Алексей Суслов
Птицы
“Where are the flowers for my baby?
You`d like to see her mean old mama
Why ain`t there a funeral
If you`re gonna act that way
Gonna be a funeral
It`s been a bad, bad day”
Лекс не мог не налюбоваться похорошевшей за эти три недели Олей: кожа на лице приобрела свежесть морского утреннего бриза, из глаз ушла усталость и отраженья верениц нотных знаков и стихотворных рефренов на пяти самых распространенных языках планеты, а память отправила на свалку Арслана Маратовича и когорту его наиболее одиозных персоналий.
Её прекрасное нагое тело, выглядывавшее из нараспашку открытого вафельного халата, было прекраснее всякой другой Афродиты. Когда-то малопривлекательные лично для него синие ногти превратились в демонстрацию виртуозности женственности и изящества, используя нежно-розовый оттенок молочного коктейля с клубникой в магический образ натуральной женщины, принадлежащей только одному мужчине. И этим М был он, когда-то популярный, но растерявший славу рэпер из самого низа России. Говорили, что вместе с продюсером умер и певец Лекс. Умер не певец (голос души не имеет возраста и степени изношенности потерь и ошибок), умер узко профильный исполнитель-хулиган, но родился тот, кто стал лучше, потому что рядом с ним была ОНА.
Кусаю Твои губы
день сливается с ночью Твоего волшебства
а Любовь есть день, и есть ночь
но без дня,
сквозь года…
и мне мало Тебя, и мне много огня
и Тебя говоря
я вошёл в Твоё Я
и не стало ни дня
и не стало меня
Глава 7
Американская Оля и Оля русская – это как “Societies Jesus” и православный монастырь на Афоне. Нет, Лекс ни в коей мере не желал умалять этот росток видоизмененного солнца посреди пустыни, но это абсолютно разнополярные Женщины, если одна Женщина способна ТАК раздваиваться на разные характеры, словарные залежи и даже желания плотских потребностей современной дамы, полжизни занимавшейся организацией светских тусовок и приготовлением свежих хитов для девочек от 0 и до 16.
И Лекс, забросивший рэп на антресоли прошлого, погрузился в это «озеро» Женской Таинственности со всей присущей этому человеку глубиной конкретного погружения в исследуемую стихию. Оля где-то раскопала справочник для начинающего художника-инсталлятора, взяла бойфренда за слегка холодноватую от волнения руку и потащила в какую-то комнатёнку из жёлтого и красного цветов, усадила на синенький диванчик, вся такая сойка-пересмешница, девочка-пай, вдруг нашедшая парня своей мечты и решившая лепить из него своего «Давида».
Пусть Лекс даже отдалённо не напоминал Марселя Дюшана, и не знал о произошедшем 2 октября 1968, в Нейи-сюр-Сен, но увидев очень сексуально-проникновенную Мадам в татуированной тени прошедших семейных радостей и невзгод (речь идёт об одной из близких по духу работ Мереты Оппенгейм), Лекс мгновенно впился в этот сюрреалистический улей, в этот союз, в этот архипелаг Гениев, из которого голыми и великими выходили по одному: Сальвадор Дали, Дитер Рот, Жан Тинжели, Дора Маар, Леонора Фини, Андре Бретон, Жан Арп, Альберто Джакометти, Ман Рэй, Даниэль Споерри, Макс Эрнст и другие тысячи и миллионы духов свободного полёта творческой мысли.
Потом Лекс и Хельга нашли какую-то девочку с ДЦП, которая искала учителей по музыке и изобразительному искусству за $169/день, в свои 17 лет, так начитавшуюся о гендерных стереотипах и высотах и днах психоанализа, что Париж, со всеми его кабаре и художественных мастерских, католической невероятной мистерией переместился на место Канзас-Сити (Миссури), бросив свою мифологию и сны в вонючие воды Сены.
Девочку звали Маргарет, она имела пять пальцев на руках и пять пальцев на ногах, но считала себя пришелицей из тёмного Космоса, боялась расчёсывать слегка вьющиеся волосы еврейской крови и смущалась, когда речь странным образом упиралась в её способностях к самообслуживанию телесных потребностях. Зная о глубине подростковых девственных переживаний, Оля увела разговор по тропинке юмора и скетча в летнюю беседку с душистым чаем цейлонского воздуха и земли с разговорами об авторе «Мадам Х».
