Алексей Новиков-Прибой
Цусима
5. Команда «Буйного» перебирается на крейсер
«Дмитрий Донской» и «Буйный» шли вместе во Владивосток. Миноносец держался на левом траверзе своего попутчика в пяти кабельтовых. Потом стал отставать от крейсера. Машина на «Буйном», разладившись, грохотала всеми своими частями, пар начал падать. Машинная команда выбивалась из последних сил, чтобы держать сто тридцать оборотов вместо трехсот пятидесяти.
Командир Коломейцев, всегда подтянутый и стройный, теперь стоял на мостике согнувшись, подавленный бременем безотрадных дум. За пережитые сутки, без сна, в беспрерывной напряженности, точеное лицо его потеряло свежесть, осунулось, тонкий нос заострился. От всего видимого пространства, залитого солнечным блеском, от моря, плавно зыбившегося под полуденным небом, веяло тишиной и миром, но душа была в смятении. Серые глаза впивались в уходящий крейсер. Что делать дальше? Остаться в море на одиноком миноносце, который превратился в инвалида, – это значит обречь себя и всех своих подчиненных на бесплодную жертву. Нет, надо принять решительные меры. Командир вызвал на мостик инженер-механика, поручика Даниленко, и, подавляя внутреннее волнение, заговорил сухо, тоном властного начальника:
– Думаете ли вы, поручик, что при таком состоянии механизмов, даже имея достаточно угля, мы можем дойти до Владивостока? Для ясности я поставлю вопрос иначе: стоит ли нам задерживать «Донского» для принятия угля, или это будет бесцельная проволочка времени? Я прошу вас дать мне на это точный ответ.
Даниленко, неумытый, потный, с чумазым лицом, в засаленной куртке, утомленно посмотрел на командира:
– Сомневаюсь, господин капитан второго ранга, чтобы машина без переборки движущихся частей выдержала. Что же касается котлов, то они уже начали сдавать. Один из них, номер четвертый, пришлось вывести, так как он сильно потек по швам парового коллектора.
Получив такой ответ, командир немедленно распорядился созвать военный совет. На нем участвовали все офицеры – свои и ослябские. После недолгих обсуждений пришли к единогласному решению, сурово гласившему в своей заключительной части, что всем людям нужно переправиться на «Донской», а миноносец, чтобы он не достался неприятелю, следует пустить ко дну.
Минуты две спустя хлестнул всех отрывистый выкрик командира:
– Поднять сигнал «Терплю бедствие!»
Под грустные взоры офицеров и команды два флага «З. Б.», развертываясь на тонком фале, понеслись вверх, к вершине фок-мачты. В этих цветных полотнищах, реющих в синем воздухе, был приговор миноносцу, последний безмолвный призыв к удалявшемуся спутнику. Все молчали… Командир нервно щипал русую бородку. Лицо его стало неподвижным и жестким.
«Донской» повернул обратно и, постепенно уменьшая ход, остановился. «Буйный» пристал к его борту. После коротких переговоров Коломейцева с капитаном 1-го ранга Лебедевым началась переправа людей с миноносца на крейсер.
Это произошло в начале двенадцатого часа.
Миноносец опустел. На нем остались только три человека: командир Коломейцев, лейтенант Вурм и кондуктор Тюлькин. Они должны были приготовить его к взрыву. Крейсер спустил катер, чтобы потом взять этих людей обратно к себе на борт, и отошел на некоторое расстояние. Но взрыв не удался. Тогда, чтобы не терять времени, решили потопить миноносец снарядами.
Командир со своими помощниками перебрался на «Донской». Комендоры зарядили шестидюймовое орудие. Оба корабля стояли неподвижно, на полтора кабельтовых друг от друга. Раздался первый выстрел. Мимо! Второй и третий раз рявкнула пушка. «Буйный» продолжал оставаться целым и невредимым.
Среди команды слышался говор:
– Эх, горе-комендоры!
– Ведь плевком можно достать, а из орудия не попадают!
– Да, словно кто заколдовал миноносец.
– Глаза, что ли, косые у комендоров?
Командир Лебедев, наблюдавший с мостика за стрельбой, чувствовал себя неловко, нервничал и наконец, когда промахнулись четвертый и пятый раз, сердито воскликнул:
– Безобразие! Позор! Какое-то проклятие висит над нашим флотом! Все это результат того, что мы занимались не тем, чем нужно.
