Алексей Андреев
Дао подорожника
–Синок!
–Щенок?! – переспросил я.
–Да, синок. Свилнулся и спит.
Виктор, стоявший у неё за спиной, взглянул на меня и только развёл руками, как Шива. А усатый капитан захохотал.
Средство от одиночества
–Ты приедешь на Новый год?
–Нет. Мне надо делать диплом.
Сидя в прихожей у телефона, я представил себе, как колыхнулось её чёрное каре и полыхнули зелёные глаза. Ну, такой характер. Если решила, не отступится.
–А кто она по национальности? – спросила однажды моя любопытная мама.
–Татарка.
–Так я и думала. У меня была подруга-татарка.
О да! Из-за той подруги у меня вечный раскол в любимых женских типажах. Все нормальные пацаны выбирают девушек, похожих на своих мам. И я тоже частенько западаю на высоких блондинок, эдаких снежных королев. Но та мамина подруга, маленькая жгучая брюнетка, оставила в моей детской памяти альтернативный импринтинг. Однажды, когда мы были у неё в гостях, юный я скромно обмолвился, что собираю жуков. Помню гримасу отвращения на мамином лице. Зато её подруга тут же потащила меня в свою спальню и показала коллекцию удивительных насекомых, которых она насобирала по всему свету во время экспедиций. Первая женщина, которая меня понимала.
И вот я вырос, и уже два года встречаюсь с маленькой черноволосой Ренатой. Или уже не встречаюсь? Покупая в магазине классический набор продуктов для оливье, я мысленно перебирал свои новогодние праздники прошлых лет. С родителями дома, с друзьями в общаге… Получается, я впервые буду слушать куранты в одиночку?
Хотя есть свои плюсы. Никаких пьяных студентов, унылых родственников или требовательной девицы, для которой надо обязательно найти полусладкое, а не сухое. Теперь ты можешь делать на праздник лишь то, что тебе самому хочется.
Я бросил пакеты в прихожей, не торопясь их разбирать. Плюхнулся на диван, посмотрел на тихий снег за окном. А неплохо!
Зазвонил телефон. Я нехотя снял трубку. Приятель Андрюха интересовался, как дела. Я кратко обрисовал ситуацию.
–Страдаешь от одиночества, – резюмировал приятель. – Ладно, заеду к тебе с подарком.
Он ввалился через час, держа в руках большую меховую шапку, которая шевелилась. Это был щенок кавказской овчарки. Я даже не успел ничего сказать. Андрюха сообщил, что это лучшее средство от одиночества. Потом скороговоркой выдал инструкции – как гулять с собакой, как варить ей мясо с кашей – и умчался отмечать к подруге.
Я погладил пса, дал ему колбасы. Ладно, на оливье ещё хватит. Хотя лучше сбегать в магаз. Щенок здоровенный, небось проголодается скоро.
После прогулки в магаз у нас обоих было чем закусить куранты. Мясо булькало в кастрюле, я неспеша строгал оливье. Около одиннадцати я выпил первый бокал отличного сухого. Зазвонил телефон.
–С новым годом, поэт! – сказал нежный голос на том конце. Блондинистый такой голос, кошачий. Ленка.
Мы познакомились осенью на выставке каллиграфии. Она стояла около большого иероглифа и говорила подруге, что на этой выставке забыли сделать подписи с расшифровкой. Я тут же предложил объяснить любой иероглиф. Она звонко смеялась. И поскольку моя маленькая брюнетка всё больше погружалась в свой диплом – мы c Ленкой ещё пару раз прогулялись по осеннему Питеру. А на третий раз попали под сильный дождь и поехали ко мне сушиться. Ну а когда стройная блондинка выходит из душа в твоей рубашке…
Однако у неё был какой-то серьёзный молодой человек, а у меня татарка. И мы ещё не придумали, что делать дальше с нашей спонтанной романтикой.
– Ну как там диплом? – спросила Ленка в трубке.
Я обрисовал ситуацию.
–Значит, в одиночку грустишь? Может, тебе тортик привезти?
–Ты же собиралась со своим…
–Да он… – Печальный вздох. – Поехал к родителям отмечать, а меня не взял. Не тот статус.
–Тогда вези свой тортик сюда.
