Алексей Птица
Конструктор живых систем
Глава 3. Перед академией
Выйдя в коридор, я словно попал в другой мир, который для меня сейчас казался нереальным. Я ошалело повёл головой, даже не фиксируя на себе взгляды всех присутствующих, что с любопытством уставились на меня, пытаясь угадать, поступил я или нет.
Конечно, им было любопытно, но я им незнаком, а спрашивать у незнакомого гимназиста просто так, неприлично. Поэтому вопросов мне не задали и не остановили, и я свободно вышел из здания мэрии.
Свежий прохладный воздух ударил мне в голову, немного прояснив мысли и дав, наконец, возможность осознать то, что я поступил! Стоял конец мая, только что отцвела сирень, но лето всё никак не наступало, и температура воздуха постоянно держалась в пределах пяти – десяти градусов по Цельсию. Несмотря на прохладу, мне стало жарко из-за пережитого волнения, и радостно. Я поступил, я поооступииил! Надо бежать домой и скорее рассказать обо всём матушке!
И сорвавшись с крыльца, я бросился бежать домой, не разбирая дороги и не обращая внимания на окружающий транспорт, за что чуть не поплатился, попав под извозчика, и благо это оказался не паромобиль.
– Стой, негодник! Куда прёшь! – громко заорал кудлатый извозчик, одетый в длинное пальто и коричневые портки, резко натянув поводья, отчего лошадь забила передними копытами буквально перед самым моим лицом.
Я отпрянул в сторону и тут же оказался обрызган с ног до головы водой с грязью из огромной лужи, что раскинулась на мостовой. Обрызгал меня проезжающий мимо локомобиль, судя по его внешнему виду, из числа самых последних моделей.
Да и трудно не узнать такое чудо техники! Цилиндрический корпус с двумя большими колёсами впереди и двумя меньшего диаметра сзади. А ещё два наверху были закреплены на корпусе почти рядом с торчащей вверх трубой. Всё это чихало, пыхало и тянуло за собой открытую гондолу, в которой сидели двое. Мужчина с дамой, одетые, что называется, с иголочки. Они бросили мимолётный взгляд на меня и мой забрызганный грязью мундир и поморщились.
Женщина, прикрывая веером лицо, наклонилась к своему спутнику и что-то сказала. Я не расслышал, так как шум парового двигателя заглушал всё вокруг. Мужчина кивнул её словам и полез во внутренний карман пиджака. Выудив оттуда монету, он прицельно швырнул её мне.
Я как раз поднял голову, оторвавшись от своего замызганного грязью мундира, и успел увидеть блеснувший в свете дня серебром злотый. Мои рефлексы оказались быстрее мысли. Выхватив прямо из воздуха монету, я только потом понял, что это не совсем достойный поступок для гимназиста, а с другой стороны, они же забрызгали мой мундир, хоть я и сам виноват, что зазевался.
Увидев, что я ловко поймал монету, дама удовлетворённо кивнула головой, локомобиль пыхнул чёрным дымом из высокой трубы, и они скрылись из глаз. Только сейчас я разжал руку и взглянул на монету, которую поймал. На раскрытой ладони тяжело лежал большой серебряный кругляш с профилем Павла IV, который умер в самом начале года, а его наследник Павел V только что вступил на трон.
Серебряный злотый играл в лучах солнца, отсвечивая высеченным царским профилем. Ничего необычного в отчеканенном на серебре портрете императора не имелось. Короткая причёска да слегка курносый нос – фамильная черта всех мужчин императорского рода, вот и всё, что можно детально разглядеть на этой монете. Старый император не любил носить бороду и всегда её брил, но в целом его лицо было довольно приятным и лишено каких-либо уродливых черт, в отличие от того же императора Транслейтании.
Подкинув монету на ладони, я заставил её перевернуться и показать мне реверс. На нём, ожидаемо, оказалась изображена двуглавая сова, символ мудрости и богатства. В её растопыренных когтях лежали атрибуты имперской власти: щит и меч. Так сложилось исторически.
