Алексей Лишний
Учебники Судьбы. Остров Отчаяния
Перерождение
Кристина
На ферме тот, кто не мог за себя постоять, не мог выжить. Ему приходилось в конце концов уезжать в город, чтобы устроиться на унылую работу по просиживанию штанов в офисе, или сгинуть, как, например, Пол Батлер – в ответ на любую обиду он не давал сдачу, не лез в драку и не доставал пушку, а вечером, после работы, шёл в бар и глушил своё горе, стараясь забыться. Так и забылся. И его уже почти все забыли, кроме Кристи, как он её звал, когда они играли в настолку перед сном, если дядя Пол не напивался сильно.
В их общем домике проживало в общей сложности пять рабочих, в основном, неудачников, отсидевших или просто остолопов – людей без будущего. Потому важно было среди своих не ударить в грязь лицом, сохранять честь и, если кто не так посмотрел, обязательно разобраться с ситуацией. Если же на стороне обидят, то весь дом, захватив оружие, придёт на выручку. Кроме Пола.
Пол Батлер пропускал мимо ушей насмешки, тычки и подзатыльники как от своих, так и от чужих. Это казалось так, что пропускал. Он их слышал, но никогда не отвечал. Он их помнил. Играя в «Монополию», Пол швырялся грубыми шуточками, когда игрокам приходилось платить за простой на его предприятиях, и хамил, если ему выпадало отправиться в «Тюрьму». И шутки, и дерзости были точными цитатами из личного опыта…
Такая жизнь довела его до того, что после очередной крупной обиды и вечера её забвения Батлер не проснулся. Приехала скорая, его увезли и назад не вернули.
С Кристи больше некому было играть. Отец лишь огрызался, если она к нему обращалась с просьбой составить компанию в настолку, даже в карты – хотя с рабочими в них резаться мог до полуночи. Вообще отец на неё мог только ругаться и приказывать. Ругался, когда Кристи напоминала ему мать, «чёртову куклу с придурью». Приказывал, когда самому лень было подниматься с кровати после тяжёлого дня. Ему нельзя перечить или не подчиняться – рука отца тяжёлая, да и в их общем доме он пользовался уважением. Лишь пару раз на памяти Кристины он серьёзно поцапался с соседями по огромной комнате, когда дело дошло до поножовщины. Отец мог не только за себя постоять, но всем своим видом внушал уверенность в этом.
Именно такой она и старалась стать: давать отпор, быть уверенной в себе и презирать слабаков.
Потому, едва только встретившись на острове с Акселем Калландом, она тут же возненавидела всеми фибрами души это убогое существо в зачуханной спортивке, длинное, с причёской дебила, да ещё и в очках! Это убожество продержалось бы на ферме не дольше дня, а здесь, на острове, ему грош цена. Обуза, лишний рот!
Так и сейчас, пока у всех появилась важная задача – обустроиться на новом месте – эта уродина подходит к каждому и спрашивает один и тот же вопрос: «Как думаете, мы будем жить здесь по закону Янты?» И потом снова: «Как думаете, а мы будем…» Придурок! Так бы и вдарила ему кулаком по носу, чтоб кровь увидеть на его лице. Чтоб подучился, как себя мужики должны вести. По ходу, дома ему это никто не объяснял. Все, все его игнорируют как умалишённого. Аксель осмелился и к ней подойти с этим тупым вопросом, на что получил недвусмысленный ответ: «Иди в жопу». Вдарила бы, но она пока сама здесь не освоившаяся. Может, он тоже вот так с проблемами справляется? Дурачится.
Подобно Полу Батлеру, Аксель Калланд на её грубость внешне не обиделся, не набычился и даже бровью не повёл. Пожав плечами, пошёл задавать тупой вопрос другим.
