Алексей Небоходов
Портрет с девятью неизвестными
Глава 3
В холодном рассвета первые лучи солнца тщетно пытались пробиться сквозь плотную пелену облаков, окутывавшую Альпы. Воздух был свеж и колюч, словно обнажённая сталь, и тишину нарушал лишь далекий вой ветра, скользящего среди заснеженных вершин, как дух, изгнанный из времени. На фоне этого безмятежного пейзажа «Ля Вертиж» выделялся угрюмой монументальностью. Его каменные стены, покрытые пятнами мха, и мрачные башенки будто впитали тягостную память веков, оберегая не только стены, но и их мрачные тайны.
По извилистой дороге, ведущей к воротам отеля, медленно двигались машина скорой помощи и полицейский автомобиль. Гравий хрустел под их колёсами – этот звук, казалось, жил своей отдельной жизнью, создавая иллюзию, что земля тоже стала участником разыгравшейся драмы. Отсутствие птичьего пения делало утреннюю тишину почти осязаемой, как лист бумаги, который вот-вот порвётся.
Пьер Моро стоял у входа, сложив руки за спиной. Его фигура казалась неподвижной, как статуя, но по-человечески тревожной. Ветер шевелил ветви деревьев, превращая их шёпот в невнятные слова – природа здесь давно привыкла быть единственным свидетелем того, что предпочитали скрывать.
Из полицейской машины вышел инспектор Поль Дюрок. Его движения были точными, словно у часовщика, и каждое из них передавало неотвратимость действия. Коренастое тело с резкими чертами лица – Дюрок напоминал каменную глыбу, которую шлифовал неумолимый поток времени. Его серые глаза, казалось, могли прорезать любой туман – в человеке или в деле. Поправив шерстяное пальто, он выдохнул, и облачко пара растворилось в холодном воздухе, как мысль, не успевшая стать словом.
Дюрок задержался взглядом на башнях «Ля Вертиж», его внимательный взгляд скользил по силуэтам, выискивая что-то, что не сразу попалось на глаза. Сделав шаг вперёд, он пересёк порог. Просторный вестибюль встретил его полумраком. Огонь в камине лениво играл на стенах, оставляя в углах тени, похожие на незваных гостей. Центральное место занимала картина маркиза де Сада. Изображение в мягком свете выглядело почти живым: жестокая улыбка, казалось, была направлена именно на инспектора, как вызов.
Дюрок смотрел на картину, но его лицо оставалось неподвижным. Лишь тень раздражения, едва заметная, скользнула в серых глазах – как будто в картине он видел что-то, от чего хотелось отвести взгляд, но нельзя.
– Что здесь произошло, Пьер? – спросил он низким голосом человека, который привык командовать, без угрозы.
Пьер, стоявший чуть в стороне, слегка поклонился. Его движения были безупречны, как и весь его облик.
– Добро пожаловать в «Ля Вертиж», инспектор Дюрок. Дорога была без происшествий, я надеюсь?
Дюрок коротко кивнул, но его глаза продолжали исследовать вестибюль. Хищник вынюхивал добычу.
– Дорога спокойна, чего не скажешь о вашем госте, Леоне Буше. Что произошло? – Его взгляд вновь упал на портрет маркиза, будто тени вокруг изображения могли раскрыть то, что молчали люди.
Пьер не дрогнул, но ответил напряженно:
– Увы, трагедия. Месье Буше был найден повешенным в своей комнате рано утром. Дверь была заперта изнутри, и никто не входил.
Дюрок слушал внимательно. Он молчал, но его мозг работал, как скрытый механизм.
– Расскажите всё, что знаете. Без излишеств и смягчений, – его голос стал жёстче удара ножа. Это был человек, который не привык ошибаться.
Пьер кивнул, и его руки сжались за спиной.
– Конечно, инспектор. Я расскажу всё, что знаю, – сказал он, опуская глаза, как будто собирался с мыслями.
В комнате стало тише, даже огонь в камине вдруг стих, будто сам захотел стать частью этой сцены.
– Леон Буше был человеком тонкой натуры, как многие художники. Ему свойственны были перепады настроения. Вчера за ужином он выглядел задумчивым, но никто не обратил на это внимания. Мы подумали, что он просто устал.