Когда-то очень давно атрибуты были совсем другими, об этом нам рассказывали на уроке истории. Ими тогда являлись скипетр и держава, как символы богатства и изобилия, но Склавенской империи приходилось часто защищаться от внешних врагов, которые постоянно хотели её разорвать на мелкие государственные образования, частично это им даже удалось, и теперь каждый её житель знал и понимал, что только щит и меч империи смогут защитить любого гражданина страны от посягательств внешнего, а то и внутреннего врага. Так объяснял мне отец.
Отвлёкшись от мимолётных воспоминаний, я вновь обратил свой взор на монету, что приятно холодила правую ладонь. Злотый мне не помешает, ведь впереди предстоит много расходов, и я вновь вернулся в реальность и внимательно оглядел себя. Да, пальто оказалось сильно забрызгано грязью, да ещё на брюки с ботинками попало, обувь-то я отмою быстро, брюки тоже очищу, а вот пальто придётся отдавать матушке. Сам я не смогу его хорошо очистить, но ничего, это всё мелочи по сравнению с моей сегодняшней радостью.
Отряхиваясь на ходу, я поспешил домой, но шел уже более осмотрительно, чтобы снова не попасть под грязный душ. Мимо меня ехали извозчики, проносились редкие локомобили, беспрестанно пыхая чёрным угольным дымом, иногда звякал медным колокольчиком трамвай на лошадиной тяге. Конец мая 1895 года выдался на редкость холодным, и многие прохожие шли закутанные в разнообразные одежды, несмотря на яркое солнышко, что ощутимо припекало сверху, немного разогнав свинцовые тучи после студеного утра.
Наш губернский город Крестополь совсем небольшой, и минут через двадцать, свернув с главной улицы, я направился к своей квартире, что находилась в доходном доме купца Воротеева, в самом конце длинного проулка. Пройдя множество деревянных зданий, что изредка разбавлялись одно и двухэтажными кирпичными домами, я вошёл в парадный подъезд, тепло поприветствовав нашего вечного дворника Иннокентия.
– Ну что, гимназист, сдал, чай, экзамен али нет? – хмуря кустистые седые брови, улыбнулся мне дворник. Он всё знал о каждом жильце нашего дома, и потому его вопрос меня не удивил.
– Сдал, дядя Иннокентий, возьмут меня в академию.
– Молодец! А матушка-то твоя как тому обрадуется, да и отец твой, хоть и на небесах давно, а услышит о том. За Отечество погиб, а и сына в люди успел вывести. Давай, учись, пусть земля людьми добрыми полнится.
Я кивнул и, не став задерживаться, поспешил к матушке. Любое упоминание об отце заставляло болезненно сжиматься моё сердце. Мне очень не хватало его совета, участия, твёрдой руки, что часто лежала у меня на плече. Он мне так нужен, особенно сейчас, когда мне хотелось спрашивать о многом, слушать его советы и знать, что он есть и всегда будет рядом со мною. Я завидовал другим, у них есть отцы, а я…
Воспоминания ушли, когда я взялся за ручку двери нашей квартиры и вставил замысловатый бородчатый ключ в замок. Провернул два оборота, и вот я дома. Заслышав мои шаги, выбежала матушка.
– Сдал?! – выдохнула она одновременно и тревогу, и ожидание, и надежду.
Губы невольно расплылись в улыбке.
– Да, мама.
– Сынок! Какой ты молодец! Сынок, – мать обняла меня, крепко прижав к себе, и начала рыдать.
– Перестань, мама, ну, пожалуйста, перестань.
– Да-да, сынок, я сейчас, это слёзы радости, не обращай внимание. Если бы знал отец, если бы он только знал, он обязательно гордился тобой, – она отпустила меня и пошла в свою комнату, где на небольшом столике стоял портрет отца, изображенного в полный рост, в военном мундире и при сабле.
Я вздохнул и стал снимать с себя форменное пальто, потом ботинки и всё остальное, чтобы очистить от грязи.
– А ты чего такой грязный?
– Да водой из лужи окатил локомобиль случайно.
– А, ну это ничего, сейчас всё очистим.