Сама же Кристина понимала: сейчас перед ней и остальными ребятами встали куда более важные вопросы. Её, в отличие от красавчика Роба, беспокоило не то, как они будут здесь выживать, а то, ради чего их здесь всех собрали. А раз уж собрали, то голодом точно морить не станут. Пусть не столь роскошно, как в первый раз, но кормить-то их должны – и пусть горят огнём всякие романы про Крузо. Если их не будут кормить, это нарушение прав устроителей школ. Это против конвенции о правах ребёнка ООН – а это будет значить, что…
Что останется самый главный вопрос: а насколько законно это заведение? Можно ли доверять фокусникам в серых плащах? Только недавно они видели, как девятнадцать подростков по пути дали дуба: кого-то выбросило за борт, кто-то потоп – и вот они живы и здоровы, сидят с завязанными глазами. Пусть даже произошёл какой-то эксперимент и их на дне ловили водолазы – это кричащее нарушение закона! Ни одна школа не может себе позволить так издеваться над психикой подростка!
– Слышь, Роб, а ты уверен, что узнал в том парне Джейсона? – спросила Кристи, когда вождь, занятый постройкой навеса, пробегал мимо, держа под мышками сразу дюжину толстых бамбуковых стеблей.
– Ну, а кто там мог быть ещё? – удивился Роб, которого больше интересовали сейчас другие вопросы, и он жалел, что плохо слушал инструктора в летнем лагере по выживанию.
– Да кто угодно. Посадили просто крупного парня, одели как Джейсона…
– Слушай, да в чём проблема, а? – Роб за всего-то один долгий день превратился из стильного металлюги в рваных джинсах и бандане в осипшего бродягу, с красным потным лицом, съехавшим на плечи платком и бешеным ёжиком, прятавшимся под ним. – Хватит уже строить теории – давай помогай строить дома!
– Они обманывают нас. Зачем строить дома – надо найти обманщиков, прищучить и узнать всю правду. Нас же больше! Да, мы подростки, но что мешает толпой завалить того самого Феликса, связать и потребовать правды!
– Слушай, Кристи, я не собираюсь этого делать. У меня есть насущные дела! Ночью может снова начаться дождь, а у нас нет крыши над головой. Тебя это не волнует?
Артур, сдружившийся с Азизом, тащил ворохи пальмовых ветвей на крыши.
Биржан с Мэри и самой маленькой девочкой, «спасённой», затачивали бамбуковые стебли: девчонки держали длинную палку, пока парень пытался единственным найденным в отряде ножом хоть немного заострить её конец.
Хёджин, взяв помощниками двоих подростков, с которыми нашёл общий язык, вбивал колья, чтобы получились шалаши.
Фред, очкарик в зимней шапочке, связывал веником пальмовые листья – накрыть шалаш сверху от сильного ливня. Работа спорилась. Интересно, сколько таких домов они успеют сделать до темноты?
– Да вы просто овечки. Скоро заблеете: ме-е-е-е! Вас раскормили, чтобы шерсть состричь, а мясо сожрать. Я не такая – я выясню, что тут происходит! – Кристине стало тошно от коллективного труда – её мнения даже не спросили, а ведь она многое смыслила в мужской работе.
– Ну и флаг в руки тебе, а я пойду делами займусь. И, кстати, знаешь… Откуда бы им взять одежду Джейсона, если его снесло за борт во время шторма?
– А я вообще сомневаюсь, что его снесло. С ним ведь оставался Смотритель. Здесь что-то не так. Нам многое не договаривают. И я не хочу становиться их марионеткой.
Кристина сделала выбор: она зашагала прочь из строящегося лагеря. По пути плюнула прямо под ноги Акселю, презрительно посмотрела на очкарика в зимней шапочке и пожелала удачи Хёджину, который, впрочем, ничего не понял из её слов, но доброжелательно улыбнулся.
Она пошла прочь, хотя приближался вечер, удивительно тёплый и солнечный после непогоды, ставшей причиной крушения их корабля. С вершины холма видно было лишь часть острова – если, конечно, это остров, а не место съёмок шоу – остальное скрыто за высокими лесами. Тропинка закончилась возле стола недавнего пиршества. Еду и тарелки уже успели убрать.
