Алексей Кулаков
Государь
Клац-клац-клац!
Звук открывающегося замка прозвучал для них лучшей музыкой на всем белом свете – выскочив в прихожую, брат с сестрой с надеждой уставились на?.. Увы, пока еще не отца. Однако уныние недолго царило в юных душах:
– Солнечная, на стол мечи, что есть в печи!.. Младший, закажи по телефону такси, оно понадобится через час.
Во время ужина Полина и Павел больше переглядывались, чем ели (честно говоря, им просто ничего не лезло в горло), зато мужчина вкушал обычнейшее картофельное пюре с котлетой так, будто находился в каком-нибудь дорогом ресторане. Впрочем, он и в другие дни вел себя точно так же.
– Ну что же, наша тайная… Гм, то есть – поздняя вечеря подошла к концу, и самое время нам с вами кое-что обсудить. Не передумали?
– Нет!!!
– Не так громко, дети.
Сходив в прихожую, одержимый вернулся обратно вместе с кожаной папкой, стильной и (по крайней мере, на вид) весьма дорогой.
– Вы были правы, есть нечто, весьма важное для меня в этом мире. Могилы двух очень дорогих для меня людей, моих родителей. Я оплатил уход за ними на следующие пятьдесят лет, но наемным работникам веры нет, посему – вы будете присматривать за ними до конца своей жизни, сколько бы ее не было. Согласны?
Полина кивнула не раздумывая:
– Да.
Павел же помедлил, а затем осторожно уточнил:
– А если мы не справимся и… Ну, мало ли?
Поглядев на улыбку гостя, ставшую очень нехорошей, тихонечко поежился и все-таки подтвердил:
– Да!
– Хорошо. Тогда первое.
Негромко вжикнула молния на папке, затем перед близнецами на стол легло несколько листов в пластиковой обложке, и напоследок поверх документов упала визитка.
– Примерно через месяц вам позвонит вот этот человек. Это юрист, хороший. При личной встрече он скажет, что ваш очень дальний родственник, скажем – дядюшка, открыл на ваши имена в Швейцарии трастовые фонды, для оплаты обучения и приобретения жилья. Частичный доступ к управлению трастом с двадцати одного года, полный в тридцать лет. Дядюшка, разумеется, давно уже скончался, все оформлено на условиях его полной анонимности, ну и так далее. Кстати, в случае нужды можете обращаться к юристу и по другим вопросам, он к вам настроен очень благожелательно. Второе!
Поверх первых бумаг лег одинокий лист с черно-белой принтерной фотографией и парой строчек текста, а рядышком – сразу две одинаковые картонки-визитки.
– Вот этот добрый самаритянин и есть ваш «дядюшка». Он искренне уверен в том, что вы его дети от одной из многочисленных любовниц. Признавать вас не желает, хоть как-то общаться – тем более, зато откупиться небольшой по его меркам суммой и выкинуть из памяти и головы, для него самое оно. В случае действительно БОЛЬШОЙ нужды можете настоять на личной встрече и о чем-то попросить, если сможет, то поможет. Один раз – да и то, со скрипом. Гнилой человечишко…
Глянув на циферблат кухонных часов, мертвый знахарь непонятно чему поморщился:
– Третье.
Папка наконец-то широко раскрылась, выставляя под свет лампы шесть пачек пятитысячных банкнот.
– Тоже от «дядюшки» вам, на прожитье.
Динь-дилинь-дин!
Ответив на вызов телефона, Паша слегка замедленно всех известил, что карета в виде не сильно новой иномарки уже ждет их у подъезда.
– Хорошо, что ждет. Последнее по счету, но не важности: для того, чтобы я вас ПОПЫТАЛСЯ хоть чему-то научить, вы должны уметь осознанно управлять своими снами. Как это делать, разберетесь сами – я в свое время, подходящую мне методику вычитал в медицинском журнале…
Помолчав пару мгновений, гость закинул все бумаги и визитки в папку, закрыл ее и закинул на самый верх одного из кухонных шкафов.