Дюрок слушал молча, его глаза, холодные, как ледяное озеро, цепко вглядывались в лицо собеседника, ловя каждую едва заметную тень на нём.
– Кто нашёл тело? – спросил он, голос стал мягче.
Пьер сделал небольшой вдох, прежде чем ответить.
– Утром, во время завтрака, месье Буше не спустился к столу. Мы посчитали, что он задержался из-за работы или усталости. Но когда завтрак подошёл к концу, я послал одну из горничных, Мари, чтобы она проверила, всё ли с ним в порядке.
– Она стучалась? – уточнил Дюрок, его взгляд стал ещё жёстче, словно прицельно фокусируясь на каждом слове собеседника.
– Да, – кивнул Пьер, коротко и как будто чуть торопливо. – Но ответа не последовало. Дверь была заперта изнутри, и тогда она решила воспользоваться своим ключом.
Инспектор, сдержанно кивнув, сделал пометку в блокноте.
– Что она увидела?
– Простыню, – ответил Пьер, и на мгновение его губы сжались. – Простыня была подвешена к балке. И тело месье Буше. Она сразу позвала меня.
Дюрок на миг перевёл взгляд в сторону, будто проверяя, не пропустил ли он какую-то деталь в этой истории. Затем его взгляд снова сосредоточился на Пьере.
– Вы вошли в комнату?
– Да, – подтвердил Пьер. – Я попросил Мари оставаться в коридоре. Вошёл внутрь, убедился, что он… действительно мёртв, и сразу велел вызвать полицию и скорую.
– Вы ничего не трогали? – спросил Дюрок с подчёркнутым спокойствием, за которым, однако, чувствовалась внутренняя напряжённость.
– Нет, месье инспектор. Всё осталось на своих местах.
Инспектор слегка кивнул. В паузе, которая повисла в воздухе, казалось, даже шёпот далёкого ветра подслушивал их разговор.
– Кто-нибудь ещё входил в комнату до моего приезда?
– Нет. Мы заперли дверь и ожидали вас, – твёрдо ответил Пьер, избегая встречаться с инспектором взглядом.
Дюрок, задумавшись, на мгновение замер. Его лицо не выдавало эмоций. Он снова посмотрел на Пьера, теперь чуть пристальнее, словно пытался оценить не только сказанное, но и несказанное.
– Покажите мне комнату, – наконец сказал он.
Пьер кивнул, жестом указав на лестницу. Дюрок, уверенно направляясь следом, сделал знак врачу следовать за ним.
Шаги по деревянным ступеням отдавались глухими ударами, похожими на медленный отсчёт времени. Казалось, лестница впитывала каждый звук, превращая его в часть непостижимого молчания. Дюрок шёл с опущенной головой. Глаза его внимательно оглядывали перила, стены, пол – он искал подсказки там, где другие видели лишь привычные детали.
Комната Леона Буше встретила их застоявшимся воздухом, в котором смешались слабый запах краски, бумаги и что-то ещё – неуловимое, но тревожное, как чужой взгляд из темноты. Свет из окна пробивался холодными полосами, которые больше напоминали замершие тени, чем солнечные лучи.
На кровати, аккуратно застеленной покрывалом, лежало тело художника, обёрнутое в простыню. Его лицо побледнело и застыло с выражением странной смеси страдания и покоя, словно он замер на пороге между двумя мирами. Врач, склонившись над телом, аккуратно осматривал его.
На столе в углу комнаты были разбросаны эскизы: мрачные силуэты, окружённые тягучими тенями, как будто сами работы художника становились его предсмертным признанием. Среди них выделялся один рисунок – фигура в петле, почти не различимая за густыми штрихами.
Дюрок бросил короткий взгляд на врача, но его внимание уже вновь сосредоточилось на комнате.
– Что вы можете сказать? – его низкий голос прозвучал требовательно, нарушая напряжённую тишину.
– Пока всё указывает на самоубийство, – ответил врач, аккуратно снимая перчатки. – Узел был крепким, простыня привязана к балке без явных признаков вмешательства. Следов борьбы нет. Окончательные выводы можно будет сделать после вскрытия.