Дальше никаких дорожек не было. Справа обрыв – выход к бухточке, шлюпке и застрявшему вдали кораблю. Он вряд ли уже вернёт её домой. Позади тропка, ведущая к лагерю. А ей-то куда идти? Остров казался бескрайним для двух, максимум трёх часов до захода солнца.
Никогда Кристине не было так страшно от чувства одиночества. С одной стороны, нужно доказать им всем, доказать… А зачем им что-то доказывать? Нет, этот вопрос не должен появляться! Это вопрос в духе Пола Батлера. Вопрос человека без стержня. Кристину не послушали, не приняли её доводы, стали строить лагерь сами, не решив для начала вместе, что строить лагерь на самом деле нужно. Да! Этого они все не поняли. И она сейчас найдёт Серых червей-смотрителей, прячущихся где-то на острове, чтобы прижать их и заставить говорить.
Вот только даже себя убеждая в правоте, она всё сильнее ощущала страх и одиночество.
Но упрямство мешало признать это, и Кристина пошла наугад, куда-то в дикий лес.
Дойдя до его чертогов, она в очередной раз задумалась о смысле побега, так как тропинки через густые заросли меж деревьев не было и в помине, вдали слышны звуки животного мира, а по широким листьям активно ползали насекомые и прочая нечисть, о которой в Техасе и слыхом не слыхивали. Неужели Смотрители прятались где-то там? Но куда же тогда они, чёрт возьми, делись? Не на тонущий же корабль отправились!
Надо решаться! Пусть не здесь начинается тропинка, но она же где-то есть, она должна быть. Всего-то рискнуть – и лишь ей одной откроется тайна!
Кристина не шагнула вперёд, в густую листву – она ломанулась туда, как подбитый стрелой лось. Девчонка бежала, ломая кустарники, разрывая сросшиеся лианы, позволяя своему лицу и рукам облепляться густо паутиной с застрявшими в ней засохшими жертвами. Кристина потеряла счёт времени, она бежала к неведомой цели, боясь погони тех, кого она потревожила случайными шагами: змей, пауков и кого там ещё можно встретить на необитаемых островах… Книги читать было делом далеко не почётным, а по телику, в основном, проглядывала сериалы про любовь. «Рембо» не любила – видимо, зря.
Лучше не кричать – шум привлечёт хищников. Кристи, тяжело дыша (а как иначе?), шла молча, вглядываясь в зелёную даль, всё больше отчаиваясь. Почему-то вспомнился фильм «Хищник». Казалось, нечто инопланетное выскочит сейчас из-за дерева и добьёт одинокую «чёртову куклу с придурью». Ведь только она не осталась со всеми, хотя могла бы сейчас готовиться ко сну под бамбуковым навесом, накрытым пальмовыми листьями.
Тропинка!
Глаза не обманывали в полумраке вечернего леса: вон там, шагах в пяти, лежала тропа, утоптанная, шириной на двоих путников. Вот оно! Надо лишь дойти и выбрать направление, в какую сторону двигать. Тропа лежала перпендикулярно. Значит, она не вела ни к лагерю, ни от него. Вернуться всё равно придётся, лишь сойдя с тропы. Что ж, пусть верный путь подскажет чутьё. Кристи однажды пользовалась этим способом, когда надо было находить дорогу домой в голой степи, где не видно ни трассы, ни жилья. Она принюхивалась, как волчонок. Почему-то именно так она сейчас себя и ощущала – не иначе. Волчонок!
Зверь будто ожил глубоко внутри. Волчонок указал ей следовать направо. И она подчинилась.
Солнце покидало пределы леса, пряталось за горизонт. Кристина бежала изо всех сил, но сил оставалось совсем чуть-чуть. Назад не вернуться. Тропинка шла в непредсказуемом направлении, а сумрак окутывал деревья всё плотнее. Уже еле видна была чуть заметная протоптанная дорожка. Кристина решила, что на этом всё – пора делать привал. Но где?
