Алесь Мартинович
Ожерелье княжны Гальшки
Хотя прозвучало это несколько грубовато, но Острожскому понравилось:
– С тебя, молодого, пример беру.
– Я что, – улыбнулся князь Юрий, – бракодел. На дочек только и способен, а сын никак не получается.
– Так моего бери.
Князь Юрий догадался, куда клонит Константин Иванович. От предчувствия того, что вскоре услышит, теперь уже не сомневался об одной из главных причин приглашения его в Острог. На сердце как-то сразу стало легко. Значит, не ошибся в своих догадках.
– А что, надоел, озорник? – решил продолжать игру.
– Надоел – не надоел, а в хорошие руки охотно отдал бы, – продолжал Острожский уклончиво.
– Я согласен, – неожиданно заявил гость.
И Острожский понял, что и его товарищ обо всем догады-вается, но вида не подал:
– Поживем – увидим. Размещайтесь с дороги, – сказал, приведя их в комнаты, соединенные друг с другом, которые обычно предоставлялись самым уважаемым гостям, – а потом слуга позовет вас.
Радзивилл был удивлен убранством. Он и сам не жалел денег, чтобы обустроить свой дом, но то, что увидел здесь, не шло ни в какое сравнение.
На стенах, на полу находились ковры персидской работы, а на стенах, где их не было, висели картины и гобелены. Да и мебель была такой, что оставалось только позавидовать.
Первыми по-настоящему ощутили все прелести обстановки Анна с Барбарой. Они то усаживались в роскошные кресла, утопая в них, то кувыркались на полу.
– Перестаньте, – покрикивала на них мать, но делала это как-то нехотя, ибо также была в восхищении.
Еще больше все изумились, попав через некоторое время в зал, где был накрыт огромный обеденный стол. Но не столько он удивил князя Юрия, сколько то, что ему предложили необычное кресло.
У себя дома он, как, впрочем, и многие другие князья, использовал для сиденья сундуки или скамьи. Такие кресла хоть и выглядели красиво – вертикальная спинка их украшалась замысловатой резьбой, но создавали неудобства. Гладкое дощатое сиденье было жестким, нижний ящик мешал ногам, сама же спинка не позволяла опираться на нее.
У кресла же, которое предложил Острожский, имелось три ножки, а сиденье напоминало треугольник, два угла которого находились по бокам, третий – за спиной. Подлокотники были высокими, а над ними верхними краями возвышались передние ножки.
Видя удивления гостя, Константин Иванович пояснил:
– Это почетное кресло.
– Почетное?
– Для самых дорогих гостей.
Услышанное задело самолюбие князя Юрия. Ему стало так приятно, будто елей потек по сердцу.
– Специально в Англии купил, – продолжал Острожский. – Да что это мы заговорились? – спохватился он. – Княгиня Барбара, девочки рассаживайтесь!
За стол гостей стала приглашать и Татьяна Семеновна.
Когда все расселись, Константин Иванович первым произнес тост. Второй провозгласил князь Юрий, после чего началась непринужденная беседа. Девочкам, правда, вскоре за столом стало скучно, и они начали играть на полу.
Илья сначала стеснялся Анны и Барбары, чувствовал себя неуверенно, но вскоре осмелел и, подбегая то к одной, то к другой, заигрывал с ними.
Наконец Острожский не удержался:
– И которая из них тебе больше нравится?
От вопроса, заданного в лоб, подросток растерялся. На выручку пришла княгиня Барбара:
– Да обе, наверное.
Ей, как и любой матери, нравилось, что дочки растут красивыми.
– Обе, – согласился Илья.
– А в жены которую взял бы? – поинтересовался князь Юрий.
– Обеих.
– Так не бывает, сынок, – Острожскому, как и всем взрослым, нравилась непосредственность Ильи.
– Бывает.
– Разве что у мусульман.
– А я хуже их?
– Ты лучше, но у нас, христиан, так не принято. Жена должна быть одна. А ты молодец, настоящий мужчина, – похвалил его Константин Иванович и обратился к гостям: – А почему бы и в самом деле не помолвить Илью с кем-либо из ваших дочек?
