Алексей Пехов
Талорис
Глава шестая
«Дубовые колья»
Ветер рвет перо берета,
Сушит ложе арбалета,
Бьется о броню жилета
И прорехи в нем.
Но в сердцах горит пожар.
Меч и пика не дрожат,
Пока стоим на рубежах
За герцогство и дом![1]
Боевая песня баталии Горного герцогства
Люди – как единый многоголовый зверь.
Многоголовый, многоногий, многорукий, рычащий, сквернословящий, вскрикивающий, потеющий, лязгающий и истекающий кровью. Зверь рвался вперед, лишь затем, чтобы откатиться назад, оставляя на камнях части себя.
Мертвые, умирающие, стонущие и молящие о помощи.
– Пожалуйста! – Человек, приподнявшись на локте, протянул раскрытую ладонь. – Пожалуйста! Сдаюсь!
Произнеся стандартное слово в бою между благородными, он предлагал принять его капитуляцию, взять в плен и получить за него выкуп.
Дэйт опустил шестопер ему на шлем, вминая металл в череп, так что из-под широких полей капеллины ручьями потекла кровь. Увидел движение слева, инстинктивно поднял круглый щит, но укола не последовало. Дикай, защищавший господина, врезался в противника, точно стальной шар, выпущенный из метательного перрьера. Ударил что есть силы краем щита под подбородок, отбросив к перилам, зарубил секирой.
Двух оставшихся рыцарей, стоявших спиной к спине, несмотря на отчаянное сопротивление и тяжелые цвайхандеры, которыми они пытались перерубить древки пик, люди Дэйта порвали точно так же, как разозленные псы рвут опасных матерых секачей.
Но это не помогло удержать оборону, все больше и больше врагов в стальных панцирях заходило на мост, и солдат Горного герцогства стали теснить. Сперва они сделали шаг назад, затем два. И пять. И десять. Воины отступали, ощерившись пиками, пытаясь восстановить строй, спотыкаясь о лежащие под ногами тела.
Противник, чувствуя слабину, усилил натиск, и с «берега» его поддержали другие. Расстояние позволяло стрелять настилом, но людей Дейта спасало то, что лучники боялись попасть по своим воинам и смерть падала редко, в большей степени пролетая над головами.
Кто-то, вскрикнув, рухнул со стрелой, застрявшей в шее, вновь открыв опасную брешь, и в нее тут же бросились несколько фихшейзцев, стараясь развить преимущество. Один из них, настоящий гигант, просто схватил целившуюся в него пику и вырвал ее из ряда вместе с человеком, разваливая строй.
– Бежим! – закричал Дикай. – Бежим!
В голосе оруженосца звенела настоящая паника.
– Отходим! – поддержал его какой-то солдат.
– Спасайтесь!
– Мост потерян!
Они еще могли бы закрепиться. На нешироком промежутке, по шестеро в ряд, превратившись в грозного ежа, начать выдавливать нападающих и снова построить оборону вокруг каменных груд, которые Дэйт приказал рабочим сложить, создавая вал между своими людьми и фихшейзцами. Но паника сожрала все возможности, и ничего уже нельзя было спасти.
Только отступить.
– Проклятье! – Дэйт побежал прочь вместе со всеми, каждый миг ожидая, что в спину ударит стрела или брошенное копье.
Кто-то перед ним споткнулся, упал, и пришлось перепрыгнуть через солдата, чтобы не потерять темп. Сейчас как никогда «берег» показался Дэйту недостижимым.
– С боем барабанов и под игру дудок вы должны меня похоронить! Меня похоронить! – Мастер Рилли негромко напевал старую треттинскую песенку наемников.
Глупую. Почти без рифм. Придуманную неизвестным, возможно уже давно похороненным в той самой могиле, о которой он когда-то спел.
В решающие моменты капитан наемного отряда частенько бормотал еще в молодости выученные строчки. Об этом знал каждый его стрелок, и «Шаутт и могила» давно стала визитной карточкой «Виноградных шершней». Вот и сейчас сразу несколько стрелков подхватили песню следом за командиром.
– Лунный человек бьет в барабан. Бьет по натянутой коже мертвеца, и ты чувствуешь дрожь в своем сердце.