Земля кишела муравьями, паучками, да и на земле спящий человек – лёгкая добыча хищнику.
Значит, выход один – уснуть на дереве и не свалиться среди ночи. Кристи не помнила, чтобы соседи говорили, будто она ходит во сне, так что можно не беспокоиться насчёт лунатизма. Только вот как бы, поворачиваюсь на бок, не опрокинуться наземь. Что ж, надо найти такое дерево, где ветви походили хотя бы на узкую кроватку. Спать на таких она привыкла.
Кристи бегло осмотрелась и, кажется, нашла две широкие ветви, выходящие из одной точки. Чуть выше человеческого роста – значит, проблема одна: залезть на них. Ну, если уж она еле залезет, так твари с острова добраться туда точно не смогут.
Разве пантеры или удавы…
Но Кристине не хотелось сейчас о них думать. Ей хотелось спать. И с этой мыслью она высоко-высоко подпрыгнула, обхватила шершавый ствол ногами и руками и поползла вверх, как по толстому канату, медленно, царапая лодыжки и запястья о бугристую кору, проклиная себя, а заодно и всех людей и нелюдей на чёртовом острове.
Дневник Фила Лоренцо
День третий
Сегодня какое-то, наверное, сентября. Дома вовсю начинается весеннее обещание жарких дней, а у нас тут разгар лета. Может, тут вечное лето, так как наш остров, судя по всему, в районе экватора.
Что ж это я с середины начал?
А с начала и не получится – тогда придётся всю жизнь расписывать, с первых воспоминаний и до того, как попал сюда. Но это не мемуары, а дневник, а потому я буду писать сюда только то, что происходит здесь и сейчас.
Сейчас, кстати, я лежу в тени пальмы (проверил, что кокосов сверху нет) и, подложив под дневник дощечку, пишу. Ребята-муравьи продолжают копошиться и всё время что-то строить. Я не про муравьёв, которые копошатся в песке под пальмой, а про моих ровесников. Вчера мы начали делать шалаши в лагере. Мы хотим защититься от дождя, ветра и прочей плохой погоды, а стены лагеря защищают от хищников. Как закончили затаскивать строительные материалы, ворота заперли наглухо и внутрь к стене приставили лестницу. Вторую мы опускаем наружу временно, если хотим выйти погулять или поесть. Еда здесь стала не такая клёвая, как после крушения корабля, но она еда. Мы выходим все вместе три раза в день именно в тот момент, когда стол только-только накрыт. Вчера вечером перед ужином мы ещё застали людей в униформах, ставивших последние блюда с гороховым пюре и мясной поджаркой на столы. Не знаю, уважать ли или пожалеть некоторых из нас, кто отказывается есть общие для всех блюда. Им приходится голодать из-за своих принципов. Кто-то, возможно, когда-то после (может, после жизни даже) оценит их принципиальность, но сейчас этим ребятам плохо и грустно.
После обеда к нам приходит учитель английского и сидит тут до вечера. Мне её жалко. Она такая весёлая кажется, но на самом деле ей тоже грустно. Её работа, как и любая другая работа, похожа на труд Сизифа – только камень не скатывается обратно, а скатывается куда-то в неведомую даль, и ей приходится катить наверх новый той же самой тропой. Думаю, я бы с ума сошёл от работы. Работа – это зло, доставшееся людям в наказание за то, что они люди. Потому люди часто грустят.
Учительница вчера уже приходила и нас всех-всех-всех (кроме убежавшей в первый день американки – наверное, её тоже увезут, как и тех неудачников) поделила на группы: я вошёл в самую клёвую – те, кто всё знает, и будет просто стараться не забывать грамматику и правописание. Она с нами занимается час, напоследок, после плохо говорящих, а до них говорящих по слогам, а ещё до них – вообще молчащих.
