Алексей Евтушенко
Чужак из ниоткуда – 4
Глава третья
Команданте Фидель Кастро и чужие цивилизации. Подарок. Неожиданное предложение. Волейбол так волейбол
– Да, я уверен в этом, – голос Фиделя окреп. Грош цена тому писателю, кто не стремится к этому. Но он знает, что, меняя мир, ты изменишься и сам. Нельзя безнаказанно вглядываться в бездну. Бездна обязательно ответит тем же, и нужно быть очень сильным и храбрым человеком, чтобы выдержать этот взгляд, – он обвел нас своими тёмными живыми глазами, в которых толика печали мешалась с четырьмя толиками решимости, тремя проницательности и двумя вдохновения. – Вот так, товарищи дорогие, вот, что я думаю о писателе Хемингуэе. А теперь давайте, наконец, выпьем и поговорим о наших делах. Я знаю, что вы собираетесь в Пуэрто-Рико и даже слышал краем уха зачем, но хотелось бы узнать подробнее.
Я рассказал, время от времени давая слово Владимиру Алексеевичу, как единственному действующему профессиональному учёному-астроному среди нас, если не считать Бориса Натановича.
Фидель слушалкрайне внимательно.
– Я правильно понимаю, что вы уверены в успехе? – переспросил он, когда я закончил. – То есть, в том, что вам удастся поймать этот сигнал от иной цивилизации?
– Возможно, не сразу, – ответил я. – Но рано или поздно поймаем, уверен в этом.
– Могу я спросить, откуда у вас такая уверенность?
– Не у нас, – ответил я. – У меня. У меня уверенность стопроцентная, а мои товарищи могут в этом сомневаться, их право.
– Хорошо. Откуда у тебя эта уверенность? – Фидель неотрывно глядел на меня.
– Потому что я это знаю.
– Что именно?
– Что в двухсот тридцати девяти световых годах от нас расположена двойная звезда, вокруг которой вращается планета с высокоразвитой цивилизацией, похожей на нашу. Двойную звезду мы уже нашли, её существование доказано. Осталась ерунда – доказать наличие цивилизации. Только не спрашивайте меня откуда я знаю, о её существовании. Мой ответ будет сильно отдавать мистикой, а там, где присутствует мистика, науке нет места.
– Хорошо, не буду, – сказал Фидель. – Спрошу другое. Допустим, мы убедились в наличии этой высокоразвитой цивилизации. Каковы наши дальнейшие действия?
Я коротко рассказал о грядущих полётах на Луну, строительстве на ней нашей базы и станции Дальней связи.
– То есть, мы собираемся с ними связаться?
– Конечно. Почему нет?
– Хотя бы потому, что, по твоим словам, они ушли дальше нас в развитии, а значит сильнее.
– Ну и что?
– Тот, кто сильнее, всегда может завоевать более слабого.
– Не всегда.
– Всегда, – Кастро даже хлопнул ладонью по столу. – Это закон.
– Куба слабее Соединённых Штатов Америки во много раз, – сказал я. – Слабее во всех сферах. Начиная с экономической и заканчивая военной. Однако что-то я не вижу, чтобы США завоевали Кубу. Да, возможно, кое-кто из власть имущих в США об это мечтает. Но мечтать не значит сделать.
– Мы сильнее духом, – ответил Фидель. – Они знают, что потери будут слишком велики, если решатся на это. И потом у нас в друзьях вы, – великий Советский Союз. Он никогда не допустит этого.
– Хорошо, – сказал я. – Почему тогда великий Советский Союз, который, как и США, намного сильнее Кубы, не завоюет её?
– Ну, это просто, – засмеялся Фидель. – Зачем это вам? Мы и так друзья, союзники и вместе строим социализм и коммунизм.
– А говорите – закон, – улыбнулся я. – Значит, не всегда сильный стремится завоевать того, кто слабее?
– Один – ноль, – согласился Кастро. – Но всё равно. Если мы и впрямь найдём эту цивилизацию, о которой ты говоришь, истерика поднимется страшная. Даже я не могу просчитать, насколько страшная. Armarlade Dioses Cristo[9], как у нас говорят. Советую тебе, мой юный друг, удвоить и даже утроить осторожность.
Торжественная демонстрация главного подарка Фиделю – первого в истории человечества гравилёта «РС–1» состоялась на следующий день там же, на военно-воздушной базе, куда нас привезли сразу после завтрака.