– До нужного места ехать примерно пятнадцать минут. Подумайте хорошо – пока у вас еще есть возможность выбора.
Водитель такси оказался усатым мужичком средних лет, многоопытным и слегка потасканным жизнью, поэтому удивляться виду бледных до синевы подростков не стал. Мало ли, может простыли и болеют? Тем более что отец великовозрастных детишек был вполне здоров, трезв и определенно платежеспособен… Короче, обычные и вполне нормальные клиенты.
– На месте!
Вместо того, чтобы выходить, парень с девицей вопросительно уставились на взрослого. Тот, надо сказать, их ожиданий не подвел: успокоив водителя парой сотенных бумажек, обманчиво-мягким тоном приказал:
– Подождешь нас.
– Долго?
Вместо ответа мужчина поймал взгляд таксиста – после чего тот, слегка остекленев глазами, послушно подтвердил:
– Подожду.
– Если понадобится, поможешь.
– Помогу…
Покинув теплый салон машины, троица прошла через двор четырехэтажного дома сталинской застройки в заснеженный сквер, в сумрачной глубине которого возвышалось какое-то небольшое, и порядком обшарпанное здание. Штукатурку стен изрядно разукрасили матерными шедеврами уличные художники; из темнеющих провалов дверных и оконных проемов несло мочой и какой-то непонятной тухлятиной; а в прорехах кровли вполне можно было разглядеть звезды, равнодушно сияющие в бездонной глубине ночного зимнего неба. Жмущаяся поближе к брату Полина, едва не вступив ногой в кучку мусора весьма подозрительных очертаний, не вытерпела и поинтересовалась:
– А что здесь такое?
– Здесь?.. Хм, тут пытались построить детский сад, затем ночной клуб, и даже круглосуточный магазин… Не самая умная мысль, возводить что-то в месте, которое даже голуби облетают стороной.
Глубоко вздохнув, мужчина начал медленно расстегивать пальто.
– Павел, возможно, ты переменил свое решение?
– Нет.
– А твоя сестра?
Полина сначала кивнула, затем спохватилась и отрицательно помотала головой:
– Нет! То есть да! В смысле – я не передумала!..
Одобрительно хмыкнув, одержимый миновал закуток, судя по запаху и кучкам – уже давненько служивший жителям окрестных домов чем-то вроде общественного туалета, и зашел в небольшое помещение.
– Ждите снаружи.
Он немного прошелся, откидывая носком ботинка позвякивающие бутылки и прочий мусор, выбрал более-менее чистый пятачок и повернулся к близнецам:
– Если не передумаете – найдете меня в своих снах…
Не обращая более никакого внимания на буквально пожирающих его глазами подростков, мертвый колдун опустился на колени. Минула одна минута, вторая… А затем мужчина мягко завалился ничком – так, будто из тела разом вынули все кости. Впрочем, Георгий тут же завозился, первым же делом простонав что-то длинное и очень нецензурное – а еще спустя какой-то десяток секунд его сразу с двух сторон подхватили захлебывающийся радостью сын и плачущая от прорвавшихся наконец-то чувств дочь.
– Папулечка!..
– Бать, ты как? Бать, скажи чего, а?..
– Ох, ё!..
Быстро успокоившись, и оценив состояние родителя как умеренно нетранспортабельное (в смысле, на своих двоих до ожидающей их машины он бы точно не дошел), близнецы усадили отца на кучу битого кирпича. Огляделись, вспомнили про таксиста-«помогальщика», одновременно насупились, готовясь к спору – но вместо этого вздрогнули и нервно заозирались от пришедшего к ним ощущения чужой улыбки и ярких слов-образов.
«Помните, меж нами – Договор!».
Глава 1
Стылым зимним утром, столь ранним, что в бездонной чаше небес еще сияли далекие огоньки звезд, мужчина творил молитву. От истовых поклонов его то и дело тревожно вздрагивали огоньки витых свечей перед образами, а по углам Крестовой комнаты скользили тени – но молитвенник не замечал ничего. Ни трепета огня в свечах и лампадках, ни прохлады от пола и стен, хотя был он в одном лишь исподнем из тонкого полотна, да грубых веревочных сандалиях.