Они стояли с опущенными забралами в виде искаженных лиц шаутта. В легких доспехах, удерживая в руках тяжелые мощные арбалеты, наемники негромко пели:
– Ты ждешь крови и рубки, радуясь ритму. Раз. Другой. Третий. Так начинается схватка.
Происходящее на противоположном краю пропасти можно было различить с большим трудом – пещера казалась сотканной из густых теней и алых бликов на доспехах друзей и врагов.
– Лунный человек смеется и радуется будущим могилам и еде, которую мы создадим для него.
До них доносились отголоски боя, лязг металла, глухие удары, которые внезапно сменились паническими криками.
Рилли перестал петь и подался вперед, резким движением подняв забрало.
– Бегут! – хмыкнул он. – Бегут, сукины дети! Больше огня!
Трое запалили подготовленные и облитые маслом вязанки хвороста. Пламя тут же взметнулось вверх, осветив его стрелков, фрагмент моста, а затем отступавших.
Милорд Дэйт, как и думал Рилли, был самым последним. Стоило сказать, что командир оказался довольно проворным малым и преследователи отставали от него шагов на десять.
Рилли лишь покачал головой. Какой глупый бардак развели. Он до сих пор не верил, что у них получится все сделать так, как задумано, но, судя по толпе улюлюкающих фихшейзцев, потерявших голову из-за внезапной победы, работа для него все же найдется.
Он поднял арбалет и по летки всадил болт в грудь первому из преследователей, без труда пробив кожу куртки и сталь кольчуги. Его ребята, все двадцать шесть человек, что находились на этом участке обороны, следуя примеру капитана, разрядили оружие.
Словно кто-то раскрутил над головой цепь, а затем ударил ею по ненадежно установленным игрушечным солдатикам. Несколько рядов просто смело, и они, упав на камни, заставили тех, кто напирал сзади, замешкаться и дать возможность своей пехоте миновать арбалетчиков и юркнуть через открытые пространства, оставленные в шеренгах.
Рилли с усмешкой кивнул своему сержанту, и тот снял с пояса большой охотничий рог. Стрелки, прошедшие десятки сражений, закинув арбалеты на плечи, отступили за щитоносцев, оставляя площадку перед мостом пустой.
Капитан Рилли очень хотел закричать «Бежим! Спасайтесь!», но он сдержался. Настоящие сиоры должны быть сдержанны, даже если момент кажется им подходящим.
Веревка перетягивала пояс, сжимая крепкой хваткой. Еще одна крест-накрест проходила через грудь, надежными скобами соединяясь с той, что не давала ему сверзиться в бездну. Он висел уже несколько часов, прислушиваясь к тому, что происходит наверху.
Мастер Скворец ненавидел работу, которую ему поручили. А вместе с ней ненавидел и эти подземелья, и своего владетеля.
Он понимал, что барон прав. Знал, зачем все они здесь, но на душе скребли кошки.
Однажды, еще когда Скворец был молод, он отправился постигать искусство каменщика в Элби, Бирюзовый город, расположенный на границе Соланки и Савьята. Там он увидел, как горожане обошлись с постройками прежней эпохи.
Пирамиды Первых Королей, десять величественных громадин, созданных человеческим гением, оказались разобраны на камни и сложены в дома, чьи бирюзовые стены, на закате мерцающие точно светлячки, заставляли Скворца думать о том, какими же были эти пирамиды, закрывающие небо? Лишь от одной из них осталось массивное каменное основание, на котором впоследствии вырос самый большой рынок обитаемого мира. Чтобы обойти вокруг него, Скворцу потребовалось четыре с лишним часа.
Он хмурился, тер затылок и с сожалением понимал, что его скудного воображения не хватает, чтобы представить, как все это выглядело в прошлом. Пирамиды должны походить на горы. На Зубец Тиона или Гребень Арилы. Но совершеннее, изящнее и…
Скворец часто размышлял, что могло скрываться за этим «и»? Он не мог воссоздать в голове задумку каменщиков прошлого. Скульпторов. Архитекторов. Строителей. Волшебников. Ни в одной библиотеке, даже Каренской, не осталось никаких рисунков пирамид, не говоря уже о чертежах. Были лишь слухи. Рассказы. Мифы. Каждый утверждал свое, и Скворец понимал, что разговоры слишком далеки от реальности.
