Алинда Ивлева
Догоняя правду
– Скучно всё это, – Мила поднялась со стула, и невидимой тенью скрылась за шторкой. Слышно было как тужились из последних сил старые ступеньки, с трудом выдерживая даже цыплячий вес Людмилы.
– Давайте поспим, как грится, утро вечера мудренее. А мать ничего просто так не говорит. Неспроста её в снайперы взяли. Каждое слово и каждое дело, как грится, в цель.
– Чего-о? Какой снайпер? Ей свиньями командовать только. Она ж все рассказывала, что санитаркой была и иногда доверяли – ружья, автоматы чистила, смазывала, – Егор опять смеялся, с придыханием.
– А я вот видел, как она дедово ружье вскинула на плечо и в окно нацелила, там теть Зоя шла вдоль сараев. И глаз один сощурила. Застыла, не дышит. После войны лет двадцать пять тогда прошло. Я в дверях и застыл. Уже тогда в школе милиции отучился, и тех, кто умеет управляться с оружием, я видел. Она умеет. Как она передёрнула затвор. Затвор для женских рук слабых не то, что… передернуть. Ну, сами знаете, что, как грится. А держать ружье, в принципе, тяжело, – усмехнулся глазами Вовка.
– Вот те на, серый кардинал какой-то наша мать, – Егор почесал бороду и пустил шептуна. Громко так, раскатисто. Оставшиеся замахали руками, захохотали:
– Ты, как всегда, Егор! – в один голос выдали «братья и сестры».
– В общем, жду команду, реагирую на три зелёных свистка, – Володя аккуратно снял марлечку с трехлитровой банки, в которой вольготно себя чувствовал заплывший слоями чайный гриб. Подозрительно принюхался, отлил в огромную отцовскую кружку с изображением Красного Кремля. Жадно выпил. Срыгнул в кулак. – Хорош, а вы всё: батя ни на что не годен. А наливочку хлещете, компотиком запиваете, как грится, натур-продукт, собственным горбом выращено. Я спать на сеновал, – младший брат снял ветровку со спинки стула и вышел из дома.
– Руслаха, давай ещё по одной и в школу не пойдём, – Егор схватил бутыль со стола, завертелась в канкане недопитая наливка, взбудоражив притихшие на дне косточки вишни.
– Не, с меня хватит, это у тебя горло лужёное.
– Да, сколько ещё тех дней осталось? Да, и горло уже не лужёное вовсе. Девочки, давайте, бахнем. А то, может, и не свидимся.
– Ой, Егор, ты ещё всех нас переживешь. Ни забот, ни хлопот, вечно молодой, вечно пьяный, – Софа лениво поднялась со стула, поправила пышный бюст в сарафане. – Не, Богдан, встанет ни свет ни заря, будет канючить, бабушка поиграем, бабушка – кашу без комочков, бабушка, когда на речку. А силы-то уже не те. Одолели Хондроз, Артроз, и другие кавалеры приставучие. – Я в гостевой пойду.
– Мы с Милочкой на веранде, да, Милочка?
– Да, Лариса, я на раскладушке могу, это ты толстая, тебе диванчик, – Лара попыталась сделать вид, что не расслышала колкость. Людмила изобразила детскую невинность на лице. Мышью юркнула первой за дверь.
– Руслах, как там еврейская жизнь? Ну, поговорим, по-братски, прошу.
– Достал ты уже, делай паспорт и приезжай, звал сколько. Лод, конечно, то ещё захолустье, но сорок минут и море. Пятнадцать минут – аэропорт. И дом у нас большой, могу всю пристройку со двора выделить. Лежи, попёрдывай, как ты любишь. Только проветривай.
– Не успею. Лёгким всё – хана. Я бы не приехал сюда. Лечение бессмысленно. Врачи говорят, приводите в порядок дела. Может, месяц. Я так, про это наследство, для вас. У меня, кроме вас никого и нет. С собой ничего не заберёшь, братишка, – Егор налил полную рюмку наливки, выдохнул. И заплакал. Крупные слезы смешались с каплями пота. Его мясистый нос стал казаться ещё больше. А глаза, синие озера, чистые, и ни грамма в них злости и алчности. Руслан вжался в стул. Встал будто отжавшаяся пружина. Замер. Хотелось убежать от несвоевременной откровенности, что теперь со всем этим делать? Обнимать, успокаивать? Говорить, что все будет хорошо? Не будет. У нас будет. А у этого огромного бородача, бывшего боксера, подававшего надежды в спорте, просравшего всю жизнь в барах, на разборках, у этого громилы, которого боялся весь город К. – не будет. И кличку-то ему дали какую, Годзилла. Отсидел. Вышел. Опять сел. Ни жены, ни детей. Все профукал.