– Владычице Преблагословенные, возьми под свой покров семью мою…
Рвано вздохнув, дважды вдовец наложил крест и согнулся в смиренном поклоне, продолжая шептать молю небесной заступнице, наипаче всех почитаемой и прославляемой на Руси.
– … и мы купно и раздельно, явно и сокровенно будем прославлять имя Твое Святое всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь. Пресвятая Богородице, спаси нас!
Громкая молитва перемежалась с тихой, временами наступала полная тишина, вновь сменявшаяся новой молитвой… Лишь когда за узкими оконцами начало светлеть, рано поседевший мужчина медленно поднялся с колен и осел на узкую лавку, не смея поднять взгляд на образа. Долго молчал – и наконец тихо-тихо обронил, веря, что слова его не канут в безвестности:
– Ведаю, азмь есть грешник великий. Ты, до седьмого колена карающий детей за грехи отцов их… Весь я в руце твоей: казни меня, Господи! Молю, не забирай…
Посидев еще немного в предрассветном сумраке и тишине, богомолец вздел себя на ноги, подхватил в руку неразлучный посох и, перекрестившись на прощание, медленно двинулся на выход из Крестовой комнаты. Несколько десятков шагов, с каждым из которых согнутые бедами плечи распрямлялись, а взгляд наливался властной тяжестью – и вот, в свои покои вступил Великий государь, царь и Великий князь Иоанн Васильевич всеа Руси. Обрадовано повскакали с лавок придремавшие в тепле верные поплечиники, засуетилась доверенная челядь, готовая выполнить любое пожелание хозяина – тот же, остановившись посередке Спальни, уперся глазами в одного из своих ближников, выделявшегося из всех жгуче-черной ухоженной бородой:
– Что, собрались долгобородые?
Лихой воевода и ближной боярин Алексей Басманов коротко поклонился, подтверждая:
– Да, Великий государь.
Помолчав, царь коротко глянул на другого ближника, что даже в расветном сумерке выделялся крепкой фигурой и яркой рыжиной волос – уловив внимание правителя, глава Сыскного приказа тут же шагнул вперед:
– Все спокойно, царь-батюшка…
Раздумчиво пристукнув булатным наконечником посоха о массивную дубовую плаху пола, Иоанн Васильевич милостиво кивнул:
– Отсутствие дурных вестей само по себе есть благо.
После чего, отвернув лик в сторону челяби, негромко обронил:
– Облачаться.
Ранее, пока правителя готовили к выходу, его развлекали разговорами ближники, заодно донося наиболее срочные и важные новости – царские гонцы скакали в Москву со всех уголков обширной русской державы, и частенько среди донесений попадались весьма занимательные, способные порадовать сердце сорокалетнего Великого князя… А тут ведь как: кто успел вперед прочих донести хорошую весть, тому и награда! Ныне же – не рисковали. Из молельни царь временами выходил в таком «добром» настроении, что от подножия трона можно было в одночастье поехать в опалу «за пристава», или того хуже, отправиться бессрочно махать кайлом в северные каменоломни, добывая там розовый, красный или светло-серый гранит для украшения града Московского. Крепкого камня нынче требовалось мно-ого!!!
– А что людишки? Идут?
Встрепенувшись, Скуратов-Бельский поспешил подтвердить:
– Храмы Божии полны богомольцами – день и ночь истово молятся за здравие Димитрия Иоанновича и Иоанна Иоанновича… Все харчевни и странноприимные дома битком забиты, у посадских мужиков даже и все хлева насельцами позаняты!
Вдевая руки в проймы легкого бархатного кафтана, и глядя на подносимую ближе короткую ферязь с золотым шитьем, Великий князь Московский едва заметно посветлел лицом:
– Молятся?..
Подождав, пока на его груди устроят большой крест с драгоценными каменьями, и увенчают главу шапкой золотого шитья с малым крестом на самой маковке, Иоанн Васильевич повелел Басманову:
– Найди Никитку Захарьина-Юрьева, передай слово мое: всех, кто молю возносит к Престолу Небесному за сынов моих, обогреть и накормить от казны.
