Алина Кононова
Красная книга богов
Глава 2
Море полно опасностей
Стоило сразу понять, что его слова пропитаны ложью.
Он не обещал мне звёзд с неба или золотых гор. Только долгую, счастливую жизнь вместе. Уютный дом. Милых детей.
Я верила каждому слову.
Он говорил, нужно накопить денег. И ему уже предложили работу, на корабле. Несколько месяцев разлуки, а потом он вернётся с небольшим капиталом – и мы поженимся.
Но море полно опасностей: штормы, чудовища, коварные русалки… Он мог и не вернуться.
Поэтому, стоя на коленях, он просил провести со мной всего одну ночь.
И я сдалась.
На следующее утро он отбыл в плавание. Не пролетело и недели, и до меня дошли слухи о том, как он веселится с девушками в соседнем порту.
А ещё через неделю, когда я проплакала все глаза, отец узнал о той ночи – и вышвырнул меня из дома.
Я чувствовала себя обманутой. Раздавленной. Но в то же время я не собиралась грустить.
Я хотела мести.
Легенды гласят, что девушки, добровольно отдавшие себя морю, становятся русалками. Объединяясь с другими сёстрами по несчастью, они скользят в толще воды. Сводят с ума моряков. Топят корабли.
Пристань совсем близко. У меня не осталось ничего, кроме злости.
Я снимаю ботинки, чтобы босиком пройтись по земле, в последний раз.
Вскоре он увидит мое лицо за бортом корабля среди других сестер-русалок.
Вскоре я заставлю его пожалеть.
Горные девы
Потолок пещеры обрушился нам на головы.
Нет, это заговорила паника. Ни одна голова не пострадала. Пара царапин, кому-то придавило ногу или рассекло плечо, но – ничего серьёзного.
Мне снова повезло.
Схватив двух туристов, я поспешила к выходу. Приходилось постоянно оглядываться, проверить не отстал ли кто, не затерялся ли среди темноты и камней. Но – обошлось.
Оказавшись в безопасном месте, мы перевели дыхание. Я в очередной раз напомнила, что пещеры непредсказуемы. То, что казалось увлекательным приключением, в любую минуту может обернуться кошмаром.
– Как вы с этим справляетесь? – нервно спросил один турист.
– Опыт, – соврала я.
Ладно, это была лишь наполовину ложь. Опыт у меня был, и неплохой. А ещё – репутация.
Среди людей, влюблённых в пещеры, меня знают, как Везучую. На моих экскурсиях никто и никогда не получает серьёзных травм. Я выбираюсь из самых опасных мест. Ныряю в узкие, тёмные трещины в скале, и возвращаюсь невредимой.
Однажды я выбралась из запутанной сети пещер без фонарика – просто позволив чутью вести себя.
Если честно: это не совсем чутьё.
Я всегда была такой. Всегда любила мир, скрытый в толще скал. Камень живёт и дышит, и нужно быть совсем бесчувственной, чтобы этого не замечать.
Темнота расступается под лучом фонаря. Тоннели ведут нас в неизвестность. Только в пещерах я чувствую себя по-настоящему спокойно.
Но я испугалась в день, когда нашла её.
Был конец зимы, но в пещере холода не ощущалось. Я шла одна, сжимая фонарик рукой в толстой перчатке. Погружение планировалось коротким, но тоннель петлял и тянулся, не отпуская меня.
Перчатки пришлось снять, куртку расстегнуть: от стен будто исходило тепло. Неудивительно, что это место облюбовали пауки – тонкие нити тянулись по стенам и потолку.
Оказалось, это была не паутина.
Наверное, что-то подобное испытал Тесей, когда нить Ариадны привела его к цели. Я добралась до маленькой пещеры, надёжно скрытой в глубине скалы.
Там лежала она.
Белоснежные волосы волнами ниспадали на камень. Такое же белое платье терялось под ними. У неё было прекрасное лицо: глаза закрыты, спокойная улыбка играет на губах.
Она крепко спала.
Стоя у ложа прекрасной девы, я вспоминала легенду, которую нам рассказывали местные. Хотя её, должно быть, можно услышать в разных уголках мира.
Это цыганская легенда.
