Александра Сашнева
Танго с ветром
Глава 6. Ночные мысли
Ночью Соня почти засыпает. Почти. Где-то на грани, на поверхности между двумя мирами, Соня думает о том, что привычное может быть скучным, но не пугающим. Хотя и скука может стать смертельной. Мы поглощаем мир глазами, ушами, губами, желудком, мозгом, снами, словами, касаниями. Мы пьем его, жуем или жадно глотаем, думаем его. Этот поток и есть мир, мы наполняем им мозг и существуем.
Нет потока – нет сознания, но и слишком бурный поток может сбить наше сознание с ног и повергнуть в панику. Паника – это когда мозг не успевает раскидать новости по полкам. Или когда новостей нет.
Это просто ощутить: стоит остановить взгляд, мир исчезает за серой пеленой. Но и если очень быстро двигаться, мир также превращается в нечто однородно неразборчивое. В серую глину пустоты. Выходит, слишком быстрая скорость равна для нас полной неподвижности. Кто сказал, что за неподвижностью нет ничего? Кто сказал, что за скоростью света нет ничего? Впрочем, «неведомо» равно «не существует».
Это, собственно, и есть коридор реальности – то, что мы успеваем разглядеть, расслышать, ощутить, измерить. Но измерить реальность мы можем только реальностью, доступной нам в ощущениях, и в этом ограничены. Наше общение с миром похоже на бесконечный коридор отражений, возникающий в двух зеркалах, направленных друг на друга, где каждое отражение обогащено сложностью предыдущего.
Соня думает о том, что пространство спокойствия – это пространство предсказуемости. На предсказуемое мозг не тратит энергии, поэтому он так не любит расставаться с прошлым. Твое прошлое и есть ты сегодняшний. В этом секрет всех гороскопов. У нас нет универсального сознания. Прежде чем увидеть мир, мы должны получить инструмент зрения. Сначала рождается тело, а потом – долго, в течение нескольких лет – в мозгу вызревает личность. Это называется детство.
Детство – самое безопасное время, каким бы оно ни было. Время доверия. Ты вынужден всему, что приносит поток реальности, говорить да. Иногда это помогает тебе, иногда это тебя калечит, но у тебя еще нет слова «нет». Сначала ты весь – одно сплошное «да». Мир впечатывается в тебя, делая из куска глины пустоты город твоего сознания, потом населяет его живностью. И дальше ты будешь жить внутри этого города, даже если он полон вурдалаков и змей, даже если его стены получились кривыми, а лестницы ведут никуда. Если смотреть сверху, этот город выглядит как матрица или печать. Отныне все, что ты будешь создавать – вещи, отношения, слова, поступки – будет слепком этой матрицы. И все, что ты будешь брать из мира, должно будет совпасть ямками и выпуклостями со сложной архитектурой твоего внутреннего города. Иногда ты будешь встраивать свою матрицу в нечто неподходящее и неведомое тебе, и тогда дома и эстакады твоего города будут крошиться и оседать в руины. И тебе будет больно. Печалясь и плача, ты будешь исправлять разрушенное, ремонтировать, изменять очертания, не желая расстаться с тем новым, что пришло в твою жизнь, чтобы нанести урон твоему городу. Ты будешь чувствовать панику и страх, пока не возведешь новые формы. Так ты будешь учиться. И однажды, усвоив множество уроков, почувствуешь себя героем, победителем драконов, и вот тут-то тебя и поджидает смертельная встреча с неизвестным. Ты не сможешь предугадать, каким будет человек, который сотрет твой город с лица земли, как Хиросиму и Нагасаки. Твой победитель может оказаться кем угодно: маленькой девочкой, взрослым мужчиной, случайным прохожим, любовником, тренером по танго, учителем литературы, персоной, о которой ты прочтешь в газете. Ты никогда не предугадаешь, кто сотрет тебя с лица земли и превратит твое сознание в пустоту. И лишь тогда ты снова станешь чистым, как в тот миг, когда родился на свет. И лишь тогда ты увидишь мир таким, как есть. Из мира зрителей ты переместишься в мир артистов и рабочих сцены. Увидишь серые кулисы, скрипучие механизмы, цепи, шестерни, которые приводят в движение громоздкую махину мироздания.