Не глядя, протянул руку в сторону и тут же ощутил в ладони шероховатую поверхность посоха; перекрестившись на темные от времени домашние образа, правитель Русской державы отправился вершить дела государьские… Верней сказать, почти отправился: выйдя из своих покоев, он миновал несколько темных коридоров и вдвое больше постов Постельничей стражи и в полном одиночестве зашел в покои старшего сына, довольно быстро добравшись до его Кабинета, переделанного в домашнюю лечебницу. Воздух в ней был свеж и вкусно пах чем-то неуловимо-приятным, вдоль стен на полках блестели стеклом разнообразные склянницы и пузатые бутыли – середку же занимало ложе со старшим и средним царевичами, вот уже второй месяц пребывающими в странном сне. Рядом с братьями на узкой лавочке прикорнула измученная ночным бдением царевна Евдокия; с другой стороны царская целительница Дивеева осматривала и словно бы оглаживала Иоанна Иоанновича, медленно ведя ладонями над покалеченной ногой – исполосованной сначала медвежими когтями и клыками, а затем изрезанной лекарским ножом… Привычно перекрестившись на иконы, родитель с тенью надежды спросил:
– Как они, Домнушка?
– Без изменений, Великий государь.
Вопрос и ответ превратились для них во что-то вроде ритуала: поцеловав среднего сына в теплую (и чуточку щетинистую) щеку, отец присел на ложе старшенького. Вздохнул, боязливо прикасаясь к нагому предплечью и нежно его поглаживая:
– Высох то как…
По телу прошлась едва ощутимая волна тепла, и почти одновременно с ней за спиной негромко скрипнула дверь: на смену уставшей сестре пожаловал отдохнувший царевич Федор. Неслышно ступая, младшенький подошел под родительское благословение, затем подхватил сестру на руки – та же, лишь сонно плямкнула губами, пока ее уносили в Спальню на попечение челядинок.
– Домнушка, так и не придумалось ничего?
Прикрыв отдельным покрывальцем ногу Ивана-младшего, целительница перешла к его груди, тоже помеченой когтями – правда, в сравнении с ногой, эти рубцы только смотрелись страшно, а так-то уже и бледнеть начали, сливаясь со здоровой кожей.
– Нет, Великий государь. Как наставник связал себя с братом, я смутно догадываюсь. Как в глубокий сон Ваню отправил, тоже примерно поняла – но ни самой такое повторить, ни назад все обернуть… Не по моему разумению сие, да и не осилю подобное.
– Это не целительское умение.
Голос неслышно вернувшегося Федора тихо прошелестел по Кабинету старшего брата.
– Нас, батюшка, в нежном возрасте Митя учил защищаться от… Недобрых людей.
Намек на свою вторую жену-черкешенку, ныне покойную, и ее наглых родичей и свитских (тоже большей частью отправившихся вслед за Марией Темрюковной), глава семейства уловил. А уловив, недовольно нахмурился: к чему сейчас ворошить прошлое?!
– У каждого из нас свои ухватки, что легче и быстрее получалось, то и заучивали-упражняли…
– Знаю! Все знаю: Димитрий давно обсказал.
Подойдя, резко повзрослевший отрок положил руки на отцовские плечи, утишая тем самым его недовольство.
