Алексей Филиппов
Слава – вещь липкая
– Что за козел племяша моего замочил?! – ослепительно сверкая фиксами, истошно орал златозубый авторитет. – На ремни его порежу! Везде достану! Сукой буду!
Милицейские чины мигом поделились информацией с бандитами, и те умчали в сторону моей родной деревни. Мне теперь оставалось одно – бежать. Вот только куда?
Для начала я решил отбежать подальше от места «преступления». Когда служители правопорядка пошли еще раз глянуть на труп, я выбрался из своего укрытия и перебежал к сараям соседнего дома. От сараев, через чей-то огород, пробрался к развалинам городского туалета. Место в городе всем известное, потому как туалет в нашем городе принимались строить при каждой власти, начиная с Александра Миротворца и до нашенских времен. На легендарном месте были: и развалины, и две полуразобранных пачки силикатного кирпича. В развалинах я немного отдышался и метнулся к зарослям ивы возле грязных остатков бывшего пруда. Перебегая, споткнулся об торчащие из земли останки гнилого столба, поморщился от боли и притаился. Дальше бежать было сложнее. Впереди виднелась центральная улица нашего райцентра, слева глухой забор, а справа продавали дешевое пиво в разлив. Впереди и справа народу полно – мигом опознать могут.
Я мысленно представил, как весь город пытается меня изловить и хотел вернуться назад к спасшему меня уже один раз сараю, но тут заметил в глухом заборе намёк на дыру. Это был мой единственный шанс устремиться вперёд, а не бегать по кругу, как дурной заяц под прицелом хмельного охотника. Раздвинув доски, я нырнул в дыру и оказался перед другим высоким забором. Назад к народу мне опять не захотелось, и я, немного подумав, полез через забор.
Не всяк умен, кто с головой врозь живет, – говаривал когда-то мне дед очередную народную мудрость. – Чаще думай да реже решайся…
Мало я тогда подумал и решился неосмотрительно быстро. Людей, которые выпускают погулять по своим огородам больших собак без намордников, я никогда особо не уважал, а теперь просто ненавижу. Злобная тварь зарычала и вцепилась мне в ногу. Хорошо, что мне под руку попалась увесистая дубина. Тварь заскулила, я в мгновение ока, перемахнув через забор обратно, без всякого страха перед людьми, выбежал на центральную улицу. Обиженная собака показалась мне в тот момент страшнее людской облавы. Нет уж, лучше к людям, чем в собачью пасть! Выбегаю в народ и сталкиваюсь нос к носу с Тонькой Лошадью.
– Андрей, – сразу же испуганно залепетала Тонька, увлекая меня за угол ближайшего дома. – Что же ты наделал, Андрей? Тебя же ищут…
Потом она потащила меня через какие-то серые дворы, узкие улочки и скоро мы очутились возле двухэтажного дома из темно-красного кирпича с серыми прожилками. Это дом Антонины. На моё счастье проживала она одна, да, к тому же, горела превеликим желанием выручить меня из беды. Откуда в ней такая блажь тогда случилась? Не знаю. Да и не до знаний мне тогда было, спастись хотелось. Когда мы, суетливо озираясь, открывали дверь видавшего уже всякие виды подъезда, до меня стало доходить, что влип я – хуже некуда. А когда понимание того, в какой вонючей яме я оказался, дошло до меня окончательно, моё тело пробрал крепкий озноб. Меня трясло так, что слова выговорить не получалось. Тоня попробовала меня немного успокоить, напоить водой, но скоро, за неимением успеха и времени, спасительница моя эту затею бросила и убежала к своему рабочему месту, даже не отобедав. А я один остался один дрожать в чистых и аккуратных хоромах одинокой молодой женщины. Вроде, спрятался, но страхи кружили надо мной, как вороньё над недавним полем кровавой бойни.
Глава 7
Душа в пятках, сердечный ритм с перебоями, видения скорой расплаты, дрожь в руках – вот моё болезненное состояние, в каком застала меня пришедшая с работы Антонина. Организм мой явно решился отыграться за то наглое спокойствие, какое я проявил на месте чьего-то преступления. За всё приходит время платить. Суров этот закон жизни, но поперек него ничего не скажешь. А я как раз не из тех, кто поперек любит говорить. Смелости во мне маловато. За что постоянно и страдаю. Не испугайся я людской молвы, пошли всех подальше с их фантазиями, так сидел бы сейчас за богатым столом и разговаривал с Лёхой о чем-нибудь возвышенном.