Дальше пошли приятные хлопоты, и по случаю торжества мама стала печь пирог и готовить праздничный ужин. Пригласить оказалось некого, и мы провели его вдвоём с матушкой. Мама открыла бутылку шипучего вина марки «Голицин», и даже налила мне в бокал.
Как только я его отпил, газы сразу ударили в нос, отчего оно мне решительно не понравилось и, не допив, я ушёл в свою комнату.
На следующий день мы с матушкой держали семейный совет: как быть дальше. Документы из гимназии я собирался забрать на следующей неделе, затем наступали каникулы, и в августе пора ехать в столицу на учёбу.
О том, что мне нужно добираться самостоятельно, матушке я сказал в первую очередь, да она и сама это понимала. Однако, ехать далеко, и билет на поезд стоил почти пятьдесят злотых. Большая сумма для нас, ещё необходимо оплатить багаж, предстоят мелкие расходы, да непредвиденные. К тому же, нужно обосновываться на новом месте, добираться до самой академии, а ещё одежда новая нужна. В общем, набегало, как минимум, ещё сто, а то и все двести злотых, которые мне нужно иметь при себе в пути.
– Я займу у Колесовых, сынок, они богатые, да и отец им как-то помог, чай, не откажут.
– Не надо, мама, я гимназию окончил, а на каникулах заработаю на учёбу.
– Да кто же тебя возьмёт, сынок, не в лавку же ты пойдёшь работать? – всплеснула руками мать.
– У меня есть дар, – упрямо возразил я ей, – пойду в мастерскую, хоть в слесарную, хоть в рисовальную, меня везде возьмут.
– Хорошо бы так, сынок. Да не захотят они с тобой связываться, больно молод ты, да и дар твой то работает, то нет, – усомнилась во мне матушка.
– Всё будет хорошо, мама, – твёрдо пообещал я ей и пошёл в свою маленькую комнатку, чтобы ещё раз всё обдумать.
На следующей неделе я сходил в свою бывшую гимназию, где получил необходимые документы, в том числе и официальную бумагу о зачислении в списки студентов первого курса инженерного факультета железнодорожного и водного транспорта. Почему он так длинно назывался, я не знал, видимо, решили объединить два факультета в один, потому как студентов на этом профиле обучалось совсем немного.
Забрав документы, я повеселел и решил отправиться на поиски работы. Первое время меня никуда не брали, ссылаясь на мой юный возраст и отсутствие необходимого опыта. Я демонстрировал свой дар, но с гимназистом никто связываться не хотел – шибко грамотный, да законы знает хорошо, такого не обманешь, и меньше, чем положено императорским указом, не заплатишь. Был бы я крестьянином, то взяли быстро, но и работу предложили соответствующую, а мне такая не нужна. Копать да носить – не для того я учился, это любой неграмотный сможет сделать, а вот головой работать да Даром пользоваться, таких днём с огнём не сыщешь.
По статистике, озвученной нам ещё в гимназии, Даром обладало всего лишь пятнадцать процентов населения. Проявиться он мог спонтанно, у человека из любых слоёв населения, без исключения, даже у самого обычного землепашца могла родиться дочь или сын с полученным от природы Даром. Но за столетия он постепенно стал преобладать у дворян и разночинцев, что передавали его посредством брака с людьми, обладающими этим даром.
Конечно, благородный не смел породниться с простой крестьянкой, или обычный парень с городских окраин, пусть и преуспевающий, не мог жениться на дворянке. Для этого и имелись свободные люди, чтобы создать прослойку между низшими слоями населения и высшими, они и несли в основной своей массе этот ген с Даром.
Это был своеобразный социальный лифт. Человек, доказавший факт наличия у него Дара, как мужчина, так и женщина, мог рассчитывать на освобождение от кабалы либо крепостничества и переходил в категорию вольных людей, получая от государства бесплатное образование и гарантированное трудоустройство, в зависимости от особенностей самого дара. Потому и оказалось много людей, работающих на благо своей Родины, но не все. Как это бывает в любом государстве и любой эпохе, находились и ренегаты.