Старший офицер Блохин пояснил:
– Я неоднократно спорил с нашими специалистами, доказывал им, что они неправильно обучают свою команду…
Командир перебил его:
– Дело не в отдельных специалистах. Надо смотреть глубже. Вся организация службы в нашем флоте ни к черту не годится.
Шестым и седьмым выстрелом задели миноносец и только восьмым попали основательно в его носовую часть. «Буйный» медленно стал погружаться носом, а потом вдруг стал на попа, винтами кверху, и с поднятыми кормовым и стеньговым флагами быстро ушел в воду. Получилось впечатление, будто он, не желая больше мучиться, нарочно нырнул ко дну[33].
После генерального сражения эта стрельба по миноносцу как-то сразу открыла многим глаза. Незначительный случай вскрывал всю сущность нашего отсталого флота, где люди занимались больше парадами, а не боевой подготовкой. Белым днем мы не могли попасть с одного выстрела в предмет, находившийся на таком близком расстоянии и стоявший неподвижно. Таковы были артиллеристы из школы, созданной Рожественским, из школы, на которой этот адмирал сделал себе блестящую карьеру. Как же можно было ночью разбивать и топить японские миноносцы, развивавшие ход до двадцати пяти узлов, или наносить вред их крупным кораблям, проходившим мимо в сорока кабельтовых? Мы даром разбрасывали снаряды.
«Дмитрий Донской», оставшись один, снова тронулся на север. Если бы он не провозился так долго с «Бедовым» и «Буйным», потратив на них за две остановки около пяти часов времени, то, может быть, ему и удалось бы ускользнуть от неприятеля. Но эта вынужденная задержка решила его участь по-иному.
Еще с утра на горизонте показались неприятельские миноносцы, которые, однако, скоро скрылись. Надо было полагать, что они вызовут погоню за русским крейсером. Но «Донскому» ничего не оставалось, как продолжать свое плавание. Солнце снижалось с полуденной высоты. На крейсере давно все пообедали и отдохнули. Кончалось и чаепитие. В судовой колокол пробили четыре склянки. Впереди, на два румба левее курса, открылся гористый и почти недоступный для судов остров Дажелет, от которого до Владивостока около четырехсот миль. Кругом ничего подозрительного не было. На корабле водворилась та умиротворенность, которую никому не хотелось нарушать. Даже приказания, исходившие со стороны начальствующих лиц, отдавались тихим и ласковым голосом. Казалось, люди на время забыли о прежней своей розни и теперь представляли одну дружную семью, объединенную общим желанием – скорее пристать к родному берегу. Среди матросов затаенная мечта прорывалась в отдельных фразах:
– Если до ночи не встретимся с японцами, то можно сказать – остались живы и невредимы.
– Эх, только бы попасть на родину! Упаду на землю, обниму ее и расцелую, как мать родную!
А двумя часами позже у многих заныло сердце. Справа заметили несколько дымков. Сейчас же мичман Вилькен полез на фор-стеньгу, где была прикреплена бочка для наблюдателя. Неизвестные суда приближались. На «Донском» вся верхняя палуба заполнилась людьми. Офицеры с мостика нетерпеливо обращались к наблюдателю, поднимая лица вверх и спрашивая:
– Ну, как там, что видно?
– Похоже на наши корабли.
– Может быть, это отряд Энквиста?
– Ничего определенного нельзя сказать.
На дальнейшие вопросы продолжали еще некоторое время получать сбивчивые ответы, пока наконец не услышали с фор-стеньги выкрик, тревожно-торопливый:
– Японские, японские суда!..
Эти слова произнес мичман Вилькен по-мальчишески визгливо, но они прозвучали на корабле, как эхо приближающейся грозы. По всей палубе зашевелились люди, глухо загудел сдержанный говор. Некоторые матросы с недоумением переглядывались, как бы молча спрашивая: чья судьба решится в первую очередь? Ослябская команда, побывавшая уже в воде, зябко вздрагивала.
Командир Лебедев, отойдя на крыло мостика, запрокинул голову и, вытянув тощую шею, крикнул наблюдателю сиплым, словно с перепоя, голосом:
– Мичман Вилькен! Неужели это японские суда? А вы в этом уверены?
– Да, да, уверен! Точно могу сказать: четыре крейсера и три миноносца!