Сколько времени промаялся я от леденящего кобчик ужаса, не помню. Наверное, долго. Часа три. Я метался по тесной комнатенке, словно попавшая в западню крыса, а потом, вдруг, замирал, на цыпочках подкрадывался к окну и, прижавшись спиной к стене, осторожно отодвигая занавеску, выглядывал на улицу. Гляну на волю и опять – вьюном по комнате. А что мне еще оставалось делать? Кто не знает нравов наших местных бандитов, тому меня не понять, а тому, кто знает, мне о своих душераздирающих страданиях рассказывать глупо. Эти хотя и поймут меня, но только посочувствовать и смогут. Они в точности знают, что со мной будет. В общем, влип я по самое некуда. И какого черта меня сегодня в город понесло? Сидел бы у себя в деревне с друзьями кум королю да вёл бы задушевные беседы на политические темы. Так нет же – мы гордые! Нам не нравится, когда нас маньяками называют! Нам обратное хочется доказать! Вот и доказал! Чего теперь делать-то?! Убьют ведь…
Когда в замочной скважине заерзал ключ, я попытался спрятаться под кровать. Хорошо, что не успел. Страх страхом, но я, все-таки, мужик.
– Ой, Андрейка, – затараторила Тоня, стремительно хлопнув дверью, – тебя же милиция по всему району ищет. К нам аж два раза приходили. Всё пытали нас: зачем ты приходил, что да как. Я, конечно, молчу рыбой, а Люся с Клавой всё про тебя рассказали. И Кирка, заведующая наша, все твои преступные замыслы подтвердила. Дескать, грозился ты, ногами топал, товар на пол швырял… Теперь тебя по всей стране искать будут. Вот, беда-то какая… Ты есть будешь?
Услышав про еду, я сперва пожал плечами, а потом, вдруг, понял, что сейчас лучше кивнуть головой в нужном направлении. Голод не тетка. Бойся, не бойся, а о животе своем всегда побеспокойся. Как говорится: война войной…. Не я придумал, не мне и отменять.
На стол хозяйка собрала быстро. Быстро и с улыбкой. И всё у неё так ладно за столом получилось, что и не во всяком ресторане так получиться может. Хотя, здесь я немного палку перегнул, потому как не особо знаток ресторанных обычаев. Не был я никогда в ресторане, но твердо уверен, что ни один из неведомых мне ресторанов, Антонине в подметки не годится. И коньяк у нас за столом был. Представляете? Откуда он здесь взялся, не знаю, но был. Настоящий. Тоня за все время нашего ужина пригубила пару раз рюмку, а я был на нервах.
Когда бутылка стала пустой наполовину, Антонина мне вдруг стала, как-то понемногу, нравится не только своими душевными качествами. А когда в пузыре осталось всего на два пальца, я полез к ней целоваться. Тоня не воспротивилась, а даже наоборот проявила к моему желанию искренней интерес. Скоро я, позабыв обо всем, был счастлив. Честно – счастлив. Не вру. Со мной такого никогда не бывало. Даже с Любкой у нас всё по-другому получалось, накоротке, а тут… В перерывах между приступами хмельной любовной страсти я читал стихи.
– Руки милой – пара лебедей
В золоте волос моих летают.
Все на этом свете из людей
Песнь любви поют и повторяют…
Счастье наше продолжилось и с рассвета. Мы, как-то вместе, словно по команде, проснулись. На улице еще еле-еле забрезжил промозглый осенний полумрак, а нам опять было хорошо. Так хорошо, что и не всяким словом об этаком чуде скажешь.
Утром Антонина едва не опоздала на работу, но была она женщина весьма аккуратная и позволить себе такого безобразия никак не могла. А вот отпроситься, якобы из-за болезненного состояния, принципы сегодня ей позволили. Вернулась Тоня с работы быстро, я даже опомниться не успел. И мы с ней счастливо провели весь день, да и ночи чуток прихватили. На другой день остаться дома она уже точно никак не могла, и, тяжко вздохнув, отправилась работать на целый день.
И вот я вновь остаюсь один. Вернее, наедине со своими страхами и печалями. Тут же вползли они подлые в чуть-чуть оттаявшую душу, чтобы нагадить там по полной программе. Только Тоня скрылась за углом покосившегося барака с остатками пожарного щита серого цвета, так они и вползли. Опять вспомнились бандиты с полицией, и комок противного страха тал медленно подниматься откуда-то из-под грудины.