На вершинах гор живут кешалии, дочери царя туманов. Неважно, светит солнце или бушует ветер, горные девы поют и расчёсывают свои белоснежные, длинные волосы.
Настолько длинные, что могут дотянуться с вершины горы до леса у основания.
Летом кешалий можно встретить в горах. Зимой они уходят в спячку: прячутся в пещерах. Когда птицы приносят весть о наступлении весны, девы выбираются на солнце.
Я сразу поняла: на этом можно заработать. Снять видео с горной девой. Провести экскурсию в пещеру, где миф становится реальностью.
Позвать всех, чтобы смотрели на неё, вторгались в её сны, отрезали пряди волос себе на сувениры. Я стала бы знаменитой.
Но, не доставая телефон из кармана, я на цыпочках выскользнула из пещеры.
С тех пор мне способствует небывалая удача. Десятки погружений, и ни одной проблемы. Будто опасности обходят меня стороной.
Будто меня оберегает особая сила.
Вывожу туристов на свежий воздух. Пока они фотографируются, запрокидываю голову и, щурясь от солнца, смотрю на вершину горы.
Я слышу, как с неё доносится песня.
Особые подношения
У меня множество лиц – и ни одного лица.
Вы знаете многие из них. Я выглядываю с ваших экранов. Красуюсь на афишах и плакатах. Некоторые даже делают картонные фигуры в виде меня; это приятно.
Это – мои подношения.
Голосов у меня не меньше: они звучат на десятках языков. Я смеюсь, кричу и плачу, а люди слушают, не отрываясь от экранов.
И это – тоже подношения.
Каждый экран увеличивает мою силу. Помню, когда-то моими храмами были тесные кинотеатры, а священными символами – проекторы и плёнки.
Другие боги не воспринимали меня всерьёз. Очередное развлечение смертных, движущиеся картинки, глупая забава.
Они и сейчас так думают.
Меня это устраивает. Это – моя роль, и её исполнение достойно Оскара.
Оскары и прочие премии – тоже подношения, если вам интересно.
Толпа заполняет кинотеатр, выключается свет. Семья устраивается перед телевизором. Усталые сотрудники заканчивают работу и запускают любимый сериал на ноутбуке.
Вагон метро, заполненный людьми, которые опустили взгляды в телефоны и смотрят-смотрят-смотрят.
Мне даже не нужно привлекать последователей: они сами идут на голубой свет экрана. Как и положено божеству, я предлагаю им нечто особенное. Большее, чем реальность.
Они десятки раз пересматривают любимые фильмы. Устраивают марафоны сериалов, один сезон за другим. Обсуждают меня с друзьями и коллегами.
Даже засыпают под мой голос – один из моих голосов.
Я получаю их время. Их внимание. Их любовь. И даже не надо обещать что-то вроде вечной жизни или грозить ужасами ада.
Устраивайтесь на диване. Не забудьте любимую еду. Смотрите на экран. Я покажу всё, что пожелаете.
Только – не прекращайте смотреть.
Самое опасное место
В некоторые ночи река бывает неспокойна.
Говорят, это духи вод не могут уснуть. Утопленницы. Грустные души, которые бросились в реку с камнем на шее – после предательства или несчастной любви.
Теперь тоска и злость стали их камнем.
Мне всегда говорили, что их стоит бояться. Что река ночью – самое опасное место.
Но мой дом намного опаснее ночного берега.
Прошлой зимой болезнь забрала моего отца. Летом мама привела в дом нового мужа. Он хорошо относится ко мне и к моим братьям. Щедрый, добрый, спокойный… Это правда.
Но не вся.
Сначала были долгие, тяжёлые взгляды. Потом он начал оставаться со мной наедине. Сидел рядом, наблюдал, как я вышиваю или готовлю.
Подходил так близко, что дыхание касалось кожи.
Наконец он заставил меня поменяться спальнями с братом. Вместо маленькой уютной комнаты я стала ночевать в проходной. Она больше. Светлее.
Но каждую ночь отчим появляется там – по пути к кладовой или кухне. Замедляет шаг у моей кровати. Тяжело дышит в темноте. Так близко.
Ему не нравится, когда я пытаюсь сбежать. Держа меня за руку, он рассказывает страшные истории про утопленниц из реки. Но пока горячая ладонь сжимает кожу – русалки кажутся более приятной компанией.