Это твоя внутренняя крепость, зона защищенности и комфорта.
И Соня вдруг понимает, что даже к ужасу и насилию можно привыкнуть в детстве и полюбить это только потому, что это из детства. И что потом, даже если ты осознаешь это, все равно будешь искать безопасности в ужасе, и глаза и руки тиранов и преступников будут завораживать тебя, как удав кролика, потому что это пришло и отпечаталось в тебе в детстве.
Соня и сама не знает, зачем эти мысли приходят к ней каждый вечер перед погружением в сон. Поток сознания закручивается вихрем, разгоняется до серого ничто, и перед глазами Сони возникает длинный коридор внутреннего города. И опять она не может понять, где находится этот город – внутри или снаружи. А потом наступает сон.
Глава 7. Пиратский флаг
Утро прекрасно. Солнце, ветер, запах акаций. Словно мир влюблен и танцует от радости. Высоченная южная осока шуршит на ветру, шумит прибой, поскрипывают песчинки под ногами.
Соня и Рита идут по тропинке к морю. Рите приходит СМС. Она читает и начинает на ходу отвечать.
Соня находит уместным спросить:
– Поток СМС. Любимый пишет? Или военные действия?
– Военные действия. Развод, блин, – Рита отвечает с досадой и останавливается, чтобы набрать ответ.
– А-а-а. Сочувствую, – Соня останавливается чуть в стороне и от нечего делать разглядывает пейзаж. Взгляд скользит по вершинам гор, по макушкам деревьев, огибает мыс, выступающий в море, и останавливается на черном пиратском флаге, что трепещет на ветру, пытаясь сорваться и полететь. Флагшток укреплен на крыше ангара, которая становится видна, когда осока пригибается под порывами ветра. Соня привстает на цыпочки, и ей даже удается рассмотреть, как недалеко от берега покачивается серф с ярко-бирюзовой, как ее шарфик, полосой на парусе.
Сердце начинает колотиться. Парус, ветер, волны! Одна мысль о том, что это может быть возможно и для нее, сводит Соню с ума. Она тянется вверх, хотя уже готова бежать туда, но вдруг ногу сводит судорогой, и Соня, вскрикнув, падает на песок.
Рита сочувственно морщится.
– Что с ногой? Петровна сказала, что ты попала под трамвай.
Соня усмехается.
– Уже донесла Петровна?
Боль отпускает, и Соня некоторое время отдыхает от нее. Рита садится на корточки рядом.
– Да вот, утром сказала.
– Ну да. Трамвай, – вздыхает Соня. – Она любит его, он любит другую, а потом приходит трамвай. С большой буквы «Т» , и она прыгает с седьмого этаха. Надо было повыше выбрать место, но не было времени.
– О, боже!
– Да все уже. Все позади, слава богу. Год целый прошел. Теперь я могу жить и без него. И даже неплохо. Скучно только. Как в пустыне. Как будто ненастоящее все. Получается, вроде не только он мудаком оказался, а вообще весь мир фальшивый. Но раз я не увидела, как он меня обманул, значит, я и другого обмана не вижу. Так ведь? Прикольно. Вот я сейчас иду, а эти акации меня обманывают. Прикинь? Вот эти акации обманывают меня! И осока меня обманывает. И песок, и море.
Они поднимаются и продолжают путь.
– А у меня в разгаре мой трамвай, – вздыхает Рита. – В разгоне. Мать его разэтак!
Соня замечает черный пиратский флаг на фоне моря.
– А что там, не знаешь?
– Серфстанция, кажется.
– Серфстанция? – посторяет Соня завороженно. – Круто. Пойдем туда!
– Нет. Это не по мне, – качает головой Рита.
– Ладно. Я потом найду вас, – говорит Соня, устремляясь на флаг.