Впрочем, я отошёл от дела.
А какое дело?
Дело же было вот в чём: я каким-то образом в очередной раз угодил в передрягу. И, похоже, на этот раз всё серьёзно. Это похуже даже того случая, когда банда мерзких отморозков с Рэндвика хотела, отобрав мою наличность и затолкав меня в мусорный бак, оставить навсегда у себя в городишке, куда я случайно забрёл. Но я тогда нашёл дорогу домой, даже без денег и уважения.
Отсюда я не найду дорогу домой. Начнём с того, что я не знаю, где мы. Будь я кошкой или собакой, это бы и то мне не помогло, а лишь усугубило ситуацию: я стал бы на ступень эволюции ниже.
Я на необитаемом острове, и нам сказали, что здесь будет обучение урокам Судьбы. И нашим главным учебником станет «Робинзон Крузо». Я читал его ещё в пятом классе, но не думал, что когда-нибудь эта книга станет моей первой магической энциклопедией. Учитель обещал: проживая жизнь Робинзона, мы сможем управлять миром. Я хочу управлять миром, чтобы отморозки с Рэндвика поняли наконец, каково это – быть униженным.
Вот поэтому я и начал писать дневник. Я так понял: чем ближе мы будем к образу и подобию святого Робинзона, тем быстрее и прочнее станет наше постижение мудрости. Во-первых, Крузо – это сокращение, английская версия немецкой фамилии Крейцнер. Я сделал первый шаг. Отныне я не Филипп Лоуренс, а Фил Лоренцо. Во-вторых, Роб Крузо по прибытии на остров начал вести дневник.
Вуаля!
Я преуспел и в этом! Мне непонятна одна вещь: Робинзон жил на острове один, знал, что не сможет сам отсюда выбраться. А нас много, мы в курсе, что это только школа. Процесс обучения организован из рук вон плохо, если допущены такие фатальные ошибки!
Что ж, с этой проблемой мне не справиться, но буду хотя бы лучшим среди посредственности. Пускай муравьи-работнички строят планы о том, как мощно и прочно сделать дома, – мне достаточно того, что я помог им вчера. Дальше каждый сам. Я понял суть испытания именно так. Сделать всё, что делал Робинзон. Плюсик на строительстве дома я себе засчитал.
А вещи, которые они хотят спасти с корабля сегодня, мне не нужны. Если муравьям нужны вещи, то я свободен от вещизма. Мне достаточно того, что я и так имею. Так что с утра они строят плоты или лод…
Минутку!
Но сам Роб Крузо ведь именно это и делал – он пытался добыть вещи с корабля! Ну и дурак же я! Ребята без меня повысят уровень магии, пока я тут…
Короче, побежал – допишу потом.
Юрка Кактус
Пока Юрке тут всё нравилось, за редким исключением. Работать целый день, не покладая рук, было привычно, а здесь даже приятно, ведь понимаешь смысл работы, а не собираешь бычки для Старших.
В первый день, во время кораблекрушения, он проклинал дядю Мишу…
Когда только начинались таинственные события и дядя Миша спрятал Юрку у себя дома, пацан сначала испугался – он не верил в совпадения. Но Михаил Иваныч не вёл себя как маньяк. Скорее, походил на сумасшедшего: рассказывал про каких-то наблюдателей, тайный Орден, члены которого есть в каждой стране, в тысячах городов мира. Говорил, что к осени каждый наблюдатель должен по наитию выбрать одного незаметного и ненужного подростка и сделать на него ставку. Если так получится, что подросток сам в конце концов явится неведомыми путями без чужой помощи – именно по своей судьбе прямо перед Отплытием самому Наблюдателю, так сказать, в руки – это будет означать, что выбор сделан верно и найден новый ученик "Школы Рока".
Тогда Юрка этому не поверил: какая-то чушь несусветная. То ли дядя Миша спятил, то ли скрытая камера снимает шоу на ОРТ. Ни то, ни другое не сулило ничего приятного в будущем для детдомовца.