Инспектор ничего не ответил. Его взгляд задержался на лице художника. Что-то в этой сцене казалось ему неправильным, не хватало кусочка паззла.
Он обошёл кровать и остановился возле балки.
– Где она? – спросил он, не оборачиваясь.
– Вот, – Пьер указал на деревянную балку под потолком. Простыня была снята, но слабые следы остались, словно метки прошлого, не желающие исчезать.
Дюрок медленно осмотрел балку, задержавшись на месте, где был узел. Он провёл пальцем по дереву, затем слегка качнул головой, про себя подтверждая выводы.
– Вы упомянули, что дверь была заперта изнутри. Каково состояние замка?
– Замок в порядке, – отозвался Пьер. – Никаких признаков взлома.
Инспектор задумчиво кивнул, и его глаза вновь пробежались по комнате, в которой, казалось, всё жило своей тайной жизнью.
Дюрок задумчиво провёл рукой по подбородку, снова посмотрел на тело, затем на врача.
– Время смерти?
– Судя по состоянию ригидности, где-то от шести до восьми часов назад, – ответил врач. – Но, как я уже говорил, это пока только предварительные данные.
Дюрок кивнул, вновь обращая внимание на комнату. Его взгляд задержался на опрокинутом стуле у стены. Казалось, он посмотрел сюда неслучайно: положение ножек и наклон спинки намекали на неведомое действие, которое лишь угадывалось. Рядом валялась стопка бумаг, но их беспорядок выглядел почти упорядоченным – листы лежали так, словно кто-то специально разложил их, чтобы создать видимость хаоса.
Инспектор наклонился, поднял один из листов. Резкие линии, неясные силуэты, искажённые лица. Всё в рисунке излучало тревогу и хаос. Бумага сама пыталась говорить с ним, но словами, которые невозможно было понять.
– Это его работа? – спросил Дюрок, протягивая лист Пьеру.
– Да, инспектор. Леон был увлечён картиной в вестибюле. Он говорил, что она вдохновляет его.
Дюрок нахмурился, глядя на рисунок, словно пытаясь уловить его тайный смысл.
– Вдохновляет? – повторил он, усмехнувшись едва слышно. – Страх и вдохновение часто ходят рядом.
Пьер лишь пожал плечами, машинально потянувшись к пуговице на своём пиджаке. Он явно пытался справиться с внутренним напряжением.
– Инспектор, – вмешался врач, прерывая молчание. – Если у вас больше нет вопросов, мы заберём тело.
Дюрок ещё раз посмотрел на художника, затем коротко кивнул:
– Делайте своё дело.
Пьер отошёл к окну. Его взгляд был прикован к улице, но он ничего не видел – только слушал, как врачи аккуратно завернули тело Леона в специальный мешок. Он неспешно поправил воротник рубашки.
Когда комната снова опустела, тишина, казалось, обрела новый вес. Дюрок, стоявший неподвижно, всё ещё внимательно изучал детали, пытаясь ухватить нечто, ускользающее от логики.
– Вы знали его лично? – неожиданно спросил он, не отрывая взгляда от пола.
– Не слишком близко, – ответил Пьер, обернувшись. – Но достаточно, чтобы понимать: он был человеком сложным и страстным. Иногда это доводит до крайностей.
Дюрок не ответил. Его глаза вновь пробежались по рисункам, валявшимся на полу. Один из них был обращён вверх: искажённая фигура, обрамлённая линиями, похожими на путы.
– Укажите, пожалуйста, где находилась его простыня до того, как он использовал её.
Пьер указал на кровать. Остальные постельные принадлежности лежали в беспорядке, словно они были брошены в спешке. Инспектор подошёл ближе, слегка коснулся ткани пальцами, но, не найдя ничего подозрительного, вновь выпрямился.
– Кто был последним, кто видел его живым?
– Насколько мне известно, вчера вечером он покинул столовую один из последних. После этого никто из персонала или гостей не сообщал о контакте с ним.
Дюрок записал что-то в блокнот, затем захлопнул его и убрал в карман.
– Мне нужно поговорить с гостями. После этого мы сможем прояснить картину случившегося, – заключил он.
