоть.
– Пустите! Больно! Пустите!
Следователь задирает рукав. Показывается бинт. Он задирает ее футболку, и видит ее тело в порезах.
– Я порезалась. Нечаянно! Это не он! Это я! Я сама! Он не виноват!
– Ты что дуру гонишь?
Соня начинает плакать, рыдания сами вырываются из нее, ей так хочется хоть раз в жизни испытать что такое – защита отца – она падает следователю на груть и сквозь сопли, вязнущим в слюнях языком патается высказать самое главное.
– Дяденька! Отпустите нас пожалуйста! Мы ни в чем не виноваты. И убийств больше не будет.
Соня чувствует, как тело следователя взрагивает в ответ на ее движение. Рыдания все громче, они превращаются в такой бабский безысходный вой, когда баба воет по убитому ребенку, то уюитому мужу, по убитому смыслу жить.
Следователь морщится, наливает в стакан воды, ставит его на край стола перед Соней и проходит к окну. Он смотрит сквозь решетку на буйство южной зелени. С улицы доносится гудок океанского лайнера. Этот звук уносит его мысли на несколько минут из кабинета в другие пространства, и у Сони достаточно времени понять, что ее физиология никому не интересна. Оттерев кровь и промокнув слезы, она наконец затихает с комком салфеток в руках.
– Извините, я все салфетки испачкала, – через несколько минут гнусаво говорит Соня. – Куда их выбросить?
Следователь оборачивается и усмехается:
– Ну? Пора рассказать правду? Дурочка.
Глава 2. Незнакомец
Темнота воды вскипает бурунами за кормой катера. Бирюзовый шарфик Сони танцует на ветру, в пасмурном небе кричат чайки.
Когда приезжаешь на юг из Москвы, то первое время кажется, что ты не в реале, а внутри объемного фильма. Там, на севере, жизнь шероховатая, обыденная, привычная. Замечаешь только какие-то яркие штрихи, пока несешься по тоннелям однообразных дней: снег, стены, одежда, метро, выражения лиц – все это однообразная пульпа, которая постепенно усыпляет эмоции и притупляет восприятие. Жизнью управляет мозжечок, а ты внутри своих планов, стратегий, задач.
На юге иначе. Здесь все призывает тебя забыть заботы и наслаждаться жизнью. Ветер, запахи, море, растения – это все твои долгие зимние мечты. Всю зиму они были внутри, а теперь ты внутри них. Это шокирует. И поначалу ты немного не в себе.
От этих мыслеощущений Соню отвлекает беспокойство. Оно заставляет ее оглянуться и заметить рядом с собой мужчину. Он высок и чем-то неприятен. У него четко очерченные черты лица, и черные, рубленой формы очки. Ветер треплет его яркую гавайку. Она расстегнута, и видны волосатая грудь и живот. Для своих лет (около пятидесяти) мужчина выглядит неплохо. Но все равно он неприятен.
Мужчина не смотрит на Соню, но она чувствует раздражение от его присутствия всем телом, даже волоски на руках поднимаются дыбом, а по коже пробегают мурашки, словно от него тянутся невидимые щупальца. Соня отступает в сторону, чтобы увеличить расстояние, но это бесполезно – тело мужчины думает про ее тело. Оно источает свои телесные мысли – запахи, движения. Если бы не ветер, в этих мыслях можно было бы задохнуться.
– Вы верите в судьбу? – вдруг спрашивает мужчина, не поворачивая головы.
– Я не вижу вас в своей судьбе и не хочу говорить с вами. Простите, – Соня отвечает слишком резко для такой нейтральной, в общем-то, ситуации, и это бесит еще больше. Можно было просто не отвечать.
– Как хотите, – говорит мужчина и немного приближается к Соне. – А может, вечерком прогуляемся? Знаю неплохой ресторанчик. Вы ведь отдыхать?
– О, боже, дай мне терпения! – Соня говорит это сама себе, злясь на свою ярость, беспричинную с виду. Но так нельзя. Если так реагировать на каждого наглеца, то лучше сидеть дома и не выходить никуда. Соня опять отодвигается и опускает голову на руки, положив их на металлический поручень.