Вскоре поиски увенчались успехом, и я нашёл себе работу, сначала помогая разрисовывать городской парк, где мой дар очень пригодился, ведь я мог любую фантазию воплотить в реальность или показать, насколько она нелепа, развернув действо прямо в воздухе.
– А ну, покажи, что умеешь! – сказал помощник городского архитектора, перед которым как раз стояла задача, что бы такое учудить в парке на день города.
– А что нужно?
– Так, что умеешь, то и покажи, например, фонтан сделай, да как работает, изобрази.
Прокрутив в голове всё, что я видел и слышал, а также вспомнив красочные картинки из книг, я напрягся и легко воссоздал в воздухе нужную картину, соединив фрагменты абсолютно разных фонтанов из нескольких городов Италии.
Яркая картина, что в свете солнечного дня казалась малозаметной, продемонстрировала моё умение.
– Так, пойдём в подвал, а то не увижу при свете.
Рисовать чёрным я пока не умел, но собирался научиться, когда больше всего узнаю, и поэтому просто кивнул и потопал вслед за помощником. В подвале изображенный мной образ заиграл ярко и красочно, и меня взяли на летнюю подработку.
Отработал я там около месяца, пока не понял, что такое занятие – не моё, и вообще, не интересно, да и денег тут не заработаешь. Одно радостно – девок в парке по выходным просто пруд пруди, даже познакомиться с одной успел. Но как познакомился, так и раззнакомился…
Заплатили мне мало, и следующим местом своей деятельности я выбрал ремонтную мастерскую локомотивного депо. Работа не пыльная, знай, вызывай к жизни очередной чертёж какой-нибудь особо сложной детали, или наоборот, показывай то, что хотят, или придумывай чего-нибудь по заказу.
Я мог показать любой механизм, что видел в разборе, и демонстрировал, как он работает, или мог бы работать. Крутились шестерёнки, лязгали беззвучно валы и цапфы, функционировал сам механизм, который я крутил и так, и этак.
– Молодец ты, паря! – сунул мне руку мастер, когда я получал окончательный расчёт. – Если выгонят тебя с энтой академии, то завсегда к себе возьмём, парень ты простой, без закидонов, к тому же, неблагородный. Спеси их не имеешь, молод да умён, а уж дар тебе достался как раз нам в помощь. Ежели надумаешь, то сразу положу тебе сто злотых в месяц, а со временем и до трёхсот будешь получать. Нигде таких деньжищ не заработать, а у нас завсегда-пожалуйста, потому как мы технари, и никто не умеет делать то, что мы умеем. Механикус-оптимус, во! – выдал неожиданно мастер в самом конце своей речи.
Я смотрел на широкое добродушное лицо мастера и не знал, что сказать. Не хотелось обижать его отказом и, в то же время, давать пустые обещания – тоже не дело. Я не собирался возвращаться в мастерские, для опыта полезно, а заниматься всю жизнь этим – нет, не смогу.
– Я хочу учиться, мой дар развивается только тогда, когда я получаю новые знания.
– О, как! – крякнул мастер и потёр ладонью прокуренные американским табаком усы. – А ты прав, чем грамотнее ты станешь, тем легче нам, да ещё и подскажешь, и научишь, и мы сможем сами что придумать да сделать. Ты это, на каникулы же будешь приезжать?
– Наверное.
– Ну, так приходи к нам в мастерскую, мы тебя работой обеспечим и оплату гарантируем высокую, жалеть не будешь.
– Спасибо! – только и смог выговорить я, – обязательно приду, мне деньги нужны.
– А кому они не нужны, паря?! Вот тебе тогда двести злотых за твою работу, Молодец, здорово помог нам. Заслужил! А вот и подарок от нас. Парни-мастеровые делали, пригодится в учёбе. Это бляха медная, на ремень форменный, вот тут можно вставку поместить с названием. Это тебе в любой мастерской сделают, какую нужно: хоть с серебра, хоть с латуни, хоть с чего. Бляха тяжёлая, как раз отбиться можно, ежели нападут в тёмном переулке. В столице разное случается, сам бывал там, да не раз. А тут тебе не только бляха, а и защёлка медная, ежели их вместе соединить, то знатно можно приложить любого. А поймают, так это у тебя самооборона, и не нож, и не револьвер, всё чин-чинарём. Дар-то у тебя не боевой, а столица на то и столица, чтобы всякую шантрапу привлекать. А дело молодое, может, барышню какую провожать надумаешь, а поздно ночью возвращаться придётся, вот он и пригодится. Бери, не пожалеешь.