– До меня только вчера дошло: это одна из Митиных ухваток, только очень хитро переиначенная. Братья ныне… Как большой клубок спутаной пряжи, батюшка – у них словно бы одна жизнь на двоих. За какую нить не потянешь, остальные лишь сильнее затягиваются: рвать нельзя, а распутать у нас не получается…
Посидев в тишине с сыновьями, рано начавший седеть отец вздохнул и поднялся, прощаясь до вечера. Хоть и был он самодержавным государем, но казалось Иоанну Васильевичу временами – не правит он, а отбывает каторгу, где от желаний его мало что зависит. И людишки вокруг через одного дрянь: в глаза лебезят, за глаза злорадствуют… Помрачнев челом, царь вышел из покоев – не услышав, как целительница Домна горестно шепнула его младшенькому:
– У наставника Узор все больше тускнеет!.. Часть тонких нитей словно выгорела и пеплом покрылась…
Тем временем, за пределами личных покоев в Теремном дворце шла обычная повседневная суета: челядь повсеместно наводила должный порядок и чистоту, истопники сноровисто таскали дрова поближе к зевам ненасытных печей, а из поварни исходил столь вкусный дух пекущихся пирогов, что у стоящей на постах дворцовой стражи поневоле начинало бурчать в животах… Жизнь продолжалась. А кое-что в ней и вовсе было неизменным – к примеру, местничество среди родовой знати Русского царства вообще, и в Боярской Думе в особенности! Стоило хозяину Кремля занять свой трон в Грановитой палате, как думные бояре и дворяне начали степенно усаживаться на резные лавки, бдительно отслеживая очередность «посадки» ближних и дальних соседей. Не дай бог какой худородный умастит зад на дубовом полавочнике поперед более родовитых и заслуженных! Сразу, может, и не скажут ничего, зато потом скопом заклюют и сожрут наглого выскочку, пошедшего против вековых устоев…
Дун-дун-дун!
Главе Боярской Думы, князю-гедиминовичу, и что гораздо важнее – троюродному племяннику самого царя, по самой его должности и чину был положен увесистый посох. Коим Иван Бельский, глянув предварительно в сторону родственника на троне и получив в ответ едва заметный кивок, и воспользовался. Добившись внимания и тишины, главный думский чин размеренно зачитал начальную молитву, размашисто перекрестился, и громко известил присутствующих о повестке на сегодняшний день:
– По воле Великого государя, царя и Великого князя Иоанна Васильевича всея Руси, сегодня нам надлежит разобрать несколько дел. Первое!
Бельский коротко глянул в сторону думного дьяка, и тот с готовностью выступил вперед, прямо на ходу разворачивая прибывшую с Камня Уральского грамоту:
– Главный воевода Уральский, окольничий Бутурлин извещает, что за уходящий год его рудознатцы сыскали три новых золотых месторождения, и два – каменьев самоцветных. Тако же, начата добыча протчего нарядного камня…
Пока дьячок обстоятельно зачитывал донесение верного царского слуги, думные бояре и дворяне очень внимательно слушали его хрипловатый баритон. Для их ушей точное число золотников намытого самородного золота, нудное перечисление отлитых слитков меди и доброго железа, роспись наторгованных за год шкурок для пушной казны – звучало так маняще и завораживающе, словно вместо пожилого дьячка им пела песни морская сирена из сказок про удалого Ивана-морехода… Странно, но тот, кому грамотка уральского воеводы-наместника и предназначалась, сей сладкой музыки совсем не слышал: уже давно злато-серебро и прочие земные богачества не горячили его кровь, и уж тем более не туманили разум. Соответственно и мысли правителя занимало иное: скользя внимательным взглядом по боярским и княжеским ликам, хозяин трона неторопливо размышлял – верно ли он с сынами посчитал число воев, которых можно будет «выдавить» из родовитых вотчинников на благое дело защиты уральских и сибирских богатств? В Боярской Думе Русского царства случайных людей не было: каждый, кто протирал задом резные лавки в Грановитой палате, имел за спиной немалое число соратников, единомышленников и просто родственных семейств. У каждого из таких «заспинников» были родовые земли и поместья – и свои боевые холопы для обережения оных от наскоков разных лихих людишек. Разорившиеся помещики, служилые вои из детей боярских, младшие дети дворян… Несколько десятков тысяч добрых клинков, что стерегут хозяйские вотчины и усадьбы – вместо того, чтобы воевать врагов трона, веры и державы!!! Ну ничего, старшенький сын-разумник подсказал в свое время Иоанну Васильевичу, как сделать так, чтобы князья да бояре сами рвались исполнить службу государеву. Не хотели лаской, так пойдут (да что там, побегут даже!) вслед за блеском золота…
– …наскакивают лихие находники хана Кучума, Муртазова сына; а кроме того, оружные людишки тех огульских князьцов, что под его рукой ходят: Бог миловал, и ни одной крепостицы не разбили, но…
Вести об очередных наглых бесчинствах младшего родича бухарского эмира думные бояре встретили тихим гулом с отчетливыми гневными нотками – ведь в потоке богатств, что добывались за Камнем Уральским и наполняли подвалы Приказа большой казны, были отдельные струйки, что оседали в сундуках родовитых семейств. Тоненькие и крайне слабенькие в масштабах всей державы. Но, как известно, все познается в сравнении: и те из бояр и князей, кто вовремя вложился людьми и имением в освоение сибирских богатств, были этими «струйками» весьма довольны. И не собирались терпеть наглость какого-то там бухарского недопеска, возомнившего о себе невесть что!