По распоряжению командира изменили курс влево, но неприятельские суда уже заметили «Донского» и, повернув «все вдруг», погнались за ним. Скоро на левой раковине заметили еще два трехтрубных крейсера. Дали знать в машину, чтобы развивали самый большой ход. Машинная команда и механики, понимая всю серьезность положения, старались без всякого понукания. В топки подливали масло, усиливая этим горение и лучше удерживая пар на должной высоте. К сожалению, двойной котел № 5, испортившийся еще накануне вчерашнего боя, бездействовал. «Донской» лишь на короткое время мог увеличить ход, но скоро начал сдавать. Расстояние между ним и неприятельскими судами хотя медленно, но все же уменьшалось. Неизбежность боя была для всех очевидна.
На мостике еще раз собрали совет. Нужно было торопиться, поэтому присутствовало на нем немного лиц: сам командир Лебедев, капитан 2-го ранга Блохин, лейтенанты Старк, Гирc, Дурново и спасенный с «Осляби» флагманский штурман, подполковник Осипов. Был поставлен вопрос: как при данных условиях должен будет поступить «Донской»? Некоторые офицеры отвечали на это неопределенно:
– Едва ли мы сможем причинить хоть какой-нибудь вред противнику, у которого шесть крейсеров и несколько миноносцев.
– Придется сражаться, если не можем поступить иначе.
И угрюмо посматривали на командира, ожидая от него спасения.
Откровеннее всех был подполковник Осипов. Большая сивая борода его взлохматилась, на лбу, как длинные гусеницы, зашевелились глубокие морщины. Он заметался по мостику, округляя голубые глаза и с жаром выкрикивая:
– Я полагаю – нам нельзя сражаться с такими превосходными силами противника! По своему безумию это было бы равносильно тому, как если бы мы вздумали зубами перегрызть якорный канат. В самом деле – на что нам надеяться? Сегодня, чтобы потопить свой миноносец, пришлось выпустить в него восемь снарядов на таком близком расстоянии. Разве это не показательный факт нашей беспомощности? Вчера все видели, как японцы громили нашу эскадру, которая находилась в гораздо лучших условиях. Неужели изношенный и хилый «Донской» может оказать врагу серьезное сопротивление? Нас утопят в какие-нибудь десять минут. Кто же имеет право взять на себя страшную ответственность за те восемьсот жизней, которые находятся на борту крейсера?..
Командир не дослушал его до конца и, подойдя к старшему офицеру, шепнул на ухо:
– По моему мнению, совет надо распустить.
Блохин сейчас же сурово распорядился:
– Прошу господ офицеров лишних с мостика удалиться и приготовиться занять свои места, когда будет пробита боевая тревога.
Лебедев, приказав направить судно на Дажелет, сообщил остальным о своем решении:
– Если исход неравного боя будет для нас роковым, то я разобью крейсер о прибрежные скалы.
6. Флагман не оправдал царских надежд
«Бедовый» и «Грозный», не прибавляя хода, продолжали свой путь тем же курсом. Неизвестные суда, гнавшиеся за ними, шли гораздо стремительнее их. Справа впереди обрисовался остров Дажелет. На мостике «Бедового» офицеры, разговаривая, обменивались мнениями:
– Это догоняют нас какие-нибудь наши отставшие крейсеры.
– Ну да! Отбились вчера от эскадры и теперь торопятся!
– Никаких сомнений в этом нет. В пользу такого предположения говорит тот факт, что они идут с нами одним курсом.
Лейтенант Вечеслов угрюмо заметил:
– А вдруг окажутся японские?
Но его сейчас же опровергнул полковник Филипповский:
– Японские попарно не ходят, а всегда вчетвером.
Лейтенант Вечеслов не унимался:
– Надо бы на всякий случай развести пары и в остальных двух котлах.
Но против этого возразил командир:
– Зачем же это делать раньше времени? Подождем, выясним, чьи это суда. Если окажутся наши крейсеры, тем лучше будет для нас. А развести пары мы всегда успеем,
К адмиралу спускались Клапье-де-Колонг и Баранов и о чем-то с ним беседовали.
За кормою определились два одномачтовых судна. Немного погодя можно было точно сказать, что гонятся миноносцы. Передний из них был трехтрубный, а задний – четырехтрубный.
С «Грозного» было передано по семафору: «Миноносцы неприятельские».