Он грустил по Элби, городу, уничтожившему свое прошлое.
Грустил, оказавшись в Филгаме, где разрушили каменные сады ордена таувинов, посчитав их куда менее важными, чем новый летний дворец герцога Соланки.
Грустил в Навуре, где великую гавань, в которую приходили лебединые корабли волшебников, перегородили плотиной, сломав величайший маяк Единого королевства.
Грустил перед мраморной рукой, сжимавшей мраморное бедро неизвестной девушки так, что на ее коже были видны ямочки от касания каменных пальцев. Статую разрушили кувалдами, потому что тогдашний правитель Лобоса счел ее слишком вульгарной для своего города. Так мир потерял Мужа и Деву Медовых пущ, тех, кого создал с помощью резца сам Войс.
Скворец ненавидел всех людей, разрушивших настоящие чудеса прошлой эпохи в угоду своим примитивным желаниям и бездарным постройкам. Он считал это по меньшей мере преступлением против мастеров и камня.
Камень уж точно такого не заслуживал.
И вот теперь, спустя годы, каменщик барона сам стал одним из таких убийц прошлого.
Он с тоской думал о том, что его запомнят не как создателя башни Стрел в замке барона и не как человека, отреставрировавшего Драбатские Врата и великолепную серпантинную лестницу, чьи ступени помнили людей, поднимавшихся по ним в Эпоху Процветания.
О нет. Его запомнят как каменщика Скворца, уничтожившего легендарные мосты через Улыбку Шаутта.
Величайшее «достижение» его жизни.
Он всегда чувствовал камень, видел его насквозь, знал все его сильные и слабые стороны. Его учителя, а затем и ученики, поражались, когда Скворец начинал работу и твердая порода под его руками порой превращалась в мягкую глину, столь легко он обращался с гранитом, базальтом, песчаником и известняком. Каменщик никогда никому не говорил о своем даре – слышать камни, считая, что людей это только отпугнет. Поэтому он просто делал то, для чего его впустили в этот мир Шестеро – строил, восстанавливал и снова строил.
Теперь же ему следовало не созидать, а уничтожать.
Он не знал, зачем Шестеро дали ему такое испытание. Что же, Скворцу придется пройти через этот этап жизни.
Поэтому мастер прислушивался к бою, который происходил над ним. Скворец не стал зажигать фонарь, чтобы никто не заметил его. Он и без света знал, что делать. Трещина, расширенная сверлами, а затем клиньями, была прямо перед ним. Он сам нашел ее, в глубине уставшего за тысячелетия камня, вывел наружу.
Сперва она была не больше волоса и угадывалась лишь под его чуткими пальцами. Пришлось работать неделю, чтобы сделать ее видимой. Затем в ход пошли сверла. Его работники вгрызались в опору по всей ее длине, лишь для того, чтобы в просверленные отверстия вбить клинья и расширить трещину еще сильнее. Теперь в ней, зияющей, точно открытая рана, находился огромный, выкованный из лучшей стали клин, по которому надо было нанести всего лишь один, последний, решающий удар.
Скворец чувствовал камень. Чувствовал боль того, кто не желал умирать и исчезать в глотке Улыбки Шаутта.
Один удар. Один проклятый удар, да простят его Шестеро, и все будет сделано.
Стальной ручей прорвался через рухнувшую плотину и устремился на берег с суетливой поспешностью того, кто не мог поверить в свою удачу. Фихшейзцы формировали строй, не торопясь бросаться на отступившую пехоту Дэйта.
Ждали подкрепление, чтобы уже наверняка опрокинуть ненавистных упрямцев и закончить то, ради чего они спустились под землю.
Дэйт, вооруженный алебардой, стоял вместе с бойцами, поднявшими щиты. Трещали и чадили факелы, в их оранжевом свете солдаты смотрели, как огненная лента перетекает с одного берега на другой, скользя по мосту, который должны были защищать воины Горного герцогства.
– Ублюдки! – буркнул солдат, что стоял рядом с Дэйтом и поудобнее перехватил древко пики латными рукавицами.
