Алексей Волынец
Оленья кавалерия. Очерки о русских первопроходцах
Всадники на оленях не стремились штурмовать деревянную крепость, неприступную их каменным топорам и костяным стрелам, но крепко заперли горстку казаков в его стенах. Зелемей не хотел штурмовать острог и потому, что за его частоколом, среди семидесяти аманатов-заложников, казаки держали и одного из его братьев. Трёх заложников Фёдор Пущин приказал повесить, как сказано в его послании якутскому воеводе: «Чтоб на то смотря, воры не воровали, к острогу не приступали, служилых людей не побивали…»
Но «прикасчик» мог не только красноречиво умолять о помощи или вешать заложников – защищая Охотский острог, он проявил немало смекалки. Как пишут старинные документы, Пущин «поделал многие деревянные пушки». Чтобы отпугнуть всадников на оленях, гарнизон острога изготовил и выставил на стенах деревянные орудия. Сегодня мы уже не узнаем, были ли то макеты, предназначенные только обмана мятежников, или практиковавшиеся в то время настоящие деревянные пушки, способные при штурме сделать один, а если повезёт, то и два выстрела каменной дробью.
«Конечно, надобно, чтоб пришло в Охотцкой острог самое малое полтораста человек, а добро бы и больше… А ныне на милость Божию уповаем и, чая выручки, ожидаем как тебе воеводе Бог по сердцу положит», – умолял Пущин якутского воеводу в записке, переданной через верных «тунгусов».
Воеводой в Якутске в то время был Иван Голенищев-Кутузов, предок знаменитого фельдмаршала, победителя Наполеона. Первобытный Зелемей Ковырин, конечно, не был Бонапартом, но тоже являлся опасным противником. И якутский Кутузов действовал решительно – спустя несколько суток по получении на Лене просьбы о помощи из Охотска к берегу «Ламского моря» спешно отправился отряд в полсотни казаков во главе с Артемием Петриловским.
Выбор командира для экстренного похода не был случайным – Петриловский, родной племянник Ерофея Хабарова, раньше сражался с войсками маньчжурского императора на Амуре. Опытный воин, он имел свои счёты к маньчжурам, убившим немало его боевых товарищей, и горел желанием поквитаться с теми «тунгусами», кто бунтовал против русских, уповая на поддержку «богдойских людей».
Племянник Хабарова против сына Ковыри
Петриловский совершил невозможное – полторы тысячи вёрст извилистого таёжного пути из Якутска в Охотск преодолел за пятьдесят суток. Учтя способность Зелемея готовить неожиданные засады, всю дорогу треть казаков постоянно шли «в ертауле», то есть с заряженными ружьями и в полной боевой готовности. Остальным приходилось надрываться, тянуть бечевой лодки против течения горных рек или нести припасы сквозь тайгу. «Наспех днём и ночью поспешением радели» – напишет позднее племянник Хабарова в своём отчете о походе к Охотскому морю.
26 августа 1666 года отряд Петриловского достиг устья реки Охоты. Спустя несколько недель прибыл и второй русский отряд, посланный из Якутска вслед за племянником Хабарова. Всего у Охотского острога собралось почти 130 хорошо вооружённых первопроходцев – настоящая армия по первобытным меркам дальневосточного Севера.
Неожиданное появление столь крупных русских сил вызвало распад сколоченной хитрыми речами Зелемея хрупкой коалиции эвенских родов. Первобытные охотники, понимая бесперспективность сражения с многочисленными ружьями и стальными саблями казаков, поспешили прочь от острога. Скрывшись в тайге, главы мятежных родов один за другим стали сообщать в Охотск, что вновь готовы исправно платить «ясак», налог драгоценными соболями. «А которые ясашные люди были в измене, в винах своих бьют челом…» – с удовлетворением писал спасённый Фёдор Пущин в новом послании в Якутск.