«Что же теперь со мной будет? – уже, наверное, в сотый раз размышлял я. – Здесь мне всю свою жизнь не просидеть. Что ж я за мужик такой, если буду всегда за бабью юбку прятаться? Нехорошо. Да и отпуск у меня меньше чем через две недели закончится. Не явлюсь вовремя на работу, так меня, и уволить запросто по статье могут. А без работы я куда? Не привык я без работы. Надо как-то выпутываться из своих передряг. Но как? Пойти в милицию и рассказать, как всё было? Не поверят! В камеру точно посадят, а там, у бандитов, всегда всё схвачено. Посоветоваться бы с кем. Да вот не с кем. Были у меня знакомые в правоохранительных органах, да только испарились все оттуда. Как назло испарились. Оба на повышение пошли: один в Москву, другой в областной центр. В прокуратуре хороший знакомый был, но тот месяц назад уволился и отъехал куда-то в Сибирь отдохнуть. Нашел время! Не мог пару месяцев еще без своей Сибири обойтись. Ему приспичило, видишь ли, а я вот страдай здесь. К бандитам пойти? Тоже гнилой вариант. Может, они меня и выслушают, но потом точно придушат, да еще и ножом в бок добавят, чтоб другим неповадно было. Им надо марку держать. Не поверят, что это не я тлю ту блатную прирезал. Никак не поверят…»
И вот тут я понял, что у меня есть только один выход: мне надо самому найти убийцу Вити Мопса. Найду эту сволочь, так сразу и оправдаюсь перед всеми. А не найду, тогда всё: крутись не крутись, по любому – могила. Вот такая у меня получалась арифметика с алгеброй. Надо корень зла искать, но вот только неизвестно как. Для начала я решил тщательно восстановить шаг за шагом свой путь к бездне несчастий, а именно: от магазина к злополучной квартирке. Восстанавливать пути я начал от первой ступени Витькиного подъезда. Не в магазине же мне убийцу искать! И уже на третьем своем мысленном шагу сталкиваюсь я с белобрысым здоровяком, крепко толкнувшим меня в грудь. Меня в один момент осенило! Это же он Витю ухайдакал, а тут я на его счастье со своей любовью нарисовался. Теперь я в дерьме по уши, а он в шоколаде по самую маковку. Везет же дуракам да некрасивым!
Я, сразу успокоился, перестал мандражировать, сел в мягкое кресло и решил подумать по-настоящему. Знал, что тяжело мне будет столь непривычной деятельностью заниматься, но решил сегодня перед трудностями не отступать. Решил основательно и бесповоротно, потому как в моем положении поворачивать было уже некуда – везде тупик. Здесь либо пан, либо в муравейник голым задом. Для начала получилось – в муравейник. Подумать мне не дала Антонина, явившаяся на обеденный перерыв. Явилась и сразу ко мне обниматься, но чую по глазам, что тоска нешуточная гложет её нутро. Таит чего-то от меня Тоня. Через силу, но таит. Я, конечно же, искренне желая ей добра, отстранил её чуть от себя и в лоб вопросом.
– Чего случилось?
И лучше бы мне так прямо не спрашивать. Поаккуратней как-то надо было, но теперь уж об аккуратности той поздно говорить. Ау, брат. Зарыдала Антонина от неотесанности моей и сует мне в руку газету. Сует и шепчет:
– Про тебя тут пишут.
Я по привычке глянул на последнюю страницу. Про меня как-то раз там писали. Это когда я второе место в области по гирям занял. Уж лет десять я ту газетку в комоде храню. Да только ошибся я сегодня по поводу последней страницы. Первую мне надо читать. На первой про меня! Именно там новый начальник милиции нашего района дал пространное интервью, и в конце интервью этого, упомянул, что теперь для него дело чести раскрыть заказное убийство известного в районе предпринимателя Виктора Мопзонова. Витьки Мопса, ежели не по газетному выразиться.
– Мы уже многое знаем об этом деле, – рассказывал корреспонденту газеты новоиспеченный милицейский руководитель. – Главный подозреваемый есть. Это уроженец деревни Копьево гражданин В. Он и раньше был на подозрении в преступных посягательствах, а теперь вывернулся весь наружу. Осталось дело за малым – только подлого преступника арестовать. Далеко он от нас не уйдет, и никаких Чикаго в нашем районе мы не допустим. Бандит должен сидеть в тюрьме. Не нами придумано, и не нам без внимания этот факт оставлять, несмотря на недостаточное финансирование наших органов. Все силы района брошены на его задержания и за ценой мы здесь не постоим, а если надо, то привлечём и силы из соседних регионов. И область обещала, в случае чего, помочь. Не уйти подлому убийце от возмездия! На том стояли и стоять будем!