На «Бедовом» и на этот раз машина работала только под двумя котлами. Инженер-механик по своему почину увеличил ход.
Приближался ответственный момент. Чины штаба и командир миноносца забеспокоились. Как им замаскировать перед другими свое намерение? И началась какая-то нелепая игра. Вызвали на мостик инженер-механика Ильютовича и приказали ему:
– Разводите пары в остальных котлах!
Но через две минуты флаг-капитан Клапье-де-Колонг это распоряжение отменил.
Командир Баранов вызвал кочегарного старшину Воробьева и начал допрашивать его:
– Через сколько времени можно будет развести пары в остальных двух котлах?
– Минут через сорок, ваше высокоблагородие.
– Почему так долго? Ведь вода в них горячая?
– Никак нет. Успела остыть.
Командир придумал новый вопрос:
– А сколько у нас угля?
– Угля у нас еще много, ваше высокоблагородие. Хватит нам вполне.
– А ты сходи в угольные ямы и узнай. Да хорошенько сообрази. Потом доложишь мне. Слышишь?
– Есть! – ответил Воробьев и, озадаченный таким распоряжением командира, отправился в угольные ямы.
На палубе, перед тем как спускаться в люк, он увидел машиниста Попова и, кивнув головою на мостик, забормотал:
– Они там наводят тень на ясный день. Говорили бы прямо: не хотим, мол, больше сражаться. А мне эта война и подавно не нужна.
– Я уже давно заметил, как они поджимают хвосты, – промолвил Попов. – Но это будет номер, если мы без боя сдадимся! Ахнет вся Россия, когда узнает обо всем.
Тем временем по распоряжению начальства сигнальщики приготовили белый парламентерский флаг (скатерть) и флаг Красного Креста, пристопорив их к фалам.
На мостике между командиром и штабными чинами шел разговор, торопливый, с оттенком растерянности.
– Наш «Бедовый» – только госпитальное судно, – говорил Баранов, оглядывая всех с таким выражением на бородатом лице, как бы прося у них еще раз подтверждения этой нелепой мысли.
– Да, да, совершенно верно, – вторил ему полковник Филипповский, сутулясь и кивая головой, обмотанной бинтом.
Он был спокойнее других, но почему-то часто срывал с толстого носа пенсне, наскоро протирал платочком стекла и опять приставлял их к темно-карим, немного навыкате глазам.
– Конечно, на нем столько раненых! – соглашался флаг-капитан Клапье-де-Колонг, недовольно хмуря черные густые брови.
– А главное, сам командующий эскадрой вышел из строя, – заявил флагманский минер, лейтенант Леонтьев.
В их суждениях были и лицемерие и ложь, но они продолжали приводить всякие доказательства в пользу выдвинутого положения, словно хотели убедить и друг друга и самих себя в своей правоте. И никто на это не возразил, что, согласно международному праву, госпитальное судно, в противоположность боевым кораблям, должно иметь особую окраску и другие отличительные знаки. Об этом заранее сообщают противнику. А в данном случае боевой миноносец считали за госпитальное судно только на основании того, что на нем находилось несколько человек раненых. С такой логикой можно было бы любой крейсер, любой броненосец поставить под защиту Красного Креста – на каких судах наших не было раненых?
А между тем неприятель не ждал… Имея ход почти в два раза быстрее, чем «Бедовый», он с каждой минутой приближался. Теперь уже невооруженным глазом можно было видеть, что гонятся японские миноносцы.
На мостик еще раз был вызван инженер-механик Ильютович.
– Владимир Владимирович, во сколько времени будут готовы пары? – спросил командир.
– Через полчаса, – ответил Ильютович.
Флаг-капитан Клапье-де-Колонг сказал:
– Разводите же скорее пары!
Ильютович пошел было, но его снова окликнули:
– Нет, постойте. Не надо!
Инженер-механик стал боком к начальству и, повернув к нему лишь голову, вдруг сбычился. Бронзовое лицо его, черноглазое, с ястребиным носом, шевеля свисающими усами, вздулось и помрачнело. Он уставился на Клапье-де-Колонга угрожающим взглядом и, выдержав небольшую паузу, громко крикнул:
– Как – не надо?
– Хорошо, разводите, – чуть слышно пролепетал флаг-капитан.