Но, оказавшись на корабле рядом с полусотней незнакомых детей, в шуме разноязычия, он поверил Михаилу Ивановичу. Странная ситуация, фантастическая, нелепая – зато нет Старших. Можно начать новую жизнь, с нуля, правильно поставить себя, не бояться – в общем, стать не Кактусом, а хотя бы… Гусём? Впрочем, среди такого разношёрстного общества, может, и не стоит становиться Гусём или Кактусом, а легче остаться собой, чтобы наконец начать жить, а не выживать?
Во время шторма у Юрки была паника. Он оставил земляков на корабле, ушёл с большинством – настоящий Кактус! А потом его швыряло по волнам – такого конца он и предвидеть не мог: утонуть во цвете лет, залечь на дне моря, в безвестности и, главное, – ради чего? Тут-то и обрушились проклятия на голову ничего не знавшего о них Михаила Ивановича.
Поблагодарить, однако, его он почему-то забыл, когда, добравшись волею Судьбы до берега, поедал такие блюда, о которых и мечтать не думал. Юрка устоять на одном месте возле пиршественного стола, как ни старался, не мог: его манили то сахарные куски арбуза, то пельмени со сметаной в горшочке, то пюре с подливкой из маленьких фрикаделек, рубленого лука и тёртой моркови, а ещё шашлыки на шампурах. А рядом в блестящих соусницах густело нечто белое с крапинками зелени и нечто красное, пятнистое, кругами расходящееся от центра, – такое он в книге кулинарной у воспитателей видел, но никогда не пробовал.
Теперь же начались трудовые будни.
Просыпаясь поутру, Юрка не видел больше белого потолка, не прокручивал диафильмы. Он просто понимал, что проснулся, сам, без будильника, воспитателя – а значит, он больше не хочет спать. И это здорово! Ему никто не приказывает. Юрка знает: надо идти работать – иначе им не обустроить лагерь, пригодный для выживания. Трижды в день их кормили: звук горна возвещал о том, что столы накрыты, и после этого все перелазили через частокол и спускались к бамбуковому навесу, их первому месту приёма пищи на острове. И пока единственному. Еда была в разы лучше детдомовской. Хуже, чем то пиршество, но ведь на то и праздник, чтобы его запомнить, а не разменивать, как рубль на копейки.
Да, пожалуй, стоило помолиться или мысленно возблагодарить дядю Мишу. Здесь отличные ребята, хоть со своими земляками с тех пор Юрка стыдился заговаривать (Машка теперь везде с казахом ходит, как с телохранителем, а его удостаивает холодным презрительным взглядом), но ведь в этом сам и виноват: опять повёл себя не так. Как тут извиняться? Что сказать? Простите, но я подлец. «Очень приятно», – конечно же, ответит, Машка.
Наверное, надо исправиться, стать сильнее, а потом завоевать их доверие.
Кроме того, здесь не бьют, не требуют денег и еды, не заставляют на себя работать, нет надзирателей и тюремщиков. Ты сам себе хозяин. Да, есть учительница английского, но она такая весёлая и добрая, что хочется выучиться языку поскорее, тем более тут без него пропадёшь. Со своими «Хау а ю» и «Ай эм Юра» много пропустишь или что-то потеряешь.
– А где все? – спросил он знакомой фразой первого встречного, внешне похожего на европейца. Тот что-то начал объяснять, но Юрка со своим уровнем языка (а он верил, что отвечали ему по-английски) ничего не понял. Вроде упоминал «митинг» и указывал на первый, наспех сделанный шалаш, состоящий из двух стен и валяющихся на полу огромных листьев будущей крыши.
– Против чего митинг? – Юрка уже двинулся в сторону шалаша. Вчера ночью ему не разрешили пока спать внутри постройки – там остались только приближённые Роба и несколько других ребят из друзей Артура и Азиза. Да, на острове тоже были свои минусы. Как и везде: лучшее всегда достаётся лучшим.