Анна и Барбара, поняв, о чем идет разговор, неожиданно осмелели и начали перебивать друг друга:
– Со мной!
– Со мной!
– Вы что, сговорились? – изумленно посмотрела на дочек княгиня Барбара.
– Сговорились!
– Сговорились!
Было видно, что они, как до этого и Илья, все, что происходило, восприняли как игру. Поэтому Острожский обратился к князю Юрию:
– А ты как на это смотришь?
– Я согласен.
– И я, – поддержала его княгиня Барбара.
Татьяна Семеновна при этом не промолвила ни слова. Чувствовалось, что они с мужем все заранее обговорили.
– И с кем помолвим Илью? – продолжал Острожский.
– Как и всегда в таких случаях, – сказал князь Юрий. – Конечно же, со старшей.
Не успел никто ничего ответить, а Илья решительно заявил:
– С Барбарой!
Все посмотрели в его сторону. Илья выдержал этот взгляд.
– Люблю Барбару, – сказал он по-взрослому, будто все давно решил для себя и только поджидал момент, чтобы признаться.
После этого не отходил от нее. И не только во время обеда, а и в остальные дни. Константин Иванович предложил гостям задержаться, с чем те охотно согласились, потому что им в Остроге понравилось.
Через несколько дней Острожский с князем Юрием собрались на охоту.
– Еще никто от меня без добычи не возвращался, – заявил он, когда все были готовы.
На это Радзивилл ничего не ответил, только подумал про себя: «Добыча у меня и так большая. Любой за счастье посчитает породниться с Острожскими».
Во время охоты повезло обоим. И князь Юрий, и Константин Иванович убили по матерому медведю.
По возвращении в Острог, когда туши были освежеваны и слуги подали каждому по шкуре, князь Юрий предложил Острож-скому:
– Давай сохраним их до свадьбы наших детей.
– А это идея, – согласился тот.
И оба выпили по кружке терпкого заморского вина.
Глава 3
Вы уже знаете, что, хоть короли не могут жениться по любви, никто не может запретить испить им полную чашу счастья. Особенно, если это такие короли, как Сигизмунд І. Недолго он печалился об умершей жене Барбаре Заполья, изредка наведываясь к Костелецкой, подарившей дочку Беату, ведь понимал, что одной даже самой сильной любви (а именно такие чувства вызывала у него Катажина) мало, чтобы ощущать себя настоящим мужчиной. Ибо настоящий мужчина – это такой мужчина, который не просто побежит за любой юбкой, а тот, кто добьется, чтобы юбка сама в одно прекрасное мгновение стала медленно опускаться на пол, а после…
Что произойдет после, вам, видимо, рассказывать не надо. Да и лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. А еще лучше самому во всем принять участие, играя первую скрипку. Сигизмунд играл так уверенно, что некоторые из ближайшего окружения начали побаиваться, чтобы король в дальнейшем не остался холостяком, ибо никому не отдавал предпочтения, по нескольку раз на неделю меняя любовниц. Боялись и того, что на его пути может встретиться та, которая, невзирая на свое низкое социальное положение, смело и уверенно поведет короля под венец. Этого ни в коем случае нельзя было допустить. Какой же это король, если даже не может обзавестись семьей? Но не лучше выглядит и тот король, который с первой попавшейся любовницей готов делить ложе. Значит, решили в окружении Сигизмунда, нужно принимать решительные меры, и начали ему подыскивать невест.
Кандидатур набралось немало, но среди них, к сожалению, оказались и такие «красавицы», которых королю просто стыдно предлагать. Были, правда, и дамы иного плана: красивые, волевые, но беда в том, что Сигизмунд им не нравился. Так уже жизнь устроена: или ты кого-либо любишь, иль тебя кто-то любит, но чтобы взаимно…
Момент настал, можно сказать, критический. Вдовство Сигизмунда длилось уже целый год, а королевы так и не было. Самые решительные из его окружения думали-гадали, как быть дальше. Где выход из создавшейся ситуации? Но не случайно говорят: один ум хорошо, а два лучше. А еще лучше, когда эти умы направлены на то, чтобы не только о государстве думать, но при этом и себя не обделить.