Иногда я вижу их в свете Луны. Бледные лица, длинные волосы, глаза, наполненные пустотой.
Иногда среди шума волн я слышу их шёпот. Кажется, они всё понимают. Даже жалеют меня.
А ещё – они предлагают привести отчима к берегу реки.
И всё остальное предоставить им.
Моё созвездие
Сегодня на Олимпе – тишина.
Я замираю в центре зала. Двенадцать могущественных богов – двенадцать богато украшенных тронов. Аполлон, Афина, Афродита… И, конечно, Зевс, непобедимый владыка мира.
Двенадцать неподвижных тел.
Сандалии мягко ступают по мрамору. Он отполирован так, что, наклонившись, можно увидеть своё отражение. Кудри, спадающие на лоб, полные губы, мягко очерченные скулы…
Моё имя – Ганимед. С детства, мне говорили, что я красив, как бог. Конечно, боги услышали это и заинтересовались мной.
Они бы могли уничтожить меня, просто чтобы сбить спесь со смертных. Но Зевс сделал другой выбор.
Он похитил меня и унёс прямо на Олимп. Даровал вечную жизнь, а с ней – вечное место божественного виночерпия. Можете представить, каково это: тысячи лет подавать вино двенадцати злым, избалованным созданиям? А я могу.
За это время интерес Зевса привлекли сотни смертных. Кого-то он одаривал золотом и отпускал, других, которые ему чем-то не угодили, сбрасывал с небес на землю.
В буквальном смысле.
Иногда я слышал их крики. И продолжая недрогнувшей рукой разливать вино, думал —
возможно, это лучший вариант.
Им не приходилось тысячелетиями терпеть злые шутки и прихоти богов. Да, Зевс восхищался моей красотой. Обо мне слагали легенды. Они даже назвали созвездие в мою честь!
Но мне это было не нужно. Зевс делал это для себя, чтобы показать остальным, какую прекрасную игрушку он похитил.
В редкие минуты отдыха я думал о жизни, которой лишился. Я так и не повзрослел, не познал настоящей любви, нежности, дружбы. Не достиг ничего.
Почти.
Ядов, которые могут уничтожить богов не так много, но я смог отыскать один. Несколько капель в амфору, наполненную самым лучшим вином.
Они смаковали свой последний напиток, а я смотрел.
Теперь я остался один.
Я снимаю сандалии, отбрасываю со лба волосы. Столько лет исполнял их приказы и даже не знаю, что теперь делать.
Но там, высоко в небе, сияет моё созвездие.
Возможно, звёзды укажут мне путь.
Русалья неделя
Осталось пережить ещё один день.
Деревня готовилась к гуляниям: уже поставили майский столб, собрали венки из первых, весенних трав. Говорили, на берегу озера видели мавок, которые хихикали и зазывали охотников искупаться.
Это была их неделя, время силы нечистых. Но она заканчивалась – и не только для русалок.
Дарина заболела в начале недели. Первые дни работала, как все, помогала матери в доме и огороде. Но на третий – упала, так и не выпустив из рук метлу.
Пришёл жар, и пот, и слёзы, которые она пыталась спрятать. Лечебные травы не помогали, дни и ночи тянулись долго. К концу недели девочка почти не открывала глаза.
Её выхаживали – как могли. Казалось, вся деревня собралась в доме. Отец, мать, брат и две сестры, родственники и даже незнакомые люди, все просили девочку об одном:
Дожить до конца русальной недели.
Пока мать обтирала лицо дочери смоченным в ледяной воде рушником, отец держал её за руку. Маленькая ладошка полностью исчезала в его, большой и мозолистой. Он рассказывал про мавок, которые заманивают путников в воду и тушат костры в лесу. Про детей, погибших на Русальной неделе, которые не могли попасть в рай, и души их навечно оставались на земле.
Ему вторили все, собравшиеся в избе. Просили девочку подождать ещё немного.
Но за несколько часов до полуночи она навсегда закрыла глаза.
Кто-то пытался утешить родителей. Говорили, что хватило и дождаться ночи, что ребёнок был чистым, невинным, и поэтому его не бросят на земле. Русальная неделя закончилась, никто больше не видел мавок у озера, хотя охотники и рыболовы иногда слышали их заливистый смех.
