Алексей Летуновский
Несъедобный мёд травоядных пчел
Мит
Мит не обладал никакими талантами. Он пришел к такому выводу после того, как довольно-таки продолжительное время пытался отыскать в себе хоть какую-то способность. Да и после вывода своего Мит совсем не покрылся гусиной кожей, потому что вывод пришел в голову Мита невероятно молниеносно, и также молниеносно испарился из головы. Именно в этот молниеносный момент Мит проходил собеседование в местную Чинечитту на должность в отдел по подбору талантов. Он сидел в роскошном бордовом стуле и чувствовал себя Остапом Бендером, а затем вывод грянул, и он подпрыгнул и удивил и себя и скучного низенького интервьюера, который тихо бубнил себе под нос вопрос Миту: «Мы работаем как с высококлассными артистами, так и с бездарностями, вы к этому готовы?». Ну, а после молниеносного момента Мит лишь невольно улыбнулся, извинился кивком и следующим кивком произнес: «Да, готов». Встав со стула, низенький мужчина стал еще ниже, отчего его голова с редеющими белыми волосами заисполняла круиз вдоль края стола. Он открыл ящик стола и влез в ящик и закрыл ящик за собой. В кабинете настала тишина, Мит тем временем расстроился на тему своего вывода, так некстати пришедшего в голову Мита, однако тут же поспешил себя успокоить мыслью «Ничего, ведь я все еще могу искать таланты. Пусть и в других людях».
Потом в кабинете с синей дверью главного двухэтажного здания Чинечитты была тишина, потом Мит в том же кабинете стал напевать мелодию последней услышанной им песни. Эту песню исполняла Джули Лондон, поэтому Миту пришлось поднапрячься, чтобы изобразить голос певицы. Когда у Мита получилось, и он брал в оккупацию третий куплет, из ящика послышался шорох, ящик выдвинулся и из ящика вместе с Шорохом вылез коротенький интервьюер, он поправил свой пиджак, затем свои брюки, затем брюки Шороха, а к концу поправки снял свою бабочку и отдал ее Шороху. Мит так и не закончил песню, зато на пару последних вопросов и на неумелый разговор с Шорохом он не успел перестроить голос на свой, нормальный, и говорил голосом Лондон.
А когда вышел из синей двери, так и не понял, зачем его знакомили с Шорохом. Он же ненастоящий.
Тем не менее, Мит был принят на должность агента по подбору талантов и последующие два года проработал в союзе с выдающимися инфантильными личностями из области кино. За два года Мит успел увидеть и человека, умеющего раскладывать карандаши ровными рядами, и женщину, умевшую самостоятельно застегивать браслеты на запястье (в особенности, дорогие), и в целом сотни, тысячи талантов актеров, композиторов и почтальонов. За два года Мит наговорился настолько, что мозоли на его языке не давали ему покоя, и с каждым последним днем до отметки «прошло два года» ему приходилось мычать, а то и хмыкать. Изрядно много и часто. А затем Мит заметил за собой интересное событие. На вечеринке по случаю двухлетней работы на Чинечитте Мита, которая на самом деле была вечеринкой по поводу четырех оскаров за фильм одного из инфантильных гениев, Мит познакомился с монгольским канатоходцем Василием, проработавшим на Чинечитте в 6-ом павильоне порядком четырнадцати лет. И Василий поведал Миту о том, что в течение двух лет (представьте, в течение стольких лет, сколько Мит проработал на студии) ни одного человека, которого Мит каким бы образом не назвал талантом, не приняли на работу ни в один фильм. «Последнее слово всегда за режиссером» – добавил Василий. Мит поник головой, но, все же, спросил: «А кто такие режиссеры?»