Она примчалась, заснеженная, за двадцать минут до полуночи. Мы успели дострогать оливье, и уже налили, чтобы выпить за старый год. Но тут в дверь позвонили снова. Я открыл. На пороге стояла ещё одна заснеженная.
–А диплом? – только и выдавил я.
–Ну, я подумала, тебе наверное плохо тут одному… Вот притащила тебе мандарины. А ты не рад, что ли?
–Рад, конечно! Просто у меня…
Собака как будто спасла положение, выскочив из комнаты. Но Ленка усугубила положение, бросив из кухни прохладное «Привет».
Эта новогодняя полночь была самой дурацкой в моей жизни. Я бегал между двумя мрачными девицами – одна оккупировала кухню, другая комнату – предлагая им то выпить, то оливье, то свои натужные шутки. Собака бегала за мной. Девицы не любили сухое.
Во время очередной перебежки я остановился в тёмной прихожей – и подумал, как здорово посидеть здесь одному в тишине. Но именно в этот миг зазвонил телефон. Мама долго поздравляла меня с Годом Собаки, передавая трубку по очереди всей родне. И обещала, что утром привезёт мне банку солёных огурцов, чтобы я не скучал в одиночестве.
Потом все как-то улеглись по разным углам. Но ненадолго. Было ещё темно, когда я услышал шум в прихожей. Это мрачная Рената собиралась ехать обратно в универ на первой электричке. Я заглянул в кухню: Ленка тоже проснулась.
–Слушай, мне надо проводить её, – шепнул я.
–А меня не надо?
–Ну понимаешь, она…
–Да ладно, беги. Сама разберусь.
Когда я вернулся, Ленки уже не было. Очень хотелось спать, но нужно было выгуливать собаку.
В жаркой ночной тишине
Впервые я услышал этот звук, когда мы с Чессом сидели на веранде и курили CAMEL. Я только что показал Чессу, как сделать из названия американских сигарет русское слово САМЕЦ. Потом разговор завертелся вокруг японской поэзии и местных цикад: мне нужно было сочинить хайку для конкурса, и Чесc предложил написать про насекомых, разоравшихся вокруг.
–Да это разве цикады? – говорил я. – Скорее, кузнечики.
–Кузнечики не поют, – возражал Чесс.
–В России все поют, кузнечики тоже, – выдвигал я свой козырной аргумент.
–Ну, не знаю… Но на цикад и вправду не похоже. У них на тон выше.
Тоже мне, энтомолог, подумал я. На прошлой неделе я принёс большого зелёного богомола – раньше только на картинках видел таких, а тут живой, прямо на тротуаре сидит в центре кампуса, как его только не раздавили! Я поймал его, посадил на плечо и пошёл домой. А там Чесс как раз закончил ванную мыть. Выходит навстречу с баллончиком какой-то химии и гордо рассказывает, что с муравьями покончено. Вдруг на полуслове замолкает и с криком «Jesus Christ!» роняет свой баллончик. А потом начинает гоняться за мной по дому, требуя «избавиться от этого таракана».
Если он так же хорошо и в цикадах разбирается… Но сказать об этом я не успел. Потому что со стороны ручья раздался другой звук, отрывистый и скрежещущий.
–Уау! Вот это уж точно не цикада… – заметил Чесс. – Это я-не-знаю-что!
–Похоже на лай больной собаки. Простуженной, – предположил я.
–Может, больной русский кузнечик? – развил гипотезу Чесс.
–Скорее, бешеный американский газонокосильщик. Ходит и деревья подпиливает. Траву-то вы всю выкосили, психи, теперь за деревья принялись.
Их помешательство на борьбе с травой стало одним из моих самых сильных впечатлений лета. Я видел газонокосильщиков везде: в парках, во дворах, на кладбищах. Однажды, когда мы с Чессом ездили в горы, я заметил на крутом каменистом склоне человека со штуковиной, похожей на миноискатель. Он ходил и что-то искал между валунов. Это был, конечно же, газонокосильщик. На следующий день в местном университете один профессор назвал поэму Уолта Уитмена «Листья травы» национальным достоянием, и я не смог сдержать нервный смешок, очень удививший всю аудиторию.