– Пора, милорд? – спросил Дикай, потерявший щит во время бегства.
Дэйт лишь мрачно заворчал, точно большой медведь, чей сон потревожили.
Он ждал. Ждал до последнего, а затем, когда ждать уже больше было нельзя, сказал:
– Мастер Рилли. Будьте любезны.
Винченцо Рилли всегда помнил одну простую истину – удача в сражении вещь переменчивая. Он побывал во множестве битв и не всегда они заканчивались в пользу тех, кто нанимал «Виноградных шершней».
Поражения такая же часть войны, как голод, раны, болезни, холод, вороватый интендант, недостаток болтов, задержка жалованья, неразбериха на поле боя и тупые командиры.
Тупые командиры.
Да.
Это, пожалуй, самое опасное для ребят, зарабатывающих марки с помощью мечей. Из-за тупых командиров в сражениях погибло больше людей, чем из-за паники или плохой разведки местности.
Благодаря им на корм воронам отправилось много хороших солдат.
Милорд да Лэнг не был глупцом или самодуром. Хотя, увидев его в первый раз, мастер Рилли решил, что перед ним очередной высокородный кретин, способный лишь рычать, да махать секирой. За свою полную приключений жизнь капитан наемников насмотрелся на подобный тип людей. Для них главное – рубить, убивать, нестись в атаку, а думать они не способны.
Впрочем, Винченцо довольно быстро понял, что ошибался насчет родственника барона. Тот скорее походил не на свирепого безумного медведя, а на старого, опытного кабана. Умного, осторожного, не лезущего напролом к охотникам. Нет. Такой зверь сперва расправится с собаками, а затем постарается убить как можно больше загонщиков и ловчих, стремительно выскакивая из подлеска, распарывая клыками ноги и животы и вновь скрываясь в чаще.
Его уважали и ценили солдаты. Ударный отряд из Шаруда, часто выступавший на острие атаки, показал свою надежность, слаженность и способность противостоять куда более серьезным силам. То же отступление от Брокаванского перешейка прошло без потерь благодаря тому, что гвардейцы Дэйта шесть часов сдерживали атаки «Велатских астр» и «Серебряных алебард», лучших наемных бригад Ириасты.
Этот Дэйт оказался превосходным тактиком. Так что Рилли без серьезных сомнений согласился составить ему компанию возле Улыбки Шаутта. К тому же за это платили хорошие деньги.
Но когда милорд озвучил свой план, Винченцо вновь вспомнил о простой истине – удача в сражениях вещь переменчивая. Он до последнего не верил в успех этой на первый взгляд безумной затеи.
– Мастер Рилли. Будьте любезны, – прозвучало рядом с ним.
Капитан наемников отдал приказ, и его сержант двумя руками поднял тяжелый витой охотничий рог, украшенный серебром с бирюзой. Набрал в грудь побольше воздуха, а затем, приложив к губам, дунул.
Сперва Скворцу показалось, что это бездна под ним застонала. Низкий странный тянущий звук окружил его со всех сторон, начал нарастать, пока не перешел в надрывный рев, прокатившийся по бесконечной пещере.
Он заставил дрожать весь мир. Всю тьму подземелья. И даже каждый камень, испытывая страх от того, что неминуемо должно случиться.
– Простите меня, Шестеро! – крикнул Скворец и замахнулся молотом.
Дэйт думал, что от гулкого глухого воя у него лопнут виски, несмотря на стеганый подшлемник и опущенное забрало салада.
Проклятый сержант точно прилип к не менее проклятому рогу, будто созданному самими шауттами, и льющийся из него рев должен был разорвать головы солдат и обрушить высокий потолок пещеры. Звук длился, длился и длился, пока не стал невыносимым.
А затем оборвался.
Мгновенно, точно кто-то с силой захлопнул дверь на ту сторону.
Тишина, которая наступила, показалась Дэйту вязкой и тяжелой, словно он взвалил себе на плечи всю казну герцога. Воин повернул голову направо и через смотровую щель шлема в отблесках пламени увидел, что мастер Рилли довольно усмехается.
