Алексей Галахов
Сороковые годы
Независимо от главного направления своего поэтического таланта, Тургенев обладал и значительною способностью к сатире. Этот в сущности кроткий голубь мог в случае надобности и язвить, как змея. Отрицательное отношение к текущей действительности выразилось всего явственнее в романе «Дым», речами Потугина. Здесь, как говорится, досталось и нашим, и вашим – и западникам, и славянофилам, почему он и не был в авантаже ни у тех, ни у других. Потугин осмеял наших борзых прогрессистов, из которых двое даже поименованы (Шелгунов и Щапов), а третий выведен под вымышленной фамилией Воротилина – того самого (как ходили слухи), в котором автор предсказывал поэта свыше Лермонтова. В Губареве, представителе наших прогрессистов, думали видеть Огарева, но едва ли справедливо: между ними нет никакого сходства, кроме разве того, что их фамилии образуют богатую рифму. Со стороны читателей, видевших в Потугине отсутствие патриотизма, явилась даже следующая эпиграмма на роман:
И дым отечества нам сладок и приятен! –
Нам век минувший говорит.
Век нынешний и в солнце ищет пятен,
И смрадным «Дымом» он отечество коптит».
Сочинение этой эпиграммы приписывали князю П. А. Вяземскому.
Прибавлю, что еще до появления романа в печати автор читал из него некоторые места в пользу литературного фонда. Чтение происходило в Петербурге, в доме бывшем Бенардаки (на Невском проспекте), и привлекло многочисленную публику. Посетители, даже из числа самых серьезных, не могли удержаться от смеха при характеристике русских людей, живших за границей.
Другой образчик сатиры, доведенный до сарказма или пасквиля, Тургенев адресовал к одному из лиц, известных и в службе, и в литературе. Вот первые строки этого злостного послания:
Друг мыслей возвышенных,
Чуть-чуть не коммунист,
Удав для подчиненных,
Перед П-м[14] – глист,
Само собою разумеется, такими ядовитыми посланиями наживаются непримиримые враги. Действительно, автор и охарактеризованная им личность сошлись только чрез многие лета: один – с извинением, другой – с прощением обиды.
Отзывы Тургенева о лицах и литературных произведениях выказывают его остроумие меткое и в то же время изящное. Приведу один пример. Узнав, что один из наших талантливых поэтов вместо прежней своей фамилии, с которой уже соединена была его известность, принял другую, он заметил: «Какая жалость! у этого человека было имя, а он променял его на фамилию». Кстати приведу появившееся на этот случай четверостишие:
Как снег вершин,
Как фунт конфект,
Исчезнул…
И стал….н
Что Тургенев искони и неизменно принадлежал к западникам, что идеалом нашего интеллектуального и политического развития долженствовала, по его убеждению, неизбежно служить Западная Европа, нет ни малейшего сомнения. Это доказывается его спорами с московскими славянофилами, которые, не смотря на несогласие с ним во взглядах, уважали его высокий талант, но еще более его сочинениями, особенно романом «Дым». Беру из него для примера одно место. Прощаясь с Литвиновым, возвращающимся в Россию, Потугин дает ему следующий напутственный совет: «Всякий раз, когда вам придется приниматься за дело, спросите себя: служите ли вы цивилизации, в точном и строгом смысле слова, проводите ли одну из её идей, имеет ли ваш труд тот педагогический, европейский характер, который единственно полезен и плодотворен в наше время, у нас? Если так – идите смело вперед: вы на хорошем пути, и дело ваше благое». Ясно, что, по мнению Потугина (или Тургенева), следование по стопам Западной Европы есть sine qua non русского преуспеяния во всех отношениях.
Не помню, кто, где и когда (кажется, г. Марков в газете «Голос» пятидесятых годов) видел причину элегического настроения Тургенева в страхе его при мысли о неизбежной смерти. Настоящее время выразилось бы таким образом, что Тургенев был «пессимист». Действительно, некоторые места его произведений оправдывают такое мнение. Вот, например, какие мысли, говоря его словами, приходили ему на ум в небольшом рассказе «Поездка в Полесье (1857): «Из недра вековых лесов, с бессмертного лона вод поднимается один и тот же голос: «мне нет до тебя дела», – говорит природа человеку, – «я царствую, а ты хлопочи о том, как бы не умереть». «При виде неизменного, мрачного бора глубже и неотразимее, чем при виде моря, проникает в сердце людское сознание нашей ничтожности. Трудно человеку, существу единого дня, вчера рожденному и уже сегодня обреченному смерти, трудно ему выносить холодный, безучастно устремленный на него взгляд вечной Изиды; не одни дерзостные надежды и мечтанья молодости смиряются и гаснут в нем, охваченные ледяным дыханием стихии; нет – вся душа его никнет и замирает; он чувствует, что последний из его братий может исчезнуть с лица земли, и ни одна игла не дрогнет на этих ветвях». Одно из «Стихотворений в прозе», под названием «Природа», подтверждает высказанный взгляд.