Руслан подошёл к двери, не дыша. Егор молчал. Вытирая слезы рукавом рубашки.
– Знаю, братишка, я и братом тебе не был. Ничего путного не сделал. Оставлю после себя хрущ свой на окраине. Детям че-нибудь прикупите. Ты там кубки мои не выбрасывай, и медали. В коробочку сложи, а фотографии мои со спорта в альбомчике сожги вместе со мной. Пообещай. Никаких крестов, вот этого всего мне не надо. И ходить на могилу, как повинность, с кислым лицом – тоже не надо. Развей пепел над Окой. Чайки орут, пароходы с девчонками проплывают. Плёс у затона. Камыш шуршит. На Оке я с отцом рыбачил. Самое лучшее время. Там хочу быть.
⠀ Руслан резко развернулся и рванул к старшему брату. Обнял его порывисто. Прижался лысой головой к груди.
– Все сделаю, брат, все сделаю. В лучшем виде. А может ещё…
– Эх, лысая голова, – огромная ручища погладила лысину, – не может…
– А может, на речку, чё там, пока все спят? – полысевший худой мужчина в синем костюме превратился в парнишку, того самого на велике, с мольбертом самодельным и удочкой. – Давай, – заговорщицки блестели его глаза, как тогда, когда мы обокрали деда Макара, помнишь?
– Однажды ты с таким же лицом сказал уже «давай». А потом что было?
– Брат, ну ты сравнил, – Руслан скинул пиджак, схватил отцовскую штормовку с крючка при входе, и хотел было отдать брату. Потом вспомнил размер старика и напялил пропахшую табаком куртку на себя. – Давай, вода ещё тёплая в сентябре, в своей иди, ты боров здоровый, не замёрзнешь.
– Ты достал со своим этим «давай», до сих пор как вспомню ту воблу, живот в узел скручивается. Твоя идея была её стырить, да ещё, чтоб никто не узнал, сожрать. Красивая она, висела на верёвке. Эх, дед Макар тогда для острастки поорал вдогонку. Теперь-то понятно, что он её только вымочил в воде и развесил, жара ж была страшная, она сверху видать схватилась. А внутри сырая. А ты всё ешь, давай, так и должно быть. Ты воблы не хочешь? – Егор накинул ветровку и вышел из дома, пригнув голову под косяком.
– Может, полотенце взять? А?
– С волосами и память вышла, – Егор выдохнул пар в ночной туманный воздух. – Ты ж воды всю жизнь боялся, в бассейне и то ноги мочил, а щас в ночи решил в Нептуна сыграть?
– Ну там мелко, пляж – песочек мелкий, и лодки там рыбаки в заводи оставляют, давай?
– Заладил, ну, давай, может, в последний раз в Оке искупнусь. Я вот думал всю жизнь, что бессмертный. Тонул – не утонул, стреляли – не подох, ножом по горлу – царапина. И на тебе, – Егор выбил пальцем из пачки сигарету, прикурил. Где-то в сарае заквохтали недовольные куры.
– Брось, Гошан, вот эта хрень тебя и погубила, – Руслан открыл калитку и свернул к реке. – Хорошо-то как, ни с каким Израилем не сравнится. Он шумно втянул сентябрьский воздух, полный запахов. – Чуешь, яблоками пахнет, паданкой, ещё прелая ботва так пахнет, и травами с поля.
– Навозом воняет, – Егор закашлялся.
– Родиной, ей Богу, вот так она пахнет.
За разговорами не заметили, как подошли к речке.
– Вот здесь чудесно, тут даже я свежести глотну, а то последнее-то время в полную грудь и вздоха не сделать, – надсадно разрывало его лёгкие снова и снова. Недолго думая, Егор скинул одежду и рванул в зеркальную воду, отражая лик соскучившейся по компании луны.
– А я, может, лодку поищу. Чё то передумал я купаться, – затрясся в ознобе Руслан, хотя и не раздевался.