– …огненного припаса, и хотя бы сотни три городовых казаков: инше, прошу твоего, Великий государь, позволения, оставить до времени два острожка, что устроены по реке Чусовой, и малую крепостицу возле сысканых золотых приисков. Ибо в тех местах каждый второй вой крепко побит и изранен, и в последние набеги вогульских разбойников к заборолам уже и крестьяне с самострелами вставали…
Не вытерпев, гневно рыкнул князь Горбатый-Шуйский, да и прочие родовитые характерно покряхтывали и сжимали кулаки. Лет этак десять назад все они на такие известия лишь повздыхали бы, да и забыли через седьмицу-другую – иных забот полон рот. И то сказать: ханство Сибирское далеко, а крымчаки и те же литвины наоборот, очень близко – что ни год, воевать приходится. Но было такое до череды славных побед, и (что пожалуй, важнее) до царского Указа, подтвержденного решением Земского Собора, о неделимости родовых вотчин, поместий и крестьянских наделов. Пахарям-то ладно: свободной землицы на Руси, слава богу, полно – выросли сыновья, так и отделил их, как полагается по обычаям и новому закону. А тому же князю Мстиславскому надо каждому из четверки младших сыновей хоть бы и небольшую, но достойную наследную вотчинку устроить, с парой-тройкой сел и малым городишкой. И дочкам достойное приданое собрать. Иное невместно, иначе – умаление родовой чести и неминуемые распри в семействе! Вот только устроение будущих вотчин требовало очень пухлой мошны: и здесь тонюсенькая, но постоянная струечка сибирских богатств была ох как важна и нужна – настолько, что князь Иван Федорович Мстиславский не раздумывая поддержал своего открытого недоброжелателя Горбатого-Шуйского… Который, к слову, был ему тестем по первой жене, и родным дедом его старшенького сына-наследника Федьки – на которого старый князь непонятно с чего и взъелся, обвиняя чуть ли не в прямом оговоре своего остолопа Петьки.
– …еще сведали мои прознатчики, где у вогульских волхвов их капища с идолищами погаными: и если бы ты, Великий государь, прислал бы мне побольше рати судовой с огненный боем, то я бы те капища мог бы изгоном взять и разорить, а чернокнижников предать огню и…
При упоминании языческих истуканов в Грановитой палате словно бы прошелестел незримый ветерок. Многие думцы прекрасно помнили из донесений своих верных людишек, отправленных прознатчиками за Камень Уральский – что вогулы и остяки поклоняются Золотой бабе по имени Калтась[10]. Поганой демонице, конечно, вот только по слухам (весьма упорным, к слову) идол-то ее отлили из чистого самородного золота! Согласно все тем же слухам, собранным среди ясачных народцев, сей истукан был почти в рост человеческий и весьма дородного облика – а это означало, что в нем никак не меньше ста пудов чистого веса. Ста. Пудов. Золота!!! Конечно, никто ничего не произносил, и на лицах вроде бы ничего не дрогнуло, но у всех вдруг появилось сильное желание совершить богоугодное дело. И желательно, без союзников и помощников: сотня пудов только кажется большим весом, а на самом деле очень плохо делится, даже на двоих… Дослушав начавшего похрипывать пересохшей глоткой дьячка, соль земли Русской начала переглядываться – однако вперед всех подал голос князь Горбатый-Шуйский:
– Великий государь! Если будет твое соизволение, то готов повести против подлеца Кучумки пять сотен своих служилых дворян, и сотни две боевых холопов!..