Внизу кипит темно-зеленая вода моря. Глубина, таящая прошлое и будущее. Это кипение утаскивает за собой, успокаивает, Соня забывает о неприятном инциденте, полагая его законченным, но он закончен только отчасти. Завершена его первая часть – раздражение. Соня снова слышит голос мужчины и добровольно соглашается вступить во вторую часть – любопытство. В шум моторов и плеск воды вплетается неприятный голос, презрительно менторский, даже брезгливый.
– Многие думают, что можно изменить судьбу, что она зависит от каких-то там поступков. Хороших или плохих. Но это большая ошибка. Очень большая. Единственная причина всех событий – ветер. Да, ветер. Именно. Он гонит события, как волны, и людям остается только переживать их. Переживать и смириться с этим. Попадая в дерьмовые истории, люди думают, что все могло быть иначе, что события зависят от каких-то там причин, которые они могли бы изменить. Но они не могут ничего изменить. Они ошибаются. У событий нет никаких причин. Если событию суждено быть, оно само найдет причину и случится. Найдет и случится. Если убрать одну причину, найдется другая. И все равно будет все именно так, как должно быть.
Слова оседают в сознании Сони слоем песка. В этом есть смысл. Неожиданный смысл. Он увлекает. Но страх начинает звенеть высоким диссонирующим звуком где-то в мозжечке и заставляет оборвать разговор.
– Я не собираюсь с вами разговаривать, – голос Сони на удивление спокоен.
– Что ты так разволновалась?
– Вот черт! Ладно! – Соня опять злится. – Все равно больше не встретимся. Все спокойно. Все хорошо.
Сказав это, Соня поднимает с палубы свой рюкзак и уходит с кормы в салон. Ветер взмахивает на прощание расстегнутой гавайкой. Наверное, незнакомец проводил ее взглядом, но Соня боится оглянуться, чтобы проверить, так ли это.
Катер уже приближается к пристани, и пассажиры начинают подниматься с сидений.
Галдеж, тявканье собачки, толкотня. Горячих, прогретых южным солнцем тел. Сумки, корзины, рюкзаки, ведра. В пути особенно видно, что жизнь, в сущности, состоит из перемещения предметов. Если животное живет, перемещая в пространстве только себя, то человечество тратит большую часть жизни на создание вещей и последующую их транспортировку. И это не то чтобы придает смысл жизни, но дает иллюзию избранности, иллюзию того, что человеческая жизнь основательнее и прочнее жизни прочих тварей.
Катер причаливает. Петли швартовых наматываются на кнехты, матрос закрепляет узлы.
Вместе с толпой пассажиров Соня сходит на берег и сразу окунается в толчею небольшого рыночка. Воздух пропитан запахами овощей, криками и жаром асфальта, хотя уже сентябрь. Соне нужно на автобус, но прежде чем пойти к остановке, она решается оглянуться – не видно ли пестрой гавайки? Нет, гавайки не видно. И слава богу. Соня с облегчением вздыхает.
Глава 3. Подслушанный разговор
Автобус, скрипнув дверями, трогается. За окном начинает разгоняться пейзаж. Высокие акации – огромные стручки и высокие гибкие стволы – так странно видеть их после Москвы. Сквозь акации видно море, на краю земли, у самого края небесного купола, в дымке видны два корабля. «Наверное, они гигантские, – думает Соня, – но выглядят малюсенькими игрушками». Солнце уже довольно низко, и дымка начинает приобретать янтарный оттенок.
За спиной Сони, вдавив крепкие зады в мякоть сидений, сидят две тетки – загорелые черты грубоваты, огромные бюсты обтянуты цветастыми лифами платьев. Они о чем-то говорят, но Соня не вникает, хотя тетки разговаривают громко.
Мотор автобуса бодро гудит, ветер влетает в окно и шумит в ушах. Теплый южный ветер. Соня чувствует его щекой, привыкая к новому миру, в котором ей придется прижиться на неизвестное время. Соня все еще безымянна и безразлична для жителей этих мест, что-то вроде фотографии на афише. Она здесь ни с кем не связана ни долгами, ни воспоминаниями, ни ожиданиями.
Пока.
Но это «пока» прекрасно, как момент, когда новорожденного принимают на руки врачи. В этот момент еще все возможности принадлежат ему, и вся последующая жизнь – это отсекание возможностей. Переход потенциальной энергии рождения в кинетическую энергию жизни и остановка, когда все возможности исчерпаны.