Пьер кивнул и повёл инспектора вниз, в вестибюль, где нетерпеливо ждали остальные.
В гостиной «Ля Вертиж», утопающей в мягком полумраке, массивные кресла с высокими спинками и столики из тёмного дерева создавали уют, но даже мерцание камина не могло растопить ледяной недоверие, витавшее среди собравшихся.
Инспектор Поль Дюрок стоял у окна, его фигура казалась ещё более массивной на фоне приглушённого света, пробивавшегося через плотные шторы.
– Кто-нибудь видел или слышал что-то необычное ночью? – его голос прозвучал глухо, но властно, как удар молота.
Софи Делькур, нервно поправляя кольца на тонких пальцах, слегка приподняла голову, будто собираясь заговорить. Её муж, Антуан, положил руку ей на плечо. Его жест был мягким, но в нём чувствовалось что-то покровительственно, как будто он хотел удержать её от сказанного. Софи, все еще белая, как мел, мягко отстранилась.
– Я… я думаю, видела Катрин ночью, – наконец произнесла она. Её голос был негромким, но в нём прозвучала уверенность, способная пробить тишину. – Она шла по коридору. Мне показалось, что в сторону комнаты Леона.
Тишина в комнате напоминала натянутую струну, готовую лопнуть. Даже огонь в камине замер, ожидая ответа.
Катрин Лаваль, до этого сидевшая неподвижно, медленно поднялась. Её взгляд встретился с глазами Софи, но затем на мгновение задержался на её муже. Уголок губ Катрин дрогнул, как будто она собиралась улыбнуться, но вместо этого сказала ровным, но холодным голосом:
– Вы ошибаетесь, мадам. Я спала всю ночь.
– Но я видела вас, – настаивала Софи, её голос стал громче, но в нём звучал дрожь. – Это было после того, как все разошлись. Вы шли по коридору.
Катрин ничего не ответила. Её глаза на мгновение стали колючими, как зимний лёд, но она тут же вернула себе спокойное выражение. Она шагнула ближе, её высокая фигура приобрела почти статуарную выразительность. Затем слегка наклонила голову, её лицо сохраняло спокойствие, но в уголке губ мелькнула едва заметная усмешка, почти вызов.
– Возможно, вам это приснилось, – произнесла она размеренно, почти ласково, что сделало её слова ещё более угрожающими. – Я заявляю совершенно точно: после ужина я ушла в свою комнату и не выходила до самого утра.
Софи отступила, её руки непроизвольно потянулись к вороту платья в попытке скрыть внезапную растерянность. Её взгляд метался между лицами гостей, останавливаясь то на Пьере, то на Антуане, но в ответ она находила лишь их молчание.
– Антуан, ты тоже слышал шаги? – наконец спросила она, пытаясь обрести опору в его словах.
Антуан медленно перевёл взгляд на жену. Его лицо оставалось спокойным, но в его голосе чувствовалась неохота.
– Я слышал что-то, – отозвался он. – Но это могли быть шаги любого.
Дюрок поднял руку, жестом требуя тишины, словно дирижёр, замирающий перед вступлением оркестра.
– Мадемуазель Лаваль, вы уверены, что не покидали свою комнату? – спросил он так, будто задавал этот вопрос уже сотни раз и каждый раз знал, что услышит в ответ.
– Абсолютно, – твёрдо ответила Катрин.
Софи опустила руки и нервно теребило кружево платка. Она ещё раз оглядела гостей, но ни одна пара глаз не встретилась с её собственной. Она замешкалась, а затем добавила уже тише:
– Может, я и ошиблась… но всё это выглядит странно.
– Это пока что догадки, мадам, – отрезал Дюрок. – Мне нужны факты, а не ваши ночные видения.
С этими словами он обвёл взглядом собравшихся, словно пригвоздив каждого к месту, а затем, не найдя ничего заслуживающего внимания, опустил глаза в блокнот и сделал короткую запись.
– Если у кого-то есть реальные свидетельства или вопросы, говорите сейчас, – добавил он, но в его тоне чувствовалась уверенность, что ответа не будет.
Ответом ему была тишина. Гости молча переглядывались, но никто не решился нарушить эту паузу. В этой тишине камин бросал свет на лица, но его отблески выглядели, наоборот, тенями, играющими на чужих чертах.