Интерес известного воеводы легко просчитывался с закрытыми глазами: добыча и воинская слава. После поголовной гибели князей Шуйских верховенство в клане старорусской знати перешло к Александру Борисовичу, и теперь он таким образом заботился о «меньших» под его рукой: большой войны покамест не предвиделось, значит и на службу воеводы государевы не позовут – так отчего бы не сходить в поход за добычей? А попутно присмотреть для себя новые вотчинки за Камнем Уральским: такие, чтобы и землица добро родила, и в ее глубине всякие полезности водились. Не обязательно золото: сойдет и медь, и драгоценные каменья, и руда железная – да даже добрая соль в радость будет! И в прибыток, конечно: а чтобы не оплошать, князь Александр и его ближные союзники загодя приставили к государевым рудознатцам и розмыслам верных людишек. Вот те тайные прознатчики потихоньку и подсмотрели в грамотках приказных людишек – где именно земля в руках правильного хозяина обещала дать особенно хорошие урожаи…
Ну и последнее по счету, но не последнее в раскладах соображение было у Горбатого-Шуйского: по милости Всевышнего у него недавно народился второй сын, и хотя Сашка-меньшо́й еще сосал материнскую грудь и пачкал пеленки, присматривать достойные владения для княжича следовало уже сейчас. Да и дочь скоро замуж выдавать, а ей приданное достойное нужно…
– И охочих людишек покличу, Великий государь: с божьей милостью, многие пожелают постоять за Веру и Отечество!
Не успел затихнуть его зычный голос, как вскочил на ноги шурин царя князь Михаил Черкасский. Хотя его бедная сестра-царица Мария Темрюковна и умерла во цвете молодости, влияния своего он не утратил: и породниться успел с русской знатью (причем конкретно с Горбатым-Шуйским!), и отец его, князь-валия Малой Кабарды был в силе. А раз так, то мог и помочь младшему сыну в его богоугодных ратных трудах, прислав на время несколько сотен служилых беслан-уорков[11]: ради хорошей добычи многие из черкесов оседлают коней и наточат заново сабли!
– Великий государь, если дашь время, то к середине весны я соберу полк дворян в пять сотен сабель!..
Опять же, рвение царского шурина подпитывало не только жажда воинской славы и добычи «с сабли» (особенно если получится убить или пленить хана Кучума), сколько желание застолбить за собой и потомством несколько золотых рудников. Один пронырливый дьячок приказа Большой Казны тайком списал для Михаила Темрюковича донесения главного воеводы Бутурлина про обильные залежи золота на реке Миасс, так что он теперь доподлинно знал, где будут его будущие уральские имения. Оставить там людишек ремесленых для устройства золотодобычи, затвердить права на новые родовые вотчины, а там можно и повоевать…
– Кхем!
Следом за знатным черкесом поднялся царев ближник князь Мстиславский (к слову, бывший зять все того же Горбатого-Шуйского), уже успевший прикинуть, сколько он сможет выставить от себя, а сколько воев дадут союзники и свойственники его рода.
– Великий государь, дозволь спросить?
Откинувшись на спинку любимого трона, Иоанн Васильевич изобразил недовольство:
– Говори!
Хитроумный придворный против ожидания Боярской Думы завел речь не о золотом истукане (сто пудов, матерь божия!!!), а о том, можно ли ему рассчитывать на какую-нибудь помощь в деле подготовки похода против безбожника Кучумки и всех тех князьцов, что опрометчиво его поддержали.
– И какая же тебе подмога нужна, Иван? Вроде бы, благодарение Богу, не бедствуешь?
– Твоя правда, Великий государь! Если поскрести по имениям да вотчинам, да сродственников и свояков попросить, то я бы и тысячу пешцов выставил в поход. В уральских да сибирских буреломах коннику делать нечего…
От намека на свою несостоятельность как воевод, князья Горбатый-Шуйский и Черкасский моментально начали нехорошо багроветь.