Любому было понятно, что тот, кто найдет Сигизмунду достойную невесту, в дальнейшем этой невестой, а правильнее – уже королевой, обязательно будет одарен. А благодарность – вещь такая: кому орден, кому должность, кому деревни, а кому и…
Поймите правильно. Истинные королевы мало чем отличаются от королей. А стать фаворитом королевы – кататься как сыр в масле, а еще быть заместителем короля на его ложе, когда сам он такое же ложе подыскивает на стороне… Перспектива открывалась заманчивая, но и обманчивая одновременно.
Постоянно назывались, как поначалу казалось, достойные кандидатуры в королевские невесты, но – увы! На поверку оказывалось, что они на эту роль никак не подходят.
Дело зашло в тупик. Кое-кто уже начал сомневаться, зачем заниматься тем, от чего, еще неизвестно, будешь ли в выигрыше. Не лучше ли, как король, найти себе любовницу (или несколько) и думать не о родине, а о теле насущном?
Возможно, так бы и случилось, и ближайшее окружение Сигизмунда разбежалось бы, будто коты мартовские, искать себе любовниц. Но именно в этот момент, когда, казалось, что из задуманного ничего хорошего не получится, поднялся с места невысокого роста старичок и решительно заявил:
– А мы не там искали, где нужно!
Сказал так уверенно, что все повернули головы в его сторону. Тотчас послышались и недовольные голоса:
– Ишь, умник нашелся!
– А где ты раньше был?
– Учить легко…
– Что с него возьмешь. В жизни только юбку жены и видел.
Старичок расправил плечи, гордо поднял вверх голову, и все поняли, что он из тех, о ком говорят: мал, да удал.
– Не нужны мне такие ученики! А научить-то мог бы вас многому! – при этом глаза его загорелись. – Видимо, и не знаете, что есть настоящие женщины дальше Вавеля и Кракова?
Воцарилась мертвая тишина. Неизвестно сколько бы она продолжалась, если бы не вскочил с места щеголь с редкими усиками:
– Может, кто-то дальше Вавеля и Кракова нигде и не любил. Я же, скажу вам, чудесно время в Италии проводил. Вот где женщины. Знойные, страстные, не то что наши.
– Наших не трогай, – послышался недовольный голос, – если нужно, любой итальянке фору дадут.
Старичок не обратил внимания на это возражение. Его заинтересовал щеголь:
– Говоришь, итальянки знойные?
– Знойные!
– Да я и без тебя это знаю, – старичку понравилось, что он оказался в центре внимания. – Но почему не говоришь, что там есть невеста из невест?
Щеголь растерялся:
– Ничего не слышал о ней…
– А я многое слышал!
– О ком?
– Не тяни!
– Быстрее называй имя.
– Бонна Сфорца, – победоносно сказал старичок и сел на свое место.
Тут-то многие вспомнили, что и в самом деле есть в Италии та, которая может стать достойной кандидаткой на место королевы. Бонна Мария Сфорца – богатейшая из невест Италии.
– Но, видимо, желающих взять ее в жены немало, – кто-то засомневался.
– При чем здесь желающие? – старичок снова вошел в роль. – Важно, чтобы она сама пожелала выйти замуж за того, кто согласен стать ее мужем.
– А если не хочет Сигизмунда в мужья?
– Быть такого не может!
– Откуда подобная уверенность?
– Признаюсь честно. Я уже кое-какие справки наводил. Бонна Сигизмундом заинтересовалась. А теперь нужно…
– Его заинтересовать.
– Правильно, – старичок, убедившись, что находит единомышленников, улыбнулся. – И для этого…
– Показать ему портрет Бонны, – подсказал щеголь.
– А ты, смотрю, ничего парень, – похвалил старичок. – Но портрета мало…
– Мало? Что еще нужно?