Катрин вернулась в кресло. Её поза была расслабленной, но взгляд следовал за Дюроком, как у кошки, готовящейся к прыжку. Её спокойствие контрастировало с Софи, которая, напротив, выглядела разбитой. Её пальцы, не находя покоя, сжимали платок.
Инспектор поднял голову, ещё раз оглядел собравшихся, прежде чем сухо произнёс:
– На данный момент всё указывает на самоубийство, – сказал он, закрывая блокнот. – Но окончательные выводы будут сделаны только после вскрытия.
В комнате раздался тихий шум – то ли вздох облегчения, то ли шёпот недоверия. Дюрок обвёл гостей взглядом, затем убрал блокнот в карман.
– Я сообщу вам результаты, как только они будут известны, – добавил он. – Пока прошу вас сохранять спокойствие и воздержаться от дальнейших спекуляций.
Гости молчали, но их нервозность была почти осязаемой. Катрин, почти полностью растворилась в тени кресла, но её глаза, наблюдая за Дюроком, блестели, как две острые иглы.
Пьер осторожно сделал шаг вперёд, сохраняя спокойствие на лице.
– Спасибо, инспектор, – произнёс он, слегка поклонившись.
Дюрок кивнул и направился к выходу. Когда он открыл дверь, морозный воздух ворвался внутрь, смешавшись с теплом гостиной. На улице санитаров уже ждали, и они медленно несли тело художника к машине скорой помощи.
Пьер остановился у двери. Его взгляд провожал санитаров, но мысли блуждали где-то далеко. Ему вдруг показалось, что тени за отелем шевелятся, как будто в снегу притаилось нечто древнее, древнее и равнодушное. Шорох ветра усилился, и в нём послышался шёпот, который он не мог разобрать.
Повернувшись к гостиной, он медленно вернулся внутрь. Картина маркиза де Сада над камином притягивала взгляд. Слабый отблеск огня на её поверхности создавал странный эффект: казалось, фигуры на полотне едва заметно двигались, словно подмечали каждого из гостей. Тени, танцующие на стенах, придавали изображению зловещий, почти живой облик. Пьер невольно задержал взгляд на лице маркиза – его улыбка казалась ироничной, как будто он знала больше, чем могли понять смотрящие.
Гости начали расходиться по своим комнатам, когда звук мотора прорезал тишину. У входа в «Ля Вертиж» послышался скрип гравия под шинами. Перед отелем остановилась роскошная чёрная машина. Массивный кузов блестел в тусклом свете. Шины мягко остановились: их движение было таким плавным, что казалось, будто они коснулись земли только из вежливости. Этот звук, чуждый зимнему уединению отеля, мгновенно привлёк внимание.
Пьер, стоявший у камина, вскинул голову. Его лицо, до этого погружённое в задумчивость, приобрело выражение лёгкой настороженности. Он быстро направился к вестибюлю, а за ним, отложив свои разговоры и недосказанные мысли, последовали остальные. Кто-то из гостей остался в дверном проёме гостиной, не решаясь выйти, а кто-то подошёл ближе, заглянув за угол с робким любопытством.
Входная дверь, скрипнув, открылась сама, подчинившись невидимому приказу. Внутрь вошла женщина, от которой было невозможно отвести взгляд. Луиза Белланже уверенно шагнула вперёд. Её белоснежное пальто мягко струилось по фигуре, подчёркивая линию талии. Густые золотистые волосы, свободными волнами спадавшие на плечи, отражали свет, как дорогой шёлк. Но главное – её глаза: ярко-голубые, холодные, но притягательные. В них сквозила нотка превосходства, ведь она привыкла быть хозяйкой любого положения.
Она задержала взгляд на картине над камином, смягчилась, а затем вернулась к ледяному спокойствию. Тени, пляшущие на полотне, напоминали ей что-то далёкое, но важное. Луиза чуть повернула голову, уголок её губ дрогнул в полуулыбке, в которой невозможно было разобрать – одобрение это или скрытый сарказм.
