Алексей Петрович Бородкин
Абрикосовое варенье
Через мгновение, не давая дочери открыть рот, добавила:
– Куда покажешься с фингалом? – намекая, что кулак критически недалёк от морды.
Между дачей и домом пролегали две дороги. Длинная асфальтированная, по которой ходил автобус, и короткая, через лес и просеку, мимо цыганских выселок и тына хлебозавода – поляны, куда выбирались на перекур рабочие. В обеденный перерыв жизнь на изломанных поддонах кипела едва ли не активнее, чем на производстве. Через дыру в заборе рабочие проникали к бочке "пиво", гремя бидончиками и банками, выстраивались в цепочку, как муравьи… со всеми втекающими и вытекающими.
Логичнее было поехать автобусом, однако существовала опасность угодить в "прогал" между рейсами и ждать полчаса. Сверх остального, от остановки необходимо было идти до дома четыре минуты – потраченное в пустую время.
Юлька вывела из сарая велик "Десну", проверила пальцами шину – полный "пэ". (Велосипедом пользовалась мать, следила за состоянием). Вскочила в седло и, навалившись на педаль, гикнула, напоминая бандершу из "Бременских музыкантов".
Юбка развевалась на ветру, словно парашют десантника ситцевой "женской армии".
Часть 4. Нурик
Под шинами скользили сосновые иглы. Воздух драматизировал настроение запахами. Запахи эти волновали и успокаивали одновременно: теплота, чистота, смолистые нотки плюс птичье непокорное пение сплетались в одну парфюмерную композицию. "Коса… это коса до пояса" – лес казался Юльке девушкой, точнее женщиной – она была старше и безгранично мудрее.
Через сорок минут "Десна" причалила к подъезду.
Следует сказать несколько слов о доме, он играет некоторую роль в повествовании.
Дом затеяли строить ещё при Сталине, и по этой причине заложили с размахом, полагающимся жилищу разумных существ: высокие потолки, просторное фойе, лестницы с перилами и витыми балясинами. На фасаде – герб (жители во всякую секунду должны были помнить, где они живут, в какое непростое время и каков смысл их бытия). Потом Отец Всех Времён и Народов почил, мелкий Хрущёв затеял борьбу с излишествами. Декоративные элементы удалили, усекли два верхних этажа (как главу приговорённого), обузили лестницы и площадки… непонятно для чего, и какая из последнего экономия? Однако удовлетворения инспекторы не ощутили и "обезглавленному трупу" отказали в лифтах, под настроением: "решения партийного съезда – в жизнь".
По итогу дом имел четыре этажа, безликий фасад и нелепую двускатную крышу, позаимствованную у нового типового проекта.
Поблизости сохранилась грядушка сараев для хозяйственных нужд (размерами с японский линкор "Ямато"), зеленела тисовая аллея, сквер, вытоптанное маковое поле и продолжительная братская могила – рядом с городом проходили немилосердные бои.
Юлька притулила велосипед к лавочке и подумала, что взбираться на четвёртый этаж затруднительно (в смысле, лень): "Крышки наверняка есть у Нурика. Попрошу в долг. Лимонки у него нет, конечно… ну и бог с ней. Обойдёмся разок".
Девушка скользнула в парадное и не взбежала по ступеням, но направилась вниз, в полуподвал. В полуподвальном помещении обретался Нурик – Эрнест Александрович Мельцер, – истопник, дворник, хам и скотина (так говорила мать), а также Юлькина тайна.
Нурик появился в доме давно; Юльке было десять или двенадцать. Появился неслышно (почти) и почти невидимо.
Новый дворник, эка невидаль? не заслуживает старушечьего досужего обсуждения. Даже.
Скромный, средний… средний во всём: рост, шевелюра, голос. К тому же в очёчках – ботаник без запросов. Помалкивал, кивал. Вставал рано, тихо выбирался из комнаты, выходил на улицу. Убирал чисто и аккуратно. Старался сделать красиво и закончить работу до появления остальных жильцов. Свою комнату называл ракушкой (выяснилось позже).
Прошло несколько месяцев, прежде чем Нурика заметила Таисия Павловна. Скандала не произошло, случилось вот что: мать поднялась в тот день раньше обычного (был повод), растворила окно. Заметила внизу человека с метлой, нахмурилась. Прикурила от газовой плиты (чего никогда себе не позволяла), запахнула халат и (прямо в комнатных тапочках) сбежала по лестнице. Приблизилась.
Эрнест Александрович обрадовался, заискрился глазами, протянул ладошку, что-то сказал. Мать гневно скосилась на предложенную длань, взмахнула рукой (подобным жестом палач заносит секиру). Затем, ни слова не говоря, выплюнула на асфальт папиросную гильзу, развернулась и ушла.
Бабушка отметила:
– Ты некрасиво куришь, Тася! – так она сказала. – Вот у меня была знакомая из Совнаркома…
Бабушка и внучка наблюдали за сценой из окна, синхронно повернули головы, когда хлопнула входная дверь – вернулась мать.
К слову сказать, наименование "Нурик" предложила именно Таисия Павловна: "Подходящее имя для дворника, не так ли? Дворниками теперь служат таджики… Эрнест Александрович – слишком длинно… пустопорожняя значимость при нулевом содержимом. Для кандидата архитектурных наук, быть может, хорошо, для дворника пафосно. Нурик – вполне сгодится".
Кличка прижилась. Прилипла, как дерьмо к подошве кроссовок.
От парадного до комнаты Эрнеста спускались четырнадцать ступеней. Юлька пролетела их не заметив, толкнула ногой дверь (не постучавшись). Вошла.
Комната… всякому посетителю открывалась комната большая, округлая и пустая, светлая до неожиданности: окно-фрамуга у самого потолка, в центре – стол. Вокруг стола можно было прокатиться на велосипеде (такое мелькало желание). На стене висел портрет Экзюпери… утверждённый чьим-то размашистым автографом.
Жизнь Эрнеста Александровича протекала по периметру комнаты. У стены (по левую руку) стояла кровать, рядом присутствовала книжная полка, гнездилось акустическое устройство, напоминающее патефон (но без иглы и без рукояти для её установления), стоял стул, рядом ещё один – о трёх ногах, однако с биографией (это читалось по внешнему виду), затем шкафчик непонятного наполнения. У окна, под фрамугой разместился рабочий стол. Здесь наблюдался лёгкий мужской беспорядок – следы жизнедеятельности. Банка из-под кильки (для точения карандашей), промасленная тряпочка, нож из слоновой кости (когда-то им разрезали книги), носовой платок.
Эрнест стоял у окна. Когда влетела Юлька, он обернулся, обрадовался и тут же, смутившись, отвёл глаза.
– У вас… у тебя нет крышек? – спросила она.
– Крышек?
– Крышек, для консервирования.
Она показала пантомиму, как закатывают банки. Он тряхнул головой.
– Быть может, есть кислота?