– Всё-таки удобно быть личным гостем руководителя страны, – заметил по этому поводуАркадий Натанович. – Никаких забот. Кормят, возят, встречают, наливают. Если б не жара, совсем благодать.
– Август – самый жаркий месяц на Кубе, – объяснил переводчик Хосе. – Высокая влажность, в ней всё дело. Душно. Даже ливни не помогают, а, скорее, ухудшают положение.
– Прямо как у нас в Ленинграде, – сказал Борис Натанович.
– Я был в Ленинграде, – сказал Хосе. – Там совсем не жарко.
– В какое время года вы там были? – осведомился младший Стругацкий.
– Весной. В марте.
– В марте и нам не жарко. Вы приезжайте в июле…
– В Кушке, – сказал я, – мы закапывали летом сырое яйцо в песок и через десять минут оно прекрасно запекалось.
– «Ротмистр Чачу громко и пренебрежительно рассказывал, как в восемьдесят четвёртомони лепили сырое тесто прямо на раскаленную броню и пальчики, бывало, облизывали», – немедленно процитировал Аркадий Натанович, —[10]
Я рассмеялся.
– Какой ротмистр Чачу? – растерянно спросил Хосе.
– Не обращайте внимания, Хосе, – махнул рукой Борис Натанович. – Писательские разговорчики. Кстати, Серёжа, мы с Аркадием прочли твои рассказы. «Экскурсовод» и «Мусорщик». Так кажется? В «Знание – сила» и «Техника молодёжи».
– Да, – сказал я, чувствуя, как громко и часто забилось сердце. – Всё правильно.
– «Экскурсовод» – так, довольно банально, уж извини, тема изъезжена вдоль и поперёк, хотя написано неплохо. А вот «Мусорщик» действительно хорош. Поздравляем. Да, Аркадий?
– Хорош, хорош, – энергично подтвердил Аркадий Натанович. – Оригинально, талантливо, ярко. Молодец! Продолжай в том же духе, всемерно поддержим.
– Спасибо, – сказал я. – Вы даже не представляете, насколько для меня важна ваша оценка.
– Ну отчего же не представляем, – сказал Аркадий Натанович. – Отлично представляем. Сами такими были.
На этот раз мы прибыли раньше Фиделя. Собранный и вымытый до зеркального блеска гравилёт уже стоял в положенном месте, на специально отведённой площадке. По хитроватым улыбкам лётчика-испытателя Мусы Нодия и механика Тимофеева Сергеева, которые встречали нас у гравилёта, я понял, что нас ожидает какой-то сюрприз.
Так оно и оказалось.
Как только я по старой пилотной привычке, выработанной ещё Кемраром Гели, начал обходить машину по часовой стрелке, начиная с носа, то почти сразу же с оным сюрпризом и столкнулся.
Сам гравилёт был ослепительно-белого цвета. Ближе к хвостовому оперению, на фюзеляже, красовались алые буквы «РС–1» и ниже – СССР. А спереди, практически, у носа было выведено синим ровным курсивом: Сергей Ермолов.
– Ничего себе, – сказал я. – Это что?
– Имя машины, – сказал Нодия. – А что, есть возражения? Наверху согласовано, не волнуйся.
– Даже не знаю. Неловко как-то.
– Э, слушай! – эмоционально воскликнул Нодия, добавив жестикуляции и характерного грузинского акцента. – Что – неловко, зачем – неловко? Ты придумал этого красавца? Ты. Заслужил, да!
Послышался шум моторов. На трёх машинах подъехал Фидель с охраной. Поздоровался с нами, мы вместе обошли главилёт. В глазах Кастро читался горячий мальчишеский интерес, и он потребовал немедленно опробовать новинку.
Загрузились в гравилёт по полной: я, Фидель, Хосе, Нодия и трое охранников Кастро с оружием.
– Пристегнитесь, – сказал наш пилот по-русски.
Хосе перевёл.
– Взлетай, – небрежно махнул рукой Фидель.
Хосе перевёл.
– Пристегнитесь, иначе никто никуда не полетит, – упрямо сказал Нодия.
Фидель посмотрел на меня.
Я показал ему на свой ремень, который уже был пристёгнут и сказал:
– Не приведи господь, товарищ Кастро, если что-нибудь случится, и вы пострадаете из-за того, что ремень был не пристёгнут, мне не простят.
– Пристёгиваемся, – вздохнул Кастро.