В последующие пять месяцев, когда Мит переживал личную драму, состоявшую в том, что никто его так и не послушал, он пил красный чай и писал гневные письма в Ватикан. Однажды ужинал с Шорохом, но так и не смог доказать, то тот ненастоящий. Уволился из Чинечитты и стал навещать когда-то названных собой талантов. Ни один из талантов не остался в живых. Примеряясь с такой трагичностью, Мит снова пил красный чай и не понимал, чем тот отличался от черного. А затем стал получать присланные в ответ письма из Ватикана.
Как оказалось, Папа также не понимал, чем черный чай отличался от красного.
Последний раз я слышал историю о Мите в поезде, направляющемуся на Китай. Среди сибирских узоров в окне я увидал отраженный силуэт высокого тоненького человека в красной шляпе и округлых очках, которые, с того моменту как я повернулся к отражавшемуся человеку, оказались его глазами. – Что вам угодно?– спросил я его после десяти часов молчания между нами. – Я видел Мита, – ускоряясь в словах, выдал человек. – И где же вы его видели? – я готовился усмехнуться и корить себя за усмешку долгие годы. – Мит в четвертом вагоне, – прошептал человек и добавил: – Он выйдет на следующей станции. Поспешите.
И человек растворился в отражении сибирских узоров окна (в узорах еще и елочки были, доброкачественные).
Немедленно я съел три бутерброда с ветчиной и, не запив, отправился в четвертый вагон, стал всматриваться в каждого пассажира, но так и не приметил ни в одном из них старину Мита. Посетовав на то, что в ни одной истории о нем не описывается его же внешность, я начал его звать. – Господин Мит! Господин Мит!
Тут из третьего купе четвертого вагона поезда, идущего какими-то чудесами на Китай, выглянул морщинистый фасад небритого лица человека с носом-картошкой и густыми бровями. Я обрадовался и обратился к высунувшемуся человеку: – Это вы, господин Мит?
Человек прежнего пуще сморщился, что стал похож на черствый персик. – Нет, – и тут же он выпрыгнул в открытое окно движущегося поезда и скрылся в сибирском лесу.
Капитан
Капитан! Капитан, ответьте! Капитан, капитан, у нас оказия по левому борту, капитан!
Капитан молчал.
Просто удивительно, насколько животные могут привязываться к какому-то человеку. Зато, что этот какой-то человек убирает за ними шутки и кормит их, животные готовы, не знаю, жизнь отдать. Всплывает сравнение с больницами, больничными палатами и работой медсестер, в принципе, совместимой с работой каких-то людей.
Когда я вошел в двери фойе придорожной гостиницы, чуть не наступил на жирного белого кота, разлегшегося на порожном коврике, закрыв его полностью, и спокойно дремлющем в своей темноте. Поэтому я пошатнулся и улыбнулся чуть. – Какой у вас кот этакий, – бросил я словом в сторону приемной стойки, откуда не послышалось ничего.
Женщина в заляпанной жиром зеленой майке лишь подняла правую бровь и всмотрелась в мое истинно туристическое лицо. – Останавливаться вздумал?
– Да, на ночь.
– Понятно.
Она полезла в толстый журнал, удобно положенный на стойку под ее левую руку, и, испачкавшись не засохшими на бумаге чернилами, вытерла их об обвисшую грудь, выступающую через майку подобно самой грустной песни на всей планете. Кот вдруг вскочил и жалобно замяукал. – Молчи, кот, – пробормотала женщина за стойкой, – это поезд проезжать собирается.
Должен добавить, что придорожная гостиница находилась в трех верстах от железнодорожной станции, под чистым голубым небом, под пекущем солнцем, в зеленой неброской долине.
Что же, что же пожелать. Пожелай-ка, друг, спасибо.
– Интересный у вас кот.
– Интересуетесь котами?– бормотала женщина, не вынимая взгляду из журнала с липкими черными чернилами. Даже с моей точки обозрения было видно, что чернила совсем-совсем не качественны.
– Нет, ищу, где переночевать.
– Переночевать?
– Переночевать.