Неожиданно Соня вникает в разговор за спиной.
– … девушку убил. Труп нашли на Лагерной в доме заброшенном. Изрезал всю в клочья. Когда нашли тело, ее уже начали есть крысы.
– Откуда ты знаешь?
– Моя родственница живет там недалеко. Была в понятых.
– Как она смогла смотреть на это? Я бы в обморок упала. Не могу вида крови выносить.
– Она тайком сфотографировала на мобилу. Это ужас. Я видела, меня чуть не стошнило.
Соня оглядывается.
– Че надо? – грубо спрашивает ее рыжая толстуха.
– Ничего. Извините, – Соня не собирается вступать в конфликт. Уже в затылок ей рыжая говорит:
– Ничего – тогда отвернулась и смотришь в окно.
– Уже, – Соня равнодушно поправляет наушники и продолжает слушать разговор.
– В школе, где моя Верка училась, был учитель литературы. Вежливый такой, слова плохого не скажет. А стихи как читал! До слез, прям, как артист. А потом че оказалось? Собака у него в сарае стала копаться и останки детские вытащила.
– Да ты че?
– Как стали копать – там семь или восемь свежих скелетов нашли. Такой вот учитель. А уж обходительный был.
– Ос-спади! Как земля таких носит?
– Ой, не говори! Так вот отпустишь ребенка в школу, а там…
– Да он, поди, это… В Севике курортниц ловит. В нашу деревню ему зачем?
– Мало ли.
Автобус подбрасывает на ухабе, тетки вскрикивают.
Сады, поля, домики мелькают за стеклом, радуя глаз яркими красками – клип в стиле лаунж. Автобус опять подбрасывает, и тетки Переходят с темы маньяка на тему дорог, паршивых автобусов и небрежности водителей.
Солнце уже довольно низко, еще немного, и оно коснется краем горизонта. Темнеет стремительно. Когда автобус останавливается около бара «Малибу», в сумерках уже ярко светятся неоновые буквы. Двое отдыхающих переходят дорогу, возвращаясь с моря. Маленький мужичок в большом потасканном плаще, больше похожий на ожившее пугало, гонит к берегу стадо коз. В руках у мужчины хлыст, и он подгоняет им коз, которые норовят разбежаться, блеют и по пути обкусывают ветки кустов.
Выйдя из автобуса, Соня несколько секунд медлит, глядя в сторону моря. Оно бурлит в сумерках белой пеной прибоя за стволами придорожных акаций. Хочется пойти прямо туда, но Соня поворачивает в другую сторону, ей вверх по серой ленте асфальта – в поселок.
Какой-то тип с лицом уголовника выруливает из переулка и следует за Соней шаг в шаг, не отставая и не опережая. Если бы не разговор о маньяке, на это можно было бы просто не обратить внимания, но на пустынной улочке в быстро густеющих сумерках от громкого эха чужих шагов становится тревожно.
Соня нарочно сбивает шаг, но мужчина не отстает. Тогда она останавливается и начинает копаться в рюкзаке, готовясь чуть что закричать или броситься бежать. Но человек проходит мимо, даже не посмотрев на нее.
Соне становится немного стыдно, и она громко произносит:
– Это ведь паранойя называется? Правда, Соня?
Мимо проезжает «девятка», сотрясая засыпающий воздух танцевальным битом, и останавливается около продуктового магазинчика, где толпятся местные алкаши и рядком сидят бабки – продают носки, забытые отдыхающими вещи, ягоды, яблоки, вино, украденное с винзавода. В темноте сияет белизной памятник колхознице с поросятами. Соня поворачивает к домику Петровны, и лай всех окрестных собак приветствует ее.
Глава 4. Петровна
Соня нажимает кнопку звонка и тут же отпускает ее, потому что звук больше напоминает полицейскую сирену.
– Да замолчи ты уже! – раздается во дворе громкий женский голос, калитка со скрипом открывается, и на пороге возникает Петровна. На вид ей около семидесяти. Окинув Соню быстрым цепким взглядом, она ждет Сониной реплики.
– Здравствуйте, Тамара Петровна. Я Соня. Я вам звонила из Москвы.