Дальше шло описание моих примет и обещание благодарности за любую помощь. Я читал газету, а Тоня утирала с глаз слезы. У неё слезы были настоящие – круглые с печальным блеском. Когда я про себя начитался до легкой икоты, Антонина к официальной информации добавила молву народную. Согласно этой молве, милицейский начальник так искусно матерился, ставя задачу по моей поимке, что весь личный состав районного отделения стал шефа не просто уважать, а уважать сверх всякой меры. Вот что крепкое слово с людьми служивыми сотворить может. И еще пообещал начальник, в случае если меня не поймают на этой неделе, сделать всем обрезание, не щадя никакой плоти до самого корня. Под ноль, стало быть. После такого заявления градус уважения к начальству у подчиненных стал ещё больше зашкаливать. И теперь у всех милицейских работников насчет меня руки чесались аж по локоть.
Тоня скоро побежала на послеобеденную вахту к своему прилавку, а мне оставалось одно – спасаться своими силами. Но как? Я даже номера автомобиля убийцы не запомнил. Оставалось одно – придумать как спасти себя самому. Больше мне надеяться не на кого…
Глава 8
Разработку плана по своему спасению я завершал уже в сумерках. С моими аналитическими способностями особо на этой стезе не разгуляешься, а потому план получился простым до безобразия. Общая суть его была такова: мне надо через своих деревенских друзей выйти на бандитских авторитетов и, не вступая с ними в прямой контакт, намекнуть, что я знаю истинного убийцу Мопса в лицо. А уж что дальше будет, так мы по сложившейся ситуации посмотрим. Как говорится, главное ввязаться в сражение, а уж там: куда кривая завернет. Буду нос по ситуации держать. Про то, что мои деревенские приятели смогут быть моими посредниками в переговорах с бандитами, я почти не сомневался. Тодор не раз хвастался мне за бутылкой, что он со всем криминалом на короткой ноге.
– Да меня любой знает, – кричал в такие моменты Витя, старательно изображая что-то на пальцах. – Любого я в нашем районе на рога поставлю! И за меня каждый нормальный пацан встанет, не щадя глотки! Ты знаешь, как меня братва уважает?! Ты же знаешь, что я…
Насчет постановки любого на рога я, конечно, не верил, и насчет глотки тоже, но записку в преступную среду Тодор мог отнести запросто. Должна же в его словах быть, хотя малюсенькая толика правды? Ну, должна же… А, хотя…. Но, черт его знает? Надо проверить. Всё равно другого выхода у меня нет.
Пробираться в родную деревню мне теперь можно было только во тьме. Такая вот у меня ситуация сложилась, обратив меня в пугливого крота, какой света как огня боится и только во тьме решается из норки своей выглянуть. Сперва я хотел идти, как только стемнеет, но потом передумал и решил дождаться Тоню с работы, а то как-то неудобно получалось: она меня спасла, скрывала от недругов, а я слиняю без предупреждения, как последний гад.
Пришла Антонина в восьмом часу, и я сразу, как только она переступила порог, заявил ей о своих планах на вечер. Тоня как в пальто стояла, так и присела на табурет. Губы у неё вдруг задрожали, глаза заблестели, и я понял, что если я сейчас же не возьму волю в кулак, то воли этой мне уже век не видать. Потеряется она окончательно и бесповоротно, а у меня этого добра не велики закрома. Надо было решаться и я решился, отчаянно шагнув за порог. Антонина следом. Я строгим взором повелел ей вернуться, и она, мигом послушавшись, попятилась назад, и только прошептав мне еле слышно:
– Ты придешь, Андрюша?
– Попробую, – пробурчал я, стараясь не глянуть ей в глаза. – Куда мне еще деваться? Жди. Вернусь, если…..