Огненная цепь из факелов на мосту внезапно вздрогнула, а затем ухнула вниз, вместе с людьми, оружием и камнями, которые когда-то были одним из чудес прошлой эпохи.
Они упали в полной тишине, и Дэйт понял, что оглох от рева рога у себя над ухом. Но все равно заорал, поднимая забрало и надрывая севший голос, надеясь, что его услышат:
– Щи-и-и-ты-ы-ы!
Услышали.
Оббитые сталью дубовые квадраты сложились в одну сплошную стену, и на левое плечо Дэйта легло тяжеленное древко длинной пики, которую удерживал стоявший позади него солдат. И все остальные бойцы третьей линии повторили движение.
Противник, оставшийся на этой стороне и отрезанный от своих основных сил, оказался удручен и растерян, и Дэйт был не тем человеком, кто собирался дарить врагу передышку.
– Шагом!
Медленно стальной еж двинулся вперед.
– Давай! Дави! Давай! Дави! – раздавалось с каждым шагом.
Те из фихшейзцев, кто сообразил, к чему все идет, бросились вперед. Их атака была разрозненной и слабой, она не смогла поколебать защитников, и пики встретили угрозу слаженным ударом, а те, кто выжил, откатились назад.
– Давай! Дави! Давай! Дави!
Вновь атака, теперь уже куда более осмысленная. Враги, которые все еще были в большинстве, сбивали пики щитами, и второй шеренге с алебардами нашлась работа. Дэйт ударил поверх голов впереди стоящих, крюком зацепил кого-то за наплечник, повалил, и солдата добили уже без его участия. Скоротечная свалка закончилась щедрой кровью и мощным ударом.
– Давай! Дави! Давай! Дави!
Фихшейзцы бросали оружие, находясь на самом краю Улыбки Шаутта, там, где теперь не было моста. Они сдавались, так и не поняв, что баталия не берет пленных.
– Ускорить шаг! – закричал Дэйт.
И его люди не мешкали. Не испытывали жалости. И не остановились, пока последний из врагов не был сброшен в пропасть.
Пещера была их домом. Крепостью. Спальней. Храмом. Лазаретом. И кладбищем.
Их единственным миром.
Казалось, что они родились в нем, прожили бесконечную жизнь среди мрака, разгоняемого робким пламенем редких костров.
Появились среди влажных острых камней, с первым своим криком вобрав весь холод, что царил здесь, загрубевшей кожей чувствуя каждый сквозняк, которым дышала бездонная пропасть.
Они засыпали под стук молотков и кирок, под него же и просыпались, ждали чуда, а потом снова засыпали. Иногда ожидание сменялось боем, и он давал им тепло, а тепло разжигало ярость и злость. Заставляло кровь быстрее бежать по сосудам, ощущать жизнь среди потерянного времени.
Тогда они били. Кололи. Рубили. Распарывали. Сминали. Протыкали. Кричали. Убивали. И умирали.
А потом все повторялось. Словно в кошмаре.
Дэйт потерялся во времени. В сердце горы не было ни дня, ни ночи, ни заката, ни рассвета. Они пытались отмерять сутки по количеству смен, по расходу пищи и топлива, по хоть чему-то привычному, но конечно же в итоге могли лишь предполагать, сколько на самом деле отряд провел под землей.
По расчетам Дэйта получалось, что два месяца. Еды оставалось чуть меньше половины, и командир, поговорив с каменщиками, приказал интендантам урезать ежедневные пайки на четверть. А расход топлива взять под жесткий контроль, выделяя его лишь для двух лагерных костров, на часовых, «крепости» и для рабочих.
– Люди не ропщут? – спросил он у Тавера.
Тот, потеряв правую руку в первой же стычке, сидел на пустом ящике, потягивая горячий отвар, и его лицо было едва различимо во мраке, отчего почти никто не замечал, как лихорадка постепенно выпивает из него жизнь.
– Все понимают, что мы не сможем идти на ощупь и грызть камни вместо ужина. Я бы на вашем месте, милорд, сократил порции еды еще сильнее. Дело двигается медленно.
– Четверть мы можем себе позволить. А вот половину – нет, – отверг Дэйт. – Воины начнут слабеть, а слабый солдат мало пригоден в бою. Пока еды, спасибо барону, нам хватает.