– Давай, – Рита машет ей рукой. – Хорошо, что ты приехала! Хоть не такая тоска.
Пиратский флаг, трепеща над ангаром, обещает свободу от боли. От всех болей – телесных, душевных, умственных. От боли жизни и от боли смерти.
Глава 8. Джонни
На песке перед ангаром стоит рыночный зонтик, под ним раскладной столик, за которым сидит Джонни, набриолиненный брюнет в расцвете сил. Его лицо могло бы быть типичным лицом голливудского кота, если бы в нем не было чего-то по-русски печального. Эта печалинка делает лицо Джонни несовершенным и человечным.
Джонни почти тридцать, он уже растерял изрядную часть возможностей, и ему пора вступить в период равновесия. Все его яблони уже посажены, надо только выбрать, с какой потом, в старости, собирать плоды. Но в садоводстве жизни важны исходные условия: грамотный садовник и подходящая погода. Не всем везет одинаково.
Муха вытаскивает на берег парус и, отсоединив его от доски, уносит в ангар.
Солнце блестит на черных волосах Джонни, бликует в черных стеклах очков. Джонни говорит с кем-то, прижав трубку к уху:
– … Что ты говоришь? И что мы делали в твоем сне? Ты была в черных чулках? О! Это сводит меня с ума. Да, как договорились. Да-да! Все нормально. Не волнуйся, Котеныш.
На пустой стул садится возбужденный после серфа Муха. У него в руке затертый, захватанный пальцами «Максим». Мухе восемнадцать, и он еще в том прекрасном возрасте, когда ребенка в человеке больше, чем взрослого, когда возможностей еще больше, чем реализованностей, и жизнь еще удивляет. Поэтому Муха листает журнал «Максим» и с интересом рассматривает женские тела. В его возрасте женское тело – это Америка, которую уже миллиарды раз открывали прежде, но каждый мужчина должен открыть ее заново.
Мобила Джонни опять звонит и прыгает по пластику стола.
– Ну что опять? А-а! – тянет он недовольно и подносит трубку к уху. Впрочем, отвечает он совсем другим голосом, голосом ленивого сладкого котика. Джонни воркует, Джонни поет: – Малыш! Здравствуй, милая. Конечно. Да-а… Готовь свои лучшие трусики. Да. Хорошо, Малыш, – положив трубку, Джонни возвращается к прежнему тону. – Иногда заматывают телки. Веришь?
– Не-а… Не верю, – качает головой Муха и мечтательно улыбается. – Как телки замотать могут? Это же… Телки! У них есть сиськи…
– Что сиськи? Сиськи – это анатомия. Просто анатомия. Скучно.
– А что не скучно? – Муха не верит.
Джонни задумывается, и лицо его становится усталым, обиженным, как у маленького мальчика, у которого отобрали игрушку и не объяснили почему.
– Не знаю. Сам не знаю, чего хочу. Веришь? – говорит Джонни и неожиданно начинает читать стихи.
Как будто мы не чужие,
Как будто бы не сироты,
Как будто бы мы когда-то
Были сестрой и братом.
Как будто бы все отныне,
Лишь радостью будет чревато.
И с красным дипломом пилота
Мы начинаем полеты.
– Вот так хочется, Муха. Но так не бывает.
Муха смотрит на Джонни с недоумением.
– Джонни, расскажи мне, в чем прикол. Я со школы не могу воткнуть. Зачем люди пишут эту херню. Зачем они ее читают. Почему они закатывают, мать их растак, глаза, читая стихи. В чем фишка? Вот ты. Ты, типа, любишь стихи. Любишь, да?
– Я?! Я люблю? Да мне все равно, – усмехается Джонни, и его голос снова становится легкомысленно-небрежным, даже немного презрительным. – Девушки любят, когда я читаю им стихи. Их это вставляет по полной. Прям как волшебная палочка. А потом и я тут как тут. Тактика просто…
Джонни бахвалится, но видно, что это бахвальство скрывает нечто иное. Может быть, то, что Джонни скрывает сам от себя. Муха качает головой недоверчиво.