–А ведь точно… – Чесс выпустил два кольца дыма. – Похоже на газонокосилку, которая не заводится. Или на столярные работы. Лобзик, наждачка… А, знаю! Это древесная лягушка!
–Чего ж она разоралось?
–Небось одинокий залётный самец, вроде тебя. Наши лягушки ему не катят: толстые, глупые и сексом могут заниматься только в автомобиле. А у него нету автомобиля. Вот он и мается.
–Сам ты одинокий самец!
–Я нет! Вон идёт моя – как там у вас? Царевна-Жаба?
Со стороны холма показалась Ленка, чессова подружка. Она преподавала в университете русский, но явно затормаживала развитие самого Чесса в этой области. Многие совершенно необходимые в русской жизни слова тщательно скрывались от бойфренда, решившего получить степень бакалавра по русской литературе. А про некоторые другие слова она давала ему заведомо ложную информацию. Например, недавно Чесса уверили, что «Ленка» и вообще все слова с суффиксом «к» свидетельствуют о грубости и наглости говорящего.
С приближением этой неправильной училки к нашему дому крупногабаритный Чесс запорхал в воздухе, а вместе с ним запорхали слова «Леночка», «конечно», «минуточку» и прочая такая ботва с акцентом. Огорчённый потерей собеседника и вообще обиженный за державу, я молча затянулся очередной сигаретой. Чесс тем временем слетал наверх в спальню, за какое-то мгновение собрался, скатился вниз, пропустил Ленку к двери и сам двинулся за ней на улицу. Но затем сделал шаг назад, просунул голову в дверь, хитро подмигнул мне и громко прошептал скороговоркой: «суканахуйблядьпиздец!»
Я не совсем понял, к кому это относится, но порадовался, что мои уроки тоже не проходят даром. Ещё недавно Чесс не мог произнести ничего подобного, хотя и распознавал эти слова на письме. Как-то зимой, в перерыве между лекциями, я бродил по кампусу и писал некоторые короткие русские выражения на крышах и капотах заснеженных автомобилей. Вечером Чесс, вернувшись с работы, клялся, что видел, как одно из моих «любовных посланий» неслось по хайвею в направлении штата Массачусеттс. Уже тогда он был достаточно благоразумен, чтобы не спрашивать значение этих слов у Ленки.
# # #
Сидя в одиночестве, я продолжал сочинять японское трёхстишие. Но выходила лишь какая-то ерунда:
в жаркой ночной тишине
что ты точишь напильником,
о лягушка?!
Дальше наслаждаться этими запилами не хотелось. Я вынул из холодильника пиво и позвонил Наташе в Пенсильванию. Говорят, что Тельцы – очень практичные люди. Одна моя знакомая даже называла меня «подлым Тельцом» за то, что я вечно изображаю эдакого хаотичного поэта-художника, но при этом из всякого базара извлекаю пользу. Вот и сейчас, поболтав о том, о сём (у них тоже пили пиво и играли в карты), я «кстати-о-птичках» спросил, как по-английски «напильник».
–А тебе-то нафига? – удивилась Наташа.
Я рассказал про конкурс хайку и про загадочную древесную лягушку.
–Класс! Но как будет «напильник», я не знаю. Погоди, тут есть одна американская русская…
Через минуту трубка снова задышала:
–Слушай, она не знает, что такое «напильник». Пойду у соседей спрошу.
Пока она ходила спрашивать, я сидел и слушал, как гудит вентилятор и как неведомая зверушка пилит неведомое дерево на берегу ручья.
– Напильник будет «файл»! – сообщила Наташа, вернувшись к трубке. Она учащённо и эротично дышала. Небось бежала всю дорогу, блондинистая моя, подумал я с удовольствием.
Мы поболтали ещё немного, и я оправился спать, сожалея, что Наташа всего в двух часах езды и при этом недоступна, поскольку я ленюсь сдавать на права, а сама она редко приезжает, вся в учёбе. Лягушка-напильник продолжала скрежетать, но в конце концов я уснул.
# # #
В пятницу мы пошли к соседу Майклу пробовать его самодельное пиво. Я долго думал, что взять в подарок соседу: то ли пачку «Беломора», то ли чудовские спички. Остановился на «Беломоре», потому что мало ли что. В прошлом году, сразу после приезда, я подарил зашедшему ко мне соседу спички. А он мне на следующий день притащил в подарок тяжеленный огнетушитель. Я уже потом сообразил – может, это не сосед ко мне заходил, а какой-нибудь пожарный инспектор? Пока ещё не понимаешь язык, все они на одно лицо.