– Ух, хороша водица, – Егор стоял по пояс в воде и размахивал руками, словно ветряная мельница лопастями. – Ох, ах, – побежала по реке серебристая дорожка, вода всколыхнулась, огромное тело брата скрылось в спешащем к Волге потоке. И тут же показалась голова посреди Оки. Плеск воды, мощные гребки, он нырял и выбрасывался над водой будто дельфин.
Неожиданно луна скрылась в тучах. Вода стала непроницаемо чёрной. Едва различимы были очертания противоположного берега и кусты, напоминающие притаившихся в засаде хищных животных. Руслан поёжился, окликнул Егора.
⠀ Тишина.
– Егор! Твою мать, вылезай, дубак такой. Его-о-р!
Руслан сорвал ботинки, носки, закатал брюки и зашёл по колено в воду.
– Его-о-ор, Гоша-ан, там течение сильное, вылезай.
⠀Брат не отозвался. Снова всплыла луна над тучей, будто небо устало сражаться с Тьмою и распахнуло шинель. В деревьях пробуждались птахи, затявкали псы.
«Может так и лучше. Не эта мучительная смерть. Раз и всё. Я чем помогу, плавать даже не умею». Руслан опасливо огляделся по сторонам, чтоб ни одна живая душа не видела его трусости. Вытер ноги об траву. Унял волнение. Одел на босу ногу ботинки. Мелкий песок успел налипнуть, и тёрся между пальцами, напоминая о том, что он даже не попытался. «Хотя бы по пояс зайти. Давай, мужик, давай». Шептал ангел, пытавшийся спасти его душу. А какие-то мерзкие сущности талдычили снова и снова: «Беги, не оглядывайся. Никто не видел, как вы уходили. Никто не узнает».
Руслан поспешил домой. Не обернувшись. «Спи спокойно, братишка. Так лучше для всех». Он уже вышел на дорогу между домами, засыпанную гравием, с порывом ветра в ушах засвистел шепот: «Вернись». Руслан оторопел и вспомнил, что носки остались на берегу. «Улика, твою ж мать!». Он резко развернулся и, припадая на одну ногу, заторопился назад, после удаления штифта раздробленная голень так и не восстановилась. Он дошёл до песчаной косы, будто в манку проваливались ботинки. Скинул их и устремился к кромке воды. Носков не было. Едва сдерживая нервную дрожь, Руслан оглядел тихую воду, в которой отражались алеющие паруса небес. Над рекой вспыхнуло ярким орденом солнце, белощёкая луна мгновенно спряталась за золоченой тучкой. «Точно – орден, а не солнце, мне, за трусость. С закруткой на спине». Он истерично всхлипнул, смахнув рукавом куртки слёзы. И устремился снова к грунтовке, на ходу надевая обувь. «Светает. Сейчас весь дом проснётся».
Послышался плеск воды, встревоженные мужские голоса, лязг уключин со стороны церкви. Руслан, прихрамывая, вернулся в дом. Слышно было, что встала мать и расхаживала, скрепя то ли старческими суставами, то ли половицами. Он сел на скамью в прихожей, вытянув ноги. Уронил голову, глаза слиплись, будто в них налили клей. Очнулся от громких криков с улицы, дёрнули дверь. Влетел Владимир.
– А-а, сидишь, как прогулочка? Удалась?
Руслан поймал себя на мысли, что закимарил, спросонья не сразу заметил, что с волос и одежды брата стекала вода.
– Что случилось?
– Да, ничего особенного, как грится, с Егором на том свете поболтали о том, о сём. О тебе тоже. Только паршиво о тебе отзывался.
Руслан подорвался и хотел выскочить во двор с запасного выхода.
– Стоять, Зорька! А ты покойничку в глаза не хочешь посмотреть? Вон он, там, под березой лежит, – разгневанный Володя распахнул пошире дверь.
По двору, причитая, носились женщины. Кто-то стенал, кто-то сыпал проклятиями. Из комнаты вышла Венера, подбоченясь. Демир, кряхтя, плёлся следом.
– Ужо собрались, а что не накрыто на стол? – старушка вскользь глянула на сыновей, оттолкнула Владимира и, забыв, что не молодка, хотела побежать. Но кости, пожранные туберкулёзом, не слушались. Мать упала на лестнице. Владимир от неожиданной материной прыти не успел придержать её.
– Егор? Егорушка! Как же так? – её большой, сильный, упрямый сын лежал пластом под берёзой, раскинув руки. Прибежала доктор, нащупала пульс, начала делать искусственное дыхание. Руслан замер в проёме с вытаращенными глазами. Отец постучал его по спине рукой-палкой:
– Что стоишь как истукан? Вот, когда у тебя так рот открыт, что ворона залетит, значит, набедокурил. А-а?