Весна сменилась летом, лето – осенью и зимой. Прошёл год, семья всё реже вспоминала девочку. Появился на свет новый ребёнок, хлопоты не давали времени тосковать.
Снова пришла Русальная неделя.
Отец Дарины отправился на охоту без единой мысли о дочери. Ему не везло, добыча будто скрывалась от взора. Не желая возвращаться домой с пустыми руками, он остался в лесу на ночь: нашёл тихое, безветренное место, развёл костёр.
Между деревьев мелькнула тень.
Он знал, что мавки могут бродить по лесу, но, сидя около огня, совсем не боялся их уловок. Поэтому только рассмеялся, когда тонкая фигура приблизилась из темноты.
Но рассмотрев её лицо, он побледнел.
Дарина не изменилась, не повзрослела ни на день. Белое платье, распущенные волосы, босые ноги. Его дочь. Так близко и в то же время так далеко.
Она смотрела на огонь со страхом.
И одновременно с глубокой, слишком взрослой тоской.
Белая орхидея
Все знают – жизнь возникла из океана.
Когда я смотрю на волны, ощущаю странную теплоту в груди. Вода, она такая прекрасная и необъятная. Если нырнуть и закрыть глаза – весь остальной мир становится тихим и далёким.
Тело покачивается в невесомости, будто в объятьях матери.
Каждый февраль мы приносим ей благодарности. Йеманжа, богиня-мать, родившаяся из глубоких вод океана, ждёт наших даров.
Все знают, она любит белые цветы и свечи, синие шёлковые ленты, сладости, украшения… Все в этот день собираются на берегу океана, чтобы порадовать богиню.
Кроме меня.
Я сорвала в саду самую белоснежную орхидею, которую могла найти. Повязала волосы голубой лентой, в цвет спокойного океана.
В этот день принято загадывать желания. Просить богиню-мать о чём-то. Но мне не хотелось этого делать.
Я желала просто подарить ей цветок – и побыть рядом.
Но всё пошло не так. Велосипед сломался; на автобус я опоздала. Пришлось бежать: так быстро, как только можно.
Туфли чудом не слетели с пяток. Дыхание сбивалось. Волосы путались.
Я была рядом с пляжем, потная и раскрасневшаяся, когда навстречу попалась женщина в синем платье. И ещё одна. И ещё.
Я сразу поняла, почему они расходились. Но не хотела в это верить.
Поправить волосы. Сбросить туфли. Я наконец добралась до прохладной воды, но какой в этом был смысл?
Лодка уже уплыла.
Весь город собирает подношения в одну деревянную лодчонку. Дрожат огоньки свечей. Сладко пахнут цветы, ягоды личи и кокосовые печенья. Лодку отпускают в море, а когда она скрывается за линией горизонта, Йеманжа принимает дары – и исполняет желания.
Я всё ещё видела её силуэт вдалеке.
Но было слишком поздно.
Пляж пустел. Люди в белом и голубом расходились: смеясь, болтая о своих желаниях и планах на год. Никому не было дела до одинокой девушки, которая потеряла свою ленту для волос, стёрла до крови ногу, но не успела сделать подарок богине.
Шмыгнув носом – так, чтобы никто не услышал – я достала из кармана потрёпанную орхидею.
И положила её в воду.
Цветок быстро унесло волной. Ещё одна почти добралась до моих туфель, брошенных на песке. Нужно было спешить: мне предстояла долгая дорога назад.
Обуваясь, я заметила у воды ещё одну женщину в синем платье.
А потом она меня окликнула.
Не знаю, кто сказал ей моё имя. Но женщина сделала шаг вперёд, вытянула руку, коснулась моей щеки. Пальцы у неё были тёплые. А глаза…
Заглянув в них, я почувствовала, как погружаюсь в воду. И не было больше ничего, кроме невесомости и биения сердца.
Тепло прикосновения пропало. Я открыла глаза – когда успела зажмуриться? – осмотрелась. Женщины в голубом нигде не было. Моя орхидея тоже исчезла.
Только волны с шумом накатывали на песок.
Болотница
Сегодня кто-то провалился в моё болото.
К счастью, это был подросток; взрослого я не вытащила бы. Он разыскивал ягоды – корзинка всё же ушла на дно – увидел мою ежевику и поспешил к ней, не глядя под ноги.