– А-а-а! Да-да! Добрый вечер, Соня, – Петровна расплывается в улыбке. – Заходи-заходи!
Отступив, Петровна пропускает гостью во двор.
– А вещи-то твои где?
– Да вот, – Соня показывает рюкзак.
– Так ты надолго?
– Не знаю. Как пойдет.
Они идут мимо большой яблони, мимо летней столовой под навесом в арке из роз, мимо большого кирпичного дома к деревянной лестнице на второй этаж. Надо подниматься наверх. Соня идет первой, Петровна за ней. На лестнице становится видно, что Соня чуть прихрамывает.
Соня ждет, пока Петровна откроет комнату, и оглядывается. Сверху виден огород, сараи и будка, возле которой гремит цепью большой серый пес. Старик поливает помидоры, держа в руках шланг.
– Как доехала? Нормально? – спрашивает Петровна, открывая дверь комнаты.
– Нормально. Долго только. Надоело.
Они проходят внутрь, и Петровна включает свет. Телевизор, кровать, тумбочка, зеркало, дверь в кабинку с удобствами. Отлично.
– Вот здесь будешь жить. Иди сюда. Смотри, как душ включать. Вот так повернешь – и включай кран. Будет горячая.
– Спасибо, – говорит Соня и торопится снять рюкзак.
– А ты чего хромаешь? Ногу стерла? Дать тебе пластырь?
Подумав, Соня отвечает:
– Нет. Не стерла. Сломала.
– Как так-то? – Петровна удивлена.
– Да так… Под трамвай попала, – Соня хотела бы все свести к шутке, но Петровна не улавливает интонации.
– Да ты что? Ужас-то какой! И как же ты?
– Ну… так. Уши развесила и бац – прямо под колеса. Да еще с разбега. Раскатало по полной. Зато урок на всю жизнь. Теперь смотрю на светофоры во все глаза.
– Да уж больно дорогой урок-то! – качает головой Петровна.
На это Соня резонно замечает:
– Хорошие уроки не бывают дешевыми.
– А вот это правильно, что ты не унываешь. Уныние – пустое дело. Ну вот, давай устраивайся. И на ужин спускайся. Я накрывать пойду. Ужин в семь часов. Сейчас все и придут постояльцы. Познакомишься.
– Спасибо, Тамара Петровна, – говорит Соня и, дождавшись, когда Петровна выйдет и закроет дверь, падает на кровать, несколько раз подпрыгивает и замирает. Прикрыв глаза, она ощупывает кровать слева от себя и тихо спрашивает:
– Ну что? Ты здесь, господин Одиночество?
Рядом с ней на кровати проявляется подросток лет двенадцати, похожий на ее брата-близнеца. Только в отличие от Сони его белая кожа сияет лиловым светом. Он осторожно трогает руку Сони и говорит:
– Поздравляю. С приездом в рай.
– Спасибо. Пока не осознала. Чувствую себя картинкой на экране, как в кино.
– На море пойдем? Или завтра уже? – спрашивает Одиночество.
– Хочется, – вздыхает Соня. – Но темно уже. Да еще эти тетки с маньяком. Стремно как-то. У меня паранойя, как считаешь?
– Есть немного. Но тут лучше перебдеть, чем недобдеть. Пойдем уж утром, чего там.
Мальчишка смеется.
– Слушай. Давно хотела спросить: почему тебе все время двенадцать лет?
– Ты меня так запомнила, когда мы первый раз встретились. Помнишь? Ты качалась в осеннем парке на качелях…
– Точно. Помню. Да. А на самом деле ты какой?
– Никакой. Как шаровая молния, но тебе так удобнее со мной общаться. Не хочешь в душ, кстати?
– Хочу. А что, конем уже пахну? Ладно, пойду.
– Да не. Нормально. Просто вдруг ты забыла.
– A-а. Пойду. – Соня поднимается и, зайдя в душ, включает воду. Струи хлещут по плечам, по спине, по полиэтиленовой пленке кабинки. На левом бедре Сони шрам. Такие бывают от открытых переломов. Соня наклоняется и трогает шрам, нащупывая пальцами отвердевшие после разрыва жилы, стиснув зубы от боли, начинает их разминать.
Подросток, немного побродив по комнате, останавливается перед зеркалом и растворяется в пустоте.