– Отстань, отец.
– Так иди, подсоби, чегой случилось тама?
– Егор… не знаю, отец, – Руслан опустил голову и исчез на заднем дворе. Сел на лавку под яблоней, скидывающей плоды, захныкал как ребёнок. Подошла Милочка. Присела, обняла нерадивого брата.
– Что ты, Русланчик? Все же хорошо.
– Ты дура, Милка?
– Я не знаю, что у вас там произошло, но Володя всё рассказал.
– Что? Что он рассказал? Опять подслушивал, подглядывал? А-а? – он отбросил её руки и резко поднялся. Тут же на голову свалились два переспевших яблока и шлёпнулись в траву. Руслан чертыхнулся и направился за сарай. Там с детства он прятался, когда чувствовал, что провинился.
Он продрался сквозь разросшийся крыжовник и примостился на чурбаке, который когда-то поставил сюда отец, сказал, что это волшебное полено. «Посидишь, и мысли просветляются. Будет нашим секретным местом», – сказал отец. «Полено правды».
– Так и знал, что здесь тебя найду, – громкий голос произнёс на выдохе и закашлялся.
– Спрятался, маменькин сынок, а усе, никто не пожалеет!
– Не надо меня жалеть, себя пожалей, лучше б утонул, чем людям нервы мотать! От…сь, уже, Егор! – Руслан вырвал клок земли с травой и остервенело бросил в брата, который совсем не походил на привидение. В семейных трусах, босиком, с вывалившимся животом в растяжках, он навис над Русланом и просипел:
– Я видел, как ты улепётывал.
– Да-да-да, когда я подыхал в больнице, мать, оказалось, квартиру продала, а жене сказала, что ты помогал. Я всю жизнь думал, что ты меня спас. Ты! А тебе было насрать. Если б не приехал сюда – не узнал бы. Я всегда защищал тебя!
– Да, я и сам не рад, что не утонул! Ладно, будет тебе, лысая башка, – Егор почесал растрёпанную с проседью бороду, и потянул руку к брату. Тот отшвырнул её и встал с чурбака, раздувая ноздри, дышал Егору в грудь.
– Вмазать бы тебе!
– Так вмажь, – бывший боксер не растерял сноровки, встал в стойку, несколько раз прыгнул вперед-назад, пробил левой в воздух, правой прикрывая подбородок.
Руслан замахнулся головой и со всей силы лбом пнул Годзиллу в живот. И пропустил апперкот. Упал. Из носа потекла кровь. Он закрыл голову руками, ожидая нападения, но Егор развернулся и поплёлся за сарай. Тяжело дыша, будто тащил на себе вселенское горе. Руслан приподнял голову и увидел огромный безобразный шрам на спине брата.
– Прости, брат! – бросил запоздало вдогонку.
– Бог всех нас простит.
⠀Женщины уже накрыли стол на улице. Бабье лето радовало прощальным теплом. Мать вышла навстречу старшему сыну, маленькая, сухонькая, колченогая, пропахшая насквозь лекарствами и нафталином.
– Сыночек, как же так, как же так? Неужели не справилась я?
– Не судьба, мам! Но ещё поборемся, – его широкая ладонь провела, еле касаясь, по белому платку в синий цветочек. Из-под него выбивались редкие волосёнки, покусанные хной. – Мама моя! Одна ты меня любила. Какой я дурак!
– Сыночек, одевайся. Болеть тебе нельзя, иммунитет слабый ведь. Нельзя болеть. Мила, беги на чердак, там Егоровы старые вещи, он тогда здоровее был, найдём, щас оденем тебя. Покушаем. И поедем.
– Куда ещё поедем, мать?
⠀ Из-за сарая вышел Руслан.
– И ты иди сюда, родной. Запомни этот день. Бог спас сына, чтоб вы навсегда забыли вражду.
– Мам, не Бог. Володька. Хотя…– Егор заржал на весь двор, распугав ворон, Володька для меня как Бог. Вот не зря, не зря он дознаватель, ептить. Нептун – теперь твоё погоняло. Я ж за корягу зацепился, она мне в голову саданула. Я вроде поднырнул. А на ней, видать, водоросли, ногу как замотают, икру свело, аж мочи не было дышать. И тут течение. И поволокло. В ушах шум. А тут кашель. Нахлебался по ходу. И чудится Нептун, Венера, и хрен их поймёшь ещё какие водные приблуды. У одного фонарь во лбу. А потом такая боль нестерпимая в черепушке. И кто-то щупает, щекочет. Я ещё подумал ведь – русалка меня хочет. Дурень. Очнулся в лодке. Как меня эта русалка в Володькином обличье затащила, ей Богу, ума не приложу.