Пьер, сделав несколько шагов навстречу, слегка поклонился. Ему пришлось быстро вернуть себе самообладание, поскольку появление Луизы застало его врасплох. Он коротко оценил её манеру держаться: уверенность, которая редко встречалась среди постояльцев, и взгляд, который изучал не только помещение, но и его самого.
– Добрый вечер, мадемуазель Белланже. Добро пожаловать в «Ля Вертиж». Надеюсь, дорога не была слишком утомительной, – его голос прозвучал вежливо, но слегка натянуто.
Луиза улыбнулась, чуть приподняв брови, и посмотрела прямо ему в глаза.
– Совсем не утомительной, – произнесла она мягко, но в её тоне чувствовался оттенок насмешки. – Дорога сюда – это предвкушение. Ваш отель, месье Моро, уже стал легендой.
– Мы стараемся сохранить это ощущение, – ответил Пьер, улыбнувшись, но эта улыбка была скорее вежливым жестом.
Её взгляд вновь задержался на картине маркиза. Тени от огня сделали изображение ещё более причудливым, и в голубых глазах Луизы мелькнул едва заметный интерес.
– У вас здесь своеобразный стиль, – заметила она, склонив голову к плечу.
– «Ля Вертиж» – это место, где история встречается с тайной, мадемуазель, – сказал Пьер, внимательно наблюдая за её реакцией.
Она замолчала, обводя помещение взглядом, словно пытаясь понять, какие тайны скрывают стены. Затем её лицо вновь озарила лёгкая улыбка:
– Интригующе. Я с нетерпением жду, чтобы узнать это место ближе.
Пьер жестом пригласил её следовать за ним. Он подхватил изящный кожаный чемодан, переданный водителем, и начал подниматься по лестнице. Она шла за ним плавно, как будто парила.
Гости, оставшиеся в вестибюле, молча наблюдали за ней. В их глазах читались зависть, восхищение и плохо скрытая раздражённость. Кто-то поджал губы, кто-то украдкой рассматривал её в надежде понять, что делает эту женщину такой необычной.
– Она что, прямо из модного журнала? – пробормотал один из гостей.
– Или из фильма, – шёпотом добавил другой.
Сразу за роскошной машиной Луизы Белланже по извилистой дороге, ведущей к «Ля Вертиж», двигалась ещё одна машина. Это была более скромная, но не менее добротная модель, которая легко справлялась с заснеженным подъёмом. Когда автомобиль остановился перед входом, из него вышел высокий, слегка сутулый мужчина средних лет. Его пальто цвета угля контрастировало с яркостью свежевыпавшего снега, а из-под шляпы виднелись слегка взъерошенные седые волосы.
Это был Александр Ренар, профессор-историк, специализирующийся на оккультных ритуалах и культуре XVIII века. Его тонкое лицо, обрамлённое аккуратной бородкой, выглядело задумчивым, а острый взгляд карих глаз, скрытых за круглыми очками, блестел живым интересом. В руках он держал небольшой кожаный чемодан, который, судя по хватке, имел для него особое значение.
Ренар на мгновение остановился у машины, оглядывая величественный фасад отеля. Его взгляд задержался на высокой башне, уходящей в зимнее небо, а затем скользнул по массивной двери с резьбой, будто он оценивал не только архитектуру, но и скрытый смысл, который мог бы быть важен для его исследований.
На крыльце его встретил Пьер Моро.
– Профессор Ренар, добро пожаловать в «Ля Вертиж», – сдержанно произнёс он, слегка наклонив голову в знак приветствия. – Мы рады, что вы смогли присоединиться к нам.
– Благодарю, месье Моро, – ответил Ренар мягко. Он внимательно оглядел хозяина отеля, как если бы тот был частью его исследований. – Ваш отель действительно впечатляет. Он несёт в себе дух истории.
Пьер слегка улыбнулся.
– Мы стараемся сохранять его уникальность. Позвольте, я провожу вас в вашу комнату.
Ренар, кивнув, последовал за ним внутрь. Когда они вошли в просторный вестибюль, профессор остановился у картины с изображением маркиза де Сада. Его глаза тут же оживились, наполнившись профессиональным интересом.
– Эта работа… – он замер, приблизившись к полотну. – Настоящий шедевр. И в то же время… что-то в ней тревожит.