Глава 5. Кругом маньяки
На столе летней столовой стоит переносной телевизор. Синий отсвет тускло высвечивает из темноты лица мужчины и женщины. Соня осторожно садится на свободное место и разглядывает их. Они уже немолоды, им за шестьдесят. Затаив дыхание, они следят за тем, как на экране маньяк обклеивает полиэтиленом комнату в заброшенном доме.
– Добрый вечер, – осторожно произносит Соня.
– Привет, – старик оборачивается и протягивает жилистую руку. – Новенькая, что ли? Я – Игорян.
– Ага. Соня. Очень приятно.
– Извини, кино, – Игорян снова отворачивается к экрану.
– Я – Наталья, – у женщины нудный скрипучий голос.
Соня берет тарелку и кладет себе картошку и салат. По темному коридору на экране крадется полицейский. Коридор длинный, как в дурном сне. В руке полицейского «глок», лицо освещено тусклым светом, изображающим ночь. Полицейский стирает пот со лба и тревожно прислушивается.
Соня нагребает из салатницы большую ложку салата, стараясь не издать ни звука. К столу подходит женщина лет тридцати.
Разглядев Соню в темноте, она шепчет:
– Ты новенькая? Привет. Я Рита.
– Ага. Соня.
– Что тут у нас? – Рита разглядывает содержимое салатницы и заглядывает в кастрюлю. – Салатик, картошечка, рыбка. Вкусненько.
– Ага, – говорит Соня, жуя кусок помидора.
Маньяк на экране подносит нож к горлу жертвы. В глазах жертвы ужас, на лбу выступает пот. Она мычит, насколько позволяет мычать скоч, которым заклеен ее рот. Жилы на шее вздуваются. Соня отворачивается.
– Фу! Не могу смотреть ящик, – говорит Рита. – Или дебилизм, или насилие. И так убить кого-нибудь хочется. Не противно вам?
– Да сейчас уже закончится, – отмахивается Игорян.
– Нет. Нам не противно, – скрипит Наталья. – Так что придется потерпеть!
– Ладно-ладно! Смотрите! – смиренно соглашается Рита и обращается к Соне: – Сами все тут маньяки ненормальные!
Игорян шикает.
Раздается сигнал мобилы. Рита достает ее из кармана, хмуро читает сообщение и начинает писать ответ.
– Ну, давай же! Давай! – восклицает Игорян.
В комнату маньяка врывается полицейский, гремит выстрел, из головы маньяка вылетает красная жижа и заливает экран. В следующем кадре девушка падает на грудь освободителя.
– Ну вот. Все обошлось! – довольно произносит Наталья. – И нечего было истерику устраивать!
Начинается реклама, Игорян выключает звук и включает лампу, висящую над столом. Становится почти светло.
Затем мужчина оскаливается в улыбке и спрашивает:
– Ты из Москвы? Надолго?
– Нет. Ненадолго, – отвечает Соня. – А-а-а… мы, типа, уже на «ты»?
– А че нам? Мы тут все на одном пляже практически голые. К чему церемонии?
– Логично.
– Игоряша простой у нас, – сообщает Наталья. – Зато полезный. Заботливый, если сходить куда или еще как.
– Да, я такой.
Отправив сообщение, Рита достает из кармана пластинку с таблетками, выщелкивает одну и запивает водой. По ее лицу видно, что она расстроена.
– Тема маньяков сегодня преследует меня, – говорит Соня после некоторого раздумья. – В маршрутке ехала – слышала разговор. Говорят, на днях нашли труп девушки в заброшенном доме.
– Че, реально? – не верит Рита. – Да ладно!
Игорян и Наталья внимательно слушают Соню, хотя это не мешает им есть.
– Ага, – продолжает Соня. – Родственница одной из теток в понятых была. Засняла на мобилу.
– Где нашли? – Наталья поворачивает голову. – В Севастополе?
– Ага.
– Да, – тянет Игорян. – Сплошные маньяки. И в кино, и в жизни. Вот так пойдешь на пляж и…
– Ну и шуточки! – Рита морщится.
– Можешь не волноваться, Рита, – смешочек Игоряна. – Надо быть особенным человеком, чтобы попасть в руки маньяка. А мы люди обычные. Нам ничего не грозит!