– Дело движется слишком медленно, – повторил его лейтенант. – Уверен, что им-то постоянно спускают припасы. Время играет против нас, особенно после того как не стало Скворца.
Дэйт лишь стиснул зубы. Потеря главного каменщика привела к тому, что работы замедлились, хотя все и выкладывались на полную. Это была ошибка командира, его ошибка, что он прислушался к просьбе Скворца и разрешил тому самостоятельно обрушить мост.
Можно было лишиться любого другого, но не мастера, от чьего опыта зависел успех всего мероприятия. Каменщик погиб под обломками.
– Сегодня рабочие обещают сломать второй мост. Опоры едва держатся. – Дэйт встал. – Отдыхай.
– Скоро моя смена.
– Ее разделят Зидва и Харги. Ты едва стоишь на ногах, так что слышать не хочу о том, что ты здоров. И пусть врач поменяет повязку. Это приказ.
Тавер, тихо ругнувшись, лег на матрас из отсыревшей соломы:
– Проклятье! Угораздило же меня!
Дэйт оставил его и в сопровождении Дикая, держащего факел, прошел вдоль берега маслянистого озера, где располагался их лагерь, а после направился к Улыбке Шаутта.
Оруженосец в накинутом на латный доспех теплом плаще казался громоздким и неуклюжим. На его обросшем щетиной молодом лице явственно читалось выражение недовольства.
– Что еще? – буркнул Дэйт.
– Ваша безопасность, милорд. Я должен быть рядом с вами. Моя обязанность защищать вас.
– Теперь понимаю, как я доставал его светлость теми же самыми словами, – с напускным смирением произнес начальник охраны. – Парень, если начнется свалка, я в состоянии о себе позаботиться. Выживал же я как-то раньше, до того, как ты вообще появился на свет!
– Я…
Дэйт остановил собиравшийся обрушиться на него водопад слов движением ладони:
– Довольно! Право, когда ты по моему приказу «паниковал» на мосту, мне это больше нравилось. Зачем ты попросился в мой отряд, Дикай?
– Милорд?
– Совершенно простой вопрос, парень.
– Я защищаю свою страну. И ради славы. Не буду врать.
– Защищать страну можно сотней разных способов. Если ты хотел славы, титулов, земель, благосклонности герцога – надо было отправляться вместе с ним на запад, туда, где сейчас идут основные бои. Быть у него перед глазами, стяжать эту самую славу. Ведь понимаешь же ты разницу между мной и герцогом?
– Мой дед погиб на Брокаванском перешейке в прошлую войну. Я не мог… боюсь, милорд, не смогу объяснить. Но… страну надо защищать не только ради золота и титула, как думают многие. Как говорила моя матушка: есть рыцари на белом коне, а есть те, кто помогают им на этом коне удержаться.
– То есть в отличие от остальной молодежи ты не планируешь стать героем?
– О нет, милорд. Еще как планирую. Хочу быть как воины прошлого. Чтобы обо мне пели песни потомки. Вам разве такого не хотелось, милорд?
– Хотелось, – признал Дэйт. – Но очень давно.
– А теперь, милорд?
– С годами, парень, многие вещи, которые ты ценил раньше, внезапно становятся совершенно не важны.
– А что же важно?
– Сохранить жизни своим людям, например. Закончить дело, из-за которого мы здесь. Увидеть солнечный свет. Вернуться к дочерям. Дождаться внуков. Важных вещей в мире бесконечное количество, мой оруженосец. А песня, в которой тебя будут помнить лет через триста… песня это лишь песня.
– Вы не любите легенды, милорд?
Дэйт протянул свой факел к горевшему факелу Дикая, зажег его.
– Легенды рассказывают нам о прошлом, парень. И я люблю слушать их. Но не желаю лишь превратиться в миф, точно герой из прошлого. Это необязательно – самому становиться легендой.
– Иногда такое происходит вопреки нашему желанию, милорд. Думаете, Тион, Лавьенда или Арила этого так уж хотели?