– Нафига они тебе, если скучно?
Джонни пожимает плечами.
– Ну… Так. Не знаю. Что-то надо делать.
Опять звонит мобила, и он отвечает:
– Да, Зайчонок. Конечно! Разумеется! Да! Зайду за тобой в гостиницу. Конечно. Ты же моя самая любимая, Зайчатина. Обнимаю. Ну, все. Давай собирайся. Не забудь ничего, все упакуй как следует. Конечно, помогу.
Джонни выключает мобилу.
– Так. В четыре – Зайчатина, в пять – Малышатина, потом от нее удрать к Кошатине. К злобной Пантерочке. Как бы не обожраться мне сегодня!
– Ты что? С тремя в один день? – изумляется Муха.
Джонни загадочно молчит и смотрит за горизонт, туда, где на выпуклой плоскости моря, будто на боку елочного шарика, виднеется маленький кораблик водоизмещением, вероятно, тысяч двадцать тонн, а то и поболее. Море плещет, море швыряет волны на песок. Ветер ласкает воду и землю, тела людей и кроны деревьев, стебли осоки и крыши домиков. Это солнце согревает своим дыханием своих детей. Детей так много, что ему не разглядеть, кто более достоин любви, кто менее, оно всем равно дарит свое то нежное, то обжигающее тепло. Это уж дети, здесь, на Земле, спорят, кому положено больше тепла, а кому меньше. И все достоинства надуманы. Люди, звери, птицы, рыбы, деревья – все равны перед этим огромным потоком Любви.
Но Муха еще мал, чтобы думать о таких вещах. Ему просто хочется урвать свой кусочек торта, но он не знает, как подступиться. А Джонни объелся тортиков, мог бы и поделиться. И, рассчитывая на это, Муха задает вопрос:
– А тебе сколько лет было, когда ты первый раз с девушкой это… ну, в общем… Первый раз?
– Тебе зачем?
– Да блин! Мне уже восемнадцать, а мне еще и одна ни разу… Я девственником так и останусь до самой смерти! Надо что-то сделать с этим!
– У тебя есть старший брат, Муха. Вот вернется, у него и спроси.
– Да че его спрашивать? Его Любка на себе женила, а больше он ни с кем и не был. Я хочу как ты. Вот как? Что надо сказать, чтобы она дала? Как их уговорить?
– Сто долларов.
– Я не хочу проститутку. Я хочу нормальную девушку.
– Дебил ты, Муха, – смеется Джонни. – Мой урок стоит сто долларов!
– Сто долларов? – Муха в шоке. – Тебе?! Ты че, Джонни? Это же просто вопрос!
– Как хочешь! – Джонни опять утыкается в книжку.
Но Муха не собирается отступать. Он продолжает атаку, будто не понимает намерения Джонни хранить свои секреты.
– Блин! Джонни! – восклицает Муха. – Я брал у брата машину. У него же классная машина, ты видел? Я одет всегда аккуратно, чистенький всегда… Что им надо? Почему они мне не дают? Я что, некрасивый? Я красивее тебя! Почему они все хотят с тобой? Почему?
– Потому… Все. Заткнулся.
Джонни откладывает книгу и принимает на стуле более официальную позу. Он наблюдает за девушкой в розовом сарафане с бирюзовым шарфиком, накинутом на плечи. Она явно направляется к зонтику.
– Привет! – говорит девушка и ждет ответа.
У нее немного хрипловатый, приятный голос. Теплый и немного печальный. И сердце Джонни вздрагивает от звука этого голоса, но он ни за что не покажет этого, поэтому, немного подумав, он отвечает не очень-то вежливо.
– ЗдорОво, куколка.
Голос у Джонни пакостно-сладкий – карамель с презрением. Такой кого угодно взбесит.
– Я не куколка. Я – Соня.
– Привет! – Муха расплывается в улыбке.
Соня стоит пред ними в контражуре, ослепительное солнце делает легкую ткань прозрачной. Это впечатляет.