– А вот судовая рать, да с проводниками из опытных лесовиков – самое оно будет.
Огладив ухоженную бороду, правитель согласно кивнул.
– Можно бы и больше, если послать бирючей выкликать охочих людишек. Одна беда: у меня и на своих-то ратников еле-еле старых тягиляев хватит! Ежели можно, то хорошо бы пожалование от казны великокняжеской на время похода – секир и булав, хотя бы плохоньких шлемов, копийных наконечников, иной воинской справы…
Вновь огладив бороду, царь на долгую минуту задумался:
– Что же. Будет тебе и воинская справа, и корм для охочих людишек – сколько наберешь, на стольких и получишь. То всех касаемо! Но это не навсегда – как будете с Камня Уральского возвращаться, оставите все главному воеводе Бутурлину. И ратников, буде кто захочет там остаться, тоже удерживать не станете; расчитаетесь сполна, чтобы было у них на обзаведение хозяйством на новом месте!
– Спаси тебя Бог, Великий государь. Еще бы…
– Да уж не мнись, Иван, говори.
– Мне бы еще малый пушечный наряд со всем положенным припасом, чтобы было чем крепостицы вогульских князьцов разбивать.
Гулко захохотав, властитель всея Руси хлопнул ладонью по подлокотнику трона:
– Так пить хочется, что и переночевать негде, а, Иване?!
Покосившись на изнемогающих от вынужденной немоты конкурентов, с явным трудом дожидающихся окончания его речей, князь Мстиславский с достоинством заметил:
– Так ведь не о себе радею – об успехе похода пекусь, Великий государь.
– Верно. Что ж, недаром сказано: просите, и дано будет вам; ищите, и найдете. Стучите, и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят…
Все еще веселясь, Иоанн Васильевич легко подхватил донесение главного Уральского воеводы, повертел в руках, да и бросил обратно:
– Будут тебе пушкари с нарядом. И лодии, чтобы было на чем их везти: Бутурлин такую слезницу написал, что под его запросы придется три преизрядных обоза снаряжать. Десятком судов больше, али полусотней – все едино!
То, что походникам придется не только охранять лодии всего каравана, но и помогать (при нужде) тянуть их бечевами против течения, и перетаскивать на волоках – подразумевалось по умолчанию. И все равно, подарок был поистине царский, а потому ближник отвесил поясной поклон:
– Благодарствую, Великий государь!
Милостиво кивнув, правитель вдруг наклонился вперед, медленно оглядывая Боярскую Думу:
– Знаю мысли ваши. И потому, пока князьцов вогульских и остяцких не примучаете к покорности, да Кучумку не затравите аки пса бешеного, Бутурлин вам дороги к капищам не откроет.
Вновь покосившись на соперников-соратников (а таковыми были почти все сидящие на резных лавках думцы), князь Мстиславский ответил чистую правду:
– Мне то капище, Великий государь, и вовсе без надобности.
Потому что Золотая баба оно конечно хорошо, но с зауральских и сибирских земель и иной добычи взять можно неплохо: той же меховой казной разжиться, кожами, медом и воском… Или людишек для своих новых вотчин набрать-похолопить. Земли у князя Мстиславского хватало, вот обустраивать ее было некому – а тут такая хорошая возможность!.. Ну а буде кто не восхочет крестьянствовать, так станет кайлом и пешней махать в каменоломнях: коли тамошние приказные дьячки рады любому ясырю из крымчаков-людоловов, то и вогульскими да остяцкими татями тоже не побрезгуют. Умный всегда найдет чем поживиться – а уж глупцом царский ближник не был никогда!
– Хм…
Сжав пальцы на подлокотниках трона, царь слегка напоказ удивился – с удовольствием подмечая, как у долгобородых на лавках от алчности сдавливает дыхание. Надо полагать: сто пудов чистого золота! Поди, в мыслях уже его не только добыли, но даже уже и поделили.