Узнав про наш планируемый поход на пиво, к нам с Чессом присоединился его двоюродный брат Сэм. Он адвокат, очень серьёзный мужик. Даже когда мы в прошлые выходные купались в водопаде, съезжая на задницах по большим плоским камням, у Сэма было такое лицо, будто он сейчас скажет: «Ваша честь, обратите внимание на эти скользкие водоросли…»
Но, кроме шуток, Сэм не дурак. Работка у него такая, что дураком быть просто нельзя. Он мне однажды рассказывал про своё последнее дело: лошадь на скачках сломала ногу, и её владелец судился с администрацией ипподрома. Так Сэм полгода изучал анатомию лошадей, чтобы выиграть этот процесс. А когда он приезжал в прошлый выходной купаться, я видел у него в бардачке книжку о бабочках, но все же постеснялся спросить, что за дело на этот раз.
Говорить с ним о загадочной твари, поселившейся за нашим домом, я тоже вначале не собирался. Тем более что пить мы начали у Майкла в подвале, где вообще не слышно никаких звуков снаружи. Однако там мне быстро надоело. Американцы почему-то пьют пиво стоя. Невзирая на это, я обычно всегда нахожу, куда пристроить задницу. Но в подвале Майкла все было как будто подстроено к моему приходу: совершенно не на что сесть, кроме ледяного цементного пола и холодных бочек с пивом.
И главное, стоило мне об этом заикнуться, как они сразу потребовали рассказать ещё чего-нибудь о диковинных обычаях русских. Начался очень длинный разговор, во время которого я пытался объяснить, почему мы в Питере греем пиво зимой:
–Летом жарко, так?
–Так.
–В кайф выпить холодного пива, так?
–Так.
–А зимой холодно, так?
–Так.
–В кайф выпить подогретого…
–Ни за что! Пиво подогретое не бывает! Представь, Алекс – ты на пляже, жара… и ещё пиво горячее! Бр-рр!
–Блин, но это же летом, когда жарко, так?!
–Так.
–Но зимой же холодно, так?!…
И опять по кругу, всё сначала. В конце концов Сэм тоже понял, что разговор зациклился, и предложил пойти на воздух. Мы вышли с пивом на задний двор и, стоя над ручьём, любовались природой. Сэм увидел невдалеке дерево с белыми цветами и тут же сказал его название. Которое я тут же забыл, но зато спросил:
–А слышишь – вот это? Будто наждачкой по камню. Всю ночь мне спать мешало! Чесс говорит, это лягушка.
–Маловероятно. Лягушки так не орут. Я думаю, насекомое. Или даже птица, – ответил грустно-задумчивый Сэм. И почему-то добавил:
–А ты слышал, как кролики верещат, когда их режут? Ужасный звук, правда?
Я промолчал. Я не слышал, как верещат кролики.
–Вот, кстати, ещё одно интересное явление, – продолжал Сэм, отхлебнув пива. – Похоже, Майкл приучил свою собаку не срать на своей территории!
Действительно, лохматый Твелвгейдж уютно примостился прямо за нашим домом. Ограды между дворами не было, но пёс Майкла верно вычислил, что у нашего дома – чужая зона, а значит, можно гадить вдоволь. Закончив, он подхватил зубами свою любимую «летающую тарелку», которую перед этим заботливо положил перед собой на землю, и убежал. А я на всякий случай запомнил место, чтобы не вляпаться.
# # #
В выходные скрежещущая «не мышонка, не лягушка» отошла на второй план. Конец пятницы вообще не зафиксировался: в рамках культурного обмена я показывал американцам, как делается пивной пунш. Тот самый, про который мой приятель Жора обычно рассказывал так: «А потом кто-то сделал этот пунш. Не помню только, кто…»
Субботу и воскресенье мы провели на Дип Крик, где учили Лиз, племянницу Чесса, нырять с мостков под плакатом «Купаться запрещено». Я лишь раз вспомнил про загадочное существо-напильник, когда по пути обратно Чесс на скорости 100 миль в час высунул в окно автомобиля руку с губной гармошкой. Получилась совершенно шизовая музыка ветра. И мне сразу пришло в голову – а может, нет у нас за домом никакого особого существа? Просто ветер так шумит, треплет какой-нибудь сухой листок между сучьев.
