Алексей Петрович Бородкин
Биография в нескольких словах
"В какой-то момент грань будет пройдена, – размышлял Глов сквозь головную боль, – и я… мне хочется стать лучше, но делаюсь я только хуже… и хуже… и хуже… с каждым разом… хоть бы уже сдохнуть. Зачем я хожу в этот клуб? Кто мне все эти люди… эти свиные рыла, лишенные малейшего обаяния…"
Пройтись, рассеяться, побыть среди людей (обязательно незнакомых, простых, равнодушных и даже холодных) бывало в такие утрА спасением.
Четырнадцать минут…
/Глов начал одеваться – это было видно сквозь занавесь.
…четырнадцать минут Шнайдер потратил на размышления, своего рода эмоциональный настрой.
"Кто я? Вор? Мошенник? Форточник?– отправная точка оставалась неизменной. – Отнюдь. Не в этом дело, я – одиночка".
"Нет более глубокого одиночества, чем у самурая… кроме, может быть, одиночества тигра в джунглях. На моей стороне только ум. – Шнайдер попытался расставить навыки по значимости. – Хладнокровие. Талант. Выдержка. Если вдуматься, не я охотник, а он – Глов. На его стороне необоримое большинство: сигнализация, полиция, уголовный кодекс, прокуроры… даже оружие в прямом смысле этого слова – он может застрелить меня и окажется прав – защищал своё имущество. На моей стороне, только инстинкты и умения… плюс вера в себя, в свою правоту. Что ежели я опустошу на малую толику капиталы этого толстосума? капиталы явно излишние, избыточные… сделаю ли я несчастным сироту? или Глов станет несчастнее? старик умрёт в подворотне от голода?"
Поморщился. Тропинка мыслей кивнула в сторону робингудовщины, а этого Лука Олегович не одобрял. К счастью, Глов вышел чуть раньше обыкновения, настало время действовать.
Шнайдер натянул на ноги бахилы и скрестил пальцы: успех предприятия зависел только от одной копеечной детали. Глов тратил на прогулку сорок две – сорок девять минут. Интервал незначительный, но… каждая женщина, покидая дом, обязательно поступит по инструкции и включит сигнализацию. Мужчина (мужик, самец) сочтёт суету излишней – что может случиться за столь ничтожное время? – и не станет беспокоить пульт охраны.
"С богом!"
Перед машиной, прямо перед капотом прошла девочка в вязаной шапке – Шнайдер счёл это добрым знаком. Девчонка заглядывалась в телефон, водила пальцем по экрану, поправила челку неосмысленным жестом. "Влюбилась, – улыбнулся Шнайдер. – А шапочку и шарф вязала бабушка… пряжа хранит тепло её рук". – Подумав таким образом, Лука Олегович вышел из машины.
Калитка – дверь гаража – отмычка – две минуты на замок. Отточенные движения.
На голенастое чёрное дерево опустилась ворона. Шнайдер оглянулся через плечо.
"Хорошо, что снег, – подумал. Он прошел к двери по бетонной отмостке, следов не осталось. – Нет следов, отсутствуют и волнения".
Сигнализация безмолвствовала.
Надобно отметить, что Шнайдер и не ждал её воплей. Не тратя времени даром, он сразу направился на второй этаж, к цели своего визита, и только поднимаясь по лестнице, искоса, отдавая обстоятельствам профессиональный долг, взглянул на пульт охраны – его было видно из этой точки прекрасно. Горел зелёный безмятежный огонёк.
"Прекрасно".
Второй этаж, просторный коридор, спальня хозяйки (бесполезная), следом спальня хозяина.
Появилась дрожь, вспыхнуло волнение. Слева от двери в спальне Глова в "лёгком беспорядке" (выражение хозяина, подслушанное нечаянно) на стене висели пейзажи Коровина.
Сердце вора почти остановилось: свет падал дивным образом – тополь, стог, стылый кустарник, вётлы смотрели с картин и… не смотрели ни на кого – замкнулись в собственном божественном самосозерцании.