– Молодо-зелено, – старичок не осуждал щеголя, да и никого из собравшихся не укорял. Просто отдался воспоминаниям о своей юности. А они (видно было по выражению его лица) вызывали в душе немало приятного. – В наше время…
Он задумчиво прикрыл глаза, а открыв их, мечтательно посмотрел по сторонам:
– Вам приходилось когда-либо пить вино из женской туфельки?
Старичок не ожидал ответа, он по-прежнему находился в плену своих воспоминаний, и это возращение в прошлое приносило ему радость:
– Снимаешь ее с ноги красавицы – миниатюрную, с узким носком. Наливаешь в туфельку вино и начинаешь пить. Медленно, маленькими глотками, а сам смотришь на красавицу, понимая, что она уже твоя. Однако спешить не стоит. Необходимо уметь чувствовать настоящую радость в этом ожидании. И только потом, когда красавица готова упасть к твоим ногам… Она к твоим, не только ты к ее…
На лице старичка появилось нечто иное, а не обычная радость. Что конкретно, трудно было понять. Но он сразу обмяк, глаза его наполнись невысказанной тоской, и он как-то обречено промолвил:
– Где моя молодость? – однако быстро совладал с собой: – Так вот, молодо-зелено, показываем нашему королю портрет Бонны и туфельку этой красавицы.
– А что, идея! – щеголь поддержал старичка.
Раздалось еще несколько уверенных голосов убежденных в том, что именно это является выходом из непростого положения, которое сложилось с женитьбой Сигизмунда. Правда, нашлись и те, кто засомневался в реальности осуществления задуманного.
– Портрет – куда ни шло. Найти его не так и трудно. А вот как с туфелькой быть?
– Найдем! – твердо сказал старичок, и чтобы убедить, что успех в этом деле реален, добавил: – Есть у меня люди, которые, если нужно, хоть из-под земли эту туфельку достанут. Конечно, за определенное вознаграждение.
– Будет вознаграждение!
– По кругу с шапкой пойдем, если нужно, и сложимся.
– Найдутся и те, кто, поддерживая Сигизмунда, сами профинансируют эту операцию.
– Тогда за дело, господа, – было видно, что старичок инициативу берет в свои руки. – Но больше действий, меньше шума. Наш подарок должен стать для короля сюрпризом.
– Вы имеете в виду Бонну Сфорца? – поинтересовался щеголь.
Старичок разозлился:
– Думать лучше надо. Сюрпризом станет портрет и ее туфелька.
Все могут не только короли, но и те, кто их поддерживает. Именно поддерживает, а не только клянется в любви и верности, а на самом деле палец о палец не ударит. Ввиду того, что решать судьбу Сигизмунда собрались как раз такие люди, то и действовали они быстро, решительно, умело.
Прошло не так много времени – и портрет Бонны, а главное, заветная туфелька с ее ноги, оказались в королевском замке.
За свою историю Вавель, конечно, немало пережил, и стены замка были свидетелями самых разных событий, однако то, которое произошло 4 мая 1517 года, хотя и не вошло в анналы истории, безусловно, стоит того, чтобы о нем знали.
Именно в этот день Сигизмунду был показан портрет Бонны Сфорца.
Король уже был наслышан о ней, знал о том, какая это красивая женщина. Но короли на то и короли, чтобы никому не верить на слово. Им всегда нужно вещественное доказательство. А таким доказательством стал портрет чудесной итальянки.
Сначала Сигизмунд рассматривал его молча, держа перед собой. Потом также молча отодвинул портрет на некоторое расстояние от глаз и, ни слова не говоря, продолжал любоваться обликом Бонны. После этого повертел его в руках, будто прицениваясь. И тогда из королевских уст послышалось: «Вот это женщина!» А поскольку толк в женщинах он знал и неизменно пользовался у них успехом, то сказанное означало, что Сигизмунд сделает все возможное, чтобы Бонна оказалась с ним рядом. А, принимая во внимание его семейное положение, равно и то, что избранница короля была очень богата, не стоило сомневаться в его решимости довести дело до победного конца.