– Но я…
– Бери, кому сказано, подарок это! Деньги спрячь, матушке отдашь, а ремень можешь сразу надеть, он неплох.
– Спасибо Макар Дормидонтович, и за деньги, и за подарок.
– Не за что, приезжай на лето, поработаем… И тебе деньги, и нам прибыток, а подарки я люблю дарить, да глядишь, и не последний для тебя будет. Мне не жалко. Держи деньги!
Я взял и деньги, и подарок, на том мы и расстались, довольные друг другом. Суммы, что я заработал за лето, хватило на все мои расходы: и на покупку билета, и на разные вещи, необходимые на новом месте, и на дорожные мелочи. Даже осталось на первое время. Совсем немного, семьдесят злотых всего осталось, а если их не хватит, так я теперь и подработать смогу.
Мастер напоследок сказал адрес мастерской, что в Павлограде есть, там у него знакомый работал, там и подзаработать можно, если уж совсем припрёт нужда.
Глава 4. Дорога в Павлоград
Наступил день прощаний. Матушка вся в слезах стояла на перроне нашего небольшого железнодорожного вокзала в Крестополе. Сине-белое здание вокзала с крупной надписью «Крестополь» над аркой главного входа с колоннадой смотрело на единственный перрон множеством овальных сверху и прямоугольных в нижней половине окошек. Народу на перроне толпилось немного, станция тупиковая, город небольшой, так откуда им взяться-то?
Главное здание тянулось в обе стороны от центрального входа, резко снижаясь с условно третьего этажа, сделанного в виде арки с двумя башенками, в длинные одноэтажные крылья по обе стороны, где размещались многочисленные профильные службы.
По перрону прогуливались редкие дамы в нарядных платьях, с такой тонкой талией, затянутой в тугой корсет, что она казалась осиною, а у некоторых платье даже имело S-образный силуэт, по последней парижской моде.
На площади перед вокзалом размещалась аккуратная клумба, и глаз радовали жёлтые и красные розы, вперемежку с астрами и совсем крохотными цветками, что пахли так одуряюще, что буквально кружилась голова. Моё настроение стремительно шло вверх, огорчало только, что матушка расстроилась, провожая меня.
– Береги себя, сынок, тебе ведь и семнадцати нет! Едешь в столицу, а там кого и чего только нет, – стала учить меня матушка, сощурив свои тёмно-карие глаза.
– Я не девица, мама, чего мне бояться? Да и не на заработки еду с лихими людьми, а в академию, учиться.
– Да, сынок, но и там соблазны есть для юноши, а то сейчас в газетах пишут, что анархисты разные появились, народ мутят да бомбы кидают. И чего им нужно – непонятно. Берегись их, на улице идёшь, смотри по сторонам, и где начальство высокое ездит, там не появляйся, лучше перейди на другую сторону и иди себе спокойненько.
– Мама, ну перестань. Зачем ты это всё мне говоришь?
– Я беспокоюсь о тебе, сынок.
– Не надо беспокоиться, всё равно уже ничего не изменишь, и ведь ты сама этого хотела?
– Да, – вздохнула она, – жаль, что всё так получается. Ты пиши, сынок, как приедешь, или телеграфируй. Хотя, что это я?! Телеграф будет дорого стоить, пиши письмо, как доехал, как устроился. А то я вся изведусь.
– Не волнуйся, матушка, через трое суток поезд придёт, и я прямо с вокзала отправлю тебе телеграмму.
– Спасибо, сынок, а вон уже и поезд показался!
Я невольно повернул голову налево, хотя уже давно услышал, как пыхтит под парами паровоз, да лязгают буксами прицепляемые к нему вагоны. Паровозов на станцию прибывает немного, поэтому не сложно догадаться, что пыхтит именно наш.