Далёкий маньчжурский император так и не пришёл на помощь Зелемею Ковырину. Во-первых, маньчжуров в то время куда больше интересовали не северные соболя, а драгоценные шелка южного Китая. Во-вторых, на Амуре всё еще стояли русские остроги – первопроходцы оказались слишком сильным противником даже для маньчжуров, давно знакомых с порохом и хорошо оснащённых стальным оружием.
Кроме трёх повешенных Пущиным заложников, никому из участников мятежа Зелемея Ковырина за смерть полусотни русских больше не мстили. И вовсе не потому что власть московского царя была столь гуманной, а по простой материальной причине – массовые убийства и казни «изменивших тунгусов» были бы невыгодны казне, ведь уменьшение плательщиков ясака тут же снизило бы поступление соболей в виде налога.
Простили даже Зелемея «со всем родом своим». Спрятавшийся от русских главный мятежник тоже прислал в Охотск из таёжной глуши соболиную дань и следующие годы мирно пас своих оленей. Вплоть до нового мятежа, вспыхнувшего 12 лет спустя…
Глава 4. Битва за Ламское море: «Горячее вино для государевой службы»
Жизнь и смерть в первом русском поселении на берегу Тихого океана
Три с половиной века назад Охотский острог на побережье одноимённого моря стал главным источником драгоценных соболей для российского государства, а жизнь первопроходцев и эвенов-«тунгусов» возле «Ламского моря-окияна» стала чередой столкновений и примирений. О войне и мире, о жизни и смерти в первом русском поселении на берегу Тихого океана продолжится наш рассказ…
«Кортомные девки»
Спустя два десятилетия после первого появления русских на тихоокеанском побережье за частоколом Охотского острога сложилась своя особенная жизнь. Сюда, один за другим, приходили отряды первопроходцев. Исключительно мужчины – первые русские женщины здесь появятся только на исходе XVII столетия. Естественно, у мужчин, вынужденных годами жить на диком берегу «Ламского моря», возникал вопрос о противоположном поле.
Первые две женщины, поселившиеся в Охотском остроге, были пленницами, привезенными сюда еще отрядом Василия Пояркова, возвращавшимся с Амура (об этой одиссее будет рассказано в следующей главе). На берегу «Ламского» моря амурские дамы прижились и вышли замуж за «служивых людей» Фёдора Яковлева и Ждана Власова – те даже специально возили их из Охотска в Якутск, чтобы крестить и официально оформить брачные отношения. Архивные документы той эпохи сохранили для нас сведения об этих русско-тунгусских семьях, впервые возникших на берегу Тихого океана.
Всю эпоху первопроходцев, весь XVII век Охотск прожил без церкви и собственного священника. Зато в остроге нередко гостили «тунгусские» шаманы, а военные походы против «немирных тунгусов» доставляли в острог новых пленниц – на языке первопроходцев захваченные в бою женщины назывались «ясырками» или «бабами погромными». Нередко казаки и просто покупали девушек у окрестных эвенов.
Однако женщин в Охотске всегда было гораздо меньше, чем мужчин, и такой дисбаланс рождал конфликты и кипящие страсти. Так ещё в 1652 году командир острога Семён Епишев доносил в Якутск о том, как из Охотска сбежало «пять баб погромного ясыря». Проблема была значительной, ведь за стенами острога из-за этого едва не случилось побоище – семь казаков, Степан Кирилов, Патрикей Герасимов, Василий Елистратов, Иван Суря, Максим Григорьев, Афанасий Курбатов и Андрей Терентьев, оставшись без женской ласки, попытались отнять у своего сослуживца, казака Давыда Титова, «бабу тунгусскую именем Мунтя», которую тот купил у эвенов за внушительную сумму в 10 рублей серебром.
Со временем в Охотске эпохи первопроходцев сложилась особенная практика временной аренды женщин. Служилые люди прибывали сюда в «государеву службу» на три-четыре года. И если за это время они не умирали от болезней или не погибали от стрел «немирных тунгусов», то возвращались в Якутск и другие сибирские города. Покупать «ясырку» было дорого, поэтому очередные казаки охотского гарнизона просто арендовали на три года девушек у окрестных эвенов – первобытные охотники считали такую сделку выгодной, ведь за слабую женщину, которую будут кормить другие, а потом ещё и вернут, можно было получить железный нож… На языке XVII века такие временные казачьи жёны назывались «кортомными» или «кортомленными девками», от древнерусского слова «кортомный», то есть арендованный.