Моё болото не такое уж и опасное. Но мальчишке не повезло попасть на одно из самых коварных мест: глубоких, моментально утягивающих на дно. Кому, как мне, знать, как это бывает.
Пару сотен лет назад в такую же ловушку угодила я.
Я вытащила его не без труда – в болоте не слишком-то часто приходится поднимать тяжести. Он весь был в тине и ряске, кашлял, смотрел диким взглядом…
Я думала: сейчас бросится бежать, сломя голову, ещё споткнётся или на дерево налетит. Но неожиданно он спросил:
– Почему? Зачем?..
Он что, был недоволен спасением? Я так и сказала, наверное, слишком резко. Что с меня взять – я редко общаюсь с людьми.
Он откашлял ещё немного воды, прежде чем ответить:
– Но вы ведь Болотница? Так? Разве вы не должны заманивать путников к себе, утаскивать под воду?
Хотела бы я знать, что ему ответить.
Наверное, он был из деревни – до неё от болота меньше получаса идти. Я тоже жила там, когда-то давно… Пока не попала в ловушку болота.
Я слышала много баек о Болотницах – но никогда не думала, что стану одной из них. Открою глаза под водой и пойму, что сердце не бьётся, а дышать больше не нужно.
Таким, как я, конечно, полагается заманивать людей в ловушку. Но я, честно, так и не поняла – зачем.
В глубине леса тихо и спокойно. Вода в болоте не кажется холодной, даже запах тины стал родным и приятным. Быть может, оставшись здесь, такой юной, я и упустила какие-то радостные моменты в жизни…
Но, как знать, вдруг она была бы полной ужасов и страданий?
Мне незачем заманивать путников в пропасть. Я не злюсь на людей, да ни на кого не злюсь. Я могу разговаривать с птицами и животными, наблюдать за звёздами и просто лежать на дне, прислушиваясь к голосу воды.
Но мальчишке я ответила:
– Больно ты мне нужен! Ещё раз решишь тронуть мою ежевику, точно утащу!
Он всё же сбежал, с ужасом на перепачканном лице. А я, едва сдерживая смех, нырнула назад в болото.
В тот день больше никто не потревожил мой покой.
Глава 3
Медвежья свадьба
Черепа скалятся на осине.
Сотни лет назад, когда наша река была тонким ручейком, а деревни не существовало, медведи спустились в этот мир по стволу осины. Это дерево принадлежит им.
Оно было их первым путём, и оно же – станет последним.
Охота на медведей позволяет нам выживать, год за годом. Сочное мясо, медвежий жир, кости, из которых вырезают амулеты – ничто не останется без внимания.
Голову каждого медведя охотники оставляют на осине, священном дереве. Так зверь может вернуться и накормить нас снова.
А чтобы медведь не затаил обиды – ему предлагают девушку.
Не каждой выпадает честь повеселиться на медвежьей свадьбе. Среди девиц выбирают самую миловидную, чтобы обвенчать её с черепом, который следующим же утром отправится на осину.
Получив в жены такую красавицу, медведь не будет злиться и позволит охотиться на себя снова и снова.
Так говорят все.
Многие девушки мне завидуют: от матери досталась точёная фигура; от отца – большие серые глаза. Кто, если не я, должен участвовать в медвежьей свадьбе?
Уже несколько лет подряд я смиренно принимаю свою судьбу.
Подруги не понимают, как тяжело быть красивой. С детства вокруг меня вертелись мужчины. Норовили коснуться. Ущипнуть. Зажать в тихом углу и тискать, пока не надоест.
Мальчишки, с которыми мы недавно играли вместе. Друзья отца. Взрослые, сильные мужчины – все они не скрывают своего голода. Они бы хотели схватить меня за косы, задрать сарафан и сделать что-то больное и грязное.
Но они боятся.
Трижды я участвовала в медвежьей свадьбе. Этой весной будет четвёртый. Если пойти от деревни на север, можно увидеть сосну, увешанную черепами.
Все это – мои мужья.
Поэтому мужчины смотрят издалека и больше не распускают руки. Многие из них были бы не прочь заполучить меня в жёны – или просто заполучить – но даже самые смелые не решаются встать на пути медвежьей стаи.