Некоторые читатели и критики осуждали Тургенева за отсутствие нравственных принципов, идеала. Это несправедливо и обличает малое внимание читающих. Напротив, у него явственно выражалась высочайшая цель человеческой жизни – альтруизм, любовь к ближним. Почетнейшим титулом каждому из нас служит слово «добрый». «Да», – говорит он в заключении своего прекрасного этюда (Гамлет и Дон-Кихот), «одно это слово имеет еще значение перед лицем смерти. Все пройдет, все исчезнет; высочайший сан, власть, всеобъемлющий гений, – все рассыплется прахом. Но добрые дела не разлетятся дымом: они долговечнее самой сияющей красоты; все минется, сказал Апостол, одна любовь останется». Прибавлю к этому еще заключительные слова к рассказу о долгом споре университетских товарищей – Лаврецкого и Михалевича. «А ведь он, пожалуй, прав», – думал Лаврецкий, возвращаясь в дом. Затем Говорит автор, т. е. Тургенев: многие из слов Михалевича неотразимо вошли ему в душу, хоть он и спорил и не соглашался с ним. Будь только человек добр, – его никто отразить не может. Этим взглядом объясняется предпочтение, оказанное Тургеневым Дон-Кихоту, в сопоставлении последнего с Гамлетом: «он живет не для себя, а вне себя, для других; идеал его – истребление зла, водворение истины и справедливости на земле; чтобы достигнуть этой цели, он готов на всевозможные жертвы».
Но не даром говорится: «и в солнце, и в луне есть темные пятна». Выли такие пятна и в прекрасной личности Ивана Сергеевича. Наиболее заметные из них обнаруживались в слабоволии, легкомыслии, неустойчивости. Близкие к нему москвичи откровенно замечали ему этот недостаток. Н. X. Кетчер нередко говаривал ему: «ты ростом с слона, а душа у тебя с горошину»; В. П. Боткин величал его «Митрофаном». Может быть, отсутствие твердой воли объясняется его дряблым темпераментом, рыхлым телосложением. Этот великорослый человек говорил голосом отрока, часто жаловался на нездоровье и завидовал людям крепким, которые обладали неизменным аппетитом и надлежащим пищеварением. Холеры боялся он паче всего и немедленно бежал из тех мест, куда она направлялась. Вот один из примеров, подтверждающих вышесказанное. Тургенев был коротко знаком с известной писательницей Евгенией Тур, относился с большой похвалой о её романе «Племянница» и даже вызвался написать разбор его. Так было в Москве, но не так вышло в Петербурге, среди издателей «Современника», которые не жаловали автора «Племянницы»: под их внушением критическая статья вовсе не отвечала тому, что критик говорил в Москве. Иногда, Бог знает почему, Typгенев высказывал мнение, прямо противоположное тому, что он действительно думал. К числу таких выходок принадлежит его отзыв о предприятии П. В. Анненкова издать сочинения Пушкина, приведенный г-жею Головачевой-Панаевой в её «Воспоминаниях»: Анненков ни с того, ни с сего обзывается кулаком, круглым невеждой, а изданию его предсказывается позор; Некрасову же делается выговор, что он упустил случай взять на себя издание. Все это не согласно с настоящею мыслью Тургенева: он отлично знал, что Некрасов, хотя и крупный поэтический талант, не мог по своему недостаточному образованию удовлетворительно исполнить предприятие, тогда как Анненков, хотя и не поэт, но обладавший метким поэтическим чувством и надлежащими знаниями, сумеет удовлетворить ожидания публики, что он действительно и сделал, приложив к изданию «Материалы» для биографии Пушкина. Зачем же он говорил против своего убеждения? Да так – ни с того, ни с сего. Иногда, – что греха таить? – он и о себе, и о других, рассказывал небывальщину, почему Белинский и называл его импровизатором. Далее, Тургенев не жаловал Добролюбова за «Свисток» (в «Современнике»), направляемый безразлично одесную и ошую, на хорошее и дурное. Я помню, что на обеде у одного из офицеров генерального штаба он укорял его за отсутствие идеалов в суждениях о литературе, что дурно действовало на молодежь, а в одном из заседаний комитета литературного фонда он напал на Кавелина за его сочувствие к «Свистку»: «Нашего брата в грязь топчат (выговаривал он ему), а вы хохочете и своим хохотом одобряете безобразие». Но в других подобных тому явлениях Тургенев оставался молчалив и равнодушен, как бы потакая им или даже поощряя их своим равнодушием. Наконец, более и более редкое появление его на Руси, более и более сильное стремление за границу, преимущественно во Францию, а здесь преимущественно в семейство Виардо, вместе с неясностью его отношений к лицам разных политических и социальных учений, смущало его почитателей и отчуждало его от единоземцев. Конечно, он любил Россию, но уже любил ее издалека, не быв свидетелем, что с ней делается за последнее время его жизни. Неуспех его романа «Новь» обнаружил невозможность изображать новые движения народной жизни заочно, по слухам или газетам[15]. На ряду с его знаменитостью стали имена Достоевского и графа Д. Н. Толстого, а в настоящее время и превысили ее, судя по журнальным отзывам. Заметим, однако-ж, что Тургенев и за границей оказал несомненную услугу нашей поэзии, познакомив с нею французов и раскрыв им существенное её свойство, состоящее в том, что она имеет своим предметом и целью – правду жизни.