– Это работа Джона Сингера Сарджента? – невинно, по-детски уточнила Маргарет, и тут же принялась с точностью до малейшего нюанса описывать историю возникновения, создания и дальнейшего местонахождения этого портретного полотна, написанного маслом, запах которого со всей всё с той же католической мистерией почти предметно ощутил Лекс. Он увидел викторианские сады, разноцветные яхты и однотонные церкви, вечернюю мглу и зажженные китайские фонарики, гвоздики, лилии, розы… Как много явилось Лексу в доме этой Маргарет, где «Оливковые деревья на Корфу», картину-пейзаж, поместили над бумагами самой девушки, передвигавшейся с 8 лет на инвалидной коляске, но прошедшей больше дорог и убравшей намного больше камней и падших веток, заграждавших её отважный путь.
"Одна Любовь невинна и прекрасна!
Одна Она достойна волшебства!
Её любая жертва не напрасна!
Её гармония прелестнее листа!
Ей детский смех – награда и спасенье!
Для старика – опора и весло!
Лишь для Любви доступны все прозренья!
Любой ей подвластно и число!"
Лекс полюбил Маргарет как сестру – нежно, без подводных камней и претензий к характеру или чего иного. Оля даже начинала ревновать, чувствую то, что Нас теперь ТРОЕ.
Родители Маргарет, владельцы небольшого магазинчика строительных материалов попросили нас свозить девочку на пикник, чтобы она могла почувствовать себя свободной от шума города и компьютерных переписок с многочисленными никнейками и аватарами со всего земного шара. Мы любезно приняли этот вызов и помчались на заказанном для путешествия загород микроавтобусе и громким лозунгом на правом боку «У нас лучше фонтаны, чем в Риме!» «А джаз лучше, чем в Джорджии», – добавила с грустью тёмненькая Маргарет, стеснявшаяся своих зубов и потёртых подлокотников своей коляски.
«Что ты видишь из окна своего бибизика?
Пропусти дорогу, посмотри в поля:
Видишь, рощи к тебе все пришли без клика
Твоей мыши, без чисел, лишь тебя лишь одну как дитя веселя».
Озёро вокруг было окружено множеством пикапов и микроавтобусов. Детвора забавлялась мечами и хула-хупами, кое-где играли в волейбол и настольный теннис, парочка мексиканцев резалась в карты, визжа и юморничая как сборище дикарей.
Русская пара решила по-своему развлечь Маргарет: одели костюмы йети, купленные ими накануне в одном из ателье азиатов, и гудя, и хрипя, они уподобились семейной паре самого людного из кварталов, пародируя телефонный разговор простого, изрядно употребившего после работы на скотобойне Джека и хозяйственной, строгой, но уставшей от попоек и хулиганств сожителя, краснощёкой и обладательницей 4 размера груди Кимберли. "Йети" танцевали, рассказывали стихи Стивена Крейна, пели “A Day in The Life”, “Across The Universe”, “All You Need Is Love”, жонглируя мобильниками с изяществом Гарри и Бесс Гудини.
Разоблачившись от «животных шкур», Лекс и Хельга бросились в прохладные воды того озера, где три года назад Маргарет написала свои первые стихи.
– Хельга, ты похожа как две капли воды на Адель Экзаркопулос, ну, та, что снималась в «Сорванцах из Тимпельбаха». Я этот фильм пересмотрела пять раз, а потом не спала всю ночь, говоря голосом Марианны и сжимаясь от страха при виде «Живодёров» в масках Кей-Кей-Кей. Мне до сих пор снятся зёрнышки апельсина. Помогите мне, мои русские друзья, мои дорогие Хельга и Алекс, вы ведь не оставите МЕНЯ БОЛЬШЕ ОДНУ?
Потом они ещё три раза приезжали на это место, кормили уток хлебными крошками, разыгрывали сценки из пьес Шекспира и Сервантеса, кормили друг друга крабовыми палочками. Маргарет пожелала побывать со своими новыми педагогами в гостях у бабушки в Каунсил Гров, живущей на Фокс-Стрит и занимавшейся разведением английских той-спаниелей. И Оля и Лекс с большой благодарностью приняли это приглашение.