Сигизмунд уже готовился давать распоряжения, чтобы италь-янской красавице довели его отношение к ней, однако то, что увидел после созерцания портрета, привело его в шок.
Женских туфелек за свою жизнь он держал в руках немало. Как и неоднократно пил из них вино. И выпил столько, что, если бы можно было слить его вместе, не хватило бы самой большой посуды в Вавельском замке. Но ничего, подобного этой туфельке, ему никогда не попадалось. Она была не просто миниатюрной, а до того изящной, что, казалось, ничего подобного ей нигде не найти. У короля появилось такое впечатление, что туфелька не сшита из профессионально обработанной кожи, а сделана на одном дыхании – так у стеклодува из расплавленной массы получается чудесная чашка или горлышко сказочного сосуда. Сигизмунд не чувствовал ее веса – будто пушинка лежала на его ладони. Когда же повертел ее в руках, высокий каблучок из золота показался ему спичкой, выточенной мастером из драгоценного металла.
Но то, что по-настоящему могло ошеломить, ожидало его впереди. Глянул Сигизмунд внутрь – и сердце дрогнуло: туфелька сохранила отпечатки пальцев своей хозяйки.
Опытный ловелас от умиления готов был пустить слезу. Но он был не один, при людях короли не имеют права плакать. Даже когда очень хочется. Пускай и от умиления. Короли должны быть во всем сдержанными: в принятии решений, в отношениях с окружением, в ежедневных делах, в поступках и выражении любви.
Впрочем, последнее к настоящим королям не относится. Им позволено то, что не только не позволено смертным, но также не позволено ненастоящим королям.
– Матка Боска! – только и промолвил Сигизмунд.
Он был не в состоянии сказать еще что-нибудь. Его восхищение портретом Бонны, умиление от увиденной туфельки загадочной итальянки не оставляли никакого сомнения, что король хочет видеть эту женщину. И не только видеть, а готов упасть перед ней на колени, только бы согласилась стать его женой.
В это же время проводилась «обработка» Бонны Сфорца. Да и она сама понимала, что дальше оставаться одной нет смысла: как-никак, а ей шел уже двадцать четвертый год.
А на такую мелочь, что будущий муж был почти на тридцать лет старше, внимания не обращала. Ни она первая, ни она последняя оказывается в подобном положении. И, кажется, еще никто особенно не жаловался. А если что – прекрасная итальянка при этих мыслях улыбнулась, – то и самой королеве не так уж грешно скрасить семейную жизнь более острыми ощущениями где-нибудь на стороне.
Дело шло к свадьбе.
Дело свадьбой и завершилось.
Женой и мужем Бонна Сфорца и Сигизмунд стали 18 апреля 1518 года.
Наблюдая за ними в этот торжественный момент, только тот, кто не имеет совести, мог бы утверждать, что они несчастливы. Да и позже нельзя было сказать, что Сигизмунд не любит Бонну. Он любил ее по-своему, как и подобает настоящему королю. А потому не забывал не только о существовании Катажины Костелецкой, но и о других своих любовницах.
Бонна, как оказалось, особенного внимания на это не обращала, ведь знала, что в Италии нравственные правила поведения еще менее строгие. Да и не слишком много было у нее времени, чтобы этим заниматься. Начали появляться дети, а еще она развернула бурную государственную деятельность. Поведение Бонны у одних вызывало неудовлетворение, и за глаза ее иначе, как «итальянской змеей» и «зарубежной гадюкой», не называли, у других же – восхищение деловитостью, строгостью.
Так Сигизмунд неприметно для себя оказался у жены под каблуком, но не слишком переживал. Государственные дела ему порядком опостылели. Видимо, возраст сказывался, но в то же время этот самый возраст нисколько не мешал быть по-прежнему неудержимым в любовных делах. Дошло до того, что с Катажиной Костелецкой заимел второго ребенка: родился сын, которого назвали Янушем. Боялся, правда, что когда весть об этом дойдет до Бонны, не поздоровится, но она, на удивление, отнеслась ко всему спокойно. Этим своим спокойствием, а скорее всего равнодушием, развязала ему руки. Сигизмунд почувствовал, что можно и дальше жить так, как жил до этого. Совесть его не слишком мучила. Или дремала, или, может быть, находилась в том зачаточном состоянии, когда от человека трудно многого требовать.