«Надобно вина горячего для государевой службы…»
Была в жизни Охотска эпохи первопроходцев еще одна, удивительная для нас особенность. Все «прикасчики» первого русского поселения на берегу Тихого океана, наряду с порохом и оружием, постоянно просили прислать в острог «вина горячего» и «одекуй». Первое – это, понятно, водка. «Одекуем» же на языке наших предков называли бисер – мелкие шарики из цветного стекла.
Водкой тогда на берегах «Ламского моря» не торговали, казакам её тоже пить не полагалось (хотя наверняка они при возможности втайне нарушали этот запрет). Доставленный за тысячи вёрст сквозь тайгу крепкий алкоголь становился чрезвычайно дорог – на берегах Тихого океана в середине XVII века ведро «хлебного вина» стоило несколько десятков рублей, при жалованье рядового казака 5 рублей в год.
Водка в Охотске тогда требовалась для других, самых серьёзных целей – на ней во многом строилась вся разведка и контрразведка. Как в 1652 году писал в Якутск командир Охотского острога Семён Епишев: «Да для иноземцев надобно вина горячего для государевой службы, для расспросу…»
«Иноземцы»-эвенки, как и все северные народы, не имели иммунитета к алкоголю. После чарки водки захмелевший первобытный охотник простодушно выбалтывал всё, даже то, что хотел бы скрыть. Чтобы выведать любые планы и замыслы окрестных племён, «служилым людям» в Охотске не требовались сложные разведывательные комбинации, даже не требовалось пытать пленников – достаточно было иметь флягу водки…
«Одекуй»-бисер был не менее стратегическим товаром, чем водка. «Одекую мало, в подарки дать нечего…» – в том же 1652 году официально жаловались в Якутск из Охотского острога.
Лучшим подарком для первобытных обитателей дальневосточного Севера в ту эпоху было железное оружие. Однако русские первопроходцы по понятным причинам не спешили им делиться с «иноземцами». Зато вторым, самым желанным предметом для первобытных кочевников и рыболовов являлся цветной бисер. В их суровой таёжной жизни разноцветные блестящие стёклышки становились развлечением и страстью не меньшей, чем сегодня для нас высокая мода.
До появления первопроходцев аборигены северных земель Дальнего Востока украшали свою одежду либо кусочками серебра, либо мелкими раскрашенными косточками. Но серебра было мало, а косточки значительно уступали по яркости и блеску цветному бисеру. Три с половиной века назад каждый таёжный охотник к востоку от Лены знал, что почти любая первобытная красавица полюбит его за пригоршню модного «одекуя». В ту эпоху даже совершенно отмороженные, бесстрашные и непобедимые чукчи, закованные в костяную броню полярные воины, как дети млели от цветных стеклышек. Бисером на севере Дальнего Востока тогда давали взятки, покупали любовь женщин и преданность агентов-разведчиков.
«Стрел на острог полетело со всех сторон, что комаров…»
Но явно не все продавались за бисер. Прощённый мятежник Зелемей Ковырин спустя двенадцать лет вновь бросил вызов русской власти. В архивных документах за декабрь 1678 года сохранилась краткая запись: «И пришел Зелемей Ковырин под Охоцкой острожек к родникам своим, и их, родников оленных, отозвал с юртами вверх по Охоте реке к себе жить, а в Охоцкой острожек с ясаком им, тунгусам, ходить не велел…»
Гарнизон Охотска вовремя заметил, что агенты Зелемея собирают сведения о численности и оружии казаков. Но атака мятежников, их многочисленность и хорошее вооружение оказались внезапными.