– Я – Джонни. Это мой большой босс Муха. Какие будут пожелания, Соня?
– А-а-а… Можно у вас серф взять в прокат? – Соня волнуется, она очень хочет парус, но боится, что ей могут не позволить это. И ее опасения не напрасны. Джонни молчит и думает. Ветер перелистывает страницу книги. И этот звук, словно осторожная россыпь цимбал в джазовой пьесе. Джонни оглядывает Соню взглядом охотника. Любой разговор – это не просто разговор, это как минимум два разговора. Параллельных. И Джонни начинает подбирать слова.
– Серф?
– Да. Серф, – ветер развевает бирюзовый шарфик и каштановые волосы Сони.
В очках Сони отражается Джонни, а в его очках она видит свое отражение и яркое маленькое солнце. Вернее, два маленьких слепящих солнца и две Сони – по одной в каждом стекле. И в этих черных очках отражается не только Соня, отражаются и сотни других девушек, которые вот так же останавливались перед ним до нее. Этим летом, прошлым летом, позапрошлым летом.
И еще она видит губы Джонни – красивые, четко очерченные губы умного, но непростого парня.
Внезапный порыв ветра срывает с плеч Сони бирюзовый шарфик и швыряет его прямо на колени Джонни. Джонни протягивает шарфик Соне, даже не думая привстать. Она вынуждена подойти к нему ближе и взять шарфик у него из руки. Джонни чуть задерживает шарфик, а потом разжимает руку.
– А ты умеешь? Серфила когда-нибудь?
– Нет. Хочу научиться!
– Надо проверить твой баланс, – Джонни хитро сощуривается.
– Да. Я бы и сама этого хотела, – честно признается Соня. – Узнать, хорошо ли у меня с балансом.
Джонни лениво поднимается со стула и приближается к Соне. Он выше ее на полголовы, это позволяет ему смотреть сверху вниз.
– Когда ты стоишь на серфе – это как в автобусе, который едет по кочкам, и в нем нет ни одного поручня. Если плохой баланс, то нет смысла брать парус. Только время и деньги потратишь.
– Хорошо. Давайте проверим мой баланс.
– Идем, – Джонни идет прямо на Соню, и она вынуждена отступить.
Соня ставит сумку на стул и сдергивает с себя сарафан.
***
Муха забирается на доску и начинает на ней прыгать и танцевать. Вода такая неустойчивая, переваливается под ним шумными вздохами.
– Сможешь так? – смеется Муха, озорно сверкая глазами.
– Попробую.
Муха спрыгивает в воду, окатив Соню фонтаном брызг. От неожиданности она вскрикивает.
– Можно и поаккуратнее!
– Надеешься остаться сухой? – усмехается Джонни. Конечно, речь не идет о воде.
Соня усмехается – только она сбежала от этих двусмысленностей, и вот опять. Может быть, в этом и смысл? Понять, наесться этого до конца, чтобы уже проблеваться и больше никогда на выстрел не подходить?
– Полезай на доску, куколка!
– Я просила, кажется.
– Прости. Я забыл.
Забраться на доску непросто, но не так уж и невозможно. Подняться труднее: она словно живая пляшет под ногами. Но Соня довольно быстро понимает, что нужно делать. Нужно забыть о земле. Земля теперь доска. Она должна прилипнуть к ногам, какова бы ни была поза.
Несколько секунд, и Соня уже чувствует себя почти уверенно. Все-таки танго – это почти боевое искусство. И даже не почти. Соня даже делает несколько шагов и не падает.
Джонни одобрительно крякает и залезает на доску.
– Кто первым упадет?
– Конечно, я, – усмехается Соня.
– В самокритике тебе не откажешь, – говорит Джонни и принимается раскачивать доску. Через некоторое время они вместе падают в воду.
– Ну что? Хватит испытаний? – выныривает из воды Соня.
– Ты точно первый раз на доске? – опять спрашивает Джонни неторопливо и отравительно смотрит на Соню – не поймешь, что у него на уме.