– Зис митинг из бла-бла-бла энд бла-бла, – расслышал ответ Юрка. Решив не доверять словам встречного, пошёл туда сам. Во время прогулок воспы только и делали, что спорили со сторожем о Горбачёве. Неужели и на острове надо будет политикой заниматься?
Обошёл вкось вбитую стену, каждый колышек которой стоял по-своему и, казалось, держался на одном честном слове, так что стена эта вряд ли бы выдержала ураган или просто сильный порыв ветра. За ней Юрка увидел с дюжину подростков, явно не митингующих, но что-то совместно решавших.
– Надо ставить метки, чтобы считать дни, – предлагал один. – Должен быть календарь. И часы.
– Дома плохие. Надо строить прочно, – беспокоился Роб, трогающий ладонью стену, отчего та шатнулась, но так и не вернулась в исходное положение.
– Как быть с тем, что нашли на корабле? – интересовался дотошный кудрявый мальчуган с бледно-жёлтым лицом, на котором не было и следа веснушек.
«Они решают важные вопросы без нас», – понял Юрка, так как для особо важных вопросов не требовались специальные слова, кроме тех, что учат в школе. Стало немного обидно. Почему не собраться всем? Почему собрание держат в секрете? Получается, «англики», как он их про себя назвал, зазнаются. Типо, наш язык в этом году обучения главный, вот мы и главные. Вот и ходят как дворяне во времена гардемаринов. Ясен пень, вожака – Роба – Юрка принимал и уважал – тот классный, он молодец, к нему претензий нет. Конечно, окажись Роб в Юркином детдоме – пацаны б загнобили и в туалете заставили воду из унитаза пить. Но, видно, у них в Америке разрешено носить странную одежду, длинные волосы и серёжку в ухе, при том оставаясь сухим.
Но Роб, при всём уважении, слишком мягок для вождя. Может, он бы и созвал всех-всех, но ему или лень, или прочие ребята так решили, а он согласился. Они же вместе.
Получается, «англики» теперь вроде как новые Старшие? Как не допустить повтора страшной ситуации детдома? В Юркиных ли силах это изменить, если он простой пацан, даже не разговаривающий толком на английском?
– Чё тебе тут? – Даже по одной интонации чужого языка с немецким акцентом понял суть Юрка, когда к нему подошёл человек-квадрат.
– Ничего. Я просто гуляю по лагерю, и не тебе решать, где я могу гулять, а где нет. Понял? – специально по-русски ответил Юрка.
Квадрат молчал: его алгоритм действий зашёл в тупик.
Юрка ушёл сам, оставив вышибалу собрания с его мыслями.
Ситуация, мягко говоря, неприятная. С другой стороны, ребята хотят не беспокоить всех, чтобы дать пожить, насладиться прелестями отдыха… Но, кажется, они слишком много на себя берут. Наверное, скоро остальные тоже заметят это, и начнётся заварушка… Что ж, Юрка никогда не видел себя в роли лидера, а примкнёт он явно не к тихушникам-«англикам», потому что они зазнались и надо указать им место на острове, который не является только их землёй.
Было ещё кое-что, не особо нравившееся Юрке. Это «нагличане».
Национальность эту Юрка сам придумал. Ещё одни зазнавшиеся… Вот только дело было не в языке. «Нагличане» просто никогда не знали настоящих воспитателей и не жили в коллективе. Они вообще не осознавали себя сейчас частью одного большого организма, где от каждой клетки зависит, выживет ли особь или подохнет.
Начать хотя бы с дерзкой девчонки в свитере с вышитым чупа-чупсом – она поспорила с Робом и свалила из лагеря. И вождь не остановил её! «Нагличанки» нет уже третьи сутки! Какого фига она где-то шляется, пока они строят шалаши? А потом вернётся на всё готовое и преспокойно ляжет спать под крышей, защищающей её от дождя.