Но в этот вечер я все равно ничего не слышал, по возвращении домой сразу заснул как убитый. Свежий воздух, купание, ну понятно.
Зато в понедельник! Я пришёл с работы усталый, поел булки с молоком, послушал старый «Аквариум» и лёг спать. Вернее, только лёг. В душном ночном воздухе, под аккомпанемент скрипачей-цикад выводил своё соло одинокий напильник. Закрыть окно было бы просто самоубийством: вентилятор, стоявший на подоконнике и тянувший свежий воздух, был единственным спасением от жары. А когда-то я думал, что он гудит! Да по сравнению с этими наждачными звуками вентилятор был просто шёпотом любимой девушки!
Я провалялся без сна ещё полтора часа, обдумав всё, что только можно обдумать, если лежишь в тридцатиградусную жару на полосатом пододеяльнике и слушаешь надрывающуюся за окном лягушку или кто там ещё.
В третьем часу я не выдержал и спустился вниз. На кухне сидел Мэт и ел разноцветные макароны. Увидев меня, он заржал. Наверное, решил, что я иду звонить. Месяц назад ночью, когда я лежал на полу в прихожей и разговаривал по телефону с Маринкой, вернувшийся из бара Мэт перешагнул через меня и пошёл спать; встав в полвосьмого утра и спустившись вниз, он обнаружил, что я всё ещё лежу в прихожей и разговариваю; он тогда сразу спросил, не дам ли я ему на минуточку телефон – позвонить в дурдом; но я успокоил его, сообщив, что говорю не с Россией, а всего лишь с Северной Каролиной.
–Проклятая древесная лягуха! – объяснил я свою теперешнюю бессонницу. – Ни хера не даёт спать!
–Take my gun and take care, – предложил Мэт.
–Не, лучше молочка попью. Может, засну.
–It might help, too.
Но поднимаясь в спальню, я вновь услышал… Все окна в доме были открыты, и казалось, под каждым сидит пьяный сантехник и перепиливает толстую трубу мелким рашпилем. Я передумал возвращаться и вышел на улицу.
Ага, вот оно что! Их уже двое! Немного поодаль от первого источника звука завёлся второй. И они, суки, теперь переговариваются! Шрых, шырых-шырых… Шрых, шырых-шырых… Я попробовал подойти ближе, но передвигаться в темноте по колючим кустам оказалось непросто.
Абзац! Царь Природы. На рубеже XXI века. В одних трусах на берегу ручья, в третьем часу ночи. Жертва напильникофобии. Разозлившись, я схватил горсть камней и запустил ими на звук. Потом ещё очередь – по второму.
Странные звуки смолкли. Под ласковое пение цикад я вернулся в дом. Мэт оторвался от разноцветных макарон:
–Did ya show them bastards where Russian crayfish stay the whole winter?
–Типа того.
Я поднялся в спальню и лёг. Как хорошо! Только цикады и вентилятор. Однако…
Блин, мне опять не спалось! Я понял, что лежу и думаю о древесной лягушке. Почему она кричит каждую ночь? Почему замолчала? Может, я убил редкое животное или помешал ему искать подругу? А может, это всё-таки не животное, а какое-то странное явление природы? Бывает, деревья от мороза трещат. Интересно, трещат ли они от жары?
Тишина со слащавыми цикадами раздражала чем дальше, тем больше. Я снова встал и, стараясь идти тихо, вернулся к ручью. В воздухе висела какая-то безнадёжность и пустота.
Я пнул ногой булыжник. Он скатился в ручей и булькнул в воде.
И тут меня осенило. Я поднял два плоских камешка, успев подумать, что если меня сейчас увидит Мэт… («Знаешь, Джоди, наш русский совсем того. Ошизел парень без баб совершенно. Прикинь, выхожу ночью на веранду, а он у ручья голый стоит. И в каждой руке – по здоровому камню…»).