Пара была подобрана с неоспоримым вкусом, кроме того, к достоинству Глова, он не стал обременять пейзажи громоздкими лепными рамами, кои нагромоздили бы в казённой галерее, напротив, хозяин устроил простые даже простецкие деревянные оклады, крашенные светлой глуповатой эмалью. "Ситцевая простота, сиротский примитив… но как хорошо!" – восхитился Шнайдер.
Из кофра он извлёк восемь деревянных реек с пазами и отверстиями – предмет гордости, детище "инженерной мысли" – принялся собирать подрамники.
Особое внимание Шнайдер уделял деталям: следы на снегу, целостность замков, расположение случайных предметов, запахи (о! эти порождения диавола – запахи!) – ничто не должно было указать на проникновение в дом постороннего.
"Глов вернётся, – мысли бежали по цепочке, коя прокручивалась в голове несчётное количество раз, – выкурит ещё одну сигарету, оставит продукты на кухне у холодильника, с отвращением вымоет руки, ибо раздавит пальцами йогурт, поднимется в спальню. Взглядом скользнёт по стене или… пусть даже приблизится к пейзажам – для него они данность, привычка, элемент декора. Он ничего не заметит".
Тонкость ремесла заключалась в следующем: две, три, четыре недели Глов не должен заподозрить подмены. За этот период, камеры наблюдения перезапишут видео, снег растает (или его обильно прибавится), продавщица забудет покупателя с шоколадкой и гондонами, отпечатки пальцев (непозволительная роскошь!), если они случайно останутся, сотрёт горничная, девчушка в вязаной шапочке разобьёт мальчишке сердце и влюбится опять – жизнь течёт.
Затем… иногда, чтобы закрались подозрения, приходится делать звонок… подмена будет обнаружена, и только после этого (после шума, истерики в новостях и уголовного дела), картину можно будет продавать – на чёрном рынке появится оригинал, который стоит миллионы.
Фокусники называют эту часть представления "престиж": мало того чтобы птичка исчезла из клетки, важно, чтобы она появилась в самом "неожиданном" месте. Например, в спальне другого миллионера.
Подрамники были собраны без хлопот; Лука Олегович вынул копии пейзажей, развернул и осторожно потянул носом – художественное масло пахло омерзительно, и ежели позволить такому запаху вырваться на свободу, мероприятие можно считать провалившимся – Глов услышит запах ("Зверь почует!"), всмотрится в пейзажи и приметит ложь.
Нет, запаха не было.
Степлером прикрепил холстину к подрамнику, натянул соответствующим образом. Снял со стены меньший пейзаж, разогнул крепления… нет, неверно: прежде чем взяться за раму, оценил сквозь увеличительное стекло цвет и слой пыли – в саквояже лежали три баночки с порошком различных оттенков. После подмены надлежало восстановить даже такую мелочную мелочь.
– Кто ты такой?!
От неожиданности Шнайдер присел (о чём вспоминал в дальнейшем со стыдом) и попятился, напоминая рыночную торговку, подтибрившую из корзинки своей товарки отварное яйцо. Пейзаж Коровина, лишенный рамы, оставался в руках вора и явственно указывал цели "визита", однако некоторая двусмысленность оставалась исходя хотя бы уже из экстравагантности стычки. Впрочем (и это можно отнести ещё одному достоинству Глова) хозяин уразумел суть происходящего мгновенно. Он шагнул вперёд и навис над домушником лавиной, а росту хозяин дома имел не менее двух метров.
Требовалось что-то проговорить… оправдания или, более всего, обстоятельства располагали к торгу: уж коли попался, следовало откупиться (попытаться), однако Шнайдер ощутил на шее "медицинский бандаж" и понял, что не может выговорить и звука – Глов наложил огромные свои ладони и сдавил. Сдавил ровно, механически, точно пытался избавиться/раздавить клопа или таракана, разросшегося до человеческих размеров.