– Как грится, мастерство не пропьешь, брат, – Володя выбросил окурок. – Давайте поедим что ли. А то после этой дряни, – он поморщился, – в рот ведь пятнадцать лет сигарету не брал, после Афгана. Лучше поесть, как грится.
– Точно, ребятки, лучше поесть, путь не близкий, – дед Демир, как иллюзионист, уже выудил, будто из рукава, бутыль самогона. – На бруньках. Березовых.
Милочка шебутную внучку Софии, и младшего сына, Володькиного, рассадила на веранде за столом поменьше. Семья Кондратовых окружила огромный стол в саду под яблоней. В воздухе витал запах антоновки, яблоки подставили свои кумачовые бока солнышку осеннему. Венера собрала паданку в ситцевый передник и высыпала на стол. До того сидели молча, выпивали и закусывали с каменными лицами, только Егора отец осаживал, чтоб не налегал на крепкую. Но все это – взглядами, жестами. Меж всеми будто кошка пробежала. Даже дети не шалили, тихо уплетали шарлотку с молоком.
⠀Не сговариваясь, Софа, Володя и Лариса вспомнили мармелад из антоновки. Наперебой стали расхваливать и рецепт выпрашивать. Сколько лет прошло, а рецепт – тайна. Венера, довольно улыбаясь, сверкала задними зубами из потемневшего красного золота и пыталась рукой-веткой прикрыть морщинистый рот.
– Экопродукт от бабушки Тоси, – дед Демир прищурил глаз, спрятав бельмо, похожее на паучье гнездо, и поднял вверх палец.
– Па, ты о чем?– всегда внимательная Лариса забеспокоилась.
– Да, подъехали уже, – его беззубый рот растянулся в загадочной улыбке. – Я эту махину шелёную ишдалека вижу, даже одним глажом, – прошамкал старик, даже не заметив, когда потерял челюсть. Которая, клацнув, упала на стол.
– Отец, ты че запчастями кидаешься? – пошутил Володя.
⠀ Глава 2. Ферма
В этот момент пыхтящий мотор подъехавшей газели заглох. Хлопнула дверь. Кондратовы дружно повернули головы. На зелёном боку фургона красовалась огромная надпись среди нарисованных коров на лугу: «Хочу халву ем, хочу пряники». Егор даже привстал, и подошёл ближе к забору. Чтоб прочитать ещё раз.
– Не, ребят, не показалось. «Хочу халву ем, хочу пряники. Экопродукт от бабушки Тоси». Во, ржака. Это кто ж такую фигню выдумал?
⠀ Калитка скрипнула. По тропинке, усыпанной серой галькой, во двор зашла статная девушка в зелёном комбинезоне. Она сняла бейсболку и тряхнула чёрными кудрями.
– Баб Веня, здрасьте, дед Дема, привет, – помахала она рукой, не решаясь подойти к дому. Кивнула головой присутствующим и топталась при входе возле разросшегося малинника. Сорвала переспелую ягоду и кинула в рот. – Сейчас Милки Вей подъедет, он на заправке, и можем стартовать, – поставила девушка в известность любопытствующих родственников. Высокую брюнетку через мгновение обступили дети. Галдели, задавали вопросы, прыгали и показывали игрушки гостье.
⠀ Егор подошёл ближе.
– Что-то раньше не видал вас в этих краях, прекрасная незнакомка, – здоровяк посмотрел на черноокую красотку сверху вниз. И вкрадчиво сообщил, что глаза её чёрные пленили.
– Угу, не сомневаюсь. Ах, эти черны-ы-е глаза меня сгубил-и-и, – пропела девица. Съела ещё пару ягод и, насмешливо глянув на пузатого мужика в семейных трусах и спортивной красно-желтой кофте, крикнула, развернувшись:
– Собирайтесь, жду в машине.
– Бежим, бежим уже внучка, Лиза-а-а, вы с нами? – из дома выползла заспанная журналистка, которая уже никуда не спешила. Но приглашению не была удивлена. Это сразу подметил Володя.