Даже после того, как Бонна узнала о рождении сына Костелецкой от Сигизмунда, тот и словом не обмолвился о том, что у Януша есть сестра Беата. Он думал, что и в дальнейшем все останется в тайне. И ошибся.
Слухи о том, что свою дочь Костелецкая родила от Сигизмунда, до Бонны доходили и раньше, но она не придавала этому особого значения. Так продолжалось до того времени, пока не увидела девочку. Произошло чудо: Беата королеве понравилась. Красивая, умная, разве только немного угловатая в поведении. «Оно и понятно, – отметила про себя Бонна, – нет должного воспитания. Попади же она в надежные руки, судьба сразу изменится».
Под надежными руками королева, конечно же, подразумевала себя. Будучи женщиной волевой, решила не откладывать дело в долгий ящик. Однажды за обедом обратилась к мужу:
– Что-то ты дочкой своей не хвастаешься?
– Которой? – удивился Сигизмунд. И сказано это было искренне, потому что их у него от Бонны было уже несколько, а о том, что жена имела в виду Беату, и подумать не мог, по-прежнему был уверен, что не догадывается о его отцовстве.
– Конечно, не об одной из наших, – «из наших» Бонна подчеркнула.
«Неужели узнала, – мелькнула у Сигизмунда мысль. – Но столько лет прошло, и не догадывалась, а тут… Нет, сдаваться ни в коем случае нельзя».
– Не понимаю, кого имеешь в виду?
– Так уж и не догадываешься?
– Не догадываюсь.
– А если напрячь память?
– Да нет у меня больше дочек… Кроме наших.
– Какой же ты забывчивый! А Беата?
Сигизмунд понял, что окончательно попался, но решил не сдаваться. Немного подумав, будто ему трудно было припомнить, какую Беату жена имела в виду, внезапно даже подскочил в кресле.
– Так вот ты о ком! О дочке Катажины Костелецкой? Ничего не скажешь, милая она!
Бонна посмотрела на него в упор:
– И твоя дочка!
– Дорогая, о чем ты?
– О твоей дочке.
– У меня с Катажиной сын. Сама об этом знаешь.
– И дочка!
– Какой вздор?! Да она же совсем на меня не похожа, – Сигизмунд ухватился за последнее, что могло стать для него спасательной соломкой.
– Еще как похожа! Все об этом говорят.
Отпираться дальше не имело смысла. Единственное, что мог позволить, с наименьшим для себя моральным ущербом выйти из создавшейся ситуации. Но как это сделать, он, к сожалению, не знал. И варианты, которые перебирал, ничего не давали.
На выручку пришла сама Бонна.
– Ловелас ты мой старый, – она изучающе посмотрела на него, но по тому, как это было сказано, Сигизмунд понял, что беда миновала. – А Беата мне нравится. Ты не против…
Сигизмунд, не дослушав ее, раскрыл рот, чтобы поинтересоваться, что имеет в виду супруга.
– …чтобы Беата воспитывалась у нас?
– О чем может идти разговор?! – поспешил убедить ее Сигизмунд.
– А и в самом деле – о чем? – Бонна многозначительно улыбнулась, давая понять, что с ней всегда можно договориться, если не возражать, и подвела под разговором черту: – Даже незаконнорожденная, если она дочь короля, требует к себе пристального внимания.
Глава 4
Знал бы, чем может обернуться слишком пристальное внимание Бонны к Беате, вряд ли согласился бы, чтобы она воспитывалась при королевском дворе. Конечно, его отношение к дочке не изменилось бы: Беату он любил не меньше своих законных детей, а в чем-то, может быть, и больше, но, находясь рядом с матерью, она не могла бы часто бывать на королевских балах, а значит, и круг ее знакомств был бы значительно уже. А будь более узким круг знакомств, не возникли бы для него, короля, непредвиденные обстоятельства.