Да хер с ним, с Мэтом. Пусть дивится на загадочную русскую душу. Я потёр камни друг о друга. Нет, не так. Повернул один камень ребром и снова потёр: над ручьём раздалось «шырых-шырых». Потом ещё раз.
И тут в отдалении – метров пятьдесят – раздался ответ.
«Зараза!», вслух сказал я и почувствовал, что мой рот против воли растягивается в улыбку.
Напильник шырыхнул снова, уже значительно громче. Неожиданно для самого себя я размахнулся и швырнул камень в его сторону. Звук опять смолк, и тогда я пошёл спать.
Под крылом
Наверное, это всё из-за «Макдональдса». Не то чтобы я такой уж ярый антиглобалист, но тут грёбаные бигмаки явно сделали своё грязное дело.
Когда в Москве открыли первый «Макдональдс», мы с приятелем Андрюхой поехали его смотреть. До этого мы пару раз ездили в Москву поесть пирожков, так что турпоход в первый американский фастфуд был вполне логичен: а чего ещё в Москве делать? Отстояв огромную очередь, мы слопали по паре обедов с бигмаками и залили всё это парой литров молочных коктейлей с привкусом жвачки.
В общем-то нам понравились в этом заведении только две вещи. Во-первых, большая буква «М» в логотипе, яркий ориентир единственного туалета на всей Тверской. Во-вторых, красивая тёлка в форменной одежде, которая стояла на выходе и говорила всем «до свиданья, до свиданья!» Вдохновлённые её улыбкой, мы решили ещё немного приобщиться к цивилизации. И полететь обратно в Питер на самолёте. С детства мы слышали много хорошего о стюардессах.
Сразу после взлёта багмаки дали знать, что им не нравится «Аэрофлот». Бигмаки пошли назад. Шли они медленно, c трудом продираясь через вязкий молочный коктейль. Я блевал все сорок пять минут полёта. Во время коротких перерывов я смотрел в окно, на болтающийся под крылом бигмак луны – и к горлу снова подкатывались мои собственные бигмаки.
Сначала я блевал в салоне. Андрюха тем временем познакомился с двумя моделями, сидящими перед нами. Он показывал мне жестами, что дело клеится, и если я перестану блевать, мы неплохо проведём время. Девушки, возбуждённые полётом, тоже всячески радовались знакомству и совали мне какие-то лечебные конфеты, от одного вида которых мои бигмаки просто переходили от футбола к волейболу. Единственное, что я смог сделать для своих собеседников, это уйти в туалет – где меня и дальше рвало с той же силой.
В туалете я и приземлился. Всю дорогу домой через заснеженный Питер я думал о Гагарине. Я представлял себе американского посла, который с грустью произносит: «А у нас это делают только с обезьянами…»
# # #
Когда я учился в школе, на уроках этики и психологии семейной жизни нам рассказывали, что такое импритинг. Это когда у тебя не получилось с первой женщиной, и из-за этого ты комплексуешь со всеми остальными. Подозреваю, что с самолётами та же хрень.
Сначала я решил, что просто никогда больше не буду летать. Однако человек, не живший за рубежом, не может быть настоящим патриотом. А я люблю всё настоящее, мне надо всё посмотреть и сравнить, как тому Левше из сказки Лескова. Эта сказка вообще – лучший тест на патриотизм. Что у нас помнят про Левшу псевдо-патриоты? Блоху подковал! А что блоха потом сломалась, они обычно забывают. Как и о том, что настоящий патриотизм Левши – в самом конце, когда он за границу съездил и сравнил. «Скажите государю, что англичане ружья кирпичом не чистят!»
Поэтому я стал летать дальше, одновременно пытаясь вывести методы защиты от самолётного ужаса. В частности, обнаружилось, что «туда» я практически всегда лечу без страха и упрёка. То ли предвкушение новых патриотических открытий за рубежом перешибает все фобии, то ли у нас вдоль границ какие-то страхогенераторы расставлены, не знаю. Но туда без проблем, как правило. Даже забавно: всё такое маленькое внизу.
А вот обратно… Как там было про Штирлица? «Его рвало на Родину»?
Моя первая попутчица в первом рейсе оттуда честно пыталась мне помочь. То, что она – настоящая англичанка, я понял сразу после того, как она не поняла мой американский английский. Но через полчаса полёта мы всё-таки нашли общие слова. Ей было лет тридцать, и у неё было настоящее английское чувством юмора («я летаю к мужу в Нью-Йорк, это гораздо лучше, чем если бы он летал ко мне»).
