Алексей Сухаров
Мир + Остров
– Shake his hand. He wants you to shake his hand, – сладко повторяет старик, но Ваню так просто не проведешь. Он уже слышал о том, что Сантьяго не прочь поторговаться с каннибалами с соседнего острова, а ведь их интересуют совсем не сырные пироги и шоколадные фонданы. В Ваниной голове, пораженной, как раковой опухолью, токсичной агонией, прорезается неприятная, страшная догадка. Для чего выдрессировал краба этот чертов бизнес-дед? Как много людей улетело с этого острова без пальцев и кистей рук?
– Ноу, – говорит Ваня с отвратительным акцентом, храбро, вызывающе уткнувшись тяжелым взглядом в улыбающиеся глаза Сантьяго. – Сенкью.
– As you wish, – все так же сладко лепечет старый торгаш, и Ване лучше отсюда уйти. Да, он всех, если кто-то не в курсе, предупредит о жестоких играх Сантьяго, но без старика остров и не сможет существовать. Ваня вдруг осознает, что, несмотря на экзотичность и удаленность острова, здесь есть точно такие же проблемы, как и на его родине: народ знает, что имеющие капитал вытворяют всё, что им заблагорассудится, но поделать с этим ничего не может или не хочет.
Да и плевать, решает Ваня, продолжая идти по тягучему песку, преодолевая, тем временем, экватор своей утренней прогулки по острову. Он не для того неделю назад поднялся с грязной, словно кушетка больного дизентерией, кровати, отряхнул с себя окурки, разбил бутылки, покрыв осколками прожженный и липкий линолеум своей обшарпанной, нищенской однушки, вбил в ноющую от передозов голову идею, что дальше так жить (существовать! умирать! гнить!) нельзя, собрал все свои накопления, которые еще не были спущены на смерть в стекле и картоне, и обратился в компанию, обещавшую новую, абсолютно новую и счастливую жизнь, чтобы теперь беспокоиться о том, что старый скупердяй может продать аборигенам десяток фаланг, оттяпанных дрессированным гигантским крабом у какого-нибудь раззявы. Нет, его это совершенно не волнует.
И да, думает Ваня, щелкая панцирями жареных кузнечиков, он ни о чем не жалеет.
Да, пускай сейчас он ненавидит весь мир и каждое его проявление и создание – в этом виновата завязка, ее третий, печально известный, день, акклиматизация, аккультурация и комплекс клинического неудачника. Но Ваня верит, в глубине души верит, что, несмотря на текущие проблемы, он выберется, правда, выберется, и никогда больше не упадет так низко. Пускай у него больше не осталось финансовых средств и позже предстоят долгие, невыносимо долгие и нудные процедуры по восстановлению своего социального статуса – скоро он будет в порядке и вернется в струю, лишь бы интоксикация его отпустила. Остров поможет ему, обязательно поможет, потому что не может не помочь место, где над плато летают кондоры, где питоны, наравне с лианами, овивают метасеквойи, где громфадорины уживаются с граммостолами, а зайцы-русаки соседствуют с капибарами, где вся Красная Книга дышит, растет, размножается и умирает, где целая планета умещается на десяти тысячах гектарах обетованной земли.
Ванина голова наполняется окрыляющими, дающими надежду мыслями и мечтами. Его тело становится легче от вырастающих на спине крыльев и активно размножающихся в животе бабочек. Но тут же, в один момент, эти мысли и мечты затуманиваются и сереют, крылья обрываются, а бабочки дохнут, отравляя и без того страдающий Ванин желудочно-кишечный тракт, и всё это от одного лишь сверлящего мозг сомнения в том, что жизнь его может никогда не измениться и он так и будет страдать, испражняться под себя в наркотическом бреду и не находить себе места перед засыпанием и после пробуждения. И вновь, через минуту, в его собственной Вселенной восходит солнце, активизируются процессы регенерации крыльев, и наступает новый брачный сезон крылатых насекомых – как только гельминт сомнения прекращает грызть Ванину психику. Так, поднимаясь и падая в собственном сознании, то шаркая ногами, то паря над песком, русский бедняга-варвар продолжает свой путь. Пока на его пути не встают те, кого Ваня совершенно не ожидал увидеть здесь, на этом загадочном, полном приключений и при этом удивительно спокойном острове.
Ване неважно, к какому течению они принадлежат: католики, протестанты, буддисты, мусульмане или вообще неорелигиозные адепты-сектанты. Важно, что они, облаченные в темные, мокрые от палящего солнца одежды, улыбаясь как можно менее подозрительно, и оттого противно, обступают вспотевшего, уже уставшего, колеблющегося, будто маятник, пришельца и тянут к нему свои руки. Ваня инстинктивно отступает на шаг; самый старший из незнакомцев складывает ладони на груди, отвешивает поклон, и уважительно, приторно начинает свою речь, кажется, на португальском. Русский доедает последнего кузнечика, выкидывает пустой кулек, долго всматривается в морщинистое лицо и пожелтевшие зубы старца, совершенно не понимая, что тому нужно, пока с его шершавого, покрытого темным налетом языка не слетает слово «religio».
Ваня чувствует, как его глаза наполняются кровью, а в груди вспыхивает огонь, мгновенно охватывающий всю его сущность.
– Религия? – переспрашивает, хоть и не испытывает в этом нужды, готовый взорваться, в очередной раз за этот третий чертов день, Ваня.
– Sim – радостно мурлыкает старец-фанатик.
– Религия, значит, – повторяет Ваня, потихоньку спуская с цепей демона внутри себя. – Какая еще религия? Вы в свою секту затащить меня хотите? А? Сволочи. Не пройдет! Молитесь о спасении своих гнилых душонок? А? Кому вы молитесь? Богу? Какому богу? Есть ли бог? А я вам отвечу, я вам отвечу…
Энтузиазм, радость и добродушие в глазах старца и его приспешников исчезают; русского языка они, разумеется, не знают, но Ванина интонация дает понять всё без слов.