Если бы знал, где упадешь, обязательно соломку подстелил бы. А так, что свершилось, то свершилось. Бонна всерьез занялась воспитанием Беаты, и, нужно сказать, в этом деле преуспела. Не в последнюю очередь потому, что девочка, хотя и оказалась непоседливой, легко отзывалась на доброту. Любила музыку, проявляла охоту к чтению.
Забирая к себе Беату, Бонна не только хотела дать девочке, как и своим дочерям, образование, но важнее было научить Беату достойно вести себя в обществе: привить хорошие манеры, дать уроки танца, развить способность на должном уровне поддержать светский разговор.
Кто знает, чем приглянулась королеве незаконная дочь мужа? Возможно, причиной стало то, что Бонна при всей своей властности, стремлении диктовать всем, в том числе и королю, собственную волю, желании подчинить даже тех, кто на первых порах противился, не растратила теплоты, благородства, оставаясь человеком душевным. А для этого обязательно требовался объект, на который нужно направить неиссякаемую энергию. Таким объектом и стала Беата. Королева не ошиблась в выборе. Она «лепила» девочку, исходя из своих желаний, и та получалась такой, какой Бонне хотелось. А в чем-то даже и лучше.
Не обделенная красотой в детстве, она, взрослея, начала раскрываться, словно бутон дивного цветка, который, пребывая некоторое время в не совсем благоприятных условиях, очутился в живительной среде и быстро пошел в рост, даря людям всю свою прелесть. Беате едва исполнилось пятнадцать лет, как на нее уже стали обращать пристальное внимание на придворных балах. На танец охотно приглашали самые известные в обществе кавалеры.
Слышал немало о красоте своей незаконной дочери и Сигизмунд. Не только слышал, а находил этому подтверждение каждый раз, наведываясь к Катажине. Правда, его настораживало, что Беата без какой-либо основательной причины могла вспылить, проявить несдержанность, но на это старался не обращать внимания, считая, что со временем пройдет. Да и не для того приезжал, чтобы заниматься нравоучениями.
А еще придерживался мнения, что не королевское это занятие – лезть в чужую душу, потому что хватало и более важных дел. Из-за них почти не появлялся на балах. Был убежден, что для подобных увеселений стар. Хотя сразу забывал о возрасте, когда в поле его зрения попадала красивая женщина, которую раньше не видел. Сразу спешил познакомиться, а знакомство часто заканчивалось чем-то более приятным.
Кто же посмеет осуждать Сигизмунда за его слабость по отношению к представительницам прекрасной половины человечества? У настоящего короля все не так, как у обычных мужчин. Впрочем, обычных мужчин также понять можно. Они и сами не прочь почувствовать себя в любви, как короли. Однако возможности далеко не королевские.
А разве порок, что не уделял Сигизмунд должного внимания воспитанию дочери? Только представьте себе, что получилось, если бы нашелся король, который помнил бы еще и о такой своей обязанности! Король – один, а детей у него – десятки. Притом не только от законной жены, но и от любовниц. А любовницы, сами понимаете, в одном месте жить не могут. Одна – в центре города, другая – на окраине, третья – в противоположной стороне. А могут же быть и в других городах. Что же тогда получится, если король начнет присматривать за всеми своими детьми?
Войну начать невозможно, потому что последнее слово за королем.
Мир с противником своевременно не подпишешь, ибо нет на месте короля.
Нужно карать преступника, а король свою подпись не поставил.
Кого-то следовало бы помиловать, но короля вовремя не нашли, вот и слетела голова невинного.
А кто станет обращать внимание на новых женщин, если король займется воспитанием своих детей?
Как ни крути, а король один, и его на всех не хватит. В этом смысле Сигизмунда понять можно.
На Беату он обращал внимание, можно сказать, по совместительству. Хотелось увидеть Катажину, спешил к ней и заодно перекидывался парой слов с дочерью.
Беда, однако, в том, что дети, которым отец не уделяет должного внимания, подрастая, зачастую могут преподнести такой сюрприз, что даже у короля земля под ногами закачается.