– Форма одежды какая, мать?
– Удобная, – сообщил Демир, вставив челюсть.
– У меня как раз такая, – отдернул вниз, почти до колен, сатиновые труселя Егор.
– Софа, Мила, одевайте спортивное, мама нас на пикник везёт, – сообщила Лариса, уже переодевшаяся в спортивный костюм.
– Я не поеду, на хрена?– Руслан хотел было скрыться в доме.
– Поедешь, только попробуй сбежать, едут все! – мать строго глянула на нерадивого сына. – Твой Израиль никуда не денется!
Лариса уже тащила вместе с матерью какие-то мешки, тюки, свертки.
– Милки Вей приехал, грузимся, – крикнула из машины загадочная девушка.
– Сима, бегим уже, бегим.
– Сима? – Егор заржал раскатисто на весь двор. – Театр абсурда. Что тут вообще творится, мать?
– Придет время, подожди, всему свое время.
– Точно, время разум даёт, так моя мать ишо говаривала, – вставил Демир.
Софии, грудастой медноволосой даме шестидесяти пяти лет, даже её новый терапевт не давал своих лет. Она выглядела на пятьдесят от силы, и даже на пикник вырядилась так, будто едет на конкурс «Самый стильный пенсионер».
Величаво спустилась со ступеней дряхлого дома, словно царская особа из дворца. Очки зеркальные в пол-лица, топ открывающий подтянутый живот, джинсы клёш и сиреневая шуршащая ветровка до талии, бомбер, как говорит молодёжь. Из-под джинсов выглядывали кроссовки белые на платформе. И весь образ завершали неизменные золотые цепи на шее и запястьях.
– Ты как из гарема, там жены если выходят на рынок, все золото на себя вешают. Вдруг муж решит развестись в её отсутствие, три раза сказал при свидетелях «развод» и все… ушла в чем была, – выкрикнул Руслан, по-прежнему сидевший в батиной штормовке под яблоней. Подливал себе «на бруньках» и наблюдал священнодействие. Сбор родных в поездку.
Следом за Софией вышла Людмила.
– О-о-о, а это что за святая грешница? Ты че платок то напялила, как в паранджу замоталась? – Руслан уже смеялся, согнувшись пополам. – Милка вырядилась, кадила не хватает, или как там эта хреновина, которая с дымом. И креста во все пузо?
– Это у попов, – вставил Егор. – Брат, не гони, она ж и есть монашка, бывшая, правда. Люська, так ты косишь или взаправду веруешь?
– Кто верует – под мужиков не ложится, причём под тех, кто обеты безбрачия дали, и детей не рожают. Где сын твой? Отказался от матери? А че ж с монастыря бежала, только пятки сверкали. Липовая послушница?
– София, когда расскажешь, где твоя пропащая дочь, ребёнка которой ты воспитываешь, то поговорим, – брызнула слюной бывшая монашка. – А ты, Руслан, не богохульствуй. И житие святых перед сном почитай. Демоны тебя одолели, – окинула семью свою Милочка, мышь серая, взглядом Пестимеи из «Угрюм- реки». Так глянула, что притихли невольно дети, глядя на выражение лиц взрослых.
⠀ Пьяный Руслан прервал зловещую тишину:
– А это че за история? Какой, – он громко икнул, – монастырь?
– Лысая башка, даже я не пью, и ты завязывай, а то потом таскать тебя из газели в газель, убирать за тобой. Ты мой должник, ты меня таскать должен, – Егор подсел к брату, протёр широкой ладонью его блестящую лысину, пощупал распухший нос после удара и оглядел с любовью ссадины на щеке Руслана. – Ничего, заживёт. Я тебе, будем ехать, расскажу. Милка ж писала мне, пока я чалился. Там такая история, закачаешься. Помнишь Лёшку, ухажёра её, так нормальный мужик был, и выпить, и на рыбалку, и в картишки перекинуться. Мужик как мужик. Ну с деньгами тогда все перебивались. Ну скажи, в девяностые, кто хорошо жил? Бандиты и воры. Ну, не гляди так сурово. Думаешь, че она мне писала. Нужные связи в конце девяностых были только у меня.
– Ладно, потом расскажешь, я в тубзоборону и надо идти. Все уже расселись по автобусам, пока мы тут лясы точим. Че то даже любопытно, чья идея этот пикник в заповедных местах?