Я люблю гулять по лесу в одиночестве. Сидеть у сосны, вдыхая запах хвои. Смотреть в пустые глаза черепов.
А говорили, замужество – это сложно и муторно. Не знаю…
Мне вот очень нравится.
Потерянный зонт
Это я виновата, что всю прошлую неделю вы не видели сны.
Простите. Я не хотела. Мне нет оправданий, кроме ужасной забывчивости.
В тот день я оставила дома зонтик – уже в который раз. Вспомнила о нём по пути к метро. Конечно, не прошло и часа, как сгустились тучи. Они принесли не дождик, от которого можно скрыться под капюшоном, а настоящий ливень.
Безжалостный, пробирающий до костей.
Я уже опаздывала к первому ученику. Путь преграждала стена дождя. Я рисковала добраться до места насквозь промокшей, назавтра проснуться с простудой и потерять заработок за неделю.
В отсеке с забытыми вещами лежал чёрный зонтик: длинный, с изящной резной ручкой. Он смотрел на меня, такой удобный, доступный и всё же – чужой.
Несколько минут я переминалась с ноги на ногу, глядя на него. А потом, когда до начала урока почти не осталось времени, схватилась за ручку и бросилась в дождь.
Я пообещала, что верну его, когда поеду назад, но – снова забыла. Уже сходя с последней ступеньки эскалатора, поняла, что до сих пор сжимаю ручку в ладони.
Ехать назад не было ни времени, ни сил. Я решила вернуть зонт на следующий день – когда снова окажусь на той же станции.
Забыла ли я его дома? Конечно!
Дожди, к счастью, прекратились, и неделю зонт провисел на крючке, между теплым пальто и шарфом. Я ходила к ученикам, вела занятия в маленькой школе, и так уставала, что, вернувшись домой, падала в объятья сна.
Правда это было скорее похоже на выключение света. Я закрывала глаза, проваливалась в темноту и снова открывала их утром – хотя казалось, что и минуты не прошло.
Коллеги на работе тоже жаловались. Администраторка в школе говорила:
– Уже третий день ничего не снится. Раньше я то летала, то гуляла по пляжу, а тут – темнота. Ужасно!
– Я так плохо сплю! – жаловалась мама по телефону. – Каждое утро будто вообще не ложилась!
– Мне три ночи не сниться сон, – на плохом английском повторяла ученица.
Я бы списала это на совпадение или осеннюю хандру. И забыла бы про чужой зонтик – пока не пришло время прибраться в прихожей.
Но на седьмой день мне приснился он.
Я не могу даже сказать, как он выглядит: во сне все кажется таким изменчивым и нечётким. Помню только, что на нём был застегнутый на все пуговицы черный тренч. К этому плащу так и просился черный зонт-трость с изящной ручкой.
Как раз такой висел на крючке у меня в прихожей.
Он заговорил первым, и это было похоже на гром, на самый громкий дождь в мире:
– Наконец я тебя нашел! Ты что, не поняла, какая вещь попала тебе в руки?!
– Эм, я…
– Я уже неделю не могу доставлять сны! – он взмахнул рукой, и я почувствовала дуновение холодного ветра. – Верни зонт, а то нашлю на тебя самые жуткие кошмары!
Я открыла глаза – за окном занимался рассвет. Зонт ждал на вешалке в прихожей.
Кажется, настало время отнести его на место
Граница
У меня на плече шрам в виде полумесяца. Тонкая линия, разрезающая кожу.
Граница.
Я получила его много лет назад, когда только начала помогать семье с работой. Старшие братья и сёстры, родители – все занимались жатвой. Золотистое поле ржи раскинулось перед нами; маленькой мне оно казалось бесконечным.
Все говорили, нужно остерегаться полудня. Стоило солнцу подняться в зенит, работники уходили с поля, стараясь не оглядываться.
Не знаю, откуда они брали силы. У меня от яркого солнца кружилась голова. Ноги становились тяжёлыми. Пока все собирались, я опустилась на колени, на одну минутку. А потом легла, прямо на колючий, свежий сноп ржи.
Мой отдых прервал незнакомый голос:
– Мама не учила тебя не спать под солнцем?