Не хотелось мне, чтоб она моих глаз узрела. Не сухо там было. Очень уходить не хотелось, я и не думал, что так тяжко будет, но идти надо. Другого выхода у меня сейчас нет. Взялся за гуж…
На автобусе из райцентра до нашей деревни минут за пятнадцать добраться можно, но сегодня в автобус садиться рискованно. Людей там много бывает, а их я теперь немного побаивался. Казалось мне, все люди (кроме Тони, конечно), только и думают о том, как бы меня поскорее в милицию сдать. И будто не было у них теперь ни никакой другой заботы, кроме того – как меня на кичу определить…
«Ни стыда, ни совести у людей не осталось, – думал я, разглядывая издали столб, возле которого останавливается наш автобус. – Я стараюсь никому никогда ничего плохого не делать, а они… Неблагодарные…»
Размышляя так о роде человеческом, я пошел к деревне пешком и лесом. В лесу было сумрачно и страшно. А тут еще на луну туч мутных ветром натянуло. Луна и так-то ущербная дальше некуда, как говорится – на последнем издыхании, а за тучами её стало вообще не видать. Короче, шел я, практически, наощупь, иногда спотыкаясь, а иногда и падая. Но, несмотря ни на что, где-то, через час, добрался до своего родного порога усталым, и никем не замеченным. Вот моя деревня, вот мой дом родной…
В доме горел свет. Опасаясь милицейской засады, я осторожно подкрался к окну и, приподнявшись на цыпочки, заглянул туда. Леха сидел за столом и занимался довольно-таки странным делом. Леха писал. Если б я Леху не знал, то, вряд ли бы так удивился, но я своего армейского друга знал хорошо. Чтоб Леха стал по доброй воле чего-то писать, так это надо передушить половину медведей заполярья. Так видимо и случилось, потому что Леха писал, а над ним ни одного человека с ружьём не стояло. Леха сидел в избе один и писал по доброй воле. Вон оно как… Чудеса… На всякий случай я решил подстраховаться. Я осторожно постучал в окно и сразу же спрятался за голый куст сирени возле палисадника. В окно выглянул только Леха, и никто рядом с ним не объявился – первый признак отсутствия засады. Значит, в доме всё чисто.
И, действительно, в избе было чисто во всех отношениях. У меня так чисто никогда не было. Чувствовалась крепкая рука хозяйки: ни грязи, ни пыли на полу и одежда на вешалках аккуратно висит. Пока я оглядывал свои прихорошившиеся хоромы, Леха обрел дар речи.
– Ну, ты даешь, – прошептал он еле слышно, плотно задернул занавески и побежал закрывать на ключ входную дверь. – Вот уж не ожидал. Чего хочешь мог предположить, но такого… И не страшно тебе было?
– Чего страшно? – отозвался я на вопросы друга, все еще озираясь по сторонам.
– Как чего? Человеку горло резать! Ножом.… Сзади…. Молоток… Так этим бандюкам и надо. Жесть!
– Какое горло?
– Ладно, – погрозил мне Леха пальцем. – Нечего тут передо мной дурачка ломать. Я уж из-за тебя два дня под колпаком живу: то с ментами объясняюсь, то с бандитами терки тру. Час назад участковый Михалыч от меня отвалил, но завтра обещал непременно вернуться. Его начальство обязало здесь в засаде сидеть, а вот жена на ночь его никуда от себя не отпускает. Он бы и с женой решил, только деньги у меня, как на грех, кончились… Так что ты давай, Андрюха, колись перед другом на всю катушку.
Я рассказал Лехе всё. Ну, не совсем всё, конечно. Про то, как я скрывался у Тони, кое-что утаил. Да, если честно сказать, Леха меня про тайники особо и не выспрашивал. Его больше факт смертоубийства интересовал. По глазам друга я увидел, что моя версия ему понравилась не очень, и он рассказал мне во всех подробностях своё видение того, как я Витю Мопса порешил. Оказывается, я пришел самым наглым образом в квартиру к Мопсу и без особых разговоров ткнул его легонько два раза острым ножиком сзади в шею. Затем ножик этот я выбросил в урну, как раз на углу дома она стоит, того самого, где чуть ранее проживал Витек Мопс. В урне он (ножик, естественно, Витьку-то я в урну не додумался сунуть) пролежал сутки, пока дворник нашего районного супермаркета «Сыны Меркурия» Серафимыч, его оттуда не извлек. Конечно, сторож никогда бы не отдал столько ценную в хозяйстве вещь в руки органов следствия, но в тот момент, когда Серафимыч старательно оттирал находку о левый рукав своей телогрейки, мимо проходил милиционер. После коротких препирательств и всяческих хитростей с обеих сторон, сторожу пришлось сдать находку в органы и тем самым замкнуть вокруг меня следственное кольцо окончательно.
– А вот здесь и не сходится! – ухватил я вдруг Леху за воротник. – Ни при каком раскладе не сойдется! Как же я мог нож выбросить, если Любка меня над таким свежим трупом застала, что свежее и не бывает?
– В форточку ты его удачно швырнул, от водосточной трубы срикошетил и в урну, – быстро освободился от моего захвата друг, сел на скрипящий табурет и тут же сменил тему. – А я вот отчет о работе наверх Архипычу пишу. Велел он нам через каждые три дня отчитываться. Да, кстати, на-ка вот здесь в ведомости распишись.