Дэйт задумчиво посмотрел на оруженосца:
– Не поспоришь. Сегодня обрушивают второй мост, отправляйся к нему, найди Харги, скажи, что Тавер еще не оправился от раны и сегодня я оставил его в лагере. Я проверю посты на первом, у Зидвы и Рилли, а потом приду к вам.
На их стороне Улыбки, там, где находилась вторая линия обороны, горел лишь один костер, пускай и достаточно большой, чтобы солдаты смогли собраться вокруг него. Рядом стояли прислоненные друг к другу алебарды, пики и протазаны, точно застывший стальной смертельный лес, только и ждущий, чтобы его вырвали из земли и дали напиться крови.
Здесь же находился флаг отряда. Это был старый баронский штандарт, который солдаты изменили, получив разрешение Дэйта.
Когда с этим предложением от своих людей пришел Харги, Тавер только нахмурился:
– Рисовать на полотнище поверх герба его милости? Да они сдурели!
– Пусть рисуют, – промолвил Дэйт, все взвесив. – Но не на гербе. На поле. Герб не уродовать!
– Эта вольность может дорого обойтись, когда мы вернемся, – предупредил Тавер.
– Если, – выделил слово Дэйт, – мы вернемся, мой друг. И не обойдется, потому что уж я-то смогу доказать свояку, что никто не желал оскорбить его стяг. Сейчас всем нужно ощущение сопричастности, так как в нашей «армии» собрались слишком разные люди. Гвардейцы Шаруда, белая кость, лучшие столичные воины. Ребята барона, охранники рубежей, рабочие мулы баталии. Наемники из Треттини. Мастеровые… Все они должны быть едины. И чувствовать это. Испортить флаг краской и дать название нашему отряду, раз так хочется простым солдатам – это та малость, на которую я легко готов согласиться ради поднятия морального духа. Хотят быть «Дубовыми кольями», пусть напишут это на ткани. Я только за.
Дэйт похлопал себя по поясу, где рядом с кинжалом в кожаной петле висела короткая, остро заточенная с одного конца дубовая палка. Многие, прибывшие с ним из Шаруда, носили такую на случай встречи с шауттами.
Так у их маленького подземного отряда появилось свое название.
Заметив командира, воины начали вставать, но Дэйт махнул им, чтобы отдыхали, пока есть возможность, и прошел дальше, к мосту, где дежурили несколько стрелков.
Сержант, тот самый, что трубил в рог, поприветствовал его. На нем, как и на большинстве арбалетчиков, был легкий доспех из толстой кожи и нашитых на нее стальных полосок.
– Где твой капитан? – спросил Дэйт.
– На другом «берегу», сиор. С Зидвой. Сегодня там было жарко.
– А новый мастер каменщиков?
– Ушел к третьему мосту. Ждет вашего приказа, чтобы обрушить его. Здесь работает лишь несколько человек.
Дэйт перегнулся через перила, посмотрел на мерцающие огоньки масляных фонарей бригады каменщиков, а затем направился по каменной дороге через пропасть. И сержант присоединился к нему, не ожидая приглашения.
– Мне не нужно сопровождение. – Начальник охраны герцога недовольно покосился на него.
– Если вы против моей компании, возьмите кого-то другого, сиор. Времена нынче опасные, чтобы ходить в одиночку, – не смутился треттинец.
– Даже когда мы удерживаем оба рубежа?
– Но, сиор. Разве вы не слышали о наемных убийцах, способных уничтожать полководцев, даже запертых в крепостях, стоит только охране отвернуться?
– Ты о сойках?
– Сойки, сиор? – Сержант пожал плечами. – Они скорее миф, чем реальность. Если они действительно существуют, то служат Ночному Клану, а тот не участвует в войнах герцогств и не отдает своих убийц в аренду любому желающему. Кроме соек есть и обычные люди, способные стрелять из арбалетов и владеть мечом и кинжалом. Простите, сиор, но я не желаю, чтобы такое произошло с вами, особенно когда я старший в карауле.
– Личная заинтересованность?
– Конечно, – не стал отрицать треттинец. – Во-первых, капитан спустит с меня шкуру, а я того не желаю. Во-вторых, вы гарантировали «Виноградным шершням» щедрую плату за бои в подземелье. И с вашей смертью получить деньги будет сложнее.