Увидев, как меня трясёт от страха, она дала мне одеяло («это не для тепла, а для психологического комфорта»). Потом ещё дала мне джину («я вообще не пью, но в самолётах это помогает»). Я показал ей свои пастели, мы поговорили о художниках («почему мужчины так любят рисовать лилии?»). Всё шло нормально.
Но уже у самого Шеннона англичанку понесло. Видимо, из-за джина. На самом деле, все пилоты – алкоголики, как бы между прочим сообщила она. И добавила, что у неё есть знакомый пилот, который вообще никогда не садится за штурвал трезвым. Страшно же, goddamn it! Проверки? Бросьте, Алекс, какие проверки! У них, у пилотов, давно налажена система обхода. Принял чувак пол-литра на грудь, и идёт в свой самолёт через потайную дверку, чтоб никто не увидел. У них таких дверок целая куча. Вот недавно котик, потерявшийся в самолёте, налетал 94 тысячи километров за 10 дней, пока его не поймали случайно. Да что вы опять трясётесь, Алекс, давайте-ка я вам ещё налью…
Второй раз возвращаясь из Штатов, я решил напиться по её совету. Однако мысли о ещё более пьющих пилотах сильно портили настроение. Вдобавок самолёт так долго кружил над Франкфуртом, что после приземления у меня начались вестибулярные сбои. Оказавшись на земле, я непроизвольно начал выписывать такие же спирали, как только что делал самолёт. И врезался в стеклянную стойку с коньяками в «дьюти-фри».
Время остановилось – я видел, как с верхней полки медленно падает огромная бутыль. И даже разглядел ценник: у меня ни разу в жизни не было на руках такой суммы. К счастью, в школе нас учили не только этике и психологии семейной жизни – мы там ещё в футбол играли. Я инстинктивно выбросил вперёд ногу, поймал бутыль на носок сапога и аккуратно скатил коньяк с ноги на пол.
Через два года похожий трюк с замедлением времени использовали в фильме «Матрица». Но тогда, в 1996-м, чопорные немцы этого не оценили: из магазина я вышел под гробовое молчание полусотни зрителей и упал в чью-то тележку с багажом. Родина встретила меня выборами, там почти победили коммунисты. В автобусе, катившем из аэропорта в город, я заметил, что у всех людей на часах совершенно разное время.
# # #
Возвращение из Праги было ещё шизовей. В последний день я познакомился с замечательной компанией пражских русских, и в честь Дня Победы провёл с ними всю ночь за изучением местных лекарственных средств. «Шпок» – это версия ерша: водка с пивом, но пива больше, надо накрыть ладошкой и сильно встряхнуть, чтобы всё содержимое стакана превратилось в пену, и немедленно выпить. «Божков» – это такой местный ром с коньячным привкусом. «Фернет» напоминает то ли ликёр «Ванна из Таллинна», то ли лекарство пертуссин. «Рапид» – это такое… короче, тёмное в бутылке.
Прага – это бутылка Клейна: если оказался в последнюю ночь один около Карлова моста, то куда не иди, всё равно попадёшь в этот бар на Уезде. Карина – это девушка с камешком в левой ноздре. «На поле танки грохотали» – это песня, популярная у пражских девушек весной…
В начале шестого я вспомнил, что надо лететь домой, и неспеша отправился в отель за вещами. Было тихо, улицу перед отелем переходил ёжик. Он услышал мои шаги и побежал прятаться на обочину. Свернулся там в шарик среди одуванчиков. Замаскировался! Пока я с ним беседовал, чуть не опоздал на самолёт.
И главное, не успел ничего выпить! Вот уже выруливаем на взлётную, а я только-только выхватываю бутылку, мысленно повторяя себе, что по статистике самолёт – самый безопасный вид транспорта, самый безопасный, сука, самый…
Посреди взлётной полосы самолёт останавливается. Командир корабля сообщает по громкой связи, что полёт задерживается на полчаса, потому что надо заменить «адну электроницку часть». Я выглядываю в окно и вижу двух суровых мужиков в оранжевых куртках. На их лицах написано, что прошлой ночью они тоже изучали лекарственные препараты. Один из этих митьков начинает херачить кувалдой по крылу. Другой в промежутках между ударами суёт в крыло какие-то жёлтые проводки. Я моментально трезвею – на этом киберпанке мы сейчас полетим?!