Я взял протянутую мне ручку, но на всякий случай решил посмотреть, а за что же это я подпись ставлю. В ведомости, напротив, моей фамилии стояла сумма в двадцать девять тысяч рублей. Как раз моя зарплата за два месяца работы с отпускными и квартальной премией вместе. Рука от этакого видения вдруг застыла. Я-то и подписать вроде бы не прочь, но рука чего-то артачится начала.
– Да ты не сомневайся, – подтолкнул мою руку под локоть Леха, – это за аренду твоего дома. Я вчера в комоде твой паспорт нашел и оформил всё юридически, как меня Архипыч учил, чтоб комар, значит, никуда носа подсунуть не смог. Тебе всё равно здесь в ближайшие годы не пожить, а может и вовсе, при таких-то делах, не вернешься. Так чего ж имуществу зря пропадать? Пусть на благо народа послужит. Да и с финансами у меня чего-то не сходится. Куда тридцать тысяч дел? Не знаю. Вот я их и включил в арендную плату. Подписывай.
Я подписал. Мне ведь теперь против кого-то совсем ни к чему идти, тем более против друга армейского. Друзей-то у меня кот наплакал, чтоб ими ради какой-то подписи разбрасываться. Леха внимательно рассмотрел мою подпись, облегченно вздохнул и поинтересовался о том, а что я дальше делать намереваюсь? Я рассказал ему о своих планах по связи с преступным миром.
– Ты бы погодил сам колготиться, – почесал шею мой армейский сослуживец. – Я наверх от твоей ситуации сообщил. Обязан был сделать такое дело. Ты ведь член партии теперь. Архипыч уж про тебя знает. Вот. Короче, он решил, что ты должен стать героем.
– Чего?
– Героем будешь.
– Каким еще героем?! – аж притопнул ногой я, подозревая Леху в розыгрыше. Я сам разыграть кого-нибудь не прочь, но не в такой же ситуации. Жизнь меня за горло ухватила не по-детски, а он…
Героем на фронте борьбы с распоясавшейся преступностью. Это так Архипыч по телефону мне сказал. А еще он сказал, что все в районе, как можно скорее, должны узнать, как ты, презрев опасности, бросился в бой с оголтелым бандитизмом. Надоело твоей честной душе терпеть подлый беспредел над народом, вот и попер ты на бандюка с финкой, словно на танк с гранатой. И пусть ты погибнешь, но на твоем примере молодежь еще дальше пойдет. Это, опять же, не я придумал. Там уже два корреспондента статью про тебя дурака строчат. И вот представь, что после всего этого, ты приходишь и говоришь, а это не я бандита отважно замочил. Это парень со шрамом на щеке герой, а я так, по чистой случайности да превеликой глупости рядом оказался. Придурок я полный, а не герой вовсе… Каково?
– Да пошел ты! – рявкнул я на Леху, и хотел что-то подобное отпустить и в сторону высшего руководства партии, но тут на крыльце послышался изрядный шум. Кто настойчиво стучался к нам в дверь.
– На двор! – скомандовал Леха, обретя вдруг повадки бывалого конспиратора. – И тихо там сиди!
Я мигом выполнил указание, затаился на заднем дворе, а Леха пошел открывать припозднившимся гостям. Судя по шуму в сенях, гости пришли толпой…
Меня приехали брать, – подумал я и хотел уж огородами пробираться к городу, но чего-то передумал и решил узнать – как дальше себя Лёха поведёт – сдаст или не сдаст.
И решил я ко всему прочему, еще и осторожно послушать, как меня в избе недруги ищут и как Лёху на мой счёт пытают. Решил и на цыпочках пробрался к обитой потертым дерматином двери в жилую часть избы. В избе, перебивая друг друга, разговаривали пришельцы с Лехой. Говорили они негромко, и потому их говор за дверью сливался для меня в малопонятный гул. Я приник ухом к щели между дверью да косяком, хотел прислушаться и тут почувствовал на своем плече чью-то крепкую руку.
Глава 9
«Дослушался, – искрой короткого замыкания пронеслось у меня в голове. – Доигрался, как семеро козлят с матёрым хищником. Чего теперь делать-то?»
Я снова хотел броситься в побег, но, услышав над ухом знакомый хриплый басок, одумался.
– Ты чего откокосил-то, Андрюха? – хрипел Кокос, увлекая меня через заднюю калитку к соседским огородам. – Весь район про тебя гудит. Молоток! Настоящий кокос! Я бы тоже не стерпел. Развелось козлов этих, хуже некуда. Кокос на кокосе. Гнут все из себя, а на самом деле гниль одна, вон как ты его. По нашему, по копьёвски. Чик пером по горлу – и готово! Молодец, настоящим кокосом вырос. Уважаю.