Я открыла глаза. Никогда не видела эту женщину. Белые одежды, в поле в таких не поработаешь. Длинные, спутанные волосы; лицо скрыто под покрывалом, будто она пыталась утаить какое-то уродство.
А в руке – серп.
Я села, тяжело моргая. Солнце вошло в зенит. Мысли в голове сменялись медленно, не сразу я вспомнила, о чём предостерегали родители.
Полудница. Та, кто охраняет границу. От неё мы прятались каждый день, она забирала всех, кто работал или спал под полуденным солнцем.
– Вижу, ты меня узнала, – покрывало соскользнуло с головы, но я опустила взгляд. – А теперь время мне исполнить свой долг.
Не успела она занести серп – я уже бежала.
Время растянулось – секунды превратились в вечность. Солнце замерло в зените, на границе двух половин дня. Я видела свою семью – они спешили в сторону дома, склонив головы. Слышала за спиной её тяжёлое дыхание. Мне стоило раскаяться, пообещать, что никогда больше я не нарушу указания, не буду спать на солнце…
Но времени не было.
Эта минута казалась бесконечной, но и она прошла. Солнце лениво пересекло границу. Я вырвалась из власти Полудницы, бросилась к семье, и всё же чуть-чуть опоздала.
Её серп настиг меня, вонзившись в плечо. Навсегда оставил напоминание.
Теперь, в жаркие времена года, я прячусь в доме перед наступлением полудня.
И вспоминаю фигуру в белых одеждах и с сияющим серпом в руках.
Богиня изобилия
Моё святилище располагается на вершине небоскрёба.
Когда-то прогресс меня пугал. Шум машин, блеск стекла и стали, холод бетона. Я хотела сбежать, подобно братьям и сёстрам. Спрятаться в уютных деревянных храмах, жить в сердцах верных последователей.
Но я смогла взглянуть страху в глаза.
Для богов – это тоже важное качество.
Может, поэтому моё имя известно, а их – забываются. Сусаноо уже почти не называют повелителем ветра. Цукиёми скрылся из виду, будто наступило вечное новолуние. Даже Аматерасу теряет последователей.
Только не я.
Они продолжают строить святилища – в самых неожиданных местах. Обращаться ко мне с молитвами. Раньше они просили великодушную Инари о богатстве и обильном урожае. Сейчас им нужны успешные сделки, и – снова – богатство.
Некоторые вещи не меняются.
К моим храмам всё еще ведут алые тории, священные ворота. Лисицы вьются у подола моего расшитого золотом кимоно. Сладковатый вкус жареного тофу, терпкий запах саке – поток подношений не иссякает.
Я осталась той же Инари, богиней изобилия и успеха.
И неважно, поклоняются ли мне крестьяне в небольшом деревенском храме – или люди в дорогих костюмах, построившие святилище на крыше своей корпорации. Я останусь.
Я буду процветать.
Повелитель кошмаров
Я не был уверен, что этот район города отмечен на карте.
Никто не знал, где находится улица д'Осей. Я часами петлял по окрестностям: ремешок от фотоаппарата натёр шею; пиджак пропитался потом… И только уличный музыкант указал мне дорогу.
Указал, а не рассказал. Кажется, он был немым, потому что не проронил ни слова. Лишь махнул рукой и продолжил терзать свою виолу.
Со струн срывались странные звуки.
Я поднимался по крутой улице, утирая пот со лба. Далось же редактору это задание. Нужно было снять портрет одного писателя с забавной фамилией – чтобы проиллюстрировать рассказ в следующем выпуске журнала.
Название у рассказа тоже было забавное.
Дом вырос из ниоткуда – я чуть не ударился лбом о дверь. Всего два этажа, но они будто тянулись к самому небу, грозились обрушиться на голову.
Я осторожно позвонил. Дверь приоткрылась, будто сама по себе.
Переступая порог, я уже не был уверен, что смогу вернуться.
Никто не откликнулся на осторожный зов. Я медленно пересёк прихожую, толкнул одну из дверей. Это была тесная библиотека: вдоль стен тянулись шкафы, хаотично заполненные книгами. На столе горела лампа. Окно было наглухо закрыто чёрными шторами.
Лишь присмотревшись, я понял – никакие это не шторы. Что-то клубилось за стеклом, что-то тёмное и глубокое. А среди темноты вились огоньки, будто танцующие звёзды. Они гипнотизировали, тянули меня за собой.