«Нагличанами» были и те, кто играл в догонялки, прятки, купался в море, когда Роб на них не смотрел, или просто прятался от работы, чтобы про них все забыли. Особенно выбешивал Юрку паренёк, обстриженный под горшок, в спортивке. Аксель, кажется. Ох, его-то точно бы загнобили детдомовские Старшие, каждую ночь бы получал по полной порции за нелепый вид и поступки кретина, а днём от воспитателей бы получал за отлынивание от учёбы и работы.
Или вот этот вон, в огромной кепке. Лежит себе и строчит что-то под деревом. Все бы так!
– Эй, го вок! – крикнул Юрка, подходя ближе к распластавшемуся, как лягушка, на траве под пальмой. Позавчера он ещё помогал строить шалаши, вчера исследовал корабль, набрал там себе целый мешок находок. А сегодня, значит, всё – ушёл в себя, залёг с записной книжкой. И ничего, что остальные рубят дрова, ищут хворост, собирают плоды, обследуют побережье и самое главное – дома строят. Для всех!
Лягушонок поднял голову, но глаз его Юрка не увидел под козырьком. Ничего не сказав, опустил голову и продолжил что-то писать на листе.
Юрка вдруг почувствовал себя воспитателем детдома. Как же так вышло? Воспы же конченые люди, работают на мизерную зарплату и на детях отрываются. Он-то здесь причём?
Но ведь воспы тоже не ради зарплаты учили их чему-то и заставляли руки мыть перед едой. Потому что так надо для их выживания, для здоровья. А тут – тоже важное дело. Важное для выживания.
Почему же он сам научился чувствовать важность, а «нагличане» нет? Ведь речь идёт не про тупые правила! «Не клади локти на стол!» Ладно бы это говорили в общей столовке, где тесно. Но зачем воспитатели хлестали по рукам, когда он ел один? Неужели локти на столе демонов вызывают? Тупые правила рождают тупую ненависть.
Но здесь не то! Им всем надо строить шалаши, всем! Некогда лежать с блокнотиками.
– Слышь, го вок, говорю. Хоум, хаус строить, билдинг, бизнес там, – уговаривал кепку Юрка, решив для себя вернуть на путь истинный хотя бы одну заблудшую овцу.
Мальчишка как будто его и не слышал. Он продолжал писать что-то по-английски у себя в тетрадке.
Юрка разозлился. Не тот день выбрал парень, чтобы его злить. И так с утра настроение испортили, так тут ещё и неуважение «нагличанина»…
Он решился на подлый, но решительный шаг: вырвал тетрадку из-под пишущей руки и, свернув в рулон, сжал в кулаке. Кепка тут же превратилась в тщедушного голубоглазого мальчишку.
– Верни! – приказал чуть ли не со слезами «англик-нагличанин». Двойное гражданство, по критериям Юрки.
– Го вок. Хоум. Ауэ хоум. Ё хоум. Билд, понимаешь? – сказал ему Юрка и указал на еле держащееся волею судьбы хлипкое строение, вокруг которого уже начали хлопотать человек десять. – Ивнинг отдам. Ивнинг. А теперь го вок.
Злобно посмотрев на своего мучителя, юный писатель отправился работать, кажется, поняв корявый английский Юрки.
Сам Юрка улыбался. Хоть что-то с утра заладилось.
Он сжал от радости кулаки, и вдруг осознал, что ещё держит в руке рукопись нерадивого работничка. Из чистого любопытства развернул записи и попробовал прочесть хотя бы название.
«Дневник… Чувствовать… Или не чувствовать? Это, видно, его имя. Фил. Как Филя в «Спокойной ночи, малыши». А Лоренцо, значит, фамилия. Прикольно. Он ведёт дневник. Хотя бы исчезла проблема с записью дат. Надо сказать Робу, что у нас появился летописец».
И вдруг что-то кольнуло в голову из глубин памяти.
«Лоренцо? Но это же фамилия моей бабушки по отцовской линии…»