Я купил себе билет в первый класс. Сделал это вынужденно, потому как хоть и существовало три класса вагонов, но они отличались между собой, в основном, возможностью ночного отдыха. В вагоны третьего класса, как самые дешёвые, набивалась самая разнообразная публика, ехавшая либо недалеко, либо такая, что ей всё равно, как ехать и как спать. Первый же класс от второго отличался тем, что в первом можно спать на диване, а во втором этого не сделать, хоть диваны там имелись не менее прочные, но более простые. Ну и купейные вагоны кардинально разнились с обычными по степени комфорта, но и стоили очень дорого.
Паровоз выпустил клубы чёрного дыма из высоко сидящей трубы, торчащей над ним широким раструбом, и, пыхнув белым паром, медленно пошёл в нашу сторону. Толком не разогнавшись, он продефилировал мимо нас железным динозавром и, ещё раз выпустив из себя клубы белого, как кучевые облака, дыма, остановился, дав один протяжный гудок.
Десять прицепленных к нему вагонов дружно лязгнули буксами и остановились. Я достал из кармана форменного пальто отпечатанный в типографии билет красивого тёмно-синего цвета и внимательно, уже в который раз, принялся его разглядывать, ища место, на котором значился номер моего места в вагоне. Взгляд почти тут же нашёл требуемое. На билете в правом углу стояла цифра 3, что соответствовало номеру вагона, а чуть ниже пропечатано место – №13.
Матушка, увидев номер места на билете, сразу стала креститься, указывая на плохое число, но, во-первых, других мест в первом классе больше не оказалось, а во-вторых, я хоть и христианин, и меня учили в гимназии Закону Божию, но имея дар, относился к любой религии философски.
Вера – дело наживное, может ещё и стану религиозен, недаром эфир смогли найти не обычные набожные крестьяне и не язычники с Панамского архипелага, а монахи из Корсиликанского монастыря, находящегося на юге королевства обеих Сицилий. Нашли ещё в незапамятные времена, а первосвященники все сплошь имели дар. Об этом и в книгах церковных упоминание есть, хоть и не явное.
Взяв свой чемодан, который оказался довольно большим, я потащился с ним к третьему вагону. Чемодан придётся сдать в багажное отделение, а всё остальное я нёс в небольшой плетёной кожаной сумке. Из нужного мне вагона вышел обер-кондуктор, судя по его нашивкам, и встав возле вагона, начал досматривать пассажиров на наличие билета и багажа.
Одетый в синий двубортный форменный сюртук, имея форменную фуражку на голове и длинный сапёрный тесак на поясе, он производил двойственное впечатление. Вроде и не военный, и не полицейский, а при форме и при оружии, в общем, служивый человек. В железнодорожное ведомство абы кого не брали, чтобы попасть работать на железную дорогу, необходимо иметь многочисленные рекомендации и вообще, быть очень грамотным человеком. Об этом рассказывали ещё в гимназии, отвечая на наши вопросы.
Пышные рыжеватые усы да внимательный взгляд светло-голубых глаз дополняли образ мелкого чиновника железной дороги. Перед ним образовалась небольшая очередь, и я, подойдя к вагону, встал в её конец. Через пару минут я смог протянуть свой билет.
– Так, молодой человек, едете в столицу без пересадок. Вагон будет перецепляться к другому паровозу в Воронеже, имейте это в виду, чтобы не отстать от поезда. Багаж есть? А, вижу. Можете взять его с собой, вагон перецепной, и те, кто едет в нём до конца, имеют право взять с собой багаж. Место под него я выделю. Проходите, господин гимназист, на своё место и размещайтесь. Следующий! – тут же зычно прокричал он, а я быстро поднялся по ступенькам и вошёл в вагон.
Мой диван, на котором я размещался один, по праву первого класса и долгого переезда, оказался весьма удобен, а стоящий прямо напротив него, точно такой же, пока пустовал. Соседние места частично уже обрели своих новых временных постояльцев, а в самом конце вагона два дивана заняла семейная чета с детьми. Я успел спокойно разместиться и даже помахать матушке рукой, когда поезд, наконец, тронулся.