Пьер, наблюдая за реакцией профессора, склонил голову.
– Она вызывает у многих подобные чувства, – ответил он с лёгкой улыбкой. – Возможно, за ужином вы захотите узнать больше.
Ренар коснулся края оправы своих очков, как будто это помогало ему сосредоточиться.
– Я бы хотел. Такое искусство нельзя воспринимать поверхностно.
Когда Пьер провёл его дальше, в вестибюле вновь воцарилась тишина. Но это была не обычная тишина, а настоящее затишье перед бурей.
Внезапно пол задрожал. Люстра в гостиной закачалась, и её хрустальные подвески зазвенели, словно тревожный набат. Гравий за окнами посыпался с дорожек, а где-то вдали послышался глухой, зловещий звук, будто пробудился древний зверь. Гости вскочили в ужасе и растерянности. Тени от огня на картине зашевелились, и на мгновение кому-то могло показаться, что лицо маркиза исказилось в зловещей усмешке.
– Что это было? – голос Софи дрожал, как и её руки, вцепившиеся в локоть Антуана.
– Землетрясение, – ответил Эмиль Дюмон, снимая очки и нервно протирая их платком.
– Здесь? В Альпах? – подала голос Луиза, только вернувшаяся вниз. Её осанка оставалась безупречной, но напряжённость невозможно было скрыть.
Когда толчки утихли, наступила гнетущая тишина. Только треск камина нарушал её, но этот звук теперь казался зловещим. В дверях появился Пьер. Его лицо сохраняло привычное самообладание. Он сделал шаг вперёд, обвёл тяжелым взглядом собравшихся и медленно произнёс:
– Дорога к отелю завалена. Мы отрезаны от внешнего мира.
Эти слова прозвучали раскатами грома. Напуганные гости заговорили все сразу, и их голоса слились в тревожный гул.
– Что вы хотите сказать? – спросила Луиза. Её спокойный тон не мог скрыть беспокойства.
– Я проверил путь, – продолжил Пьер. – Ущелье завалило обвалом. Связь с внешним миром отсутствует.
– Значит, мы здесь заперты? – голос Филиппа Готье прозвучал резче, чем он, вероятно, хотел.
– Пока да, – ответил Пьер. – Но бояться нечего. Запасов воды и еды достаточно. «Ля Вертиж» надёжен. Эти стены видели куда большее.
Луиза молча скрестила руки на груди. В уголках рта появилась напряжённая складка.
– Как долго это продлится? – спросил Эмиль, поправляя очки.
– Это зависит от спасателей, – ответил Пьер. – Расчистка дороги может занять несколько часов или несколько дней.
Софи нервно облизнула пересохшие губы, бросив взгляд на мужа:
– А если… если они задержатся?
– Нам ничего не угрожает, – твёрдо повторил Пьер. – Главное – сохранять спокойствие.
Он кивнул Арману, администратору отеля, мужчине лет сорока с усталым взглядом. Тот без слов вышел в коридор, явно получив указание осмотреть здание.
– Мы будем держать вас в курсе, – добавил Пьер, обращаясь к гостям.
Но его слова не развеяли напряжения. Катрин, стоявшая у окна, оглянулась через плечо:
– А если это не просто землетрясение?
Её слова повисли в воздухе. Никто не ответил, но в каждом словно что-то защёлкнуло. Тишина вокруг начала казаться живой, обретающей собственное дыхание.
На ужин гости собирались неохотно. Атмосфера в столовой, освещённой мягким светом массивной люстры, оставалась напряжённой. Длинный стол с белоснежной скатертью казался слишком большим для собравшихся.
Пьер, сохраняя привычную учтивость, внимательно следил за тем, чтобы всё было идеально, но его усилия оставались незамеченными. Луиза Белланже сидела чуть в стороне. Даже в молчании её ослепительная внешность привлекала взгляды. В одной руке она держала бокал вина, другой изящно поправляла золотистую прядь, упавшую на лицо.
Её отстранённость явно раздражала Софи, которая в этот вечер не скрывала своих эмоций. Каждое движение Луизы казалось ей вызовом, каждый взгляд – насмешкой.