Нодия запустил двигатели. Лопасти над головой прозрачной кабины почти бесшумно набрали обороты.
– Включаю антиграв, – сообщил Нодия и щёлкнул тумблером. – Уменьшение веса в пять раз.
Радостная лёгкость разлилась по телу. Мне всегда нравилось это ни с чем несравнимое ощущение. Предчувствие полёта, за которым всегда следовал сам полёт.
Вот в чём разница, понял я простую вещь. Здесь, на Земле, лётчики взлетают в небо со своим весом и всё равно испытывают радость полёта. Мы, на Гараде, давно пользуемся антигравами, и наша радость ярче. Именно потому, что уменьшается не только вес машины, но и собственный. Что ж, теперь это ощущение будет доступно и землянам.
– Vaya! – воскликнул Кастро и засмеялся.
– Подъём! – сообщил Нодия.
Гравилёт легко оторвался от земли и пошёл вертикально вверх, набирая скорость. На высоте трёхсот метров, заложил крутой вираж…
Мы сделали несколько широких кругов над авиабазой, меняя высоту и скорость. Потом сели на прежнее место – так же легко, как взлетели.
– Выключаю антиграв, – сказал Нодия.
Вернулась привычная тяжесть, остановился винт. Нодия открыл двери.
– Отличная машина, – сказал Фидель, когда все вышли и оказались на бетоне аэродрома. – И название мне нравится, – он похлопал меня по плечу.
– Подарок от советского народа и правительства лично вам, команданте, – сообщил я. – Что такое гравилёт? Это – свобода от силы тяжести. А что такое Куба? Это тоже свобода. От гнёта империализма. Поэтому символично, что первый серийный гравилёт будет принадлежать вам.
– Большое спасибо, – перевёл Хосе слова Фиделя. – Это очень щедрый подарок. Кубинский народ и лично я не забудем этого.
Ладонь у Фиделя была твёрдой, рукопожатие крепким.
– Будут ещё гравилёты, – пообещал я. – Это только первый. Однако у нас просьба.
– Какая?
Я рассказал о нашем намерении полететь завтра в Пуэрто-Рико на гравилёте.
– Он вернётся к вам в тот же день, – пообещал я. – Обратно мы полетим на обычном самолёте.
– Вы просите у меня мой гравилёт, чтобы слетать в зубы к американцам? – спросил Фидель с непроницаемым лицом.
Начинается, подумал я. Надо было сначала слетать, а потом дарить. Эх, говорил же Леониду Ильичу, что я не дипломат. Нет, не послушал.
– Это тоже будет символично, – сказал я. – Подумайте сами. Исторический визит советской научной делегации в Пуэрто-Рико – страну, которая во всём зависит от США, и на чём? На первом в мире гравилёте, подаренном СССР Фиделю Кастро! Да их там всех корёжить будет от зависти.
– Ну да, ну да, – хитро усмехнулся Фидель. – А с чего это исторический визит советской научной делегации случился именно в Пуэрто-Рико? Не с того ли, что именно там расположен известный радиотелескоп, столь необходимый советской научной делегации? Американский радиотелескоп, какого нет у Советского Союза? Это насчёт зависти. Но я тебя понял, Серёжа, и вижу смысл в твоих словах. Пожалуй, я соглашусь. При одном условии.
– Слушаю, – сказал я обречённо.
– Сыграем в волейбол, – предложил Кастро. – Выиграем мы – полетите в Пуэрто-Рико на обычном самолёте. Выиграете вы – гравилёт на завтра ваш. Нас, кубинцев, шестеро: я, Хосе и четверо охранников. Вас, русских, больше, но, думаю, не все способны выйти на волейбольную площадку.
– Выйти-то я способен, – пробормотал Владимир Алексеевич Крат. – Но вот сыграть…
Братья Стругацкие переглянулись и оба качнули головами. Отрицательно.
– Подъём переворотом и разгибом на турнике я, пожалуй, ещё сделаю, – сказал Борис Натанович. – Если предварительно сбросить десяток килограмм и как следует размяться. Всё-таки у меня был когда-то второй разряд по спортивной гимнастике. Но волейбол…
– Максимум, что могу я на том же турнике, – сказал Аркадий Натанович, – это дембельский уголок. Что до волейбола – солидарен с братом. Пас.
– Что такое дембельский уголок? – спросил Кастро.
– Потом покажу, – пообещал старший Стругацкий.