Именно так и случилось с Сигизмундом. Не сразу, а когда Беата повзрослела. А дети, нужно сказать, взрослеют быстро. Особенно, если это чужие дети. Беата, хотя король далеко не всегда уделял ей должное внимание, все же, нужно быть справедливым, никогда для него не являлась чужой. Но теперь не о ней разговор.
Помните угловатого мальчишку Илью Острожского? Того самого, который, когда родители решили его помолвить с одной из дочек Юрия Радзивилла, выбрал младшую Барбару?
За годы, прошедшие с того дня, он превратился в статного юношу, который благодаря своему отцу рано приобщился к ратным делам, не единожды смог доказать, что даже в борьбе с самым сильным противником не растеряется. А еще Илья был человеком чести, привыкшим самостоятельно принимать наиболее важные решения. Поэтому, когда отец в очередной раз напомнил о помолвке с Барбарой Радзивилл, рассмеялся:
– О какой помолвке разговор?
Услышанное настолько удивило Константина Ивановича, что не нашел и что сказать. Об этом заходил разговор неоднократно, и Илья относился спокойно. А теперь…
Была бы жива мать, очень бы огорчилась, но первая супруга скончалась. Привел князь в дом новую жену – слуцкую княгиню Александру, дождался с нею сына, которого назвали Константином Василием. И хотя детство мальчик провел в Турове, с Ильей они подружились. Да и мачеха относилась к нему как родная мать.
Княгиня присутствовала и при этом разговоре. Но не вмешивалась, давая понять, что это мужское дело. Да и знать не могла, как проходила та помолвка.
Однако Константин Иванович, посчитав, что негоже ей промолчать, обратился к жене:
– Ты слышала, мать?
Княгиня Александра не знала, чью сторону занять.
– Слышать, то слышала, но разве я судья Илье?
– Ты же ему как мать родная. Да и он к тебе хорошо относится.
– Вот поэтому мне и трудно что-либо посоветовать.
– Ты о чем?
– Неправильный совет много зла принесет, а мне не хотелось бы, чтобы отношения у нас с Ильей изменились.
– А ты посоветуй так, чтобы он на тебя не обиделся.
Все это время Илья молча, будто это его и не касалось, наблюдал за разговором отца и мачехи.
Ему нравилось, что княгиня Александра не собирается поучать его. Видимо, и в самом деле не знает, как поступить в этой ситуации. Но ему, по правде говоря, и не нужна была ее поддержка. Лучше сказала бы, чтобы решал сам.
Княгиня Александра словно прочла его мысли:
– Илья – человек взрослый…
– Взрослый? – князь негодующе посмотрел на жену.
Никак не отреагировав на это, она продолжала:
– Поскольку взрослый, от него все и зависит.
– Мать! Ты понимаешь, о чем говоришь? – Константин Иванович перешел на крик. – В какое положение меня ставишь?
Понять князя Острожского можно было. Помолвка детей, совершенная в детстве, на обе стороны возлагала немалые обязательства, становясь своего рода законом. А тот, кто нарушал его, если другая сторона не соглашалась расторгнуть брачный контракт, мог предстать перед судом. Мало того, общество осудило бы его как не сдержавшего данное слово.
Княгиня попыталась успокоить мужа:
– Надо поехать к князю Юрию и поговорить по душам…
– Не поеду! Никогда! – тем самым Константин Иванович дал понять, что это его окончательное решение, а, зная характер Острожского, нетрудно было представить, что так и случится. И обратился к сыну: – Не нравится Барбара?
– Да не в том дело.
– А в чем?
– Я должен сам решить, на ком жениться!
– Сам? Что-то слишком рано повзрослел!
Илья ничего не ответил.
Промолчала и княгиня Александра.
Это молчание Острожский расценил по-своему:
– Вы что, сговорились?
Но Илья и мачеха продолжали молчать, будто набрав в рот воды. Они хорошо знали, что только спокойствием можно унять гнев князя, иначе совсем выйдет из себя, и тогда добра не ожидай.