– Понятно… прости за задержку, ка… капитан, верно?
– О да, вы о погонах? Так это просто дядя дал поносить китель, на время путешествия.
– Дядя, значит. – Дядя.
Она нахмурилась. – Так! Что-то я сбилась. Давай по порядку. Кот? – Кот?
– Кот… да, кот, – она начала что-то вспоминать, закрыла журнал и глаза вместе с журналом.
Так ножницы режут бумагу.
– Кот…, – продолжала она, – Кот здесь только потому, что хозяина он был. Хозяин в прошлом году под поезд попал, а кот так и лежит здесь на коврике у порога. Коврика не видно, потому как он весь его закрыл своей шерстью.
Шерсть кота висла на нем клочьями, изжевана была блохами и выпотрошена японским театром. Совсем забыл, что я путешествовал по Японии. Гостиница же была похожа на что-то германское, нежели японское, с безликим резным фасадом и пустой вывеской с неинтересным иероглифом. И все.
Женщина вздохнула и почесала грудь в районе живота. Не сказать, что она была толста. Человеку с плохим зрением она могла показаться вполне симпатичной издалека, при детальном рассмотрении черты ее лица ничего не говорили, кроме, разве что, еле заметной разницы в величине ее ноздрей, тем не менее, прекрасных ноздрей. Она вслушалась в то, как поезд пересекал забытую богом станцию неподалеку отсюда. Мне же повезло более, я ничего не слышал, а читал по губам. Губы женщины, так же как и все лицо, не были сильно приметны, и издалека казались просто губами. Особенной деталью же являлось ее умение показывать зубки. Такие прокуренные усталые зубки.
Так камень бьет по ножницам. Бьете осторожной силой, мягко придавливая ножницы в праздную землю.
Женщина снова вздохнула. Вздохнул и я, за компанию вздохнул. – Так значит ты не капитан?
– Нет, дядя одолжил данный китель, – гордо улыбнулся я. – Он у меня вот такой капитан!
Она снова подняла правую бровку и внимательно посмотрела на ширину моих рук, распахнутых капитаном, затем мотнула головой, дабы отбросить все мелочи и сосредоточиться на главном. И мы снова вздохнули. Казалось, что скоро мы выдышим весь воздух в фойе. Но это только казалось. На самом деле, этого случиться не могло никоим случаем, ведь в фойе, кстати, просторном и довольно-таки милом, с персиковыми обоями и большими окнами по стенам и маленькими кружочками ламп по потолкам, было открыто окно, левое такое окно.
Капитан, капитан, очнитесь! Очнитесь напитан! Что же делать?! Капитан не просыпается! Капитан не просыпается, (бросает взгляд на левый борт корабля) Эх ты, какая оказия движется! Эх ты! Эх!
Так бумага покрывает камень, и камень так сдается. Бесконечная цепочка морской жизни.
– И сколько же стоит комната на ночь?
Она улыбнулась. Улыбалась она отвратно. – Три сотни серебром.
– Ладно. Багаж оплачивается?
– Багаж?
Оппля! И снова ее внимание разбивают вдребезги всякие паршивые мелочи.
– Багаж.
– Нет, багаж не оплачивается. – Ладно.
– Че их носить то, хе!
Но я это не прочитал по губам так же, как и не увидел то, как она развернулась и показала неплохую выпрямленную корсетами спинку, потянулась за ключами и принесла ключи.
Что.... Что ты сделал с капитаном! Что ты сделал с капитаном, негодник! Эй! Эй, ребята! Ребята!
Впрочем, женщина сталась в ошеломление от капитана. Я занес его в фойе и ни капли не качался от его тяжести и кончености. И был горд этим таким собой. Кот замяукал и выбежал прочь в открытую дверь. Женщина заорала. Ну, как заорала. Задрожала губами и раскрыла рот широко.
На вкус она была словно белошейная змея тропиков. Я не ошибся.