Подробности о своих бедах я поведал Леве, сидя на его кухне возле покрытой жирной копотью печки.
– Так чего ж, выходит, подставили тебя? – разочарованно и протяжно вздохнул Кокос, растапливая печку. – А мы-то думали… Вот ведь какие кокосы в жизни встречаются. Не успеешь оглянуться, а они уж норовят тебя в дерьмо харей макнуть. Вот кокосы! Только ты всё равно в деревне на глаза никому не показывайся. Сегодня утром участковый собрание проводил, так я боюсь, что стуканёт кто-нибудь на тебя ненароком. У нас ведь много кокосов разных. Сам знаешь: такие кокосины водятся, только палец в рот положи… Ты, давай, посиди пока за печкой, подумай, а пока сбегаю к Лексею за деньгами, там бухгалтер приехал. И Тодора сюда к нам заодно приглашу для совета. Надо тебя как-то выручать.
Лева убежал, а я остался один перед чуть коптящей печкой его жилища. Если убранство моей избы совсем недавно можно назвать уютным с приличнейшей натяжкой, то для жилья Кокоса этот термин неприменим вообще. Ни один язык не повернется средь этого кавардака про уют заговорить. Здесь уют и не ночевал никогда. Жил Кокос на кухне, потому как в других жилых помещениях его избы – имелась проблема с окнами. Нет, окна были на месте, но большая часть их страдала без стекол. Заменителями стекла на окнах Левиной избы служила фанера да старые байковые одеяла. Со своей задачей по сбережению тепла заменители справлялись не ахти как. Дуло холодом через них за милую душу. А вот на кухонном окне стекло устояло. Даже не одно, а два. В окне на кухне избы Кокоса основную оконную раму дублировала ещё и рама зимняя. Как уж они выжили средь всеобщего стекольного разрушения? Неизвестно, но смогли они устоять против всех жизненных передряг, покрывшись толстым слоем пыли и паутины. Подоконник кухонного окна был черен от высохших тел насекомых, отбросивших там свои цепкие лапы летней порой. Кроме мушиных трупов было много в Левином жилище банок с бутылками разного калибра: начиная от стограммовых майонезных и заканчивая пыльной двадцатилитровой бутылью, прикрывающей лохмотья обоев в красном углу кухни. Над бутылью красовалась черная полка, с которой свисала бывшая когда-то белой тряпка. Еще на полке лежала икона ликом вниз. На иконе стоял закопчённый бидон с чем-то позеленевшим внутри. Рядом с бутылью валялась груда разнообразного грязного тряпья, по всей видимости, служащая моему односельчанину постелью. Около постели тоже теснились банки. В каждой из банок тех – было понемногу мутной жидкости, а также трупы мух вперемежку с бледно-зелёной плесенью. На кухонном столе стояли ещё две банки, но эти банки были консервными. Одна из них была наполнена окурками до краев, а другая пока еще только наполовину. Рядом с консервными жестянками лежали: старая калоша, черное лезвие ножа без ручки, вилка в два зуба и веник. Дальше я осмотреться не успел. Явился Кокос. Он, радостно улыбаясь, подмигнул мне раз семь кряду и швырнул на стол белоснежный конверт.
– Вот ведь аккуратные какие люди в столицах живут, кокос их задери, – молвил Лева, освобождая для чего-то рукавом стол. – Всё в конвертиках. Вот ведь кокосы какие. Да и мы тоже не промах в конвертике взять, только Витя Прапор заартачился. Не возьму, говорит, в закрытом конверте. Откройте непременно сами. Ну, ты знаешь почему.