– Давай, братишка, жду, лишь бы речки там не было, – Егор потёр бороду и глянул с усмешкой на брата.
Когда все заняли места в двух микроавтобусах, Сима крикнула Милки Вэю, чтоб задом сдавал до трассы, а она следом на своём зелёном фургоне, с ней рядом восседали Демир и Венера. Егор с Русланом тоже сели к водителю в кабину.
– Егор, – протянул он тут же руку белобрысому парнишке лет двадцати, следом поздоровался Руслан.
– Че, так и зовут, ик…как шоколадный батончик? – Руслана ещё не отпустило, он икал, язык заплетался.
– Так и зовите, мне привычнее, – парень ловко переключил рычаг коробки передач и сдал назад, поглядывая в боковое и центральные зеркала.
– Там ямка, держи левее, – Егор на правах старшего взял роль штурмана на себя.
– Я здесь не впервой.
– Ого, а я здесь лет пятнадцать не был, а яма есть, – забасил Егор и почесал в трусах. Милки искоса глянул и усмехнулся уголками губ. – Держитесь, прокачу с ветерком, дышите глубже, проезжаем Сочи.
– Сочи? – не поняла шутки Людмила.
– Сиди уже, Муратовку проезжаем, – Лариса успокоила сестру. – А далеко?
– Часа два, если пробок не будет, – сообщил водитель.
⠀ Пассажиры успокоились и уставились в окна. Вылетели на дорогу вдоль кукурузного поля у подлеска. Стройные, цвета липового меда, стебли волновались на ветру, и размахивали почерневшими шапками, шевеля сухими усами.
– Кукуруза, кукуруза, – закричали дети, никогда прежде не видевшие её.
– Рус, а помнишь, как от сторожа с ружьём тикали из этого поля на великах?
– Да-а, вот я тогда чуть в штаны не наложил, всю кукурузу растерял, когда он пальнул, – засмеялся Руслан.– Помню, с пролеска забежали, а она шелестит над головой, а запах душистый такой, не передать. И стрекозы там такие огромные летали, с ладонь. А помнишь, она совсем не сладкая.
– В детстве все казалось огромным, и деревья, и кукуруза, и даже батя. А эту кукурузу на силос, вон, комбайн. Видите дети? Это зверюшкам на прокорм, – пояснил Егор.
⠀
По полю жуками-пожарниками ползли рядом с уборочной техникой грузовики. Пронеслась сонная степь, убранные пшеничные поля с частоколом сухих стеблей, рощи и леса, шепчущие только им ведомые заговоры. Встретились умирающие деревеньки, покосившиеся дома с выбитыми глазницами напоминали древние склепы на погостах. Пролетел клин журавлей, увлекая за собой тепло, кликая скорые заморозки. Снова степь с конскими хвостами ковыля, звёздочками красных гвоздик и синих точек васильков на охряном полотнище умелой художницы-природы. Машины резко завернули на просёлочную накатанную дорогу, растительность сменилась на луговую. Егор открыл окно и жадно вздохнул.
– Запах Рязанщины, такого нигде нет… – высунул голову из машины, подставил лицо ветру. Косматая чёрная борода с серебристыми нитями затрепыхалась. Кудрявый чуб седой встал дыбом. Милки хихикнул, когда Егор вернулся в кабину:
– Вы похожи на сумасшедшего профессора!
– Не выкай, – здоровяк закашлял, – эх, жаль, что я не профессор, хоть что-то путное бы сделал в жизни.
– Может и сделали, но не знаете!
– Не выкай, кому сказал!
– Хорошо, ты, Егор Демирыч, как скажешь.
Машины сбавили ход, мимо промчалась всадница на гнедом коне, её тело слилось с шеей животного, волосы, собранные в хвост под синей повязкой, разметались на ветру. Сверкали красным золотом на солнце, напоминая яркое оперенье птицы Феникс. Конь фыркал, прял ушами, иногда переходил на иноходь, выгибал шею, и тянул удила, раздувая ноздри. Но продолжал неистовый бег. Амазонка на скакуне скрылась в подлеске. Машины двигались уже как черепахи по ухабистой дороге. Когда поднялись на взгорье и опустились на равнину, пассажиры замерли. Им открылся сказочный вид. Один в один: альпийские луга на картинках, изображающих Горную Швейцарию. Паслись упитанные коровы, бренча колокольчиками, поодаль, в огромном загоне резвились жеребята, рядом кобылы, подозрительно навострили уши. Чуть дальше заборы, домики, конюшни, ещё какие-то длинные помещения и ангары. Возле самого большого дома два зелёных фургона со знакомой надписью. Навстречу гостям вышел мужичок бомжеватого вида в бейсболке как у Симы:
– Приветствую, – издалека поднял он руку, покатился колесом на кривых ногах в высоких резиновых сапогах к Симкиной газели. Открыл пассажирскую дверь. Подставил руки и снял Венеру. Та, как девчонка, отдалась в его крепкие руки. Следом, словно ребёнка, вытащил из машины старого сморчка Демира. Вдруг отовсюду, будто муравьи, из всех щелей, выбежали женщины, дети, подростки. Добродушные улыбки. Открытые лица. Искренняя радость. Сима дала команду:
– Приехали, вылезаем! – девушка вышла, потянулась. – Ох, хорошо дома!
