Alexander Sizenov
ЛК
État inverse
Мы пришли сюда, чтобы найти утешение в горечи существования. Наблюдая из окна своей квартиры на этаже, холодный солнечный свет пробивался сквозь голые ветви зимних деревьев, отбрасывая слабый отблеск на пепельный ковер под ногами. Он закрывал глаза, и перед ним открывалась панорама тактильной светотени, коллаж пустоты, загроможденный лишь реликвиями его прошлого: артефактами неудачных браков, несбывшихся мечтаний и давно потраченного финансового состояния – каждый из них соперничал за звание самого прискорбного решения, которое он когда-либо принимал. Наполовину развернутая рулонная пленка, отполированная временем, содержала изображения смеха – смеха, который покинул его, как батальон, спасающийся от бедствий войны.
Как же до этого дошло? Он не раз ставил это под сомнение. Но теперь, когда он расхаживал по лабиринтообразным залам своего убежища, превратившегося в скотобойню, среди проглотившего его хаоса была только уверенность, непоколебимая ясность. Он принял свое решение, и вместе с ним пришла убежденность, которую не могли постичь никакие растраченные впустую эмоции. Пришло время избавить его жизнь от бесчисленных пережитков, свидетельствовавших о его неудачах. Испепелить саму основу существования, которая преследовала его, как фантомная конечность.
Подвал его жилого комплекса служил первой из многих могил, зияющей пастью, до отказа забитой отбросами его разбитой жизни. И когда он открыл дверь, его встретил удушливый смрад разложения. У подножия лестницы лежал чемодан, его облупившаяся изумрудная краска свидетельствовала о коварном распространении плесени, заполонившей углы комнаты. Он опустился на колени перед реликвией, его пальцы ласкали медный замок, который давным-давно потускнел.
Внутри сундука ожидали остатки его распавшийся жизни: потрепанные фотоальбомы, когда-то переплетенные с точностью швейцарского часовщика, теперь изуродованные скрежещущими зубами ненависти; пара голов фарфорового птенца, которые вместе заглядывали в бездну, теперь безглазые и искалеченные, обреченные на незрячую вечность. Он оглядел обломки со смесью презрения и жалости.
Наверху, на чердаке, в мавзолее пыли лежала могила из засохших пожелтевших газетных вырезок и потрескавшихся виниловых пластинок. Среди саркофагов из паутины и разлагающегося картона были забальзамированы призраки его прошлых достижений, ожидающие погребения. Изображения того времени, когда его восхваляли, и даже почитали. Горькая ирония не ускользнула от него, когда он изучал ветхий диплом, свидетельствовавший о некогда многообещающей карьере.
Его победы, те мимолетные моменты ликования, которые, казалось, существовали лишь в мелком вызове его изломанному настоящему, теперь были всего лишь пещерой отголосков. Они преследовали его, как раковая опухоль, разъедая потертые грани его сознания, заставляя его отважиться и взглянуть в лицо существованию с безжалостным презрением к его тщетной борьбе. И все же, когда он избавил свою жизнь от этих воспоминаний, он обнаружил странное родство в этих осужденных знаках внимания. Они были призраками, которые больше не будут преследовать его.
Двенадцать дней прошли в вихре эмоционального самопожирания. Он бросил обломки своей жизни на погребальный костер забвения, и каждая проходящая минута съедала ткань его прошлого своими огненными объятиями. Когда каждая реликвия сгорала и превращалась в пепел, казалось, что его воспоминания кремировались, а сознание очищалось. Хаос, который когда-то окутывал его, отступал, уступая всепоглощающему пламени которое разрасталось у него в душе.
Дым сворачивался извилистыми нитями, обвивая непостоянными пальцами каркас его существования. Там он стоял, окровавленный победитель среди теней это страха, обозревая обугленные останки мира, который держал его в плену. Из тисков своего печального прошлого вырвался освобожденный человек.
Он вышел из-под обломков своих окрепшим, наполняя легкие очищающим дыханием своей новой реальности.
Дни превращались в недели, наслаждения нежной пустоты, сопровождавшей его возрождение. Он находил утешение в тишине, как будто остатки его отвергнутой жизни были саванами, которые притупляли его чувства. Теперь он был жив; солнце казалось теплее, а свежий воздух, проникавший в его окна, приносил с собой аромат зарождающейся жизни.
Шаги эхом отдавались в пустых помещениях его квартиры, где его атрибуты создавали какофонию отчаяния. Следующим этапом было все что он имеет внутри материальной виртуальности.
Когда тьма распахнула свой бархатный занавес над миром, он стоял у своего окна, цепляясь за обещание безоблачного будущего. Наблюдал, как ночь поглощает улицы внизу, отбрасывая лунный свет на реки, словно сияние изгнанного сарафа.
В сгущающихся тенях не было никого, кто мог бы засвидетельствовать его улыбку. Ничего, кроме нежного дуновения ветра, шепчущего в пустоте, которая когда-то была его жизнью. И он чьи воспоминания теперь превратились в осколки пепла, унесенные в неизвестность на неосязаемых крыльях, наконец-то обрел равновесие и готовность.