Паровоз издал пронзительный гудок, заработали его колёса, и вагоны медленно, но неуклонно набирая ход, понеслись вслед за ним. Мимо окна начали проплывать хорошо знакомые пейзажи. Станционные постройки довольно скоро скрылись, уступив место небольшим аккуратным домикам, но и те недолго продержались и вскоре исчезли далеко позади.
Напротив меня место так и пустовало, видимо, купили билет не с Крестополя, а с другой станции. Я огляделся вокруг и, расстегнув ремень на гимназисткой форме, положил его рядом с собой. Пальто я уже давно снял и повесил на крючок над диваном. Форму я надел чисто из экономии: во-первых, жалко выкидывать старую форму, из которой я вот-вот вырасту, а во-вторых, мне в ней привычнее, да и в столице будет удобнее. Добротной одежды у меня немного, и она самая обычная, что для столицы может оказаться слишком позорно, а вот форма, она и в столице окажется к месту. Всё равно в академии выдадут другую, скорее всего, бесплатно.
Довольно скоро я задремал. Есть не хотелось, так как с утра плотно позавтракал, а вот дальше придётся питаться либо на полустанках, либо в вагоне-ресторане, предназначенном специально для этого. Ведь здесь не лавки третьего класса, и даже не простые диваны второго, где можно постелить на коленки газету или тряпку, и разместиться с едой. Я еду в первом классе, тут публика почтенная и не станет позориться и давиться варёным куриным яйцом или, пуще того, жареной курятиной с варёной картошкой и солёными огурцами.
День прошёл в одиночестве, перехватив у деда-лоточника на мелкой станции пирожков и запив их стаканом кваса с другого лотка, я заскочил обратно в вагон и в полудрёме и бесцельном рассматривании пейзажа за окном провёл время до самого вечера.
А вечером провидение послало мне попутчика, да какого! Им оказался парень моего возраста, который вошёл в вагон на какой-то небольшой станции, названия которой я не запомнил. Провожали его родители.
Мужчина внёс пару чемоданов, а женщина долго охала и ахала, говоря при этом по-немецки, наконец, расчувствовалась, обняла сына и ушла, сопровождаемая отцом, пожелав напоследок: «Gute fahrt, Peter».
Чтобы не мешать им прощаться, я вышел на перрон и вошёл в вагон уже перед самым отъездом, опередив родителей такого же бывшего гимназиста, как и я, всего на пару минут. Они тепло попрощались с сыном и ушли, а мы остались смотреть друг на друга.
– Барон Пётр Христофорович фон Биттенбиндер, – протянул он мне свою узкую ладонь, – можно просто – Пётр Биттенбиндер.
Я окинул его взглядом. Парень оказался ростом примерно с меня или немного выше, имел тёмные, зачёсанные назад волосы и светло-голубые глаза той кристально прозрачности, от которой невольно становилось не по себе. Поэтому долго смотреть ему в глаза не получалось, возникало желание отвести взгляд. Правильные черты лица, волевой подбородок с небольшой ямочкой посередине дополняли общую картину, а благожелательная улыбка усиливала приятное впечатление.
– Фёдор Васильевич Дегтярёв, – представился в свою очередь я и пожал протянутую руку, а потом добавил, – сын почётного гражданина города Крестополь.
Тевтонец, а парень, безусловно, был им, хоть и склавинский, оказался одет в весьма приличный, хоть и достаточно скромный костюм, поэтому понять, кто он, мне оказалось довольно трудно. «Скорее всего, тоже гимназист», – решил я с самого начала и, как оказалось, не ошибся. Он мало чем отличался от меня, такой же худой и бледный, только чуть повыше и пошире в плечах, да разговаривал с едва уловимым характерным акцентом.
– Куда едешь? – продолжил разговор Пётр.
– До Павлограда.
– О, и я туда же!
– А ты зачем едешь? – полюбопытствовал уже я.
– Учиться, я гимназию окончил и поступил на высшее.