Конечно, я знал причину недоверия Вити ко всяческим закрытым пакетам да конвертам. Фобия у него тяжкая на всё закрытое. И можно сказать, что на глазах моих эта самая фобия народилась. А дело то было вот как. Виктор Трофимович Прокудин, отслужив прапорщиком лет, этак, двадцать пять в охранных войсках, вышел на пенсию и вернулся в родной город. Вернулся и сразу же решил по своей специальности устроиться. Как раз в ту пору потребовался на птицефабрике начальник охраны. Прежний-то начальник до того допился на хлебном месте своем, что вывел всю караульную смену на строевые занятия. Он тоже в прошлом при военной службе состоял. В общем, прежний охранный начальник мужик был ничего, а вот со строевой подготовкой переборщил. Вечером же того дня, все вахтерши птичника, младшей из которых было пятьдесят четыре года, пошли жаловаться директору на вопиющий беспредел хмельного руководства и просить компенсации за стёртые ноги. Директор в компенсации отказал, а в остальном пошел женщинам навстречу, и через день на птицефабрике образовалась вакансия главного охранника. Вот тут-то Виктор Трофимович и сгодился. Начальство встретило его хорошо и душевно (с коньячком, значит), а Прокудин в свою очередь пообещал руководству утром следующего дня объявить войну несунам. Ну, пообещал и пообещал, с кем не бывает. Дело житейское. Чего мы только начальству не обещаем, устраиваясь на работу, особенно под душевный разговор. Как говорится, наплевать да забыть, но не таков был Виктор Трофимович. Держал свое слово, данное в легком подпитии, гражданин Прокудин крепко. Так крепко, что подивились все. Он каждый день лично сам обыскивать на проходной всех работников. Особенно женщин. А это, знаете, какой удар по бюджету трудящихся птицепредприятия? Ощутимый удар. У нас ведь в ту пору как говорили: без яиц ползет домой, только дурень и бухой. И это было правдой, практически, во всех смыслах этого выражения. Нес народ продукцию фабрики за забор напропалую. Яйца, мясо, пух да перо стали хорошим подспорьем местным птицеводам. И радовались птицеводы этому подспорью всеми фибрами своей широкой души. Да и кроме яиц с мясом, на нашей фабрике всегда много и другого полезного можно было найти, особо не напрягаясь. Здесь и болты есть, и гайки, и пружины разнообразные. Бери – не хочу… И брали, пока Виктора Трофимовича не поставили охраной руководить. Тяжело стало работать домовитым сотрудникам нашего, когда-то орденоносного, предприятия при новом охранном начальнике. Правда, где-то через месячишко, Виктор Трофимович стал понемногу понимать, что да к чему. Где-то сам дошёл, где-то объяснили из-за темного угла да в глаз. Поскромней стал себя вести Прапор. Прозвище такое как-то само собой к Виктору Трофимовичу прилепилось. Не так рьяно, как раньше, стал он обыски свои чинить, но иногда зверствовал. И вот как-то раз к нам в механическую мастерскую привезли новую бочку с солидолом. Смазчик наш – Коля Варежкин открыл бочку и, первым делом, как полагается, себе килограмма полтора импортного солидола в промасленную бумагу завернул. Для домашних нужд. Святое дело. Благо Прапор уже три дня на больничном отдыхал, а без него охранное подразделение зверствовать стеснялось. Свои же люди кругом. Короче, завернул Коля сверток еще одним слоем бумаги, потом положил его на крышке шкафчика для одежды и, не спеша, побрел фабричные механизмы смазывать. Только дверь за Колей закрылась, а у бригадира нашего, у дяди Бори моментально коварный план зародился. Такой коварный, что в животе у бригадира заурчало. Он быстро собрал вокруг себя всех кто работал в мастерской, и шепотом коварными мыслями поделился. Тут же нашлись два добровольца сходить вместе с дядей Борей на бумагу «по большому», чтоб идею его, значит, в жизнь претворить. Претворять её начали за углом мастерской в кустах на промасленную бумагу, благо было бумаги этой в нашей мастерской – завались. Наложили добровольцы на бумагу, что им организм позволил, завернули в три слоя и, вместо Колиного свертка с солидолом, на шкафчик плоды своей натуги положили. Дядя Боря тут же звонит домой Прапору, и инкогнито да не своим голосом, зажав для пущей важности пальцами нос, сообщает, что на фабрике намечается хищение импортных смазочных материалов в весьма не мелких размерах. Также в этом тайном разговоре была названа и фамилия негодяя, решившего покуситься на импортную смазку. Получив столь важный сигнал, охранный начальник тут же оттудбил и рысью на пропускной пункт примчал. Колю он взял на пороге проходной и, крепко ухватив за рукав, потащил в комнату для разных охранных нужд, где, в случае необходимости, проводили и обыски. В тот момент нужды в обысках никто не предвидел, а потому две охранницы пили за столом чай с вишневым вареньем. Начальник ворвался к чаёвницам аки сокол к заячьему выводку. Правда, ругать своих сотрудниц он не стал. Не до этого ему было, но освободить часть стола строгим взором повелел. Сверток был найден сразу. Для наглядности воспитательной работы сдвинул Прапор найденное на самый центр стола. Как раз туда, где стояла ополовиненная вазочка вишневого варенья без косточек.