Сын боярский Пётр Ярыжкин, новый «прикасчик» Охотска, позднее так докладывал в Якутск о событиях, разыгравшихся в январе 1679 года: «Многие тунгусы, больши 1000 человек, пришли под Охоцкой острожек в панцырях и в шишаках и с щитами. Генваря в 7 день, на зоре ятряной, за острожком казачьи дворы обошли тунгусы кругом… И пошли они валом на приступ, и сына боярского Юрья Крыжановского за острожком во дворе обсадили, у избы окна выбили и под стену огня склали. И в казачьи дворишки засели, и из-за них в острог стрелять учали, и стрел на острог полетело что комаров…»
Многочисленные мятежники, во главе с Зелемеем и примкнувшим к нему «князцом» Некрунко, застали врасплох часть русского гарнизона. Те из первопроходцев, кто жил в окрестных избах за пределами укреплений, оказались в смертельной опасности. Пока часть всадников на оленях забрасывали стрелами острог, в окрестных дворах кипела рукопашная схватка.
Комендант Охотска даже успел из-за частокола обменяться несколькими фразами с командиром мятежников. Оба блеснули чёрным юмором. «Что ж вас так много тут собралось?» – риторически вопрошал сын боярский Пётр Ярыжкин, прикрываясь от тучи костяных стрел. «Нас много, а ясаку мало, а зачем пришли, сейчас увидите сами!» – кричал ему в ответ князь Зелемей, за углом ближайшей к острогу избы прячась от выстрелов казачьих ружей.
У Петра Ярыжкина и других русских, пробудившихся по тревоге за деревянными стенами острога, не было выбора – им надо было срочно спасать тех, кого мятежники застали врасплох вне укреплений. «И сын боярской Юрья учал кричать о выручке, – вспоминал позднее комендант Охотска, – и я, прося у Бога милости, с десятником Ивашкой Артемьевым, да с казаками Фролкой Яковлевым, с Петрушкой Журавлевым, с Игнашкою Олферьевым, с Спиркою Барабанским, с Ярофейкой Гундышевым, с Никифором Мошинцовым, с Петрушкою Никитиным, с Антошкой Микулиным, с Петрушкою Сергеевым, с Петрушкой кузнецом, с Стенькою Пановым и Федькою котельником, с Ивашкою Дмитриевым и с Ивашкой мелким вышли из острожка на вылазку драться с тунгусами и дрались с утра до ужина…»
«Послать в Охоцк некого, более казаков не будет…»
«Ивашки» и «Петрушки» (в XVII веке имена простых людей в государственных документах писались только так) с их стальным оружием и ружьями вновь оказались сильнее костяных стрел эвенов. Едва ли мятежников насчитывалась целая тысяча, но их было в разы больше русских. Почти все казаки получили в том бою ранения, и всё же мятежные всадники на оленях вынуждены были отступить от Охотска.
Вскоре «прикасчик» Пётр Ярыжкин, расспрашивая пленников и сохранивших верность русским «тунгусов», выяснил все детали нового мятежа. «Ходил на Алдан летом Зелемей Ковырин и сказывал он якутам и тунгусам, что в Якутском остроге все казаки умерли, осталося два человека живых, и послать в Охоцк некого, более казаков не будет…» – так передаёт русский документ агитацию князя Зелемея среди таёжных охотников. Вдохновлённые такими сказками эвены и пошли на провалившийся штурм Охотска.
Чтобы поддержать гарнизон первого русского поселения на берегу «Ламского моря», из Якутска воевода Фома Бибиков послал шестьдесят казаков во главе со своим сыном Даниилом. Воеводский сын благополучно добрался до Охотска, а в следующем 1680 году двинулся в обратный путь с большим обозом, гружённым «ясачными» соболями.
Отряд из 67 человек на собачьих упряжках выехал из Охотска 22 февраля. Благополучно перевалив горный хребет Джугджура, Данила Бибиков, видимо, почувствовал себя в безопасности и отпустил в Охотск треть людей. Оставшиеся продолжили путь в Якутск и 6 марта 1680 года на реке Юдоме, что протекает на современной границе Якутии и северной части Хабаровского края, попали в засаду.