– Я тоже, – тут я сощурил глаза и стал более внимательно рассматривать собеседника, пытаясь понять, куда он поступил и на кого едет учиться. То же самое делал и он, пялясь на меня, как на какую-нибудь глупую девицу, что обтянула свой зад тонким платьем и нагнулась поправлять шнурки на своих ботиночках.
– А ты куда поступил? – не выдержал первым Пётр Христофорович.
– А ты? – вопросом на вопрос ответил я.
– Сначала ты скажи.
– А почему я первый? Ты, может, и не скажешь потом.
– Почему не скажу, скажу, – удивился Пётр.
– Да кто тебя знает, – не оставляла меня подозрительность, – ты, вон, сел на каком-то полустанке, а едешь в столицу, да ещё и говоришь, что поступил туда, а вдруг врёшь всё?!
Не знаю, какая меня муха укусила, но почему-то стало обидно за себя.
– Это я вру?! – тевтонец вскочил, сжав кулаки, с явным намерением дать мне в нос, но с соседних диванов на нас укоризненно посмотрели другие пассажиры, и даже с дальнего места обернулась одна дама. Этого оказалось более, чем достаточно, чтобы Пётр вновь опустился на свой диван и прошипел мне в ответ.
– Неприятно было с тобой познакомиться.
Я фыркнул и отвернулся, уставившись в окно, но уже давно наступил вечер, и за стеклом виднелась только непроглядная тьма. Не интересно смотреть. Я почувствовал, что проголодался, но в вагон-ресторан идти сегодня я не собирался, там всё дорого, а денег не много, чтобы ужинать в ресторанах каждый день, и я вновь уставился в окно.
Прошёлся кондуктор, зажигая на каждом столике между диванами ночник, а две большие керосиновые лампы, жёстко закреплённые на двух входах в вагон, уже давно горели ровным длинным пламенем. Я знал, что есть вагоны с электричеством, но нам попался один из старых, в котором его ещё нет, как нет и электрического освещения, но скоро будет, непременно, об этом я читал в газете «Изобретатель». Это моя самая любимая газета, жаль, что выходит она лишь раз в две недели и состоит из двух листков, но зато она не дорогая, всего два грошика.
Огни за окном на всём протяжении пути почти не встречались, редко-редко где промелькнёт дежурный фонарь на столбе безвестного полустанка, да вдали мигнёт огонёк далёкого посёлка, где стоят газовые уличные фонари, и всё. Крупных же станций и городов на пути встречалось мало.
Ещё немного посидев, я стал укладываться спать. Посмотрев на меня и, видимо, обидевшись, стал укладываться и Пётр, принявшись снимать пиджак и ботинки. В вагон-ресторан он также не пошёл, но у него имелась с собой еда. Достав её, он стал раскладывать на чистой тряпице в небольшой корзинке, а я отвернулся, сглатывая слюну. Все свои запасы я уже давно съел всухомятку, потому как брал совсем немного.
– Есть хочешь? – вопрос застал меня врасплох, и я растерялся, не зная, что ответить.
– Держи, я один не могу всё съесть, а надо бы за раз. Это биерокс, тевтонские пирожки с мясом и капустой, они вкусные, бери!
– Спасибо! – колебался я недолго, и тут же схватил круглую булочку, которую язык не поворачивался обозвать пирожком. Какой же это пирожок, если она круглая? Биерокс оказался свежим и вкусным, и мы вдвоем быстро умяли их. Захотелось пить, и тут Пётр достал припасённую бутылку молока. Кружка у него оказалась одна, и мы стали пить по очереди.
– Я еду поступать в Павлоградскую инженерно-духовную академию, – прожевав последний биерокс, оповестил я своего щедрого попутчика.
– Правда? И я тоже!
– Правда? – зеркально удивился и я, – вот это удача! А ты на какой факультет?
– А я ещё точно не определился. Мне несколько разных на выбор предложили, я ведь почему сел в Миллерово? Я из колонии сейчас еду, Офенталь называется, у нас там имение небольшое, мы на лето туда приезжали отдохнуть после того, как я закончил Либавскую гимназию. Между прочим, я закончил с отличием, и моя гимназия с инженерным уклоном, – решил под конец прихвастнуть Пётр.