– Да-да-да! Первый!
– Молодец, – говорит Джонни и добавляет деловито: – Но для начинающих обязателен инструктор. Плата удвоится.
– Хорошо. Я согласна.
***
И в сознании Сони навсегда отпечатывается картинка: смеющийся Муха с выгоревшими волосами, его загорелый торс, блестящий на солнце, черный драный флаг с черепом на крыше ангара, Джонни, несущий парус, ветер и шумный всплеск волны.
И это тоже часть симфонии, великой симфонии под названием Жизнь.
Глава 9. Первый урок
Волны покачивают серф. Парус распластался на воде, Соня сидит на корточках и тянет веревку, мачта постепенно напрягается, парус отлипает и начинает подниматься.
Джонни стоит недалеко и наблюдает за ученицей, его вкрадчивый голос, кажется, звучит у нее в голове.
– Шаг за шагом, не спеша, шаг за шагом, шаг за шагом. Правая рука – гик, левая рука – мачта. Шаг за шагом, шаг за шагом.
Голос бесит своей вкрадчивостью, тем, что кажется внутренним голосом. Это сбивает Соню с ритма волн, и она тут же падает в воду. Она погружается в теплую невесомость, и так же, как только что голос Джонни, невидимые пузырьки со звоном лопаются где-то внутри головы, там, где шея соединяется с черепом. Очевидно, ультразвук передается во внутреннее ухо через кость. Соня думает, что уши расположены слишком близко к мозжечку, поэтому опасно, когда голос звучит так приятно, что становится похож на внутренний голос. К черту голоса! В голове должен звучать только один голос – голос Бога.
Вынырнув, Соня молча лезет на доску, полная намерения победить.
– Постой, Соня.
– Что?
– Не спеши! Ты спешишь! Куда ты торопишься? Давай еще раз. Шаг за шагом.
– Хорошо. Я поняла. Я не буду спешить, – Соня рывком забрасывает тело на серф.
– У тебя плохое настроение? – спрашивает Джонни, не давая Соне оторваться от своего голоса. И ей приходится ответить.
– С чего ты взял?
– Мы знакомы полчаса, и ты ни разу не улыбнулась.
– Я должна?
– Нет. Как хочешь. Просто странно.
– Спасибо, – Соня закрывает тему и начинает тянуть на себя мокрую веревку.
Парус не сразу отрывается от воды, он еще какое-то время держится за нее всей поверхностью. К счастью, ветер гонит волну и помогает Соне, ловко проскользнув в зазор между водой и парусом.
– Шаг за шагом, шаг за шагом, не спеши. Постепенно, – опять начинает комментировать Джонни.
Его голос липнет, как патока, к мыслям и движениям Сони, обволакивает и погружает в теплое облако, хочется доверять этому облаку, хочется быть в этом облаке. Но как же он мешает, этот голос! Он завораживает… приходится быть начеку. Слишком сладкое облако, оно начинает затягивать. Сладкие облака обычно содержат внутри фосген.
– Твой голос мне мешает.
– Мешает? У меня плохой голос? – в глазах Джонни тревога и настороженность.
– Хороший. Слишком. Это меня отвлекает. Просто помолчи, если не трудно.
– Хорошо. Как скажешь, куколка.
Соня вдыхает, чтобы выругаться, но Джонни уже с деланным испугом приседает.
– Прости-прости! Я опять забыл!
– Я же за урок плачу деньги, правда?
– Да, извини. Больше не буду. Ты такая красивая, когда злишься.
– Заткнись!
Джонни замолкает.
Соня поднимает парус, и ветер начинает толкать ее в море. Соня смотрит сквозь пленку в неизвестность, на тонущую в дымке линию горизонта, и постепенно обвыкается на этом просторе. Она чувствует, как мир становится добрее к ней, как ее подвиг тут же награждается радостью. Кипящим фонтаном радости, которая просится наружу. А ведь давно такого не было. Очень давно.
– Ура! Ура! Ура! А-а-а-а! А-а-а-а!