Русский отряд атаковали люди «князца» Некрунко, ближайшего соратника Зелемея. В прошлом году, при неудачном штурме Охотска, Некрунко потерял в бою родного брата и жаждал мести. Месть удалась – отряд Данилы Бибикова почти полностью погиб. Спаслись лишь пятеро казаков – Иван Суздалов, Григорий Тимофеев, Софрон Яковлев, Фрол Акилов и Кирилл Соболев. Им посчастливилось отстать от отряда из-за сломавшихся нарт. Сделав остановку для починки, они просто не успели к месту засады, а потом целых 11 суток с боем, отстреливаясь из ружей, уходили от погони.
Мятежным «тунгусам» князя Некрунко достались богатые трофеи – 1130 соболиных шкурок. Тогда в Москве за их стоимость можно было купить полторы тысячи домов, в тайге на побережье Охотского моря они ценились меньше, но тоже являлись внушительным богатством. Победителям досталось и стальное оружие русских. Однако все трофейные ружья всадники на оленях тут же разломали по кускам, чтобы перековать их на наконечники для стрел. Пороха у «тунгусов» всё равно не было, а стальной наконечник стрелы был куда смертоноснее костяного…
Завершившая войну оспа
В ответ на разгром русского отряда в Якутске снарядили целую армию по меркам таёжных пустынь Дальнего Востока – сотню хорошо вооружённых казаков. Но, что показательно, к этой «армии» во главе с «сыном боярским» Леонтием Трифоновым присоединились 70 «ясачных тунгусов лучших людей» – многие рода охотских эвенов уже предпочитали не бунтовать, а хранить верность власти русского царя.
Перед началом карательного похода к князю Некрунко послали его родственника с предложением прекратить войну. Некрунко ответил кратко и исчерпывающе – присланного русскими сородича убил… Леонтий Трифонов в свою очередь «погромил» мятежные кочевья, отбил даже часть «ясака», который не довёз в Якутск погибший Данила Бибиков. В плен к русским попала семья «князца» Некрунко, «десять робят мужского полу, двадцать девок да десять баб», но сам мятежник сумел скрыться в тайге.
Впрочем, в следующем 1681 году якутский воевода освободил всех пленников из рода Некрунко – «велел тех ясырей отцу их и сородичам отдать, дабы они по-прежнему учали платить ясак в Охоцк». Русским властям не нужна была война на истребление – им требовалась стабильная уплата меховой дани.
Параллельно с широким жестом по освобождению пленников власти провели тщательное расследование причин мятежей. Был арестован «сын боярский» Юрий Крыжановский, тот самый, что едва выжил во время неожиданного нападения эвенов на Охотский острог в январе 1679 года. Проведённое в Якутске следствие выяснило, что Крыжановский при сборе меховой дани «тунгусам чинил обиды и налоги великие».
«Сын боярский» не только брал лишних соболей себе в карман, но, как гласят материалы следствия, «имал у иноземцев жен и дочерей для блудного дела». Оказался не без греха и погибший в засаде на реке Юдоме воеводский сын Данила Бибиков. При сборе налога он повесил племянника одного из тунгусских «князцов», отрезал ухо шаману и нос одному из неплательщиков дани и, конечно же, собрал много соболей помимо «государева ясака»… Погибшего наказать было нельзя, а вот выжившего в бою сына «боярского» Юрия Крыжановского от имени царя велели в Якутске бить кнутом, конфисковать в казну все неправедно нажитые меха и сослать на Амур «в пешую казачью службу».
Одновременно власть нашла людей и средства, чтобы перестроить Охотский острог и увеличить его гарнизон почти до сотни казаков. На сей раз у берега Тихого океана построили уже основательные укрепления – не простой частокол, а знакомые нам по древнерусским городам настоящие деревянные стены, «рублённые в заплот», и две башни, в том числе одну высотою более 10 метров.