– Борис, Антон? – я посмотрел на свою охрану. Сам я играл в Кушке, правила помнил и был уверен, что справлюсь.
Охранники синхронно кивнули, соглашаясь.
– Ещё трое, – сказал я.
Нодия и Сергеев шагнули вперёд.
– Играл когда-то, – сказал лётчик-испытатель.
– Можно попробовать, – поддержал механик.
– Ещё один нужен, – сказал я и посмотрел на Зиновия, молодого сотрудника советского посольства, всюду нас сопровождавшего.
– Была ни была, – сказал тот. – Играю.
Игра состоялась вечером, когда спала жара, здесь же, на базе.
К этому времени нам подобрали спортивные трусы, майки и кеды. В судейское кресло на вышке уселся один из кубинских лётчиков с авиабазы, который, как выяснилось, играл в волейбол в юности и хорошо знал правила. Я хотел по этому поводу заметить, что надеюсь на честное судейство, но промолчал, чтобы не обидеть хозяев.
Перед матчем мы провели небольшую тренировку, во время которой быстро выяснилось, что самый слабый игрок у нас – Зиновий, а самый сильный – я. Пожалуй, только в нападении Борис за счёт роста и массы мог со мной поспорить в высоте прыжка и силе удара. Всё остальное: подача, приём и, особенно, распасовка у меня получалось лучше.
– Ты прям профи, – заметил по этому поводу Борис. – Где научился?
Я объяснил, что играл в Кушке на школьной площадке, один класс против другого. Иногда в комендатуре с солдатами-погранцами. Играли с большим азартом, но на очень и очень любительском уровне. Всё остальное – хорошая физическая подготовка и футбольные навыки.
– Я же вратарь, – пояснил. – Чувствую мяч.
– Значит, играем через тебя, – решил Борис, которого мы выбрали капитаном. – Схема такая. Принимающий старается отдать мяч тебе, ты пасуешь мне, а я уже бью. Если у сетки. Если ты у сетки, меняемся: я пасую, ты бьешь. На блоках самые высокие: я и Муса. Остальные на подстраховке. Помните: главное – принять мяч и отдать пас мне или Сергею, а мы уже разберёмся, что с ним делать. Серёжа, ты смотри внимательно. Не всегда нужно бить в атаке, можно и перебросить хитро на пустое место.
– Понял, – сказал я.
Кинули жребий – монету. Первыми подавать выпало команде Фиделя.
Он и подал. Хорошо подал, почти профессионально. Подбросил мяч в воздух левой рукой так, что он не крутился, – ниппелем к себе, и пробил правой ладонью по центру, вовремя остановив руку.
При таком способе подачи мяч словно планирует в воздухе и в любой момент неожиданно может изменить направление полёта.
Я стоял у сетки крайним справа. Мяч принял по центру на пальцы Антон, отпасовал мне. Я мягко набросил на удар Борису, стоящему слева по краю у сетки. Мой телохранитель подпрыгнул и мощно пробил мимо блока. Мяч ударился в плотно утрамбованную землю открытой площадки. Судья свистнул, и подача перешла к нам.
Подавать выпало Зиновию. Он подал неловко, сбоку и запорол мяч в сетку.
– Твою мать, – отчётливо сказал Борис. – Зина, не выделывайся, снизу подавай, если не умеешь. Тупо снизу. Твоя задача – просто перебросить мяч на ту сторону. Осознал?
– Осознал, – вздохнул расстроенный Зиновий.
– Ничего, – подбодрил я его. – Спокойно, не волнуйся, мы только начали.
Подача снова перешла кубинцам, и на этот раз им удалось взять очко.
Это был трудный матч.
За счёт опыта и сыгранности (потом я узнал, что Фидель частенько играл со своими охранниками в волейбол и баскетбол) кубинцы вырвались вперёд и довольно легко выиграли первый сет со счётом 15:11. Однако во втором сете мы вошли во вкус и азарт и отыгрались 15:13.
Впереди был решающий третий сет. Солнце уже прилично склонилось к западу, и на площадку упали тени от деревьев, густо росших неподалёку. Стало немного прохладнее. Мы попили водички, передохнули минуту.
– Меняем тактику, – предложил наш капитан. – Серёжа, ты, оказывается, прыгучий – куда таммячику. И удар у тебя хорош на самом деле. Они будут ждать, что мы продолжим в той же манере. А мы не продолжим. Теперь ты у нас будешь основным на острие атаки, а я больше на распасе. Готов?