– Герцог выполнит обязательства, а барон да Мере подтвердит все договоренности, если со мной что-то случится.
– Конечно. Но, как говорится, барон тоже смертен, а в прошлом происходили досадные неприятности, когда наемным солдатам было крайне непросто получить выплаты, даже имея на руках заключенный контракт. Так что позвольте довести вас до следующего поста.
Дэйт усмехнулся такой дерзости и задал давно занимавший его вопрос:
– Твой рог. Он странный. Что с ним не так?
– Это артефакт прошлой эпохи, сиор. Во всяком случае, так говорят летописи отряда. Он у «Шершней» с момента основания, уже несколько веков. Ребята считают, что этот талисман приносит удачу.
– Волшебная вещь? – хмыкнул Дэйт, вспоминая, что нормальный слух после того сигнала к нему вернулся только к вечеру.
Сержант рассмеялся:
– Ну, волшебные вещи в нашем мире до сих пор встречаются, сиор. Обычно они приносят одну беду, особенно если принадлежали некромантам. Но, по счастью, очень редки. Это просто рог, который создал хороший мастер. Как и эти мосты.
– Мосты создали волшебники.
Сержант улыбнулся, пожал плечами.
Большая площадка на месте первого лагеря отряда была ограничена подковообразной стеной из камней высотой почти в два ярда. За этой преградой солдаты чувствовали себя куда в большей безопасности, и благодаря сложенной ступени, на которую можно подниматься, они могли бить пиками и алебардами сверху вниз в тех, кто уже несколько раз пытался взять укрепление штурмом.
Зидва вышел к ним, по привычке отвесив легкий поклон Дэйту.
– Сколько здесь людей? – спросил да Лэнг.
– Сорок семь и двадцать стрелков, милорд. Мы готовы, если они полезут.
– Капитан Рилли?
Зидва покрутил головой, глядя на тени в отблесках факелов:
– Вон, на стене.
Вместе с сержантом-южанином Дэйт поднялся на укрепление. Капитан наемников вглядывался во мрак за стеной укрепления и, как всегда, грыз зубочистку.
– Как обстановка?
– Тихо, сиор. Нападающие не спешат получать в десятый раз. Но у нас беда с арбалетами. Тетивы отсыревают даже в чехлах. Мы потеряли где-то четверть из того, что взяли с собой. Я к тому, что через какое-то время эффективность моих ребят довольно сильно понизится, и придется менять арбалеты на топоры, тесаки и фальчионы.
– И тебе это не нравится? – подытожил Дэйт.
Он перекинул зубочистку на другую сторону рта:
– Лишние потери, сиор. Какой командир их любит? К тому же у меня еще одна проблема. Нашлась крыса, что крадет у своих. В моем отряде это не приветствуется, и у нас однозначное решение, когда подобное случается. Мне придется казнить солдата.
– Твой солдат?
– Конечно, сиор. Ваших я трогать не смею.
– А сказал ты мне это…
– Вы командир, сиор. Не хочу недопонимания между нами.
Дэйт нахмурился, обдумывая ситуацию.
– Внутренние дела «Виноградных шершней» сейчас касаются всех. Казнь ослабит моральный дух простых солдат. К тому же сейчас каждый человек на счету. Даже вор.
– И как вы предлагаете мне поступить, сиор? – усмехнулся арбалетчик. – Простить его? Выдать ему премию?
– Лишите выплаты. Назначьте двадцать дежурств подряд. Изгоните с позором. Дайте кнута. Но сейчас не время для убийства своих.
Мастер Рилли вытащил зубочистку, изучил ее во мраке, точно она должна была дать ему подсказку для правильного ответа:
– Мне надо обсудить ваше предложение с ветеранами отряда. Хоть я и капитан, но столь серьезные вещи решаются большинством голосов.
Дэйт хотел ответить, но пронзительный, пусть и слабый крик из пропасти заставил его осечься. Мост мягко, едва слышно потрескивал, и он вспомнил, как мальчишкой выбежал на тонкий лед горного озера и как под подошвами его ботинок тот трещал точно так же.
– Все от края! – успел крикнуть Дэйт нескольким любопытным, решившим подойти ближе, чтобы понять, что происходит.