– Конечно, для кого-то это всего лишь приключение, – сказала Софи с едва уловимой улыбкой, за которой скрывалась явная колкость.
Антуан положил руку ей на плечо, пытаясь успокоить, но Софи продолжила:
– Мадемуазель Белланже, должно быть, привыкла к подобным драмам. Ваша работа ведь требует умения выживать в экстремальных условиях, не так ли?
Луиза подняла глаза. Её взгляд остановился на Софи, а лицо оставалось спокойным. В уголках губ появилась лёгкая улыбка, как будто она наслаждалась этой игрой.
– Вы удивитесь, мадам, но я предпочитаю избегать лишнего драматизма, – ответила она холодно. – Моя работа – создавать иллюзии, а не жить в них.
Софи фыркнула, отвернулась, поднося к губам бокал. Антуан вздохнул, что-то прошептал, но она его проигнорировала.
В разговор вмешалась Жанна Дюваль:
– Я должна была предвидеть это, – сказала она больше себе, чем остальным. Её тёмные глаза смотрели куда-то в пространство, будто ища ответы в невидимом. – Место, которое несёт столько боли, всегда реагирует. Я видела это раньше, но не придала значения.
– Вы серьёзно? – спросил Филипп Готье, отставив бокал. – Вы хотите сказать, что это землетрясение – предзнаменование?
Жанна повернулась и посмотрела на него так, что музыкант напрягся.
– Земля, как и мы, хранит воспоминания, – ответила она тихо. – И иногда она не может их сдерживать.
Александр, до этого хранивший молчание, медленно поднял голову. Его тонкие пальцы чуть постукивали по краю бокала, но взгляд, направленный на картину над камином, был полон сосредоточенности.
– Вы знаете, – начал он негромко, но достаточно, чтобы все обратили на него внимание, – в XVIII веке существовало понятие «заключённой энергии». Люди верили, что места, на которых происходили ужасы, сохраняют отпечаток событий. Они называли это не иначе как проклятием, хотя на самом деле всё куда проще. Воспоминания о трагедии врезаются в саму материю – стены, камни, землю. Если прислушаться, то даже спустя столетия можно ощутить их дыхание.
Гости замерли, забыв о своих тарелках.
– Маркиз де Сад был не только известен своим безумством, но и одержимостью оставлять след. Он писал, что любое страдание становится бессмертным, если его «увековечить». Говорят, что картина, – он сделал жест в сторону зала, – это его последняя работа. Не кистью, а душами тех, кого он искалечил.
– Вы хотите сказать, что эта картина живая? – спросил Филипп, чуть склонившись вперёд.
Ренар чуть приподнял бровь, оставаясь спокойным.
– Не живая в привычном понимании, но она – хранитель. Это отражение его стремления запечатлеть то, что не должно быть забыто. Подобное искусство, как вы понимаете, не создаётся без жертв.
– Жертв? – переспросил Эмиль насмешливо, но в нём угадывалось беспокойство.
– Да, – кивнул Ренар. – И если верить древним легендам, такие артефакты требуют новых, чтобы продолжать своё существование.
Слова профессора повисли в воздухе, наполняя комнату новым напряжением. Казалось, даже свечи стали гореть тусклее. Катрин внимательно смотрела на Ренара, её губы слегка приоткрылись, словно она готовилась задать вопрос, но промолчала. Жанна же, напротив, казалась почти удовлетворённой, как будто профессор подтвердил её собственные догадки.
Софи резко откинулась на спинку стула с явным раздражением на лице.
– Это звучит нелепо, – сказала она, почти бросив слова в сторону профессора. – Вы хотите, чтобы мы поверили в проклятие?
Ренар не стал спорить. Он лишь слегка пожал плечами, тогда как его взгляд всё ещё был прикован к картине.
– Верьте или нет, мадам. Но этот отель уже изменил вас, как и меня, – тихо ответил он.
Слова профессора создали ещё больший разрыв между гостями, который не смогло сгладить даже завершение ужина.
Катрин, сидевшая рядом, с интересом смотрела на Жанну, но не произнесла ни слова.
– Это звучит как один из этих мистических рассказов, – произнёс Эмиль, задумчиво глядя в свой бокал. – Но вы, вероятно, знаете, о чём говорите.