– Давай попробуем, – сказал я.
Глава четвёртая
Волейбол так волейбол (продолжение). Покушение. Бермудский треугольник
Перед игрой я провёл небольшое расследование среди местных. Все они в один голос заявляли, что команданте не любит проигрывать.
– Он лидер и победитель по натуре, – сказал наш шофёр Мигель – седой метис, не первый год работающий в правительственном гараже Кастро. – Я бы на вашем месте уступил, если поймёте, что играете лучше.
– Не думаю, что мы играем лучше, – сказал я.
– Я тоже так не думаю, – сказал Мигель. – Просто даю совет.
– А если мы всё-таки выиграем? – спросил я.
– Команданте может расстроиться, – ответил шофёр философски. – Кто знает, во что выльется его расстройство? Но может и не расстроиться. Даже Господь не всегда знает мысли команданте, – шофёр быстро перекрестился по-католически – ладонью слева-направо. – Так что сами решайте. Но повторю: проигрывать он не любит.
Н-да, дилемма. Но ведь и я не люблю проигрывать. А ещё больше не люблю подыгрывать. Это уже тогда не спорт получается, а сплошное надувательство. Слышал я, что в профессиональном спорте, сданный за деньги матч или бой, – обычное дело. Слышал, но участвовать в подобном не хотел. Ни под каким видом. Так что – на фиг. Выиграет команда Фиделя – значит, выиграет, а проиграет – значит, мы сильнее. И плевать мне на настроение команданте. В конце концов, как у нас, на Руси, говорят, мне с ним детей не крестить. А гравилёт в любом случае уже его, ему подарен, забирать обратно не стану.
Судья свистнул, приглашая команды на площадку.
Подавать выпало нам – Борису. Наш капитан подбросил мяч, подпрыгнул и сильнейшим ударом послал его через сетку на сторону соперника.
Хосе, стоящий в защите принял, мяч снизу; кто-то из охранников отдал пас Фиделю и высокий команданте в прыжке пробил наш блок. Свисток судьи, подача перешла к кубинцам.
Всё-таки команда Фиделя была сильнее. Не на много, но сильнее. Сыграннее – вот что главное. Но мы упёрлись. Даже наше слабое звено – Зиновий – разыгрался и дважды отдал точный хороший пас, а один раз в падении вытащил, казалось, безнадёжный мяч.
Помогла и смена тактики. Наш соперник и впрямь не ожидал, что я перейду в атаку. Психологический эффект. Одно дело, когда атакует здоровенный Борис с его ростом за метр девяносто и девяносто килограммами сплошных мышц. И совсем другое – пятнадцатилетний мальчишка, чей рост едва дотягивает до ста семидесяти шести сантиметров, а максимальный вес после хорошего обеда – шестьдесят восемь килограмм.
Нет, в орно я не входил. Всё по той же старой причине – это сразу бы стало заметно. Но и моих обычных кондиций хватало, чтобы прыгнуть с места так, что моя голова поднималась выше сетки, натянутой, как положено, на высоте два метра сорок три сантиметра. То есть я просто перепрыгивал у сетки и самого Фиделя и его здоровенных охранников.
Другое дело, что не всегда удавалось получить хороший пас под удар. Ох, совсем не всегда. Здесь соперник был гораздо точнее, и в конце концов мы вышли на счёт 14:13 не в нашу пользу при подаче кубинцев.
Я стоял на месте разыгрывающего и заметил, как левый крайний защитник кубинцев слишком далеко выдвинулся вперёд.
Туда я и ударил в пряжке после того, как принял подачу, перебросил мяч Сергееву и получил от него ответный пас.
Кубинец попятился и прыгнул, стараясь достать мяч.
Если бы он этого не сделал, то мяч, скорее всего, ушёл бы за пределы площадки.
А может быть, и не ушёл.
Но защитник прыгнул и не достал. Только коснулся пальцами мяча, и тот, изменив траекторию, улетел ему за спину, где подхватить уже было некому. Судья свистнул, подача перешла нам.
Теперь я был на месте крайнего левого защитника.
Нодия подал. Фидель принял, красиво отдал Хосе, и тот, решив нас обхитрить, неожиданно пробил.
– Уходит! – крикнул я, и Антон, уже было вытянувший руки, чтобы отбить мяч, убрал их и даже присел.
Есть!
Мяч стукнулся о землю за чертой, и свисток судьи зафиксировал, что мы сравняли счёт. 14:14 при нашей подаче.