На юте безучастно стояли флаг-офицер, лейтенант Кржижановский, врач Тржемеский и волонтер Максимов. Потом из кают-компании вылез наверх капитан 2-го ранга Семенов и, хромая на правую ногу, заковылял по направлению к мостику. Этот маленький и круглый человек, или, как его прозвали моряки, Ходячий Пузырь, был самый ловкий и хитрый офицер во флоте. Из всякого пакостного дела он мог выйти сухим, как гусь из воды. Кают-компания на миноносце была так мала, а говорили в ней офицеры так много о подготовляемой сдаче судна, что нельзя было их не услышать. Все это было ему известно. Но тогда он молчал. И разве не ему принадлежала идея, возникшая еще на «Буйном», превратить боевой корабль в госпитальное судно? А теперь, когда замыслы его коллег по штабу и самого адмирала осуществлялись на практике и когда у обеих мачт уже стояли сигнальщики с приготовленными флагами, он обращался к каждому встречному человеку и возмущенно кричал:
– Что такое? Почему не даем полного хода?
То же самое Семенов повторял, приблизившись к мостику, и потрясал руками, как актер, желая обратить на себя внимание. Таким образом его невиновность в сдаче в плен была обеспечена. Назад, к корме, не смущаясь своим штаб-офицерским чином, он пополз на четвереньках, как бы совсем изнемогая, и скрылся в кают-компании[34].
«Грозный» догнал «Бедового» и, зайдя на его правый траверз, спросил по семафору:
– Что будем делать?
– Сколько можете дать ходу? – в свою очередь спросил «Бедовый».
– Двадцать три узла.
– Идите во Владивосток.
– Почему уходить, а не принять бой?
На последний вопрос «Грозный» не дождался ответа.
Японские миноносцы приблизились на расстояние выстрела. «Грозный», пробив боевую тревогу, начал развивать полный ход. На «Бедовом» комендоры, не дожидаясь распоряжения начальства, разошлись по орудиям. Но сейчас же залилась дудка, и вслед за ней раздался голос боцмана Чудакова:
– Чехлы с орудий не снимать!
С мостика спустились на палубу штабные чины. Лейтенант Леонтьев, бегая от одной пушки к другой, начал кричать на комендоров:
– Не сметь этого делать! Ни одного выстрела! Разве вы не понимаете, что мы спасаем жизнь адмирала?
– Как же это так, ваше благородие? Японцы потопят нас, как щенят…
– Не имеют права: наш миноносец – госпитальное судно.
Полковник Филипповский уговаривал матросов более ласково:
– Братцы, мы спасаем адмирала, а он для России стоит дороже, чем миноносец.
Клапье-де-Колонг добавил:
– Миноносец – пустяк: можно новый построить, а вот адмирала такого не найдешь.
В это время хотели было поднять флаги, но флаг-капитан, спохватившись, послал лейтенанта Леонтьева доложить адмиралу. Сопровождаемый мичманом Цвет-Колядинским, Леонтьев побежал вниз и, скоро вернувшись, сообщил:
– Адмирал согласился.
Моментально взвились: на фок-мачте – белый флаг (скатерть), на грот-мачте – флаг Красного Креста. Затем подняли сигнал: «Имею раненых».
«Грозный» уходил под полными парами. За ним погнался двухтрубный миноносец «Качеро». Между ними завязалась перестрелка. Другой японский миноносец, «Сазанами», четырехтрубный, открыл огонь по «Бедовому». Это произошло в 3 часа 25 минут по левую сторону острова Дажелет, в пяти-шести милях от него. Неприятельские снаряды падали возле миноносца, делая недолет или перелет. На мостике «Бедового» все всполошились. Мичман О'Бриен-де-Ласси побежал в кочегарку сжечь сигнальные книги, карты и секретные документы. Баранов приказал застопорить машину, поднять шары до места, а потом скомандовал:
– Кормовой флаг спустить!
Лейтенант Леонтьев и сигнальщик Тончук бросились на ют, и Андреевский флаг, висевший на флагштоке, моментально исчез.
Баранов спрятался за котельный кожух и, присев на корточки, закричал:
– Проклятье! Зачем они стреляют, косоглазые варвары?! Разве не видят наших флагов?!
Потом бросился к сигнальному фалу и начал давать сиренные гудки, как бы прося пощады у противника.
«Грозный», отбиваясь от «Качеро», уходил все дальше и дальше.