Однако главной причиной прекращения мятежей стали не мощные укрепления Охотска, не наказания коррупционеров и даже не освобождение пленников вкупе с обещанным прощением. В 1690–1692 годах по побережью Охотского моря прокатилась страшная эпидемия оспы, убившая минимум треть обитателей, и «тунгусов», и русских. Именно после этой эпидемии из драматической истории «Ламского окияна» навсегда исчезают имена мятежных «князцов» Зелемея и Некрунко.
Новые бревенчатые стены Охотского острога больше никогда не видели атак «немирных тунгусов». Войны первопроходцев с лучниками оленьей кавалерии навсегда ушли в прошлое. Однако еще долго «тунгусы-ламуты», уже не бунтовавшие против государства российского, продолжали втихаря ходить в грабительские набеги на своих древних противников – северные племена коряков.
Когда же в следующем XVIII веке русские власти столкнулись в жестокой схватке с воинственными чукчами (и об этом мы тоже расскажем в последующих главах), то значительную часть отрядов, уходивших на полярную войну за реку Анадырь в глубь Чукотки, составляли союзные царской власти «тунгусы»-эвены. Сам же Охотск к тому времени превратился из главного центра сбора соболиной дани в первый российский порт на Тихом океане.
Глава 5. Людоед с севера
Как русские первопроходцы нашли путь к берегам Амура
Путь на «хлебную реку», как звали наши предки Амур, первопроходцы искали шесть лет. Первое же их появление на берегах главной реки Дальнего Востока обернулось пугающей драмой, которая на столетия запомнилась даже китайцам, в ту эпоху весьма далёким от Приамурья.
«Есть за Алданским хребтом река хлебная…»
В августе 1638 года на берегах якутской реки Алдан казачий атаман Дмитрий Копылов услышал от шамана Томкони, «лалагирской земли князца», то есть главы одного из родов эвенков-кочевников, необычный рассказ о лежащей к югу большой полноводной реке. По словам шамана на её берегах жили оседлые люди, знавшие хлебопашество и обладавшие серебром. «А у тех сиделых людей во всех деревнях устроены пашни и лошадей и всякой животины много…» – рассказывал шаман казаку.
До этого русские первопроходцы к востоку от Лены никогда не встречались с племенами, знакомыми с хлебопашеством и драгметаллами. Казачий атаман не знал, что именно этот рассказ станет первым упоминанием Амура в русской истории, однако сразу понял всё значение слов шамана. «И тот Томкони шеман ему, Дмитрею, сказал: есть де блиско моря река…» – запишут вскоре писцы Якутского острога ценные сведения.
Сведения казались ценными в прямом смысле – первопроходцы с риском для жизни искали и осваивали новые земли ради добычи, драгоценных мехов соболей и лисиц. Но серебро стало бы не менее желанной поживой. Не менее ценными были и сведения про «пашни» – забравшиеся глубоко в дальневосточную тайгу и тундру русские первопроходцы страдали от дефицита и дороговизны хлеба, самой привычной и желанной пищи для русского человека той эпохи. Хлеб с большим трудом приходилось везти через всю Сибирь, а тут открывался шанс найти земли, где он в достатке родится сам.
Первопроходцы с ходу приступили к поискам, пытаясь добраться до загадочной реки сразу с нескольких направлений – от Алдана, с севера и с запада, со стороны озера Байкал. Но поросшие тайгой горы и огромные дальневосточные пространства требовали дорогой платы за раскрытие тайн своей географии. Четыре года казаки возвращались из таёжных походов ни с чем, да и возвращались не все – 36 «служилых людей» во главе с Семёном Скороходовым были перебиты в тайге «немирными тунгусами».
И всё же к 1643 году в Якутске, ставшем центром этих поисков, уже кое-что знали про далёкую реку. Знали, что «есть за Алданским хребтом река хлебная», что с севера в неё впадает река «Зия», до которой теоретически можно добраться из якутских земель от притоков Алдана. Информации добавило возвращение в Якутск Ивана Москвитина, первого из русских людей побывавшего на берегах Тихого океана. В 1640 году его отряд, двигаясь на лодках вдоль побережья Охотского моря, почти добрался до устья Амура. В районе островов, ныне называемых Шантарскими, местные «тунгусы»-эвенки рассказали ему о близости «усть Муры», великой «хлебной реки», впадающей в океан.