Глаза Фиделя недобро сощурились, но мне было по фигу – я перешёл слева под сетку и шепнул Борису:
– Мне пас. Повыше.
То кивнул – понял, мол.
Нодия сделал красивую планирующую подачу. Кубинцы приняли, разыграли, и один из охранников попытался перебросить мяч через наш блок. Ему это удалось, однако мяч на месте разыгрывающего принял Сергеев, отдал Борису и тот набросил его мне, как и договаривались – красиво, мягко и высоко.
На этот раз я взлетел на метр, не меньше – почти на свой максимум, если не использовать орно.
Маленький и лёгкий, по сравнению с футбольным, волейбольный мяч медленно крутился в воздухе, освещённый лучами заходящего кубинского солнца.
Двое высоких охранников прыгнули, выставляя блок.
Хрен вам, ребята. Я выше.
– Х-ха! – выдохнул я, нанося удар.
У нас в Кушке это называлось «поставить кол». Да и не только в Кушке. Думаю, это по всей стране так называлось, хоть я и не волейболист.
К чести, стоящего на распасе Фиделя, он среагировал и попытался принять в падении страшный удар, чтобы спасти команду. У него даже почти вышло. Мяч попал в вытянутую руку команданте и резко ушёл в сторону за пределы площадки.
Судья свистнул и скрестил руки перед грудью. Конец матча. Мы победили со счётом 15:14.
– А ты нахал, – сказал Фидель, пожимая мне руку после матча. – Даже наглец. Вот скажи, ты не мог сделать вид, что мы сильнее? Тем более, что мы и в самом деле были сильнее, – он улыбался, но глаза его оставались холодными.
Ясно, подумал я, а ведь меня предупреждали.
Солнце, склонившись к западу, послало сноп света между стволов деревьев с западной стороны. Длинный вечерние тени протянулись на восток, мягко залегли в складках на гряде голых невысоких холмов метрах в шестистах от нас. На пологой вершине одного из них, что-то ярко блеснуло, – так бывает, когда солнечный луч отражается от стекла.
Откуда там стекло?
В следующую секунду я сильно толкнул команданте вперёд, дал подножку и упал сверху, прикрывая.
Вдалеке едва слышно треснул выстрел.
Пуля прошла над нами, ударилась в металлическую стойку для сетки и с визгом ушла куда-то в сторону.
– Ложись! – упал на нас с Фиделем Борис, прикрывая обоих своим большим сильным и очень потным телом.
Чёрт, подумал я, не лучшие объятья жарким кубинским вечером, прямо скажем.
– Он там, в холмах! – сообщил громко. – На востоке!
– Atrápenlo![11] – крикнул Фидель.
Топот ног, рыкнули, заводясь, двигатели; три джипа, набитые солдатами, стоявшими до этого в оцеплении вокруг волейбольной площадки, сорвались с места и понеслись к холмам.
Я огляделся. Неподалёку высилось трёхэтажное каменное здание казармы.
– Туда! Здесь мы, как на ладони.
Под прикрытием охраны Фиделя и Антона, которые в спортивных трусах и майках с пистолетами в руках смотрелись довольно забавно, мы перебежали за казарму.
– Давайте внутрь, команданте! – сказал один из охранников, нервно оглядываясь по сторонам.
– Ерунда, – заявил Фидель, усаживаясь на деревянную лавочку, которая стояла рядом со входом. – Всё кончилось, можешь мне поверить. Будь выживание после покушения олимпийским видом спорта, то я давно стал бы чемпионом, – он посмотрел на меня и похлопал рядом с собой. – Садись, Серёжа. Ты только что спас мне жизнь!
Я сел.
– Как ты понял? – спросил Фидель.
– Солнце блеснуло на оптическом прицеле, – объяснил я. – То есть, я не знал, что это оптический прицел. Догадался.
– Разве ты служил в армии?
– Я сын военного. Всю жизнь по гарнизонам. Всякого насмотрелся, и боевое оружие держал в руках.
– Что ж, спасибо тебе. Признаюсь честно, я разозлился, когда вы выиграли. Не люблю проигрывать. Но теперь… Спасибо ещё раз, – он обнял меня за плечи, на секунду крепко прижал к себе. – Считай, я твой должник. И, разумеется, завтра берите гравилёт, если вам надо. Никаких возражений.