Через полчаса командир говорит, что им надо заменить весь авиалайнер. Ага, то-то же! Всех просят выйти из самолёта. Самым безопасным видом транспорта оказывается бар пражского аэропорта. Я провожу там три часа в полной безопасности. Водка-кофе, водка-кофе. У чехов есть странное блюдо «салат из окурков», им можно закусывать что угодно.
В какой-то момент я обнаруживаю себя уже в другом месте, хотя тоже в кресле. Две тётки в красных жилетках стоят в проходе и делают зарядку. Потом голос со странным акцентом говорит: «Сичас ми вам пакажим, как надивать кисла-радную маску». Кажется, я попал в дурдом, где лечат веселящим газом!
Тётка в красной жилетке надевает на пару секунд жёлтую маску. Сразу становится заметно, как ей полегчало. Она перестаёт делать зарядку, зато наклоняется ко мне и интимным голосом – я сразу оказываюсь возбуждён не хуже, чем уголовное дело прокурора Скуратова – говорит на ломаном английском: «Сэр, вы сидите у аварийного выхода, в случае аварийной ситуации вам надо будет открыть…»
«Ага!!!» – радостно соглашаюсь я. Вот молодец, что напомнила! Я как раз начал замечать, что ситуация в этом дурдоме близка к критической. А другого выхода, похоже, действительно нет. Вдоль стен идут два ряда круглых окошечек, в которые не пролезешь. Подводная лодка! Дурдом на подводной лодке, надо же придумать такой садизм!
Выглядываю в круглое окошечко. Мать честная, да это ещё и летающая подводная лодка! В круглом окошечке кружится что-то вроде рекламы стиральных машин: летают хлопья пены и огромные белые лифчики. Меня начинает мутить. И мне приходит в голову, что если я вовремя сблюю, то буду в безопасности.
Эта странная новая религия охватывает меня целиком. Я оттягиваю карманчик на впередисидящем кресле. Где-то тут должен быть блевательный пакетик… Ага, вот и он! Только уж больно маленький, такого и китайцу не хватит. Но уже некогда размышлять, известная сила уже тянет за нитки марионетку, сидящую в моем желудке…
…и лишь в самый последний момент я замечаю на конвертике надпись «ПОМОГИТЕ ДЕТЯМ! ВЛОЖИТЕ СЮДА ВАШИ ПОЖЕРТВОВАНИЯ В ЛЮБОЙ ВАЛЮТЕ». Поздно, товарищи дети. Другой валюты у меня нет, зато вот этой – через край.
# # #
После этой истории я целый год никуда не летал. Но патриотизм настоящего Левши продолжал свербить где-то внутри. Я мечтал побывать в Англии, и даже 11 сентября не убило мою мечту. Она только усилилась. Стало ясно, что хитрые англичане действительно чистят ружья чем-то особенным, раз у них такого не происходит.
Странности начались ещё на нашей стороне, когда рейс на Лондон задержали на три часа. Аккурат перед этим объявлением я выпил 150 грамм коньяка «Реми Мартен», что должно было обеспечить мне хорошее настроение на взлёте. В общем, получилось не как в Праге, а ровно наоборот – коньяк уже внутри меня, а самолёта ещё нет.
Тем не менее, во время блужданий по аэропорту я сделал удивительное открытие: за те же деньги, что я потратил на рюмку в баре, можно купить пол-литра в дьюти-фри! Я купил бутылку коньяка и сел прямо напротив бара, чтоб всем было завидно.
В следующий миг я был уже в Лондоне. Прямо как в песне Цоя: «Я проснулся в метро, когда там тушили свет». Весь полёт – полный провал в памяти. За исключением одного просветления: я уже сижу в самолёте, рядом стоит какой-то крепкий мужик в форме и называет меня «террористом номер один». При этом он очень широко улыбается, давая понять, что это шутка. Однако суть его намёков – я должен пересесть в другой салон. Улыбчивый человек говорит, что в другом салоне мне будет уютнее.