На основе этих, всё ещё смутных знаний к июлю 1643 года в Якутске, тогда главном центре всех русских владений на Дальнем Востоке, подготовили большую экспедицию к неизведанной реке.
«А немирных людей смирять ратным обычаем…»
Изготовившийся к поиску Амура отряд по меркам эпохи первопроходцев, действительно, был очень крупным – целая маленькая армия из 133 «служилых» и «охочих» людей. О значимости похода говорит тот факт, что его возглавил «письменный голова» Василий Поярков. «Письменным головой» тогда называли чиновника, назначавшегося в помощь сибирским и дальневосточным воеводам по приказу из самой Москвы.
Отряд Пояркова был прекрасно вооружён – 80 человек имели железные доспехи, почти все имели ружья, на шесть речных барок-дощаников погрузили большие запасы, в том числе «для угрозы немирных землиц пушку железную, да на 100 выстрелов полуфунтовых ядер». С собою отряд Пояркова вёз внушительный запас пороха – «для службы 8 пуд и 16 гривенок зелья», то есть более 130 кг.
Про самого Василия Пояркова до его амурского похода мы не знаем практически ничего – известно, что он был уроженцем города Кашина под Тверью, но много лет провёл на государевой службе в Сибири. Одним из переводчиков-«толмачей» в отряде Пояркова стал эвенк, крещённый именем Семён Петров, недавний участник плавания Ивана Москвитина по берегам Охотского моря к устью Амура.
От воеводы Якутского острога «письменный голова» отправлявшегося на Амур отряда получил подробную «наказную память», то есть инструкцию, в которой были изложены все имевшиеся на тот момент сведения о «хлебной реке» и цели похода. «Государевым делом промышлять, смотря по тамошной мере как лутче, – гласила инструкция, – и иноземцов ласково под Царскую высокую руку приводить, и ясак сбирать, а сперва ясак взять с иноземцов небольшой, чтоб их сперва ясаком не ожесточить… А немирных людей иноземцов, которые ясаку с себя не дадут, смирять ратным обычаем, войною…»
По «наказной памяти» из Якутского острога казаки отправлялись на Амур в том числе и «для прииску серебряной и медной и свинцовой руды» – российскому Дальнему Востоку остро требовались свои металлы. «И пришед к серебреной руде, острог поставить и укрепитца, и серебро велеть безпрестанно плавить…» – гласила написанная в Якутске инструкция.
Отряд Василия Пояркова покинул Якутский острог 25 июля 1643 года. Сначала шесть речных кораблей спустились вниз по Лене до устья Алдана и затем целый месяц двигались вверх против его течения. Так достигли впадающей в Алдан реки Учур, путь вверх по течению которой вёл прямо на юг. Ещё десять дней плыли по Учуру до места, где в неё впадает река Гонам – сегодня это район, где смыкаются границы Якутии и северной части Хабаровского края.
Река Гонам одна из самых красивых, но и опасных в этой местности – перерезана многочисленными порогами, подводными скалами, берега её усыпаны камнями и сжаты поросшими тайгой высокими сопками. Её исток находится на современной границе Якутии и Амурской области. Именно от верховий Гонама можно было, преодолев несколько десятков вёрст гористой тайги, выйти к притокам Зеи, впадающей в Амур.
Первые на берегах Зеи
Пять недель отряд Пояркова пробивался вверх по Гонаму. Казаки насчитали 66 порогов и шивер, каменных завалов на реке. Бурные воды разбили на камнях две лодки из шести, пропала часть пороха, продовольствия и оружия.