Пальцы спустили затвор камеры. За спиной раздались шаги.
Я с усилием обернулся – и захлопнул дверь библиотеки.
Хотелось верить, что это писатель наконец решил со мной встретиться, но в комнате никого не было. Лишь блеснуло что-то вдоль стены: цепочка мокрых следов.
Мокрых следов с тремя пальцами.
Их я тоже снял – на всякий случай. Меня же не просто так сюда отправили. Писатель всё ещё не спешил объявляться.
Нужно было его найти.
Первая ступенька лестницы скрипнула под ногами. Чем выше я поднимался, тем сильнее они стонали, раскачивались, будто грозя обрушиться в любой момент. В какой-то момент я схватился за перила.
А перила вцепились в меня.
Я не могу это описать. Слишком нечеловечно, ненормально это было. Деревянные завитки превратились в щупальца, обвившие руку. Цветы на обоях стали глазами, сотней глаз, впившихся в меня взглядом. Я замер, не решаясь ни идти вверх по лестнице, ни вернуться в прихожую – и лишь свободная рука щёлкала затвором камеры снова и снова.
Щупальце потянуло вперёд. Быть может, я бы исчез в темноте, растворился в белом пятне на карте, если бы не высокий, сильный голос:
– Нет! Отпустите его!
Я очнулся в знакомом парке. Шумел фонтан. Рядом носились дети, прогуливались дамы. Никто не обращал внимания на человека с камерой, который задремал на лавке.
Задремал ли?
Я осторожно поднял фотоаппарат. Руки дрожали. Солнце было невыносимо ярким, но внутри меня поселился странный холод – который не хотел уходить.
Лавкрафт, – вспомнил я ту фамилию. Его рассказ. Его дом. Его фантазии, мрачные, даже безумные.
Я был готов поклясться, что смог их коснуться – или они коснулись меня? Смог унести частичку этой темноты, отпечатанную на плёнке.
Или то был лишь сон? Глупый полуденный сон, которому суждено рассеяться, растаять, оставив меня счастливым и спокойным.
Пальцы сами нащупали крышку камеры. Я распахнул её, подставляя плёнку под солнечные лучи, уничтожая всё, что на ней было.
Превращая кошмар наяву в эфемерный, невинный сон.
Совы остались единственными мыслящими созданиями в лесу
Афина оглядывается через плечо. Там, за спиной, затаилась ночь. Дрожат ветки деревьев, ухают совы. Луны сегодня не видно: Селена отдыхает на Олимпе, и в темноте так просто заблудиться.
Она неуверенно делает шаг вперёд, мелкие ветки и камешки колют ступни. В легкой тунике холодно, мурашки бегут по рукам. Где же её сандалии и поножи из лёгкой стали. Где эгида с головой Горгоны, плащ и копьё?
Они у той, другой.
Ещё несколько шагов, и Афина видит фигуру на поляне. На ней тоже лёгкая туника, только белая, как у муз. В руках она держит флейту, вырезанную из тонкой оленьей кости.
Эта богиня подносит флейту к губам – и по лесу разлетается первый неуверенный звук.
Совы прерывают ночную охоту и слетаются послушать, как из кости и божественного таланта рождается новый инструмент. Они окружают Афину – и ту, что играет, и другую, напряжённо наблюдающую – шелестят крыльями, шепчут:
– Госпожа, вы опять потеряли себя!
Афина мотает головой. Гул сов превращается в гул голосов, и, сделав несколько шагов вперёд, она оставляет себя, играющую на флейте. Лес сменяется городской площадью, где собрались учёные мужи. Идёт голосование, руки поднимаются в воздух, каждое решение вызывает одобрительный гвалт.
– Госпожа?
Она снова видит себя – статуя покровительницы Афины наблюдает за площадью. У этой на плече сидит сова, и она говорит мягко, будто пытаясь успокоить:
– Вам нужно вернуться.
Афина закрывает глаза и бросается назад, подальше от говорящей статуи и этих чуждых мужчин. Она хочет закрыться в тёплой комнате, сесть за прялку и часами наблюдать, как из шерсти рождается тонкая, но такая прочная нить. Как хаос превращается в порядок.