Подробности покушения на Фиделя мы узнали на следующее утро. Кубинский спецназ догнал террориста, который бросил снайперскую винтовку и пытался уйти к морю на заранее припрятанной машине. Его догнали и убили в перестрелке. Говорят, Фидель был очень недоволен, он рассчитывал, что наёмного убийцу возьмут живым.
Впрочем, это было уже совершенно не моим делом. Все разрешения были получены, прогноз погоды благоприятный, гравилёт проверен до последнего винтика, маршрут проложен; и утром десятого августа в девять часов двадцать восемь минут по местному времени Муса Нодия поднял машину в воздух с аэродрома военно-воздушной базы в городе Сан-Антонио-де-лос-Баньос.
Всего гравилёт нёс восьмерых. Экипаж: пилот Муса Нодия и механик-штурман Тимофей Сергеев. Пассажиры: Владимир Крат, Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий, охранники Борис и Антон и я – Сергей Ермолов.
Машина как рази была рассчитана на восьмерых и при собственном весе полторы тонны могла поднять ещё восемь с половиной. Так что шли мы, считай, налегке. По прямой от кубинской военно-воздушной базы до радиотелескопа Аресибо (в конце концов, решили, что мы прилетим прямо туда, чтобы не тратить время на переезды) было примерно тысяча семьсот километров. Но мы летели не по прямой, а по сторонам условного треугольника с вершиной в районе островов Тёркс и Кайкос, принадлежащих Великобритании. Так что всего получалось больше двух тысяч километров.
– Пять часов полёта, – сказал Сергеев. – Плюс минус.
Мы шли на высоте три тысячи метров с крейсерской скоростью четыреста пятьдесят километров в час. Внизу расстилался пронзительно-синий Атлантический океан с редкими, разбросанными там и сям, клочками жёлто-зелёных островов. Было хорошо и красиво. Даже очень. Негромкий гул электродвигателя. Привычная, но всякий раз кажущаяся новой лёгкость во всём теле от действия антигравитационного поля. Прохлада в салоне с кондиционированным воздухом, великолепный обзор. Ни облачка на горизонте. Глубокий океан внизу, бесконечное небо и солнце вверху, посередине – мы.
– Между прочим, – сказал Аркадий Натанович, – мы с вами сейчас находимся в районе знаменитого Бермудского треугольника. Я бы сказал даже, печально знаменитого.
– Первый раз слышу, – сказал директор Пулковской обсерватории. – Что ещё за Бермудский треугольник?
– Аркаша, – с весёлой укоризной произнёс Борис Натанович. – Как не стыдно.
Я молча слушал.
– Что значит – стыдно? – наигранно возмутился Аркадий Натанович. – Я читал об этом в американском журнале на чистом английском языке! То есть американском, разумеется.
– О чём? – спросил наш пилот. Гарнитура с наушниками болталась у него на шее, машина шла ровнёхонько, как по ниточке, и ему явно было скучно. – Расскажи, дорогой!
И Аркадий Натанович рассказал. О том, как пятого декабря тысяча девятьсот сорок пятого года авиазвеноиз пяти торпедоносцев-бомбардировщиков «Эвенджер» совершало тренировочный полёт. Они вылетели с аэродрома базы морской авиации в Форт-Лодердейле, что в восточной Флориде, и следовали почти точно на восток, чтобы в определённой точке совершить учебное бомбометание, а затем, другим курсом, вернуться на базу.
– Погода была прекрасной, – увлечённо рассказывал Аркадий Натанович, – море спокойное. Прямо, как сегодня. Однако в какой-то момент начались перебои с радиосвязью. Из обрывков радиопереговоров, которые удалось поймать на базе, стало ясно, что звено заблудилось. Чуть ли не у всех самолётов отказало навигационное оборудование, а то, которое, вроде бы, работало, выдавало явно неверные сведения.
– Значит, тоже отказало, – прокомментировал Сергеев. – Хотя я не очень понимаю, как это возможно.
– Никто до сих пор этого не понял, – продолжил Аркадий Натанович. – Однако факт, что четырнадцать опытных лётчиков на пяти прекрасных исправных самолётах так и не сумели добраться до земли. Последние слова одного из пилотов, уже когда у них заканчивалось топливо, были такими: «Мы не можем определить направление, океан выглядит не так, как обычно, мы опускаемся в белые воды». – старший Стругацкий сделал паузу и буднично добавил. – Спасательный гидросамолёт «Мартин Маринер», который немедленно вылетел на поиски, тоже бесследно исчез.