Начинались первые заморозки, и Василий Поярков принял решение до снегопадов налегке пробираться через горы Станового хребта. Оставив в верховьях Гонама на зимовье все сохранившиеся лодки с большей частью припасов под охраной сорока человек, 90 казаков во главе с Поярковым пешком двинулись на юг. Оставшиеся должны были идти вслед за ними только весной, когда полноводные ручьи позволят протянуть «волоком» лодки с припасами как можно дальше.
Пеший путь через таёжные сопки занял две недели. В ноябре 1643 года, когда всё уже засыпало снегом, отряд Пояркова вышел к притокам реки Зеи. Отсюда по прямой до Амура оставалось ещё более полутысячи вёрст. Сквозь снега казаки добрались до устья впадающей в Зею реки Умлекан (ныне Зейский район Амурской области), где и решили остановиться на зимовку.
В этом районе уже встречались поселения дауров – освоивших лесную жизнь дальних родственников степных монголов. «А на усть той речки Умлекана живут дауры пашенные, даурской князец Доптыул с родом своим, а в роду его 15 человек…» – позднее расскажет Поярков. Даурский «князец», захваченный врасплох появлением множества незнакомых и хорошо вооружённых людей, в деталях поведал Пояркову о ситуации на Амуре, благо языкового барьера не было – среди опытных казаков, ранее бывавших в Забайкалье на землях современной Бурятии, нашлись знатоки монгольского языка.
Выяснилось, что никаких месторождений серебра и меди на Амуре нет, все металлы и шёлк местные жители выменивают на собольи меха у живущих гораздо южнее подданных «хана Барбоя». «Барбоем» или «Богдоем» обитатели Приамурья звали правителей Маньчжурии, лежавшей на северных границах средневекового Китая. Именно «из Китайского государства» (в донесении Пояркова в Якутск так и написано – «Китайское государство») на Амур попадали серебро и шелка, но о том, что это самая многолюдная на планете держава, русские первопроходцы ещё не догадывались. Впрочем, до Китая было пока далеко – от зимовья Пояркова до Великой китайской стены лежало более тысячи вёрст. Правда казаки узнали главное – лежащие к югу государства сильны в военном отношении, «а бой де огненной и пушек много…»
Василий Поярков выяснил от «князца» Доптыула, что многие вожди Приамурья недовольны попытками маньчжурского хана обложить их данью. Первопроходец решил воспользоваться этим, он предложил местным «князцам» военную помощь. Первые переговоры оказались успешными – некоторые вожди дауров и «дючеров» (ещё одно старинное племя Приамурья, предки нанайцев) приняли предложение Пояркова.
Между тем зима становилась всё более морозной, казакам было сложно самим прокормиться в заснеженной тайге, и Поярков направил несколько десятков человек во главе с «пятидесятником» Юрием Петровым, к соседним поселениям для добычи «хлебных запасов». Аборигены согласились дать русским «40 кузовов круп овсяных и десять скотин», но Петров, оказавшись вдали от Пояркова, как позже писалось в донесении казаков, «заупрямився» – то есть захотел большего.
Всё же призрак несметных и скорых богатств слишком застил глаза многим первопроходцам. Люди Петрова попытались силой собрать меховую дань и в ответ были неожиданно атакованы.
«Приели человек с пятдесят…»
Незадачливый «пятидесятник» Петров, потеряв одиннадцать человек, две недели с боем пробивался по заснеженной тайге к зимовью Пояркова. Следом за ними шли превосходящие силы разгневанных дауров. Аборигены Приамурья, благодаря южным маньчжурам, уже знали «огненный бой», поэтому не впадали в панику от казачьих ружей.
Под руководством Пояркова казаки всё же сумели отбить все атаки противника за наскоро построенными из бревен укреплениями. Так первые русские на берегах Зеи оказались в осаде, посреди зимы и без запасов еды.
«Всякого запасу меж собою разделили по тридцати гривенок на человека и питалися всю зиму и весну сосною и кореньем…» – расскажут позже выжившие казаки. «Гривенка» – чуть более 200 граммов, то есть около 6 кг пищи на каждого, как минимум на четыре месяца. 50 граммов в сутки.