«Сазанами» наконец замолчал. Он приближался к «Бедовому» очень осторожно, а потом начал огибать его с криками:
– Банзай! Банзай!
Инженер-механик Ильютович, приказав в машине приготовить ручники у клинкетов холодильника, явился к флаг-капитану и сказал:
– Разрешите утопить миноносец? Через десять минут он будет на дне.
Клапье-де-Колонг ухватился за голову:
– Что вы говорите?! Разве вы хотите утопить адмирала? Доктор сказал, что его нельзя трогать.
Спустя некоторое время к «Бедовому» пристала японская шлюпка. В этот момент почти весь экипаж миноносца находился на верхней палубе. Командир Баранов, разгладив атласную бороду, стоял у трапа, впереди всех, вытянувшись, словно на смотру. Японский офицер, как потом узнали, – командир миноносца «Сазанами», капитан-лейтенант Айба, поднявшись на палубу, вдруг выхватил тесак из ножен. Первое впечатление было, что он, оголтевший от счастья, сейчас начнет рубить головы пленникам, поэтому многие вздрогнули, другие в ужасе раскрыли глаза. Но он пробежал мимо людей, направляясь к радиорубке, и прежде всего перерезал провода. А тем временем японские матросы кинулись на корму и подняли на флагштоке флаг Восходящего солнца. После этого капитан-лейтенант Айба приказал всем собраться во фронт и объявил на английском языке:
– Командир здесь – я!
Штабные офицеры стали ему объяснять, почему сдался «Бедовый». Тут же находился и капитан 2-го ранга Семенов. Ему почему-то сразу стало легче: он стоял прямо, приободрившись, и даже пытался разговаривать с противником на японском языке. Капитан-лейтенант Айба слушал и много раз переспрашивал наших офицеров. Каково же было его удивление, когда он узнал, что вместе с судовыми офицерами попался к нему в плен и сам командующий эскадрой, вице-адмирал, генерал-адъютант Рожественский со своим штабом. Маленький и юркий, похожий на подростка, японский офицер оскалил редкие зубы и, радуясь, втянул в себя воздух с таким шумом, словно схлебнул с блюдца горячий чай. На его желтом, аккуратно выбритом лице с черными раскосыми глазами появилось выражение и торжества и растерянности, как будто случилось нечто такое, чего он не мог представить даже в своей фантазии. Он закивал головою и, задыхаясь, сказал:
– Я возьму адмирала с собою на миноносец «Сазанами».
Штабные офицеры начали уговаривать его:
– Мы все просим оставить адмирала на «Бедовом». Он тяжело ранен. Он умрет, если вы его возьмете.
Согласились на том, что вместо адмирала на «Сазанами» переправятся четыре судовых офицера в качестве заложников.
– А где лежит ваш адмирал? – осведомился японский офицер.
– Он в командирской каюте. Но врач говорит, что его нельзя беспокоить.
– О нет, нет, я не буду беспокоить адмирала. Я только взгляну на него.
Японский офицер быстро посеменил к кормовому люку и спустился по трапу вниз. С волнением открыл указанную дверь. Адмирал, лежа на койке, устало посмотрел на незнакомое лицо, не выразив ни удивления, ни беспокойства. Молча встретились их взгляды. Дверь тихо закрылась. Капитан-лейтенант Айба, торжествуя, осторожно зашагал от каюты на цыпочках, словно охотник, внезапно открывший крупную добычу.
Через несколько минут Рожественский, узнав от флаг-капитана, что четырех судовых офицеров берут на японский миноносец в качестве заложников, приказал призвать их к нему. Когда они пришли в каюту, он сидел на койке, свесив ноги, в одной ночной рубашке, поникший, с мертвенно-бледным лицом и обгорелой бородой. Забинтованная голова его медленно поднялась и слабо закачалась, черные глаза налились слезами. Скривив рот, он обрывающимся голосом произнес:
– Бедные, бедные вы мои…
Жестокий, бессердечный, никогда не знавший жалости к другим, адмирал вдруг заплакал. Это было так же невероятно, как было бы невероятно увидеть плачущим матерого волка среди маленьких собачек, на которых раньше он наводил только ужас. Офицеры смотрели на своего начальника молча. Прощаясь с ними, он каждого из них расцеловал.
Вскоре японская шлюпка направилась к «Сазанами», увозя своего офицера и четырех заложников.