– Хорошо быть писателем-фантастом, – сказал Владимир Алексеевич. – Им всё можно.
– За что купил, за то и продаю, – невозмутимо заметил Аркадий Натанович.
– Аркадий Натанович правду говорит, – сказал я. – Я тоже читал об этом случае, когда странствовал по Америке. Была статья в журнале «Аргоси». Кажется, за шестьдесят четвёртый год. Да, точно, за шестьдесят четвёртый. Автор – Винсент Гаддис. Статья называлась The Deadly BermudaTriangle.
– Смертельный Бермудский треугольник, – перевёл Борис Натанович.
– Страшно – аж жуть, – сказал охранник Борис.
– Э, слушай, дорогой, я такое могу рассказать про разные случаи в авиации, – кушать не сможете! – воскликнул Нодия. – У нас в одной сибирской тайге столько самолётов пропадает бесследно, что этот треугольник от зависти в круг превратится!
– Так я не спорю, – благодушно заметил Аркадий Натанович. – Но бесследная пропажа звена «Эвенджеров» – факт.
– Бритва Оккама, – сказал Борис Натанович.
– Которой мы бреемся каждыйдень, – подхватил старший брат. – И тем не менее.
– Какой у нас запас хода, напомните? – спросил Владимир Алексеевич.
– Девять тысяч километров, – сообщил Нодия. – До Берлина можем долететь спокойно. Но нам туда не надо, – он надел наушники и попытался связаться с диспетчерской службой аэропорта Исла-Верде в Сан-Хуане.
– Советский борт РС–1 «Сергей Ермолов» вызывает аэропорт Исла-Верде, – сказал он по-английски. – Приём!
Тишина. Только гул электродвигателя и шум винта, рассекающего воздух над нашими головами.
– Советский борт РС–1 «Сергей Ермолов» вызывает аэропорт Исла-Верде, – повторил Нодия. – Приём!
Тишина.
– Странно, – сказал пилот. – Сан-Антонио-де-лос-Баньос! Советский борт РС–1 «Сергей Ермолов» вызывает Сан-Антонио-де-лос-Баньос! – он перешёл на английский. Приём!
Ни звука.
Я огляделся. Свет за прозрачной кабиной гравилёта изменился. Свет и краски. Свет будто потускнел, а краски пожухли. На первый взгляд всё то же самое, но на самом деле – не то. Синий цвет океана под нами теперь отливал свинцом, да и видимость явно упала. Какая-то непонятная мгла появилась в воздухе. Так бывает при солнечном затмении. Только вот никакого солнечного затмения не наблюдалось.
– Попробуй вызвать Гавану, – сказал я.
Нодия попробовал. С тем же результатом.
– Связи нет, – доложил. – Нас никто не слышит, и мы никого. Эфир вообще пустой, одни помехи.
– Главный компас отказал, – сообщил Сергеев, пощёлкав пальцем по прибору.
– Путевой тоже, – сказал Нодия и добавил по-грузински. – Дзукна![12] Впервые такое вижу.
– Спутниковый телефон? – вспомнил я о чуде современных советских технологий, которое имелось на гравилёте.
Однако и спутниковая связь была мертва.
– В круг, говоришь, превратится? – осведомился Аркадий Натанович.
– Девять тысяч километров – это большой запас хода, – сказал Владимир Алексеевич.
– Вы обратили внимание, как изменился свет снаружи? – спросил Борис Натанович.
Я быстро думал. Происходящее мне совсем не нравилось.
Вошёл в орно, попытался нащупать линии магнитного поля и не смог этого сделать. При этом ауры моих товарищей просматривались привычно хорошо. Да что ж такое, Бермудский треугольник в самом деле существует? Вспомнилось Пятно Безмолвия на самом большом материке Гарада Лур-Парралд[13] – обширная область суши размером примерно восемьдесят тысяч квадратных километров, набитая атмосферными, магнитными, погодными и геофизическими аномалиями, словно ящик Пандоры из земной мифологии бедами и несчастьями. Как там было сказано в древней неписанной инструкции для путешественников, пересекающих Пятно Безмолвия тем или иным способом? «В случае отказа компаса, потери радиосвязи, ориентировки и чувства уверенности, остановись и подожди – само пройдёт». К лётчикам, правда, до появления гравилётов эта инструкция не подходила, но они всегда старались обойти Пятно Безмолвия стороной.