– Рус, тебе не кажется, что маман наша на старости лет в секту попала, чую, а чуйку не пропьешь, здесь дело не чисто. Все эти улыбочки липовые, натянутые. Щас просветленный в рубахе придёт, отвечаю. Походу здесь всё наше бабло. Видать, эти аферисты ещё не всё у наших старых дураков отобрали. Только хлеб-соли не хватает.
– Ты слишком мнительный!
– Не, просветленных у нас тут нет, но главный есть. Я, – Милки придурковато засмеялся. – А если честно, у каждого свои обязанности. Симка сбывает продукт. Я – по уходу за животными, типа конюх и водитель, если надо. Марк, тот, что встречал– он ветврач и по хозчасти. Марья Тихоновна – няня, у неё свои помощники, занимается детьми, когда матери на работах. А Дора, ну, она, как сказать, без неё тут ничего бы не было. Она мозг. Остальных сами увидите, поймёте. Сегодня точно баня будет. Она у нас большая. Только правило у нас на ферме, приехал в гости, не ленись. Отсюда до трассы далеко, пешком не дойдёте. Поэтому, хочешь есть, мыться, спать – работай.
– В смысле работай? Трудовой лагерь что ли?
– Ферма, Егор Демирыч, ферма, – Милки вразвалочку направился к большому дому.
Руслан с Егором переглянулись и замыкающими поплелись за остальными в дом.
– Проходите, сегодня день изучения местности, правил, акклиматизация, так скажем. Небольшую экскурсию по ферме, заводским цехам, устроит наш Палыч. С каждым побеседует и обозначит фронт работ. Завтрак, обед, ужин по расписанию. Отбой в 22.00. Свет отключается везде автоматически, так что, не видно не зги вечерами. Свечей нет – запрещены. У нас все здания деревянные, – Сима произнесла скороговоркой речь, похоже, произносила она её не впервые.
Внутри дом больше походил на огромный деревянный сарай, Руслан подметил – один в один салун, и пошутил, что вечерами тут собираются подвыпившие ковбои, женщины легкого поведения пляшут канкан, трещит пальба и слышен стон хлыстов. Второй этаж преграждали две болтающиеся дверцы. На стенах из мореного дерева картины с изображением лошадей. Стоящих. Бегущих. С телегой. В тройке. Потолок задрапирован грубой серой тканью, напоминающей рогожу. Отчего казалось, при свете тусклых лампочек, имитированных под свечи, что в помещении клубится дым. Посреди комнаты огромный длинный стол. Гостей ждали. Незнакомые женщины в льняных платьях суетились, поднося горшочки и салатницы. Длинные скамьи застелены тканевыми пуфиками. Егор, недолго думая, улёгся на деревянной лавке, вытянул ноги, положил руки за голову. Скамья чихнула. Матюгнулась. Но стерпела неуважительное отношение гостя.
– Надеюсь, кровати поудобнее у вас? – верзила поправил задравшиеся трусы, вспомнив, что вид у него не соответствует правилам этикета. Но женщины не реагировали на внешний вид, сновали туда-сюда с подносами.
– Удобства на улице, спят у нас в бытовках, женщины отдельно, мужчины отдельно, – Сима сообщила, выходя из дома. Приводите себя в порядок, в предбаннике можно переодеться, одежду дадим. Кому надо.
– Серафима, а Лера наша где? – спросила Венера.
– Объезжает Икара, никак не договорятся они, кто кого, баб Веня, такой он норовистый, точно, нашли друг друга. Как вернётся, скажу, чтоб зашла. Ты у себя будешь?