Ветер несет серф Сони, она кричит от радости и сама ошалевает от этого. Она не сразу слышит крик Джонни:
– Соня! Соня! Иди сюда! Поворачивай! Возвращайся! Иди ко мне! Ко мне!
– Как? Я не умею! – оборачивается Соня и падает.
– Прыгай! Иди ногами!
Вода хрустит пузырьками, волосы падают на лицо. Соня борется с течением и толкает перед собой парус. Как все медленно происходит в воде! Сначала это бесит, и Соня пытается ускорить процесс, но вдруг понимает, что на маленькое ускорение уходит слишком много сил и гораздо лучше двигаться в том ритме, который задает сама вода. Спешить некуда.
Остановившись около Джонни, придерживая серф руками, Соня гордо улыбается. Ей так хочется, чтобы он разделил ее гордость.
– Сама не верила, что у меня получится!
– Молодец. Ты заслужила похвалу, – похвала Джонни звучит, как одобрение дрессировщика. Тут дело не в словах. В интонации.
Улыбку сдувает с губ Сони.
– Заслужила? А сахарок для собачки есть? Да, я не умею ходить на серфе, но я умею многое другое. Я не хочу, чтоб ты со мной так разговаривал.
– Как?
– Ну, так. Как будто я неполноценная или у меня трусы наизнанку.
Джонни снимает очки, и его лицо становится беззащитным, огромные грустные глаза смотрят на Соню печально.
– Прости, если я тебя обидел. Я простой парень с пляжа. Джонни с пляжа. Я не умею красиво выражаться.
Джонни издевается – это видно. Но издевается так, что не подкопаешься. Джонни крутит очки в руках, и его лицо жалобное, как у малыша-недотепы.
Соня тоже снимает очки.
– Знаешь, я один раз в жизни сыграла в дурацкую игру, и потом два месяца лежала в больнице со сломанной ногой. И до сих пор она еще болит. Мне было очень хреново. И было время подумать. Я поняла одну простую вещь. Знаешь, какую?
– Нет пока.
– Если начинаешь играть в игры, все равно проиграешь. Всегда проигрывают оба. Только кажется, что можно выиграть. Единственный способ выиграть – не играть вовсе. Мне нужно заниматься серфом, и я буду заниматься. Если я тебе неприятна, то просто скажи мне, что я должна знать, и вали на берег. Не бойся, я не угоню парус в Турцию.
– Хорошо. Я был неправ. Мир?
– Мир, – соглашается Соня.
– Итак, ты уже научилась стоять под парусом – это хорошо. Но вот ты ушла в море, и тебе нужно вернуться. Твои действия? Что ты должна сделать?
– Повернуть. Мне нужно повернуть назад.
– Верно! И сейчас я тебе покажу первый поворот.
Джонни подходит к Соне очень близко и берется за доску одной рукой, а второй прикасается к спине Сони.
– Черт. Прости, я нечаянно.
– Это обязательная часть урока? – Соня злится.
– Нет. Не нравится?
– Не нравится.
– Ладно, больше не буду. Просто у тебя такое хорошее тело. Спортом занимаешься?
– Танцы. Танго, – отвечает Соня.
– Фестивали, конкурсы, поклонники. Да? – он расковыривает Соню, как раковину, доставая из раковины ее памяти маленькие жемчужинки.
– И это тоже. Но не в этом дело. Танго меня спасало от всего. От всего вообще. Мечтала открыть свою школу.
Соня расслабляется и забывает, что не хотела разговаривать с Джонни ни о чем, кроме серфа.
– Да. Перелом ноги-то тебе не в тему, – сочувствует Джонни.
– Не в тему. Ладно, давай заниматься. Это мои проблемы.
– Кто спорит? – Джонни залезает на доску и начинает поднимать парус.
– Кстати, почему Джонни? Твой отец был американцем?
– Нет. Моя мама была актрисой, – усмехается Джонни.
Соня не очень понимает, как это связано, но дальнейшие расспросы кажутся неприличными.