Наталья усмехается:
– Тебе, Игоряш, точно ничего не грозит! Речь идет о женщинах, если ты не заметил. Надо новости посмотреть будет.
Все замолкают на минуту в раздумье, и Соня задает вопрос, о котором думают все:
– А как он вообще их находит? Стоит часами в темном дворе и ждет? Или на пустыре? Как?
Игорян отзывается первым.
– Я читал в учебнике по криминалистике, что жертва и маньяк чаще всего заключают молчаливое согласие. Жертва как бы согласна быть жертвой. Маньяк не набросится на любого, он чувствует какую-то связь с жертвой.
Рита не согласна:
– Да ладно. Сколько раз слышала, что обычные женщины и девушки становились жертвами. Шла с работы вечером, просто гуляла – и на тебе.
– Ну, я что читал, то и сказал. Не на каждую он набросится. Вот, к примеру, собаки – они ж не всех кусают, а только тех, кто боится.
– Типа, жертва тайно хочет, чтобы ее порезали на лоскуты? – уточняет Соня.
– Это вряд ли, – возражает Игорян. – Но, наверное, гипнабельность нужна. Обычно все эти жертвы в подавленном состоянии. Подавленный человек, не видит, что вокруг творится. Весь в себе потому что.
Голос Игоряна бодр и весел. И Соня думает о том, что Игорян, вероятно, всегда весел. Вероятно, чтобы заставить его хмуриться или печалиться, надо сделать что-то ужасное – например, стукнуть его по голове молотком. А так ему все – трын-трава и веселье.
К столу подходит Петровна, неся на руках блюдо с дыней.
– А вот мы сейчас у Петровны спросим! – говорит Игорян.
– Давайте дыньки покушайте, – предлагает Петровна.
Игорян собирает пустые тарелки, освобождая место для дыни.
– О! Ставь сюда, Петровна! Знаешь че-нить? Маньяк, говорят у вас тут. Соня вот в маршрутке слышала.
– Да, объявили в новостях утром. И в магазине народ говорил. Но вы не бойтесь, он в Севастополе орудует. Там на окраине, на Лагерной. У нас тут нечего ему делать. Так что отдыхайте, не волнуйтесь.
Петровна забирает тарелки и уходит.
– Надо новости послушать, – теперь это говорит Рита.
На экране появляется Сердючка, Игорян делает звук громче. Сердючка поет: «Червячки чудовы, ризноколеровы».
– М-м-м-м, какая дыня! Мед! – восхищается Игорян.
– Да ничего особенного, если честно, – Наталья брезгливо кладет обгрызенную корку и тянется за вторым куском. – Несладкая и водянистая. Наверняка туда нитратов впрыснули шприцем, чтобы быстрее созрела.
А дыня-то реально хороша. Соня и Рита встречаются взглядами и понимают, что они подумали об одном и том же.
– Есть люди, – говорит Рита, – рядом с которыми киснет молоко.
– И мед становится горьким, – добавляет Соня.
Им становится весело, они с трудом удерживаются от смеха.
– Это вы к чему? – спрашивает Игорян, протягивая руку за следующим куском дыни. – Ну-ка. Вот, вот этот.
– Да так просто, – взгляд Риты вызывающе сверкает.
Наталья кладет скомканную салфетку в тарелку и сверлит Риту огненным взглядом. Но это только бодрит оппонентку. Как бы сама себе, Рита произносит:
– Интересно, почему-то никогда не слышала о женщинах-маньячках. А они ведь есть, наверное? Я вот одну точно знаю.
Наталья прекрасно понимает, в чей адрес реплика, но это ни на йоту не смущает ее.
– Женщины умнее, – говорит она. – Они тщательнее скрывают следы. И у них другие методы, требующие интеллекта. Женщина может лаской довести до такого ада, что мало не покажется. Не зря говорят: сила есть – ума не надо. Приятного аппетита.
Отодвинув стул, Наталья удаляется.
– За что ты ее так? – спрашивает Соня.
– Есть за что. Она вот так нудит уже вторую неделю и утром, и вечером. Я уже видеть ее не могу. Я отдыхать сюда приехала, а она настроение портит.
– Ну да. Наталья – эксклюзивная женщина, – соглашается Игорян.
